Дэшил Хэммет Зигзаги подлости

— О смерти доктора Эстепа мне известно из газет, — сказал я.

Худая физиономия Вэнса Ричмонда недовольно сморщилась:

— Газеты о многом умалчивают. И часто врут. Я расскажу, что известно мне. Позже вы познакомитесь с делом, и, возможно, добудете какие-то сведения из первых рук.

Я кивнул, и адвокат начал свой рассказ, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь, что я могу понять его неправильно.

— Доктор Эстеп приехал из Сан-Франциско давно. Было ему тогда лет двадцать пять. Практиковал в вашем, городе и, как вы знаете, стал со временем опытным хирургом, всеми уважаемым человеком. Через два-три года по приезде он женился; брак оказался удачным. О его жизни до Сан-Франциско ничего не известно. Он как-то сказал жене, что родился в Паркерсберге, в Западной Вирджинии, но его прошлое было таким безрадостным, что не хочется вспоминать. Прошу вас обратить внимание на этот факт.

Две недели назад, во второй половине дня, на прием к доктору пришла женщина. Он принимал у себя в квартире на Пайн-стрит. Люси Кой, помощница доктора, провела посетительницу в кабинет, а сама вернулась в приемную. Слов доктора она расслышать не могла, зато хорошо слышала женщину. Та говорила довольно громко, хотя, судя по всему, была чем-то напугана и умоляла доктора помочь ей.

Люси не расслышала всего, что говорила женщина, но отдельные фразы смогла разобрать. Такие как: «Прошу вас, не отказывайте», "Не говорите «нет».

Женщина пробыла у доктора минут пятнадцать, а когда наконец вышла из кабинета, то всхлипывала, держа платочек у глаз. Ни жене, ни помощнице доктор не сказал ни слова. Жена вообще узнала о визите неизвестной только после его смерти.

На следующий день, после окончания приема, когда Люси надевала пальто, собираясь домой, доктор Эстеп вышел из своего кабинета. На голове его была шляпа, в руке — письмо. Люси заметила, что он бледен и очень взволнован. «Он был цвета халата, — сказала она. — И ступал неуверенно и осторожно. Совсем не так, как обычно».

Люси спросила, не заболел ли он, но доктор ответил, что все это пустяки, всего лишь легкое недомогание, и что через несколько минут он придет в норму.

С этими словами он вышел. Люси, выйдя вслед за ним, увидела, как доктор опустил в почтовый ящик на углу письмо и тотчас вернулся домой.

Минут через десять вниз направилась жена доктора, госпожа Эстеп. Но, не успев выйти из дому, она услышала звук выстрела, донесшийся из кабинета. Она стремглав бросилась назад, никого не повстречав по дороге, — и увидела, что ее супруг стоит у письменного стола, держа в руках револьвер, из которого еще вьется дымок. И как раз в тот момент, когда она подбежала, — доктор замертво рухнул на письменный стол.

— А кто-нибудь из прислуги, бывшей в то время дома, может подтвердить, что миссис Эстеп вбежала в кабинет только после выстрела?

— В том-то и дело, что нет, черт возьми! — вскричал Ричмонд. — Вся сложность именно в этом!

После этой внезапной вспышки он успокоился и продолжил рассказ:

— Известие о смерти доктора Эстепа попало в газеты уже на следующее утро, а во второй половине дня в доме появилась женщина, которая приходила к нему накануне смерти, и заявила, что она — первая жена доктора Эстепа. Точнее говоря, законная жена. И, кажется, это действительно так. Хочешь не хочешь. Они поженились в Филадельфии. У нее есть заверенная копия свидетельства о браке. Я распорядился сделать запрос, и вчера пришло сообщение: доктор Эстеп и эта женщина — ее девичье имя Эдна Файф — были действительно повенчаны...

Женщина утверждает, что доктор Эстеп прожил с ней два года в Филадельфии, а потом вдруг бесследно исчез. Она предполагает, что он ее попросту бросил. Это случилось незадолго до его появления здесь, в Сан-Франциско. Это веские доказательства: ее в самом деле зовут Эдна Файф, и мои люди успели выяснить, что доктор Эстеп действительно занимался врачебной практикой в Филадельфии в те годы. Да, еще одно! Я уже говорил, что доктор Эстеп утверждал, будто он родился и вырос в Паркерсберге. Так вот, я навел справки, но не нашел никаких следов этого человека. Более того, я нашел довольно веские доказательства того, что он никогда в Паркерсберге не жил. А это означает, что он лгал своей жене. Таким образом, нам остается только предположить, что разговоры о якобы трудном детстве были просто, отговоркой. Он хотел избежать неприятных вопросов.

— А вы успели выяснить, развелся ли доктор Эстеп со своей первой женой?

— Как раз сейчас я и пытаюсь это узнать, но, судя по всему, они так и не развелись. Все факты говорят за это. Иначе все было бы слишком просто. Ну, а теперь вернемся к рассказу. Эта женщина — я имею в виду первую жену доктора Эстепа — заявила, что лишь недавно узнала, где находится ее супруг, и приехала в надежде помириться. Он попросил дать ему время подумать, взвесить все «за» и «против» и обещал дать ответ через два дня.

Сам я, переговорив с этой женщиной, сделал кое-какие выводы. Мне лично кажется, что она, узнав, что супруг успел сколотить капиталец, решила просто поживиться за его счет. Ей нужен был не он, а его деньги. Но это, конечно, мое субъективное мнение. Я могу и ошибиться.

Полиция сперва пришла к выводу, что доктор Эстеп покончил жизнь самоубийством. Но после того, как на горизонте появилась его первая жена, вторая жена, моя клиентка, была арестована по подозрению в убийстве своего супруга. Полиция представляет теперь дело следующим образом: после визита своей первой жены доктор Эстеп рассказал обо всем своей второй жене. Та поразмыслила и решила, что совместная жизнь была сплошным обманом, пришла в ярость, отправилась в кабинет мужа и убила его из револьвера, который, как она знала, всегда лежал в письменном столе. Я не знаю точно, какими вещественными доказательствами располагает полиция, но, судя по газетным сообщениям, можно понять, что на револьвере нашли отпечатки ее пальцев — раз, на письменном столе была опрокинута чернильница и брызги попали ей на платье — два, на столе валялась разорванная газета — три.

Действия миссис Эстеп легко понять. Вбежав в кабинет, она первым делом выхватила из рук мужа револьвер. Поэтому на нем, естественно, остались отпечатки ее пальцев. Доктор упал на стол в тот момент, когда она к нему подбежала, и, хотя миссис Эстеп не очень хорошо помнит подробности, можно предположить, что он, падая, как-то задел ее, а может быть, и увлек за собой, опрокинув при этом чернильницу. Этим я объясняю чернильные брызги на платье и разорванную газету. Тем не менее, я уверен, что обвинение постарается убедить присяжных, что все это произошло до выстрела и что это — следы борьбы.

— Это не так уж неправдоподобно, — заметил я.

— В том-то все и дело... Ведь на эти факты можно посмотреть и так, и этак. Тем более, что сейчас неподходящий момент — за последние месяцы произошло пять случаев, когда жены, считая себя обманутыми и обиженными, убивали своих мужей. Удивительно, но ни одна из преступниц не была осуждена. И вот теперь все вдруг возопили о справедливости и возмездии — и пресса, и граждане, и даже церковь. Пресса настроена к миссис Эстеп настолько враждебно, что дальше некуда. Против нее даже женские слезы. Все кричат о том, что она должна понести заслуженную кару.

К этому следует добавить, что прокурор два последних процесса проиграл и теперь жаждет взять реванш. Тем более, что до выборов осталось немного.

Адвоката давно покинуло спокойствие — он даже покраснел от волнения:

— Я не знаю, какое у вас сложилось впечатление от моего рассказа. Вы профессиональный детектив, и вам неоднократно приходилось сталкиваться с такими или подобными историями. В какой-то степени вы, наверное, и очерствели, и вам, возможно, кажется, что все вокруг преступники. Но я уверен, что миссис Эстеп не убивала своего супруга. Я говорю это не потому, что она моя клиентка. Я был большим другом доктора Эстепа и его поверенным. Поэтому, если бы я был уверен, что миссис Эстеп виновна, сам бы ратовал за ее наказание. Но такая женщина просто не способна на убийство! В то же время я хорошо понимаю, что суд признает ее виновной, если явиться туда только с теми картами, которые сейчас на руках. Народ и так считает, что закон слишком снисходителен к женщинам-преступницам. Так что теперь гайки будут завинчивать круто. А если миссис Эстеп признают виновной, то она получит высшую меру наказания... Сделайте все возможное, чтобы спасти невинного!

— Единственной зацепкой является письмо, которое доктор Эстеп отослал незадолго до своей смерти, — заметил я. — Если человек пишет кому-то письмо, а потом кончает жизнь самоубийством, то естественно предположить, что в этом письме есть какие-нибудь ссылки или намеки на самоубийство. Вы не спрашивали его первую жену об этом письме?

— Спрашивал... Но она утверждает, что ничего не получала.

Здесь было что-то не так. Если Эстеп решил покончить счеты с жизнью в связи с появлением первой жены, напрашивается вывод, что письмо было адресовано именно ей. Он мог, конечно, написать прощальное письмо второй жене, но тогда вряд ли отправил бы его по почте.

— А его первая жена... У нее есть какие-либо причины не сознаваться в получении этого письма?

