"Смятение чувств" - читать интересную книгу автора (Хейер Джорджетт)

Глава 7

Свадьба состоялась двадцатого февраля – дата, совпавшая с въездом Людовика XVIII в Лондон, где он был встречен на государственном уровне принцем-регентом. До этих пор он жил как частное лицо в Хартуэлле, и это был первый раз за его двадцать лет изгнания, когда его публично признали королем Франции. Данное обстоятельство в значительной степени примирило мистера Шоли со скромным торжеством, к которому его вынуждала тяжелая утрата Адама.

– Потому что совершенно ясно, что за всей шумихой, которую устроили вокруг этого французишки, никто не обратит ни малейшего внимания на свадьбу, даже если я устрою это дело в два раза пышнее, чем собирался!

Общественные события безусловно приковывали к себе всеобщее внимание.

Адам вернулся из короткой поездки в Фонтли и услышал, как пушки Тауэра стреляют в честь вступления союзников в Париж; неделей позже пришла весть об отречении Бонапарта, за которой вскоре последовала публикация депеши от лорда Веллингтона, отправленной из Тулузы двадцатого апреля. Похоже было, что его светлость одержал свою последнюю победу в войне. Она тянулась так много лет, что люди испытывали недоверие в такой же степени, в какой и волнение; находились даже такие, кто мрачно пророчествовал, что союзников еще разобьют, и много таких, которые считали безумием позволить Бонапарту укрыться на Эльбе.

– Попомните мое слово: он начнет все заново! – сказал мистер Шоли. – Можно сделать только одно – это покончить с ним, потому что ясно как Божий день: человек, бесчинствовавший повсюду, не станет спокойно сидеть на таком острове, каким мне описали эту Эльбу. Он снова разойдется вовсю, это как пить дать!

Он добавил, пожевав челюстями недовольно и задумчиво, что, похоже, единственное, что заставило бы людей заметить свадьбу его дочери, – это присутствие на церемонии великой герцогини Ольденбургской.

Эта недавно овдовевшая дама, сестра императора России, прибыла в Лондон несколько недель назад и остановилась в «Палтни» на Пикадилли, сняв весь-отель для размещения своей персоны, одной из дочерей, двух очень уродливых придворных дам и многочисленных слуг. Все считали, что замышляется брак между ней и принцем-регентом, либо, если ему не удастся получить развод у принцессы Уэльской, она, возможно, вместо этого выйдет за его брата, герцога Кларенса. Сама овдовевшая дама говорила, что визит предпринят всего лишь ради развлечения и осмотра достопримечательностей; и было не слишком похоже, что она предпринимает какие-то усилия, чтобы понравиться регенту. Хорошо осведомленные люди говорили, что ее единственный матримониальный замысел не связан непосредственно с ней и что она вмешивается в дела принцессы Шарлотты Уэльской, чья помолвка с принцем, похоже, ни к чему не привела.

– И с чего это все глазеют на нее всякий раз, когда она выезжает, – не пойму-, хоть убей!, – удивлялся мистер Шоли. – По моему разумению, она уродина, несмотря на белую кожу, о которой мы наслышаны. Это еще хорошо, что у нее белая кожа, потому что иначе ее, с этакими толстенными губами, принимали бы за негритянку.

Несмотря на столь уничижительную критику, было очевидно, что, если только кто-нибудь из членов семьи Деверилей был бы знаком с великой герцогиней, ничто не удержало бы его от того, чтобы пригласить ее на свадьбу, – вовсе не из желания водить компанию с людьми столь высокого положения, как объяснил мистер Шоли Адаму, а потому, что он всегда обещал превратить свою дочь в великосветскую даму.

– Так оно и было бы, – заметил он. – Это произвело бы такой же фурор, как если бы ко мне пожаловал в своей карете лорд-мэр.

Адам ответил сочувственно, но твердо отрицал даже малейшую степень знакомства с великой герцогиней. В какой-то момент он с тревогой спросил, знает ли мистер Шоли о дружбе покойного графа с принцем-регентом. Мистер Шоли знал, но сказал, что считает себя не настолько глупым, чтобы метить так высоко.

– Иностранка – это одно, а принц-регент – совсем другое. Она может быть сестрой императора России, но кто в конечном счете он?

– И в самом деле – кто? – согласился Адам. – Давайте не искать приключений на свою голову из-за каких-то членов королевской фамилии! Мы прекрасно обойдемся и без них!