— Да, есть, — неуверенно ответил адвокат. — Во всяком случае, мне так кажется. Согласно завещанию, капитал переходит ко второй жене. Но первая жена, — конечно, если они не были официально разведены, — имеет основания оспаривать завещание. И даже если будет доказано, вторая жена не знала о существовании первой, то и в этом случае первая жена имеет право получить часть капитала. Но если суд присяжных признает вторую виновной, то с ней вообще считаться не будут, и первая жена получит все до последнего цента.

— Неужели у него такой большой капитал, чтобы кто-то решился послать невинного человека на электрический стул и прибрать к рукам деньги?

— Он оставил после себя около полумиллиона, так что игра стоит свеч.

— И вы считаете, что его первая жена способна на это?

— Откровенно говоря, да! У меня сложилось впечатление, что она совершенно не имеет представления, что такое совесть.

— Где она остановилась? — спросил я.

— В настоящий момент в отеле «Монтгомери». А вообще проживает в Луисвилле, если не ошибаюсь. Мне кажется, вы ничего не добьетесь, если попытаетесь у нее что-нибудь выведать. Ее интересы представляет фирма «Сомерсет и Квилл» — очень солидная фирма, кстати. Вот к ним-то она вас и отошлет. А те вообще ничего не скажут. С другой стороны, если дело нечисто, если она, например, скрывает, что получила письмо от доктора Эстепа, то я уверен, что и адвокатской фирме ничего не известно.

— Могу я поговорить с миссис Эстеп?

— В данный момент, к сожалению, нет. Может быть, дня через два-три. Сейчас она в весьма плачевном состоянии. Миссис Эстеп всегда была натурой впечатлительной и нервной. Так что смерть мужа и арест слишком сильно подействовали на нее. В настоящее время она находится в тюремной больнице, и ее не выпускают даже под залог. Я пытался добиться перевода в тюремное отделение городской больницы, но мне и в этом было отказано. Полиция считает, что с ее стороны это всего лишь уловка. А я очень тревожусь. Она действительно в критическом состоянии.

Адвокат снова разволновался. Заметив это, я поднялся, взял шляпу и, сказав, что немедленно примусь за работу, ушел.

Я не люблю многословных людей, даже если они говорят по существу. Самое главное — получить факты, а выводы я буду делать сам. От детектива требуется только это.

Последующие полтора часа я потратил на расспросы слуг в доме доктора Эстепа, но ничего существенного узнать не удалось — ни один из них не находился в служебной части дома, когда прозвучал роковой выстрел, и не видел миссис Эстеп непосредственно перед смертью доктора.

Потратив несколько часов на поиски, я нашел наконец и Люси Кой, помощницу доктора Эстепа. Это была маленькая серьезная женщина лет тридцати. Она повторила мне только то, что я уже слышал от Вэнса Ричмонда. Вот и все об Эстепах.

И я отправился в отель «Монтгомери» в надежде, что все-таки удастся узнать что-либо о письме, отправленном доктором накануне смерти. Судя по всему, письмо было адресовано его первой жене. Говорят, что чудес не бывает, но я привык проверять решительно все.

У администрации отеля я был на хорошем счету. Настолько хорошем, что мог попросить обо всем, что не очень далеко выходило за дозволенные законом границы. Поэтому, приехав туда, я сразу же отыскал Стейси, одного из заместителей главного администратора.

— Что вы можете рассказать о некоей миссис Эстеп, недавно поселившейся у вас? — спросил я.

— Сам я ничего не могу рассказать, — ответил Стейси. — Но вот если вы посидите тут пару минут, я постараюсь разузнать о ней все, что можно.

Стейси пропадал минут десять.

— Странно, но никто ничего толком не знает, — произнес он, вернувшись. — Я расспросил телефонисток, мальчиков-лифтеров, горничных, портье, отельного детектива — никто не мог о ней сказать ничего определенного. Она появилась у нас в отеле второго числа и в регистрационной книге постоянным местом жительства указала Луисвилл. Раньше она у нас никогда не останавливалась. Похоже, плохо знает город. Наш сортировщик почты не помнит, чтобы она получала письма, а телефонистка, просмотрев журнал, заявила, что никаких разговоров эта женщина ни с кем не вела. Дни она проводит обычно так: в десять — чуть раньше или чуть позже — уходит из отеля и возвращается лишь к полуночи. Судя по всему, друзей у нее здесь нет, поскольку к ней никто не заходит.

— Сможете проследить за ее почтой?

— Конечно, смогу!

— И распорядитесь, чтобы девушки из администрации и телефонистки держали ушки на макушке, если она с кем-нибудь будет говорить.

— Договорились!

— Она сейчас у себя?

— Нет, недавно ушла.

— Отлично! Мне очень хотелось бы заглянуть на минутку в ее номер и посмотреть, как она там устроилась.

Стейси хмуро взглянул на меня и, кашлянув, спросил:

— А что, это действительно так необходимо? Вы знаете, что я всегда иду вам навстречу, однако есть вещи, которые...

— Это очень важно, Стейси, — уверил я. — От этого зависит жизнь и благополучие еще одной женщины. И если мне удастся что-нибудь разнюхать...

— Ну, хорошо, — согласился он. — Только мне нужно предупредить портье, чтобы он дал знать, если вдруг она надумает вернуться.

В ее номере я обнаружил два небольших чемоданчика и один большой. Они не были заперты и не содержали ничего интересного — ни писем, ни каких-либо записей, ни других подозрительных предметов. Следовательно, она была уверена, что рано или поздно ее вещами заинтересуются.

Спустившись в холл отеля, я устроился в удобном кресле, откуда была видна доска с ключами, и стал ждать возвращения миссис Эстеп.

Она вернулась в четверть двенадцатого. Высокая, лет сорока пяти — пятидесяти, хорошо одетая. Волевые губы и подбородок ее отнюдь не уродовали. У нее был вид твердой и уверенной в себе женщины, которая умеет добиваться своего.

На следующее утро я вновь появился в отеле «Монтгомери», на этот раз ровно в восемь, и снова уселся в кресло, откуда виден лифт.

Миссис Эстеп вышла из отеля в половине одиннадцатого, и я на почтительном расстоянии последовал за ней. Поскольку она отрицала, что получила письмо от доктора Эстепа, а это никак не укладывалось в моей голове, я решил, что будет совсем неплохо последить за ней. У детективов есть такая привычка: во всех сомнительных случаях следить за подозреваемыми объектами.

Позавтракав в ресторанчике на Фаррел-стрит, миссис Эстеп направилась в деловой квартал города. Там она бесконечно долго кружила по улицам, заходя то в один, то в другой магазин, где было народу погуще, и выбирая самые оживленные улицы. Я на своих коротеньких ножках семенил за ней, как супруг, жена которого делает покупки, а он вынужден таскаться за ней и скучать. Дородные дамы толкали меня, тощих я толкал сам, а все остальные почему-то постоянно наступали мне на ноги.

Наконец, после того, как я, наверное, сбросил фунта два веса, миссис Эстеп покинула деловой квартал, так ничего и не купив, и не спеша, словно наслаждаясь свежим воздухом и хорошей погодой, пошла на Юнион-стрит.

Пройдя какое-то расстояние, она вдруг остановилась и неожиданно пошла назад, внимательно вглядываясь во встречных. Я в этот момент уже сидел на скамейке и читал оставленную кем-то газету.

Миссис Эстеп прошла по Пост-стрит до Кейни-стрит. Причем она останавливалась у витрин, рассматривая, — или делая вид, что рассматривает, — выставленные товары, а я фланировал неподалеку: то впереди, то сзади, а то совсем рядом.

Все было ясно. Она пыталась определить, следит ли кто-нибудь за ней или нет, но в этой части города, где жизнь бьет ключом, а на улицах много народу, меня это мало беспокоило. На менее оживленных улицах я, конечно, мог бы попасть в ее поле зрения, да и то совсем не обязательно.

При слежке за человеком существуют четыре основных правила: всегда держаться по возможности ближе к объекту слежки, никогда не пытаться спрятаться от него, вести себя совершенно естественно, что бы ни происходило, и никогда не смотреть ему в глаза. Если соблюдать все эти правила, то слежка — за исключением чрезвычайных случаев — самая легкая работа, которая выпадает на долю детектива.

Когда миссис Эстеп уверилась, что за ней никто не следит, она быстро вернулась на Пауэлл-стрит и на стоянке Сан-Френсис села в такси. Я отыскал невзрачную машину, сел и приказал ехать следом.

Мы приехали на Лагуна-стрит. Там такси остановилось, она вылезла и быстро поднялась по ступенькам одного из домов. Мое такси остановилось на противоположной стороне, у ближайшего перекрестка.

Когда такси, привезшее миссис Эстеп, исчезло за углом, она вышла из дома и направилась вверх по Лагуна-стрит.

— Обгоните эту женщину, — сказал я.

"Наша машина начала приближаться к шедшей по тротуару миссис Эстеп. Как раз в тот момент, когда мы проезжали мимо, она подошла к другому дому и на этот раз нажала звонок.

Это был четырехквартирный дом с отдельным входом в каждую квартиру. Она позвонила в ту, что на правой стороне второго этажа.

Осторожно поглядывая сквозь занавески такси, я не спускал глаз с дома, а шофер тем временем подыскивал подходящее место для стоянки.

В семнадцать пятнадцать миссис Эстеп вышла из дома, направилась к остановке на Саттер-стрит, вернулась в отель «Монтгомери» и исчезла в своем номере.

Я позвонил Старику, главе Континентального детективного агентства, и попросил выделить помощника. Надо выяснить, кто живет в доме на Лагуна-стрит, в который заходила миссис Эстеп.

Вечером моя подопечная ужинала в ресторане отеля, совершенно не интересуясь, наблюдают ли за ней. В начале одиннадцатого она вернулась в свой номер, и я решил, что на сегодня моя работа окончена.

На следующее утро я передал свою даму на попечение Дику Фоли и вернулся в агентство, чтобы поговорить с Бобом Филом, детективом, которому было поручено выяснить все о владельце квартиры на Лагуна-стрит. Боб появился в агентстве в одиннадцатом часу.

— В этой квартире окопался такой себе Джекоб Лендвич, — сказал он мне, — судя по всему, блатной, только не знаю, какого профиля. Водится с Хили-Макаронником — значит, наверняка, блатной. Раньше крутил по мелочам, а теперь шпарит с игровыми. Правда, и Пенни Грауту не очень-то можно верить: если он почует, что можно наварить на «стуке», то не постесняется и епископа выдать за взломщика...

— Ладно, давай о Лендвиче.

— Он выходит из дому только по вечерам; деньжата водятся. Вероятно, подпольные доходы. Есть у него и машина — «бьюик» под номером 642 — 221, который стоит в гараже неподалеку от его дома, но Лендвич, кажется, редко им пользуется.

— Как приблизительно он выглядит?

— Очень высокий, футов шесть, если не больше, да и весит, пожалуй, не менее 250 фунтов. Лицо у него какое-то странное — большое, широкое и грубое, а ротик маленький, как у девочки. Короче говоря, рот непропорционально мал... Молодым его не назовешь... Так, среднего возраста.

— Может, ты последишь за ним Пару деньков, Боб, и посмотришь, что он предпримет? Лучше всего, конечно, снять какую-нибудь комнатушку по соседству...

На том и порешили.

Когда я назвал Вэнсу Ричмонду имя Лендвича, тот просиял.

— Да, да! — воскликнул он. — Это был приятель или по меньшей мере знакомый доктора Эстепа. Я даже видел его как-то у него. Высокий такой человек с необычно маленьким ртом. Мы случайно встретились с ним в кабинете доктора Эстепа, и он представил нас друг Другу.

— Что вы можете сказать о нем?

— Ничего.

— Вы даже не знаете, был ли он другом доктора Эстепа или его случайным знакомым?

— Нет, не знаю. Он мог быть и тем, и другим. А может быть, просто пациентом. Этого я совершенно не знаю. Эстеп никогда не говорил о нем, а я не успел составить мнение об этом человеке или понять, что их с доктором связывает. Помню, что в тот день забежал к Эстепу лишь на минутку — утрясти кое-какие вопросы и, получив нужный совет, сразу ушел. А почему вас заинтересовал этот человек?

— С Лендвичем встречалась первая жена доктора Эстепа. Вчера. И причем предприняла целый ряд предосторожностей, чтобы не привести за собой «хвост». Мы сразу же навели справки о Лендвиче, и оказалось, что за ним водятся грешки, и немалые.

— А что все это может значить?

— Не могу сказать вам что-либо определенное. Может быть несколько гипотез. Лендвич знал как доктора, так и его первую жену; поэтому, например, можно предположить, с изрядной долей уверенности, что он уже давно знал, где проживает ее муж. Следовательно, миссис тоже могла давно об этом знать. А если так, то напрашивается вопрос: не выкачивает ли она уже длительное время из него деньги? Кстати, вы не можете взглянуть на его счет в банке и посмотреть, не делал ли он каких-либо непонятных отчислений?

Адвокат покачал головой:

— Посмотреть-то я могу, но там все равно ничего не узнаешь. Его счета в таком беспорядке, что сам черт ногу сломит. К тому же у него неразбериха и с налоговыми отчислениями.

— Так, так... Ну, хорошо, вернемся к моим предположениям. Если его первая жена давно знала, где он проживает, и вытягивала из него деньги, то спрашивается, зачем ей было самолично являться к нему? Тут, конечно, можно предположить...

— Мне кажется, — перебил меня адвокат, — что как раз в этом вопросе я смогу вам помочь. Месяца два или три тому назад, удачно поместив деньги в одном предприятии, доктор Эстеп почти вдвое увеличил свое состояние.

— Ах, вот в чем дело! Значит, она узнала об этом от Лендвича, потребовала через того же Лендвича часть этой прибыли — и, по всей вероятности, гораздо больше того, что согласился дать ей доктор. Когда же он отказался, она появилась в его доме собственной персоной и потребовала денег, пригрозив ему, что в противном случае поведает правду общественности. Доктор понял, что она не шутит, но он или не имел возможности достать такую сумму наличными, или шантаж встал уже поперек горла. Как бы то ни было, но он, тщательно все взвесив, решил, наконец, покончить со своей двойной жизнью и застрелился. Конечно, это всего-навсего предположения, но они кажутся мне вполне подходящими.

— Мне тоже, — сказал адвокат. — Так что же вы собираетесь теперь предпринять?

— Будем продолжать следить за обоими. В подобной ситуации я другого выхода не вижу. Кроме того, я наведу справки в Луисвилле об этой женщине. Правда, вы и сами должны понять, что я могу узнать всю подноготную этих людей, но... не найти письма. Того самого, которое доктор Эстеп написал перед смертью. Скорее всего, женщина просто-напросто уничтожила это письмо. Из соображений безопасности. И тем не менее, когда я узнаю о ней побольше и она почувствует, что со мной лучше не ссориться, то, возможно, удастся убедить ее сознаться в получении письма и объявить в полиции, что в этом письме доктор Эстеп написал ей о решении покончить с собой. А этого вашей клиентке будет вполне достаточно. Кстати, как она себя чувствует? Ей лучше?

Тень набежала на лицо адвоката. Оно сразу потеряло живость, стало хмурым и вялым.

— Вчера у нее был сердечный приступ; ее наконец перевели в больницу, что давно пора было сделать. Откровенно говоря, если в ближайшее время миссис Эстеп не выпустят, ей уже ничто не поможет. Она буквально тает на глазах. Я пошел на самые крайние меры, лишь бы добиться, чтобы ее выпустили под залог, нажал, как говорится, на все рычаги, но боюсь, что ничего не выйдет... Для миссис Эстеп невыносимо сознавать, что ее считают убийцей мужа. Молоденькой ее уже не назовешь; она всегда была женщиной нервной и впечатлительной. А тут сразу такое: и смерть мужа, и обвинение в убийстве... Мы просто обязаны вызволить ее из тюрьмы — и причем как можно скорее.

Он нервно заходил по комнате. Я решил, что разговор окончен, и испарился.

Из конторы адвоката я сразу же направился в наше агентство. Там я узнал, что Бобу Филу удалось снять квартиру на Лагуна-стрит; он оставил мне адрес. Я сразу же покатил туда посмотреть, что это за квартирка.

Но до цели своего путешествия я так и не добрался.

Выйдя из трамвая и направившись по Лагуна-стрит, я вдруг увидел, что навстречу мне шагает сам Боб Фил. Между мной и Бобом шел еще один высокий мужчина, он тоже направлялся в мою сторону. Большая круглая физиономия, маленький ротик. Джекоб Лендвич!

Я спокойно прошел мимо них, даже не подняв глаз. Но на углу остановился, вынул пачку сигарет и, словно невзначай, посмотрел в их сторону.

И тут же обратил внимание на кое-какие любопытные детали.

Пройдя несколько домов, Лендвич остановился у табачного киоска, расположенного у входа в магазин, а Боб Фил, хорошо знающий свое ремесло, прошел мимо него и направился дальше по улице. Видимо, решил, что Лендвич вышел просто за сигаретами, и скоро вернется домой. Если же он продолжит свой путь, Боб сможет его подхватить на трамвайной остановке.

Но в тот момент, когда Лендвич остановился у табачного киоска, один из прохожих на другой стороне улицы внезапно нырнул в парадное и исчез в тени. Этот человек шел немного позади Лендвича и Боба, держась другой стороны улицы. Я сразу обратил на него внимание и теперь убедился, что он тоже ведет слежку.

Когда Лендвич запасся куревом, Боб уже успел добраться до трамвайной остановки. Лендвич не повернул обратно, а направился дальше. Человек, прятавшийся в парадном, — следом. Я, в свою очередь, — за ним.

На Сатгер-стрит как раз показался трамвай, Лендвич и я сели в него почти одновременно. Таинственный незнакомец, следивший за Лендвичем, какое-то время торчал на остановке, делая вид, что завязывает шнурки, и вскочил в трамвай уже на ходу.

Он остановился на задней площадке, неподалеку от меня, прячась за здоровяком в комбинезоне и поглядывая из-за его спины на Лендвича. Боб, зашедший в вагон самым первым, сидел с таким видом, будто его вообще никто и ничто не интересует.

Детектив-любитель (я не сомневался, что встретил профана) в очередной раз вытянул шею, дабы не потерять из виду Лендвича. Я окинул его взглядом: лет так за пятьдесят, мал и щупл, с изрядным носом, вздрагивающим от волнения. Костюм весьма старомодный и вытертый.

Понаблюдав пару минут, я пришел к выводу, что о существовании Боба он не подозревает. Все его внимание было направлено на Лендвича.

Вскоре освободилось место рядом с Бобом, и я, бросив окурок, вошел в вагон и сел. Теперь человек со вздрагивающим носом находился впереди меня.

— Выходи через остановку и возвращайся на квартиру.

За Лендвичем следить пока нет смысла. Наблюдай только за его домом. У него на хвосте сидит еще кто-то; хочу узнать кто и что ему надо.

Все это я проговорил очень тихо, шум трамвая полностью перекрывал мои слова. Боб неопределенно хмыкнул, давая тем самым понять, что все услышал, и вышел на следующей остановке.