Он говорил бодро, ничто в его голосе или поведении не выдавало чувства нереальности происходящего, владевшего им. Последнее время ему казалось, что он живет будто во сне. Сны были без будущего, и он не пытался открыть, каким оно у него может быть: слишком усталый, он был не в состоянии заглядывать вперед. Да и времени на размышления оставалось мало: он был беспрестанно занят, и по мери того, как приближался день свадьбы, его одолевало столько всего забытого и не сделанного, что ему удалось выкроить время лишь для одной короткой встречи с лордом Расселом, доставившим домой депешу из Тулузы. Встреча пошла ему на пользу: узнав обо всем, что произошло с тех пор, как он оставил армию, получив известия о своих друзьях, радуясь по поводу чудесного исцеления лорда Марча от раны, которую тот получил при Ортизеях, и посмеявшись над последними штабными шутками, он снова на короткое время обрел реальность, и это его воодушевило.

На церемонии он держался в манере, которую леди Оверсли впоследствии объявила выше всяких похвал. Она была очень растрогана и позже говорила своему супругу, что едва не расплакалась, глядя, как дорогой Адам скрывает свои подлинные чувства, лишь бледность выдавала, каких усилий ему это стоило.

На самом деле никаких усилий и не было. Адам, будто снова оказавшись в своем тревожном сне, лишь подчинялся незыблемым нормам полученного воспитания. Приличия требовали определенной линии поведения, и, поскольку соответствовать этим требованиям стало его второй натурой, на свадебном завтраке он разговаривал и улыбался не с каким-то усилием, а чисто машинально.

Присутствовало не более дюжины человек, но ничто не могло бы превзойти богатство посуды и великолепие закусок. Лидия таращила глаза от пышного многообразия желе, кремов и пирогов и, вспоминая об этом, настаивала, что насчитала по восемь блюд с каждой стороны стола.

Лидия приехала в Лондон в подавленном настроении, отрезвленная поучениями Шарлотты. Когда она впервые увидела Дженни, всю в белом атласе, в кружевах и бриллиантах, то первое, что подумала, – Дженни выглядит ужасно невзрачно. Белый атлас не шел Дженни, и усугубляло дело то обстоятельство, что она была настолько же красной, насколько Адам – бледным. Тем не менее она держалась вполне спокойно и четка отвечала на вопросы. Но после церемонии Лидия подумала, что девушка, вероятно, не так спокойна, как кажется, поскольку, когда она считала, что никто на нее не смотрит, то прижимала ладони к щекам, словно старалась стереть свою красноту.

Лидия чувствовала себя прескверно во время весьма неромантичной церемонии; но на Рассел-сквер ее меланхолия прошла, обстановка была для нее совершенно новой, и хотя она много слышала о вкусе мистера Шоли, но никогда не представляла себе подобной роскоши. Оглядываясь вокруг, она впитывала в себя все это и желала обменяться хотя бы одним взглядом с Адамом. Но это было невозможно, и лорд Броу стал ему достойной заменой. Их взгляды на миг встретились, и она увидела по ленивому блеску его глаз, что ему все это не нравится так же, как и ей, и почувствовала себя намного бодрее. То, что Адам женился на Дженни, а не на Джулии, по-прежнему оставалось трагичным событием его жизни, но было невозможно говорить об этом во время приема со столь разнородной публикой. Она даже едва не рассмеялась, когда миссис Кворли-Бикс, в берлинских шелках и густо нарумяненная, приветствовала леди Линтон с бурным восторгом близкой приятельницы и, не теряя времени, поставила себя на равную ногу с ней, употребляя такие фразы, как: «Мы с вами, дорогая леди Линтон…» и «Светские люди, как мы знаем, дорогая леди Линтон…».

Мистер Шоли, наблюдая за веселым выражением глаз Лидии, тут же проникся к ней симпатией. Она не была такой красивой, как ее сестра, как раз то, что он называл крупной, статной девушкой, без всяких причуд. Чтобы сломать лед, он сказал ей, что ему просто стыдно, что он не пригласил никого из видных кавалеров для ее развлечения.

– Есть только милорд Броу, которому придется разрываться между вами и Лиззи Тивертон, а я называю это заниматься делом кое-как. Впрочем, разрываться он будет недолго, если у его светлости столько здраво-то смысла, сколько я в нем подозреваю!

Лидия, которая гораздо в большей степени унаследовала отцовское здоровое начало, чем ее брат и сестра, вовсе не была оскорблена этой речью. Никто, похожий на мистера Шоли, никогда прежде не возникал на ее пути, но к тому, времени, когда собравшиеся гости расселись для поданной им гаргантюанской трапезы, все шло к тому, чтобы они крепко сдружились, и несколько раз ее мать с болью вслушивалась, как дочь разражалась непосредственным смехом школьницы. Леди Линтон, которая от начала до конца держалась с безупречной, едва ли не холодной любезностью, после окончания церемонии сделала Лидии выговор за то, что та смеялась над мистером Шоли, и прочла ей лекцию о недостаточной воспитанности, которую девушка продемонстрировала, ранив его чувства.