Лендвич вышел на Стоктон-стрит. За ним — человек со вздрагивающим носом, а следом — я. В такой связке мы довольно долго бродили по городу. Наш гид не пропускал ни одного увеселительного заведения. Я знал, что в любом из этих злачных мест можно поставить на любую лошадь на любом ипподроме Северной Америки. Но что именно делал Лендвич в этих шалманах, я, разумеется, не знал.

В данный момент меня больше интересовал детектив-любитель, появившийся неизвестно откуда с неизвестной целью. В бары и лавки он, конечно, тоже не заходил, а бродил где-нибудь поблизости, поджидая, пока Лендвич выйдет. Следил он, разумеется, неумело, поэтому ему приходилось очень стараться, чтобы не попасться на глаза Лендвичу. До сих пор ему это, правда, удавалось, но мы находились на многолюдных улицах, где, как я говорил, вести слежку совсем нетрудно.

И все же неизвестный упустил Лендвича. Тот нырнул в очередную забегаловку и появился оттуда с каким-то типом. Оба сели в машину, припаркованную неподалеку, и укатили. Человек со вздрагивающим носом заметался, не зная, что предпринять. Сразу за углом находилась стоянка такси, но либо он этого не знал, либо не мог оплатить проезд.

Я подумал, что он вернется на Лагуна-стрит, но ошибся. Он прошел по всей Варин-стрит, добрался до Портсмут-сквер и улегся там на траве. Закурив черную трубку, он задумчиво уставился на памятник Стефенсону, видимо, даже не замечая его.

Я тоже прилег на травке в некотором удалении — между итальянкой с двумя карапузами и стариком-португальцем в своеобразном пестром костюме. Так, в блаженном бездействии, мы провели всю вторую половину дня.

Когда солнце начало клониться к закату, а от земли потянуло холодком, маленький человечек поднялся, отряхнул костюм и отправился в обратный путь. Вскоре он зашел в дешевую столовку, перекусил и двинулся дальше. Добравшись до одного из отелей, он вошел, снял с доски ключ и исчез в темном коридоре.

Я посмотрел регистрационную книгу и выяснил, что он приехал только накануне. Номер был записан на некоего Джона Бойда, прибывшего из Сент-Луи, штат Миссури. Отель этот принадлежал к числу тех, в которых я не мог безбоязненно задавать вопросы администрации, поэтому я вышел на улицу и выбрал себе неподалеку наблюдательный пункт.

Начало смеркаться, зажглись уличные фонари, ярким светом загорелись витрины. Вскоре совсем стемнело. Мимо меня то и дело проносились по Карини-стрит машины с горящими фарами. Парнишки-филиппинцы в чересчур пестрых костюмах спешили в «Черный Джек», где их каждый вечер ждали азартные игры. Проходили мимо меня женщины, жизнь которых начиналась под вечер, а кончалась утром. Сейчас глаза у них были совсем сонные. Прошел знакомый полицейский в штатском платье. Видимо, спешил в участок доложить, что часы его дежурства кончились. После этого он отправится домой отдыхать. То и дело мелькали китайцы, снующие в разные стороны. И, наконец мимо меня проплыли толпы людей, спешивших в итальянские рестораны.

Время шло и шло. Наступила полночь, но Джон Бойд по-прежнему не показывался. Тогда я решил, что ждать дальше бесполезно, и отправился спать.

Но прежде чем лечь, я позвонил Дику Фоли. Тот сообщил мне, что миссис Эстеп-первая не совершила в течение дня ни одного подозрительного поступка, ей никто не звонил и писем она ни от кого не получала. Я сказал, чтобы он прекратил за ней слежку — во всяком случае до того, пока я не выясню, что связано с Джоном Бойдом.

Я опасался, как бы Бойд не заметил, что за женщиной организовано наблюдение. Бобу Филу я приказал следить только за квартирой Лендвича — по той же причине. Кроме того, меня интересовало, когда тот вернется домой и вернется ли вообще.

Мне почему-то казалось, что этот Бойд работал вместе с женщиной и именно по ее поручению следил за Лендвичем. Видимо, женщина ему не доверяла. Но, как я уже сказал, это были всего лишь предположения.

На следующее утро я натянул на голову старую выцветшую шляпу, надел гимнастерку, оставшуюся у меня после армии, высокие сапоги — старье и хлам. Теперь я выглядел не лучше, чем Бойд.

Тот вышел из своего отеля в начале десятого, позавтракал в той же столовой, где вчера ужинал, а потом направился на Лагуна-стрит и, остановившись на углу, стал поджидать Джекоба Лендвича. Ждать ему пришлось довольно долго — почти целый день, ибо Лендвич вышел из дому лишь с наступлением сумерек. Что ж, этого человечка нельзя было назвать нетерпеливым. Он то ходил взад и вперед по улице, то стоял, прислонившись к стене, иногда даже на одной ноге, чтобы дать отдохнуть другой.

Мы с Бобом просидели в комнате целый день, покуривая и перекидываясь ничего не значащими фразами, поглядывая на маленького человечка, который упорно ждал появления Лендвича.

Как я уже сказал, тот вышел, когда начало смеркаться. Он сразу же направился к трамвайной остановке. Я выскользнул на улицу, и мы снова образовали «гусиное шествие» — впереди Лендвич, за ним Джон Бойд и, наконец, я. Так мы прошли несколько десятков ярдов, и тут мне в голову пришла неплохая мысль.

Гениальным мыслителем меня, конечно, не назовешь.

Если я успешно справляюсь со своей работой, то это в первую очередь благодаря терпению и выносливости. И отчасти — везению. Но на этот раз меня действительно осенило...

Лендвич находился впереди меня приблизительно на расстоянии квартала. Я ускорил шаг, перегнал Бойда и вскоре добрался до Лендвича. Тут я снова замедлил шаг и, не поворачивая головы в его сторону, сказал:

— Послушайте, дружище, это, конечно, не мое дело, но имейте в виду, что у вас на пятках висит ищейка!

Лендвич чуть было не испортил мне все дело. Он на мгновение остановился, но сразу опомнился и зашагал дальше, как будто ничего не произошло.

— А кто вы такой? — наконец буркнул он.

— Ай, бросьте вы! — прошипел я в ответ, продолжая идти рядом с ним. — Какая вам разница, кто я такой? Просто случайно заметил, что эта ищейка пряталась за фонарем и ждала, пока вы не пройдете... вернее, не выйдете из дома.

Эти слова подействовали на него:

— Вы серьезно?

— Какие уж здесь могут быть шутки! Если хотите убедиться в этом, сверните за ближайший угол и проверьте.

Я был доволен спектаклем, и сыграл его, как мне показалось, неплохо.

— Нет, не нужно! — сказал он сухо. Маленький рот презрительно скривился, а голубые глаза небрежно скользнули по мне.

Я распахнул куртку, чтобы он мог увидеть рукоятку револьвера.

— В таком случае может быть, одолжить вам эту штучку? — снова спросил я.

— Нет. — Он продолжал оценивающе поглядывать на меня, пытаясь понять, что я за человек. Ничего удивительного — на его месте я бы поступил так же.

— Но, надеюсь, вы не будете против, если я останусь здесь и посмотрю эту комедию?

У него уже не было времени для ответа — Бойд, ускорив шаг, сворачивал за угол. Нос у него продолжал вздрагивать, как у настоящей ищейки.

Лендвич неожиданно встал поперек тротуара, так что маленький человечек, издав какой-то хрюкающий звук, натолкнулся прямо на него. Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга; я сразу же пришел к выводу, что они знакомы.

В следующую секунду Лендвич неожиданно выбросил правую руку вперед и схватил маленького человечка за плечо.

— Зачем ты следишь за мной, погань? — прошипел он. — Я же сказал тебе, чтобы ты не совался во Фриско!

— Простите меня, — запричитал Бойд. — Но я не хотел причинять вам никаких неприятностей. Я просто подумал, что...

Лендвич заставил его замолчать, сильно встряхнув. Тот замолк, а Лендвич повернулся ко мне.

— Оказывается, это мой знакомый, — насмешливо сказал он. В его голосе снова прозвучало недоверие, и он внимательно осмотрел меня с ног до головы.

— Что ж, тем лучше, — бросил я — Всего хорошего, Джекоб...

Я повернулся, собираясь уйти, но Лендвич остановил меня:

— Откуда тебе известно мое имя?

— Ну, это не удивительно, — ответил я. — Вы человек известный. — Я постарался сделать вид, будто удивлен наивностью его вопроса.

— Только без выкрутасов! — Лендвич сделал шаг в сторону и сказал с угрозой в голосе: — Спрашиваю еще раз, откуда тебе известно мое имя?

— Катись-ка ты подальше! — процедил я. — Какая тебе разница?

Моя злость, казалось, успокоила его.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Можешь считать меня своим должником. Спасибо, что сказал мне об этом человеке... Как у тебя сейчас дела?

— Бывало и похуже... Нельзя сказать, что полностью сижу в дерьме, но и хорошего тоже мало.

Он задумчиво перевел взгляд на Бонда, а потом снова посмотрел на меня.

— Ты знаешь, что такое «Цирк»?

Я кивнул. Я знал, что подонки называют «Цирком» шалман Хили-Макаронника.

— Если ты пойдешь туда завтра вечером, я, возможно, помогу тебе в чем-нибудь.

— Не выйдет. — Я решительно покачал головой. — Сейчас мне опасно показываться в общественных местах.

Этого еще не хватало! Встречаться с ним там! Ведь больше половины клиентов Хили-Макаронника знают, что я детектив. Значит, нужно сделать вид, что я замешан в каком-то грязном деле и не могу показываться на людях.