Но чувства мистера Шоли совершенно не были задеты. Его проницательные глаза поблескивали, когда он поглядывал на Лидию; и после он признался леди Линтон, что не помнит, когда ему нравилась какая-нибудь девушка так, как она. Потом добавил доверительным полушепотом, что он усадил лорда Броу за столом рядом с ней.

– Хотя она говорит мне, что еще не выезжает в свет, и его светлость должен сидеть рядом с мисс Тивертон. Но я вот что скажу, миледи: Бог с ней, с мисс Тивертон! Его светлости, уверен, будет приятнее беседовать с мисс Лидией!

Леди Линтон, хотя и приняла комплимент вежливо, по не пришла от него в восторг. А Адам, с облегчением заметивший, что младшая сестра, похоже, в наилучших отношениях с хозяином, благодарно улыбнулся, когда перехватил ее взгляд с другой стороны стола Броу, со своими вальяжными, непринужденными манерами, тоже стал надежной опорой. Мистер Шоли быстро обнаруживающий снисходительное к себе отношение, счел его очень милым молодым человеком, во многом того же склада, что и лорд Оверсли, который любезно отвлекал внимание миссис Кворли-Бикс на одном конце стола, пока его супруга на другом конце поддерживала течение неровной беседы, смеялась над шутками хозяина и радовала его, отведав все предложенные ей блюда, заявляя, что в жизни не пробовала таких вкусных вещей.

Когда Дженни пошла наверх переодеть платье, Лидия составила ей компанию, спасая от миссис Кворли-Бикс, чье предложение о помощи явно ее не устраивало. Выждав, лишь чтобы убедиться, что мисс Тивертон, очень застенчивая девушка, не собирается предложить свои услуги, она встала, сказав:

– Могу я пойти с вами? Прошу вас, позвольте мне!

– Вот и хорошо! – одобрил мистер Шоли. – Сходи с мисс Лидией, дорогая, а вы садитесь, миссис Кью-Би! Дженни не нужно, чтобы вы вдвоем помогали ей справляться с платьем, хотя она и благодарна вам!

Лидия поднималась вместе со своей новой сестрой по устеленной толстым ковром лестнице, стараясь придумать какие-нибудь приветливые слова. Но первой заговорила Дженни, с запинкой произнеся;

– Спасибо, я вам очень признательна! Надеюсь, вам это не в тягость?

– Нет, нет, конечно! – ответила Лидия, вспыхнув. – А вам?

– О нет! Это так любезно! – вздохнула Дженни. – Если бы вы знали, на кого была весь день похожа миссис Кворли-Бикс!..

Лидия хмыкнула:

– Ваш папа говорил, что она носилась, как муха в коробке с дегтем! Господи, неужели это ваша комната? До чего огромная!

Она стояла, изумленно оглядываясь, тут же заметив, какое это великое дело – быть единственной дочерью.

– У меня спальня совсем не такая большая, и у Шарлотты тоже, – добавила Лидия, устремив на Дженни серьезный взгляд. – Наверное, Фонтли покажется вам совсем обветшалым.

– О нет, уверяю вас, что не покажется! Пожалуйста, не думайте… О, Марта, мисс Лидия Девериль была настолько любезна, что пришла мне помочь! Марта в свое время была моей няней, мисс Девериль.

– Называйте меня Лидией, мне так хочется, – попросила девушка, присаживаясь на краешек элегантной кушетки. Она улыбнулась угловатой женщине, нескладно сделавшей перед ней реверанс, и сказала:

– Не стану вам мешать, я только посмотрю!

Присутствие служанки не способствовало ослаблению напряженности, которая сковывала языки двум молодым дамам. Разговор ограничивался банальностями, и Дженни участвовала в нем, в основном отпуская односложные замечания. Лишь когда она встала, уже совсем переодевшись, а Марта Пинхой покинула комнату, она, похоже, взяла себя в руки и внезапно обратилась к Лидии.

– Вы любите его, правда? – спросила она. – Вам не обязательно говорить мне это: я знаю, что любите и что я не то, чего вы хотели бы для него. Я только хочу сказать вам, что он будет окружен теплом, – я позабочусь об этом! – Напряженность ее лица смягчила слабая улыбка. – Вы не считаете, что это важно, но это важно. Мужчины любят жить в уюте. И у него это будет. Вот и все!