Мой отказ, судя по всему, поднял меня в его глазах. Какое-то время он молчал, а потом дал мне номер своего телефона на Лагуна-стрит.

— Забеги ко мне завтра приблизительно в это же время. Возможно, я найду для тебя кое-какую работенку.

— Хорошо, я подумаю, — небрежно сказал я и повернулся, собираясь уйти.

— Минутку, — окликнул он меня. — Как тебя зовут?

— Вишер, — ответил я. — Шейн Вишер, если уж говорить о полном имени.

— Шейн Вишер, — задумчиво повторил он. — Это имя мне, кажется, незнакомо.

Меня это совсем не удивило — это имя я сам выдумал четверть часа назад.

— Только не надо кричать об этом на всю улицу, — поморщился я. — А то его узнает весь город.

С этими словами я снова повернулся и на этот раз действительно ушел, в душе очень довольный собой, — намекнув о том, что за ним следит Бойд, я, кажется, оказал ему большую услугу и в то же время показал, что принадлежу к той же категории людей, что и он. А своим независимым поведением дал понять, что я плевать хотел на его отношение ко мне — и тем самым еще больше укрепил свои позиции.

Если я встречусь с ним завтра, то при встрече, разумеется, получу какое-нибудь предложение. Он даст мне возможность немножко подработать — конечно, незаконным путем. Скорее всего, его предложение будет иметь отношение к делу Эстепа, но поскольку он замешан, любая связь пригодится.

Побродив по городу еще полчасика, я вернулся на квартиру, снятую Бобом Филом.

— Лендвич вернулся?

— Да, — ответил Боб. — И привел с собой какого-то маленького человечка. Вернулся минут двадцать назад.

— Отлично! А женщина не показывалась?

— Нет.

И тем не менее у меня почему-то было предчувствие, что миссис Эстеп придет вечером. Предчувствие меня обмануло — она не пришла.

Мы с Бобом сидели в комнате и наблюдали за домом, в котором жил Лендвич. Так прошло несколько часов.

Лендвич вышел из дому в час ночи.

— Пойду посмотрю, куда это его понесло, — сказал Боб взял шляпу.

Лендвич исчез за углом. Вскоре из моего поля зрения исчез и Боб. Минут через пять он вернулся.

— Выводит свою машину из гаража, — сообщил он. Я бросился к телефону и заказал машину. Боб, стоя у окна, воскликнул:

— Вот он!

Я успел подскочить к окну как раз в тот момент, когда Лендвич входил в дом. Его машина уже стояла у подъезда. Через несколько минут Лендвич снова вышел из дому в обнимку с маленьким человечком. Тот, тяжело опираясь на Лендвича, шел к машине. В темноте мы не могли различить лиц, но одно мы поняли наверняка: Бонд или напился, или почувствовал себя плохо.

Лендвич помог своему спутнику сесть в машину, и они поехали. Красный сигнальный огонек машины еще какое-то время мерцал вдали, потом исчез.

Заказанная мною машина прибыла только минут через двадцать; я отослал ее обратно. Теперь уже не было смысла их разыскивать.

Лендвич вернулся домой в четверть четвертого. Вернулся один и пришел пешком. Пришел, правда, со стороны, где находился его гараж. Он отсутствовал ровно два часа. За это время можно многое сделать.

Ни я, ни Боб не возвращались этой ночью домой — переночевали в той же квартире. Утром Боб отправился в магазин купить что-нибудь на завтрак. Принес он и свежие газеты.

Я начал готовить завтрак, а Боб расположился у окна и посматривал то на дом Лендвича, то в газету.

— Ого! — вдруг воскликнул он. — Смотри-ка!

Я вернулся из кухни, держа в руках сковородку, на которой приятно шипела поджаренная ветчина.

— В чем дело?

— Слушай! «Таинственное убийство в парке», — прочитал он. — «Сегодня рано утром в Голден-Гейт-парке, неподалеку от дороги, найден труп неизвестного. По данным полиции, у человека проломлен череп, а отсутствие повреждений на теле позволяет сделать вывод, что этот человек не упал и не был сбит машиной. Предполагают, что его убили в другом месте, а потом привезли и бросили в парке».

— Ты думаешь, это Бойд? — спросил я.

— Конечно, — ответил Боб.

Съездив после завтрака в морг, мы убедились, что наши предположения верны. Найденный в парке человек — Джон Бойд.

— Лендвич выводил его из дома мертвым.

Я кивнул.

— Да, конечно! Он был очень маленьким, а для такого верзилы, как Лендвич, не составляло особого труда протащить его до машины, удерживая в вертикальном положении — ведь расстояние было всего 2 — 3 ярда. А в темноте нам показалось, что ведет пьяного. Надо сходить в полицейское управление и узнать, что им известно.

В отделе расследования убийств мы разыскали О'Гара, секретаря уголовной полиции.

— Этот человек, которого вы нашли сегодня в парке... — начал я. — Вы что-нибудь знаете о нем?

О'Гар сдвинул на затылок свою широкополую шляпу с узенькой ленточкой и посмотрел на меня, будто я сморозил черт знает какую глупость.

— Мы знаем только то, что он мертв, — наконец, сказал он. — И больше ничего.

— А как вы отнесетесь к информации, из которой будет ясно, с кем встречался этот человек непосредственно перед смертью?

— Эта информация наверняка не помешает мне напасть на след убийцы, — ответил О'Гар. — Это ясно, как божий день.

— Например, такая мелочь: его звали Джон Бойд, он останавливался в отеле в двух шагах отсюда. А перед смертью встречался с человеком, который находится в каких-то непонятных отношениях с первой женой доктора Эстепа... Вы, наверное, знаете о докторе Эстепе и его второй жене, которую обвиняют в убийстве своего супруга? Не правда ли, интересные сведения?

— Конечно, — согласился со мной О'Гар. — Так куда же мы направимся в первую очередь?

— С этим Лендвичем — так зовут человека, который был с Бондом незадолго до его смерти, — справиться будет довольно трудно. Поэтому, я думаю, что лучше начать с первой жены доктора Эстепа. Возможно, когда она услышит, что Лендвич ухлопал Бойда, то испугается и расскажет что-нибудь интересное. Ведь она наверняка связана с Лендвичем. А если предположить, что они сообща решили отделаться от Бойда, то тем более не мешает познакомиться с этой женщиной и посмотреть, что она собой представляет. А уж потом направимся к Лендвичу. Мне все равно не хочется наведываться к нему раньше вечера. Я договорился с ним о встрече, и мне интересно, что он собирается мне предложить.

Боб Фил направился к двери:

— Пойду посмотрю за ним. Иначе может статься, что он вообще исчезнет из поля зрения.

— Хорошо, — сказал я. — И следи за ним повнимательнее. Если почувствуешь, что он собирается дать тягу, не церемонься, зови полицию, упрячьте его за решетку.

В холле отеля «Монттомери» мы с О'Гаром сперва поговорили с Диком Фоли. Он сообщил, что женщина находится у себя в номере. Она распорядилась, чтобы ей принесли завтрак. Писем она не получала, по телефону ни с кем не разговаривала.

Пришлось снова прибегнуть к помощи Стейси.

— Мы хотели бы поговорить с миссис Эстеп. Возможно, нам придется взять ее с собой. Не могли бы вы послать горничную, чтобы узнать, одета ли дама? Наш визит внезапный, но мы не хотим застать ее в постели или полураздетой.

Мы захватили с собой горничную и поднялись наверх. Девушка постучала в дверь.

— Ну, кто еще там? — послышался нервный женский голос.

— Это горничная... Мне хотелось бы...

Послышался звук поворачиваемого ключа, и миссис Эстеп с сердитым лицом открыла дверь.

Мы сразу вошли в комнату. О'Гар предъявил полицейское удостоверение.

— Полиция, — сказал он. — Хотели бы поговорить с вами.

Миссис Эстеп не оставалось ничего другого, как впустить нас. Прикрыв дверь, я сразу задал ей вопрос, который, по моим предположениям, должен был вывести ее из равновесия:

— Скажите, пожалуйста, миссис Эстеп, с какой целью Джекоб Лендвич убил Джона Бойда?

Пока я говорил эту фразу, выражение ее глаз успело смениться несколько раз. Услышав имя Лендвича, она удивилась, при слове «убил» испугалась, а при имени Джона Бойда вообще недоуменно пожала плечами.

— С какой целью? Кто? Что сделал? — заикаясь, спросила она, стараясь выиграть время.

— С какой целью Джекоб Лендвич убил у себя на квартире Джона Бойда, а потом отвез и бросил труп в парке?

Снова смена выражений на ее лице, снова недоумение, а потом внезапное просветление и попытка сохранить спокойствие. Все это читалось, конечно, не так ясно, как в книге, но для человека, часто играющего в покер и считающего себя хорошим физиономистом, этого было вполне достаточно.

Теперь я понял, что Бойд не был с нею заодно. Одновременно с этим я понял, что она знает, что Лендвич кого-то убил, только не этой ночью и не Бойда... Кого же в таком случае? Доктора Эстепа? Вряд ли... Если он и был убит — то только своей Женой, своей второй женой... Да, недостаток фактов может испортить нам всю историю. Кого же убил Лендвич до Бойда? Он что — профессиональный убийца?

Все эти мысли молнией пронеслись в моей голове. А миссис Эстеп между тем спросила:

— И вы пришли сюда только ради того, чтобы задать мне эти дурацкие вопросы? Какая чушь...

И она проговорила минут пять без единой паузы. Слова так и лились из ее губ, но, что удивительно, она ни разу не произнесла ни одной фразы по существу. Она говорила и говорила, чтобы выиграть время, а сама лихорадочно соображала, какую позицию ей выгоднее занять.