Она завершила эту речь решительным кивком и, не дожидаясь ответа, энергичной походкой вышла из комнаты, предоставив Лидии следовать за ней вниз по лестнице в холл, где ее ожидала собравшаяся публика Прощание было непродолжительным. Мистер Шоли, заключив свою дочь в медвежьи объятия, наказывал Адаму, наполовину шутливо, наполовину свирепо чтобы тот хорошенько заботился о его дочери; леди Линтон скорбно выразила надежду, что Адам будет счастлив; Шарлотта и леди Оверсли обливались слезами, а Лидия, судорожно обнимая Адама, прошептала:

– У меня нет к ней ненависти! Нет!

А джентльмены, присутствовавшие на свадьбе, принесли грубовато-добродушные поздравления, сдобренные рекомендацией не давать лошадям застаиваться.

Легкий фаэтон, один из свадебных подарков мистера Шоли, уже стоял у двери, запряженный гнедыми, с гербом Линтонов, изображенным на дверцах, и роскошным чехлом на козлах; следом подали повозку для слуг милорда, служанки миледи и всего багажа; а завершающим штрихом, придававшим особый блеск, стала пара верховых в ливреях.

Адам помог жене сесть в фаэтон и, задержавшись, лишь, чтобы перемолвиться словом с Броу, последовал за ней; ступеньки подняли, дверь закрылась, и под прощальные возгласы и взмахи платков экипаж двинулся вперед. Поскольку для путешествия выбрали форейторов, козлы под этим великолепным чехлом были не заняты, так же как и сиденье для слуги позади экипажа – Адам успешно противостоял попыткам мистера Шоли навязать ему двух лакеев.

Экипаж обогнул угол площади, и, после того как толпа на мощеном тротуаре скрылась из виду, Адам отвернулся от окна и улыбнулся Дженни:

– Ну, пусть твой отец говорит что хочет, но я считаю, что у нас была замечательная свадьба, а ты? Ты очень устала от всего этого?

– Да, я измотана, – призналась Дженни, – но, наверное, не так, как ты.

– Ерунда!

– Ты измотан до крайности, я это знаю. Помимо всего прочего, тебе, пришлось сделать гораздо больше, чем мне. Мне остается только надеяться, что тебя не укачает в этом экипаже!

Он рассмеялся:

– И я тоже надеюсь. А тебя – как ты думаешь?

– Вообще-то, думаю, вполне может. Его так раскачивает. Я, наверное, к нему привыкну, но если нет – пожалуйста, не говори об этом папе. Он так расстроится, потому что его специально сделали к этому дню.

– Когда мы съедем с булыжников, будет легче. Откинься назад и закрой глаза! Ты взяла с собой нюхательную соль?

– У меня ее вообще нет. А впрочем, есть! Ужасный флакон, свадебный подарок от миссис Кворли-Бикс. Думаю, она еще до того имела его при себе, потому что не могла ведь она предположить, что он мне хоть как-то пригодится.

– Неблагодарная девчонка! Неужели ты его забыла?

– Да, но ничего! Я скоро привыкну.

Это, похоже, было правдой, поскольку, проведя какое-то время с закрытыми глазами, она затем открыла их и немного повернула голову, изучая профиль Адама. Вначале он не заметил ее пристального разглядывания, мысли его витали далеко от нее, а его рассеянный взгляд был устремлен на меняющийся ландшафт; но спустя несколько минут, как будто внезапно осознав, что за ним наблюдают, он посмотрел на Дженни.

Видение неземной прелести исчезло. Перед ним, пухлая и немного простоватая, сидела реальность, в модной длинной мантилье и шляпке с полями козырьком и закрученными страусовыми перьями, которые создавали несообразное обрамление для круглого розового лица, примечательного разве только своей решимостью. Отвращение на какой-то момент лишило его дара речи, но, когда глаза его встретились с глазами девушки, он увидел в них тревогу, и его настроение сменилось на сочувственное. По каким бы мотивам она ни согласилась на сделку, заключенную ее отцом, она не выглядела счастливой. Он считал ее положение худшим, чем свое собственное. Выгода, извлекаемая им из этой женитьбы, была весомой; если она искала продвижения по общественной лестнице, то он, рожденный в высшем обществе и относящийся как к само собой разумеющемуся к привилегиям, которыми обладал от рождения и, согласно титулу, считал, что она найдет свое вознесение в сословие пэров стоящей вещью. Если же честолюбивые устремления отца вынудили ее к браку без любви, она заслуживала большей жалости. Он в самом деле жалел ее и, вынужденный ободрять, забыл про собственную сердечную боль. Как это сделать, он не знал и мог лишь улыбнуться ей и взять ее руку в перчатке в свою, сказав бодро:

– Вот так-то лучше! Ты спала? Ее рука на какой-то момент задрожала, но она ответила ровным голосом:

– Нет, но мне уже лучше, спасибо. Я хотела бы поговорить с тобой, если можно.