И прежде чем мы успели посоветовать ей рассказать, обо всем чистосердечно, она нашла выход, приняла решение: молчать! молчать!

Она внезапно замолчала, и мы больше де услышали от нее ни одного слова, а ведь молчание — это самое действенное оружие против строгого допроса. Обычно подозреваемый на словах пытается доказать свою невиновность и, независимо от того, опытен человек в таких делах или нет, рано или поздно он все равно проговорится. Но когда человек молчит, с ним ничего нельзя поделать.

Миссис Эстеп так и поступила. Она даже не сочла нужным слушать то, о чем мы ее спрашивали. Правда, выражение ее лица часто менялось. Тут были и возмущение, и недоумение, и другие оттенки чувств, но нам-то от этого было не легче. Нужны слова, а слов не было. И тем не менее мы решили не сдаваться и провели у нее добрых три часа. Мы уговаривали, льстили, чуть не танцевали вокруг, но так ничего и не добились. В конце концов нам это надоело, и мы забрали ее с собой. Правда, против миссис Эстел не было никаких улик, но мы не могли оставить ее на свободе, пока Лендвич не разоблачен.

Приехав в управление, оформили ее не как арестованную, а как свидетельницу, и посадили в одну из комнат управления — под надзор женщины, работающей в полиции, и одного из людей О'Гара. Мы надеялись, что, может быть, им удастся что-нибудь вытянуть. Сами же отправились решать дела с Лендвичем. В управлении миссис Эстеп, разумеется, обыскали, но не нашли ничего интересного.

После этого мы с О'Гаром отправились обратно в отель и тщательно перетряхнули номер, но тоже ничего не нашли.

— А вы сами вполне уверены в том, что мне рассказали? — спросил О'Гар, когда мы вышли из отеля. — Ведь если это ошибка, меня по головке не погладят.

Я пропустил его вопрос мимо ушей.

— Встречаемся в 18.30, — сказал я. — И поедем вместе к Лендвичу.

О'Гар понимающе улыбнулся, а я отправился в контору Вэнса Ричмонда. Увидев меня, адвокат вскочил из-за письменного стола. Лицо его казалось еще более бледным и изможденным, чем обычно. Морщины стали рельефнее, под глазами — синие круги.

— Вы просто обязаны сделать что-нибудь! — выкрикнул он хриплым голосом. — Я только что вернулся из больницы. Состояние миссис Эстеп чрезвычайно опасное. Если эта история затянется еще на день-два, она просто не выдержит и покинет этот мир...

Я перебил его, сообщив о событиях этого дня и тех последствиях, которые, по моему мнению, должны наступить вслед за ними. Он выслушал меня молча, но не успокоился, а лишь безнадежно покачал головой.

— Неужели вы не понимаете, что это всего лишь капля в море! — воскликнул он. — Я, конечно, уверен, что доказательства ее невиновности рано или поздно появятся, но боюсь, что это произойдет слишком поздно... Я не имею к вам претензий — вы сделали все, что могли... И, может быть, даже больше, но этого пока слишком мало! Нам нужно еще кое-что... Что-то, похожее на чудо. И если нам не удастся вытряхнуть правду из Лендвича или из этой авантюристки, называющей себя миссис Эстеп, то, возможно, все ваши усилия пропадут даром. Конечно, правда может выплыть на судебном процессе; но на это никак нельзя надеяться... К тому же моя клиентка может вообще не дожить до суда... Но если я прямо сейчас освобожу ее, то, возможно, она выкарабкается. А пара дней в тюрьме наверняка доконает ее, и тогда вообще безразлично, виновна ли она. Смерть забирает с собой все заботы и неприятности. Ведь я вам уже сказал, что она находится в крайне тяжелом состоянии...

Я ушел от Вэнса Ричмонда так же, как и пришел — неожиданно. Этот адвокат ужасно действовал мне на нервы. А я не люблю волноваться, когда выполняю задание. Волнение только мешает работе, а работе детектива — тем более.

Вечером, без четверти семь, я позвонил в дверь Лендвича, О'Гар пасся неподалеку. Поскольку последнюю ночь я провел вне дома, на мне все еще была старая военная форма, в которой я представился как Шейн Вишер.

Дверь открыл сам Лендвич.

— Добрый день, Вишер, — сказал он равнодушным тоном и провел меня наверх.

Четырехкомнатная квартира; два выхода — главный и черный; обстановка обычных меблирашек в доходных домах. На своем веку мне довелось повидать множество таких квартир.

Мы уселись в гостиной, закурили и принялись трепаться о пустяках, внимательно изучая друг друга. Мне, например, показалось, что Лендвич нервничал; складывалось впечатление, что он совсем не рад моему приходу. Скорее, наоборот.

— Вы мне обещали немного помочь, — наконец, напомнил я.

— Мне очень жаль, — ответил он, — но выяснилось, что в настоящее время я ничего не могу для вас сделать. У меня были кое-какие планы, но в последние часы обстановка изменилась. — Он немного помолчал и добавил: — Может быть, немного попозже...

Из его слов я понял, что он хотел поручить мне Бойда, но поскольку Бонд уже вышел из игры, работы у Лендвича для меня не нашлось.

Лендвич встал и принес бутылку виски. Какое-то время мы еще беседовали о том о сем. Он не хотел показать, что желает поскорее избавиться от меня, а я тоже не спешил.

Несмотря на то, что разговор шел о всяких пустяках, мне все-таки удалось понять, что он всю жизнь промышлял мелким жульничеством, а в последнее время нашел более выгодный бизнес. Это подтверждало слова Пенни Траута, сказанные им Бобу Филу.

Потом я стал рассказывать о себе. Рассказывал намеками, недомолвками, делая многозначительные жесты. Короче говоря, дал ему понять, что за мной тоже водятся грешки, а в довершение всего намекнул, что в свое время был членом банды Джимми-Пистолета, которая сейчас почти в полном составе отбывает наказание в Уолл-Уолле.

Наконец Лендвич решил дать мне взаймы некоторую сумму, которая поможет мне встать на ноги и обрести уверенность. Я ответил, что мелочишка мне, конечно, не помешает, но хотелось бы найти какую-нибудь возможность подработать основательно.

Время шло, а мы так и не могли договориться до чего-нибудь определенного. Наконец мае надоело говорить обиняками, и я решительно сказал:

— Послушай, приятель, — говоря это, я внешне был совершенно спокоен. — Мне кажется, ты здорово рисковал, ухлопав шустряка, которого я наколол.

Я хотел внести элемент оживления в нашу скучную беседу, и мне это удалось как нельзя лучше. Лицо его сразу же исказилось от ярости, а в следующее мгновение в руке блеснул кольт. Но я был начеку и сразу же выстрелил. Выстрел превзошел самые смелые мои ожидания: револьвер вылетел из его руки.

— Вот так-то будет лучше, — сказал я. — И не вздумай рыпнуться!

Лендвич сидел, потирая онемевшую от удара руку и с удивлением таращась на дымящуюся дыру в моем кармане. Я был ошарашен. Это и понятно, выбить выстрелом оружие из руки противника — очень эффектная вещь, и удается она крайне редко. Но, тем не менее, удается. Не очень опытный стрелок — а я именно таковым и являюсь — всегда стреляет лишь приблизительно в ту сторону, куда хочет попасть. Это получается автоматически. Раздумывать тут некогда. А если противник делает какое-либо подозрительное движение, то стреляешь обычно в том направлении, где это движение возникло. Когда Лендвич выхватил револьвер, я, естественно, выстрелил в сторону его оружия. Остальное сделала пуля. Но выглядело это, повторяю, очень эффектно.

Я погасил тлеющую ткань куртки и прошел к тому месту, куда отлетел револьвер.

— Нельзя играть с огнем, — назидательно сказал я. — Так и до беды недалеко.

Он презрительно скривил свой маленький ротик.

— Выходит, вы из легавых, — процедил он не то утвердительно, не то вопросительно, но тем не менее постарался вложить в свои слова все то презрение, которое питал к полицейским и частным детективам, а презрение, судя по всему, он питал к ним немалое.

Возможно, мне удалось бы его убедить в противном: что я не легавый, а действительно Шейн Вишер, за которого себя выдаю, но я не стал этого делать.

Поэтому я кивнул.

Он глубоко задумался, все еще потирая себе руку. Лицо его было совершенно бесстрастно, и лишь неестественно блестевшие глаза выдавали работу мысли.

Я продолжал молча сидеть и ждать результатов его раздумий. Конечно же, он пытался в первую очередь разгадать, какую роль я играю в этом деле. А поскольку я встретился на его пути только вчера, намекнув ему о слежке, то он, видимо, решил, что я ни о чем не знаю. Кроме того, что он прикончил Бойда. Видимо, он посчитал, что я не знаю даже о деле Эстепа, не говоря уже о других грехах, которые водились за ним.

— Вы не из полиции? — спросил он чуть ли не радостным тоном, тоном человека, который понял, что еще не все потеряно. Ему, может быть, еще удастся выкрутиться из неприятного положения.

Я рассудил, что правда мне не повредит, и сказал:

— Нет, не из полиции. Из Континентального агентства.

Он подвинулся ближе.

— Какую роль вы играете в этом деле?

Я снова решил сказать правду:

— Меня беспокоит судьба второй жены доктора Эстепа. Она не убивала своего супруга.

— И вы хотите добыть доказательства ее невиновности, чтобы она могла выйти на свободу?

— Да.

Он хотел придвинуть свой стул еще ближе к моему, но я сделал знак оставаться на месте.

— Каким образом вы собираетесь это сделать? — снова спросил он, и его голос стал еще тише и доверительней.

— Перед смертью доктор Эстеп написал письмо, — сказал я, — и я почти уверен, что оно содержит доказательство невиновности его второй жены.

— Ах, вот оно что! Ну, и что дальше?

— Дальше ничего. Неужели этого мало?

Он откинулся на спинку стула. Его глаза и рот снова уменьшились: видно, он опять задумался.

— А почему вас интересует человек, который умер вчера? — медленно спросил он.

— Дело не в этом человеке, дело в вас самом, — сказал я, не скрывая правды и на этот раз. — Ведь следил-то я за вами, а не за ним. Второй жене доктора Эстепа это, возможно, и не поможет непосредственно, но я знаю, что вы вместе с его первой женой затеяли какую-то опасную игру против нее. Из своего же опыта я знаю: что вредит одному — на пользу другому. Поэтому и решил, что если прижму вас немного, то это пойдет на пользу миссис Эстеп. Скажу откровенно, мне многое еще неясно; я бреду в потемках, но я всегда быстро иду вперед, как только завижу свет. И темнота вокруг меня рано или поздно рассеивается, уступая место солнечному дню. И одну из светящихся точек я уже узрел: я уже знаю, что произошло с Бондом и кто виноват в этом деле.

Глаза Лендвича снова широко раскрылись. Раскрылся и его рот — насколько вообще мог раскрыться такой маленький ротик.

— Ну, что ж, пусть будет так, — сказал он тихо. — Только имейте в виду, что дешево вы меня не купите. Тут нужно будет приложить много усилий...

— К чему вы клоните?

— Вы думаете, что меня будет просто обвинить в убийстве Джона Бойда? Ведь у вас нет никаких вещественных доказательств!

— Вот тут-то вы и ошибаетесь...

Но в глубине души я и сам был уверен, что он прав. Хотя бы потому, что ни я, ни Боб не были уверены, что человек, которого Лендвич вытаскивал из квартиры, был Бойд. Вернее, мы были уверены в этом, но поклясться в этом перед судом присяжных не смогли бы. Ведь если они проведут следственный эксперимент, то выяснят, что с такого расстояния в темную ночь мы не могли бы увидеть его лица. К тому же мы тогда посчитали, что Бонд был не мертв, а пьян. И лишь позднее, узнав о трупе, найденном в парке, мы поняли, что, когда Лендвич выводил его из дома, тот уже был мертв. Все это, конечно, мелочи, но частный детектив должен иметь безукоризненные доказательства.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — повторил я вопреки своим размышлениям; — Если хотите знать, мы добыли против вас столько материала, что его хватит не только для того, чтобы засадить вас за решетку, но и в более тепленькое местечко. То же самое относится и к вашей сообщнице.

— Сообщнице? — протянул он не очень удивленно. — Вы, наверное, имеете в виду Эдну? И вы ее, наверное, уже взяли?

— Ты угадал!

Лендвич рассмеялся:

— Ну, ну, с богом! Только вряд ли вы узнаете от нее что-нибудь. Во-первых, потому что она сама мало что знает, а во-вторых... Да и вы сами, наверное, уже убедились, что ее не так-то легко расколоть. Поэтому предупреждаю заранее: не вкручивайте мне мозги, уверяя, что она все выболтала!

— Я этого и не собираюсь утверждать.

Несколько минут мы оба молчали, а потом он вдруг сказал:

— Я хочу сделать вам предложение... Хотите верьте, хотите нет, но письмо, которое доктор Эстеп написал перед смертью, было адресовано мне. И из него ясно видно, что он покончил жизнь самоубийством. — Лендвич сделал паузу и добавил: — Дайте мне возможность скрыться! Всего полчаса... а потом действуйте так, как сочтете нужным. Я же, со своей стороны, обещаю переслать вам это письмо...

— Вы способны выполнить такое обещание? — спросил я не без сарказма.

— Значит, вы мне не верите? Что ж, в таком случае мне придется поверить вам, — сказал он. — Я отдам письмо, если вы пообещаете, что ничего не предпримете в течение получаса!

— К чему мне давать такие обещания, — бросил я, — ведь я могу забрать и вас, и письмо в придачу!

— Не удастся! Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы хранить письмо в ненадежном месте?

Этого я, конечно, не думал, но тем не менее считал, что письмо найти можно. Нужно только хорошенько постараться.

— Чего мне с вами нянчиться? — буркнул я. — Ведь я и так загнал вас в угол. Могу обойтись и без обещаний.

— Ну, а если я скажу, что освободить миссис Эстеп можно только с моей помощью? Тогда вы согласитесь?

— Возможно... Только сначала я должен выслушать, что вы скажете.

— Хорошо. Я расскажу всю правду, но ее не доказать, если я сам не сознаюсь. Если вы сблефуете, то не удастся установить, что все было действительно так. А присяжные подумают, что пройдоха-детектив их морочит.

С этим я был полностью согласен. Мне приходилось выступать свидетелем на судебных процессах, но я никогда не видел, чтобы суд доверял частному детективу — считают, что мы ведем двойную игру, выгораживая своего клиента.

Между тем Лендвич начал свой рассказ:

— Один молодой врач попал в грязную историю. От суда отвертелся, но власти лишили его частной практики. Бедняга по пьянке поплакался делашу — и тот предложил доктору фальшивые документы. Врач согласился; делаш исполнил обещание... Этого врача вы и знаете под именем доктора Эстепа, и это я вновь поставил его на ноги и помог обрести место в обществе. Да, еще одно... Настоящее имя человека, которого нашли сегодня в парке мертвым, — Хамберт Эстеп...

Это новость... Правда, нельзя поручиться, что Лендвич не лжет. Тот между тем продолжал:

— Сейчас фальшивые документы достать легко. Ими торгуют все, кому не лень. Но тогда, двадцать пять лет назад... Мне помогла Эдна Файф... Эту женщину вы знаете как первую жену доктора Эстепа.

Эдна вышла замуж за настоящего Хамберта Эстепа. Хамберт — чертовски плохой врач, и, прожив какое-то время впроголодь, Эдна уговорила его закрыть практику. Она вообще могла из Хамберта веревки вить.

Я передал диплом и лицензию молодому доктору: тот уехал в Сан-Франциско уже под именем Хамберта Эстепа и открыл здесь частную практику. Настоящая супружеская чета Эстепов пообещала никогда не пользоваться своим настоящим именем — это было им только на руку.

Я, соответственно, продолжал держать связь с молодым доктором, получая свои проценты. Короче говоря, я держал его в руках, а он был не настолько глуп, чтобы сделать попытку освободиться. Через несколько лет я узнал, что его дело процветает, и тоже поселился в Сан-Франциско — здесь легче следить за его доходами. Примерно в то же самое время он женился, и дела его шли все лучше и лучше. Он даже стал помещать капитал в предприятия. В общем, доходы росли, а моя доля оставалась довольно скромной. Доктор, правда, никогда не нарушал наш первоначальный договор, но на повышение моего гонорара не соглашался. Он отлично понимал, что я не стану резать курицу, которая несет золотые яйца. Конечно, его деньги мне помогали, но капитала, как он, я не сколотил, и это меня очень огорчало. И вот несколько месяцев тому назад, узнав, что он увеличил капитал почти вдвое, я перешел к более активным действиям.

За эти годы я изучил характер доктора, когда выколачиваешь деньги, то волей-неволей изучаешь человека. Так, например, я знал, что доктор никогда не говорил жене о своем прошлом, отговаривался какими-то общими словами. Сказал, между прочим, что родился в Западной Вирджинии. Кроме того, я знал, у него в письменном столе всегда лежит револьвер, и понимал зачем: если все откроется — он покончит с собой. Доктор рассуждал так: власти, учитывая его безупречную жизнь здесь, в Сан-Франциско, наверняка замнут это дело и не допустят огласки. В этом случае жена не будет опозорена перед общественностью, хотя и узнает правду. Мне самому, разумеется, никогда бы не пришла в голову подобная мысль, но доктор был человек со странностями — ради репутации мог пожертвовать жизнью.

Вот таким я его себе представлял и не ошибся. Мой план на первый взгляд может показаться очень сложным, но на самом деле он прост. Я пригласил супружескую чету Эстепов приехать ко мне. Их, правда, нелегко было разыскать, но в конце концов я напал на их след. Собственно, я пригласил только Эдну, а ее супругу приказал оставаться на месте. И все сошло бы как нельзя лучше, если бы Хамберт послушался меня... Но он испугался... Испугался того, что мы с Эдной обманем его. Поэтому и приехал: разнюхать, что мы собираемся делать. Я узнал об этом только тогда, когда вы сказали мне о слежке...

Я пригласил Эдну, но не стал посвящать ее в подробности, сказал, что нужно, и приказал как следует выучить свою роль. За несколько дней до ее приезда я сходил к врачу и потребовал 100 000 долларов. Он высмеял меня, и я сразу же ушел, бросив напоследок, что готов на все.

Как только приехала Эдна, я послал ее к нему. Она попросила сделать ее дочери криминальный аборт. Он, конечно, наотрез отказался. Эдна начала умолять — достаточно громко, чтобы слышала сестра или кто-нибудь другой в соседней комнате. Она придерживалась текста, который мог быть истолкован в нужном смысле. Эдна безупречно сыграла свою роль и ушла от доктора вся в слезах.

После этого я приступил ко второй части: попросил знакомого наборщика сделать клише и оттиск небольшого сообщения. В нем говорилось, что городские власти напали на след врача, который практикует под чужим именем, и что документы он, несомненно, добыл незаконным путем. Клише было размером 10 на 16 дюймов. Если вы внимательно просматриваете «Ивнинг Тайме», то обратили внимание, что ежедневно на первой странице помещается фотография точно таких размеров.