Завладев ее рукой, он не мог решить, что с ней делать или как от нее избавиться. Она решила за него эту проблему, спокойно убрав ее. Он насмешливо переспросил:

– Если можно? И что же ты собираешься сказать такого, если на это требуется мое разрешение, глупенькая ?

Она натянуто улыбнулась:

– О нет! Просто тебе, возможно, не хочется… я не уверена, но, по-моему, нам нужно обсудить наше… наше положение. Я не раз хотела это сделать, но нам так редко выпадал случай остаться наедине. И возможно, ты счел бы, что мне это не пристало. В этом я тоже не уверена, потому что я еще не вполне знакома с тобой и, хотя очень стараюсь следить за этим, знаю, что у меня несдержанный язык – меня всегда бранили за это в пансионе у мисс Саттерли!

– Тебе вовсе не нужно следить за этим, когда ты разговариваешь со мной! Более того, я надеюсь, что ты не будешь этого делать! Но для начала позволь сказать тебе, что я не слепой и понимаю всю неловкость твоего положения. Мы едва знакомы, как ты сама выразилась, и это наверняка причиняет тебе еще большую неловкость! – Он улыбнулся ей не любовно, но очень по-доброму. – Это зло скоро будет исправлено. А пока не нужно бояться! Я не сделаю ничего такого, что тебе не нравится.

С непроницаемым лицом она выждала какой-то момент, прежде чем ответить на это.

– Ты очень любезен, – сказала она наконец. – Я не боюсь. Дело не в этом! Мне кажется, что на свете есть много жен и мужей, которые в самом начале были знакомы не ближе, чем мы. Это не годится для тех, кто наделен чувством ранимости, но я не считаю, что у меня есть это качество. Я имею в виду, что тебе не стоит за меня беспокоиться: я ненавижу суету и болтовню! Вообще-то люди моего круга не часто вступают в браки по расчету, но в вашем они довольно обычны, не так ли?

– Да… то есть, кажется, они по-прежнему случаются, но я на самом деле не сведущ в этих делах, – сказал он, едва зная, как ответить на такую прямолинейность.

– Я не хотела тебя смутить, – сказала она, чувствуя, что уже это сделала, – но нет никакого смысла притворяться, что это не так: мы оба знаем, что я незнатного происхождения. Дело в том, что вы, возможно, полагаете, будто я не понимаю брака по расчету. Нет, понимаю, так что вам не нужно бояться, что я жду от вас, чтобы вы от меня не отходили ни на шаг. Вы также не увидите, чтобы я приставала к вам, словно репей, допытываясь, чем вы занимались в течение дня по минутам и почему не пришли домой к обеду. – Она подняла глаза, посмотрев на него решительно. – Я не стану вмешиваться в ваша дела, милорд, или задавать вам какие-либо вопросы. Вы не будете под каблуком – обещаю вам.

– Вы даете мне разрешение пуститься в развратную жизнь? – спросил он, стараясь обратить все в шутку. – Следует ли мне предоставить вам такую же свободу действий? Боюсь, вы сочтете меня совсем невеликодушным, потому что у меня нет такого намерения! Я даже настолько мелочен, что сохраняю для себя право задавать вам вопросы в любом количестве! Она покачала головой, улыбаясь, но потупив взор:

– Это совсем другое дело! Вряд ли у вас появится когда-либо повод для беспокойства. Я не настолько красива! – Она помедлила и с усилием вздохнула, покраснев при этом. – И не та жена, которую вы хотели, но я сделаю все возможное, чтобы вести себя подобающим образом. Вы захотите наследника, и я надеюсь, что дам его вам. Я хотела бы завести детей, и чем скорее, тем лучше. Но это решать вам.

Она умолкла, плотно сжав губы, и отвернула лицо, чтобы выглянуть в окно; но через несколько секунд, в течение которых он старался придумать хоть какой-то ответ, она заговорила снова, произнеся непринужденным тоном:

– Знаешь, для меня в новинку жить в деревне. Моя мать была сельская женщина, но папа вырос в городе и не питает никакой любви к деревне, и если мы и выезжали из Лондона, то в Брайтон, или в Рамсгейт, или в другие подобные места… Далеко нам еще ехать до дома твоей тетушки?