Знакомый вытравил из одного экземпляра фотографию и на ее место впечатал эту заметку. Остальное — совсем просто. Я знал, что почтальон оставляет газеты прямо в двери доктора, не заходя в дом. Нужно было просто подкараулить его и подсунуть на место свежей газеты газету с фальшивкой.

Во время рассказа Лендвича я старался не показать, как меня это заинтересовало, и в то же время не перебивал его, стараясь не упустить ни единого слова. Сперва я думал, что он наворотит с три короба лжи, но вскоре убедился: не врет. Он прямо-таки наслаждался своей подлостью, смаковал ее... Говорил и говорил — больше, чем нужно, просто не мог не хвастаться. Он весь кипел от тщеславия, которое обычно одолевает преступников, удачно провернувших дельце и созревших для кутузки.

Глазки Лендвича блестели, а его маленький ротик победно улыбался. Он продолжал свой рассказ:

— Доктор прочитал эту заметку и... застрелился. Но до этого написал мне письмо. Я никак не ожидал, что полиция примет самоубийство за убийство, поэтому считаю, что нам здорово повезло.

Я рассчитывал на то, что в суматохе, вызванной смертью доктора, никто не обратит внимания на фальшивую заметку, а после самоубийства Эдна должна будет сделать свой второй ход и заявить, что она — первая жена доктора Эстепа. Это должно было найти подтверждение в словах помощницы доктора, которая слышала их разговор, и в том факте, что доктор покончил с собой после визита Эдны. Таким образом, я представлял его перед всеми как двоеженца.

Я был уверен, что никакое следствие не сможет опровергнуть этого факта. О прошлом доктора никто не знал, а Эдна действительно вышла замуж за доктора Эстепа и прожила с ним два года в Филадельфии. Ну, а о том, что Эстеп на самом деле не Эстеп, трудно было разнюхать. Двадцать семь лет — слишком большой срок. Оставалось лишь убедить жену доктора и его адвоката, что она — фактически не жена, точнее говоря, незаконная жена, поскольку он женился на ней, уже будучи женатым. И мы этого добились! Все поверили, что Эдна — законная жена.

Следующим шагом должно было быть соглашение между Эдной и миссис Эстеп о разделе имущества и состояния доктора. Причем Эдна должна была получить львиную долю или по меньшей мере половину его состояния, только в этом случае мы ничего не доводили до общественности. В противном случае мы грозили обратиться в суд. Положение наше было отличное. Я лично удовольствовался бы и половиной состояния. Несколько сот тысяч долларов — это тоже деньги. Мне бы их наверняка хватило — даже за вычетом тех 20 тысяч, которые я пообещал Эдне.

Но когда полиция засадила за решетку жену доктора Эстепа, я понял, что можно рассчитывать и на все состояние. Мне и делать-то ничего не нужно было. Только ждать, когда она будет осуждена.

Единственное доказательство ее невиновности — письмо доктора — находилось в моих руках. И даже если бы я захотел ее спасти, то не мог бы этого сделать, не выдав себя с головой.

Когда врач прочел заметку в газете, то понял, что она обозначает. Он вырвал ее из газеты, написал прямо на ней несколько строк и прислал мне, Его послание и выдает меня... Но я не собирался его показывать.

Итак, до сих пор все шло как нельзя лучше. Оставалось ждать, когда капитал сам придет в руки. И как раз в этот момент на горизонте появился настоящий доктор Эстеп, чтобы испортить все дело.

Он сбрил свои усики, нацепил какие-то лохмотья и приехал следить за нами. Как будто он мог что-нибудь сделать!

После того, как вы намекнули мне, что за мной следят, я привел его сюда, собираясь спрятать где-нибудь, пока все козыри не будут разыграны. И вас-то я пригласил, чтобы вы посторожили его некоторое время. Но он оказался несговорчивым, мы крупно поссорились, и в результате я его пристукнул. Убивать я, естественно, не хотел, но так уж получилось, что он проломил себе затылок.

Эдне я ничего не сказал. Она не стала бы слишком горевать, но лучше поостеречься: женщины — смешной народ, никогда не знаешь, чего от них ждать...

Я рассказал все. Делайте выводы. Доказательств нет... Можно рассказать, что Эдна не была женой доктора Эстепа и что я его шантажировал. Но нельзя доказать, что законная жена доктора Эстепа не верила, что Эдна была его первой и законной женой. Тут ее утверждения будут стоять против двух наших. А мы поклянемся, что успели убедить ее в этом. А раз так, она, естественно, имела мотив для убийства. И газетный подлог вы не сможете доказать — материал у меня в руках. И вообще, если вы начнете рассказывать все это перед судом, вас сочтут психом. Уличить меня во вчерашнем убийстве вы тоже не сможете — у меня есть алиби. Я могу доказать, что вчера вечером я уехал из дома с одним моим пьяным приятелем, привез его в отель и с помощью портье и мальчика-лифтера уложил в постель. И утверждениям частного детектива, что это не так, наверняка не поверят.

В обмане вы меня, конечно, уличите. Но вызволить миссис Эстеп без моей помощи не сможете. Поэтому вам лучше меня отпустить. А взамен я отдам письмо, написанное доктором. Мы оба только выиграем от этого — можете быть уверены. В нескольких строчках, написанных мной, простите, оговорился, — доктором, сказано, что он покончил с собой, причем написано недвусмысленно...

Игра стоила свеч, в этом не было сомнения. Лендвич не врет... Я все хорошо понимал, и тем не менее мне не хотелось отпускать этого подлеца...

— Напрасно вы пытаетесь убедить меня в этом, Лендвич, — сказал я. — Вы и сами понимаете, что ваша песенка спета. В тот момент, когда вы сядете за решетку, миссис Эстеп выйдет на свободу.

— Что ж, попробуйте! Без письма вы ее не вытащите. И я не думаю, что вы меня считаете круглым дураком и надеетесь найти письмо собственными силами.

Меня не очень беспокоили трудности, связанные с поисками доказательств виновности Лендвича и невиновности миссис Эстеп. Достаточно навести справки о нем и его сообщнице Эдне Файф на Восточном побережье, и все будет в порядке. Но на это уйдет неделя, а может, и больше. А этой недели у меня нет. Я вспомнил слова Вэнса Ричмонда: «Еще день-два, проведенных в заключении, и ее не станет. И тогда ее мало будет беспокоить, что говорят люди. Смерть сделает свое дело».

Надо действовать решительно и быстро. Ее жизнь находилась в моих руках. К черту законы! Человек, сидящий сейчас передо мною, был подлецом, шантажистом, по меньшей мере дважды убийцей. Но совершенно невиновная женщина при смерти...

Не спуская глаз с Лендвича, я подошел к телефону и набрал номер Вэнса Ричмонда.

— Как сейчас чувствует себя миссис Эстеп? — спросил я.

— Ей стало хуже. Полчаса назад я говорил с врачом, и он считает...

Подробности меня не интересовали, и поэтому я довольно бесцеремонно перебил его:

— Поезжайте в больницу, держитесь там поближе к телефону. Возможно, мне удастся сообщить вам новости еще до наступления ночи.

— Что? У вас есть шанс? Где вы?

Я не пообещал ему ничего конкретного и повесил трубку. После этого сказал Лендвичу:

— Принято. Тащите сюда письмо. Я верну вам револьвер и выпущу через черный ход. Но предупреждаю: на углу стоит полицейский, и тут я ничем не смогу вам помочь.

Его лицо радостно засияло:

— Вы даете честное слово?

— Да. Только пошевеливайтесь.

Он прошел мимо меня к телефону, набрал номер, который мне удалось подсмотреть, и сказал:

— Это Шулер. Пришлите немедленно мальчика с конвертом, который я вам отдал на хранение. Возьмите такси.

После этого он сообщил свой адрес, дважды сказал «да» и повесил трубку.

Ничего удивительного в том, что он принял мое предложение, не было. В моем честном слове он не сомневался, кроме того, как все удачливые шантажисты, он так уверился в собственной безнаказанности, что вел себя, как глупая овечка.

Минут через десять в дверь позвонили. Мы вышли вместе, и Лендвич получил из рук посыльного большой конверт. А я тем временем посмотрел на номер посыльного, красовавшийся на шапке. Потом мы вернулись в комнату.

Там Лендвич вскрыл конверт и протянул мне его содержимое — обрывок газеты с неровными краями. Поперек сфабрикованной заметки было написано: «Не ожидал от вас такой глупости, Лендвич. Льщу себя надеждой, что пуля, которая покончит мои счеты с жизнью, покончит и с вашим паразитизмом. Отныне вам придется самому зарабатывать себе на пропитание. Эстеп».

Да, ничего не скажешь. Врач решительно пошел навстречу своей смерти!

Я взял у Лендвича конверт, вложил в него письмо, сунул конверт в карман. После этого подошел к окну. Там я увидел силуэт О'Гара, терпеливо ждавшего меня там, где я его оставил...

— Полицейский все еще стоит на углу, — сказал я Лендвичу. — А вот вам и ваша пушка. — Я протянул ему револьвер, который выбил у него из рук в начале нашей милой беседы. — Забирайте его и скрывайтесь через черный ход. И не забывайте: я вам больше ничего не обещаю. Только револьвер и возможность скрыться. Если вы будете держаться нашего уговора, то обещаю ничего не предпринимать, чтобы вас разыскать. Разумеется, только в том случае, если меня не обвинят в сообщничестве с вами.

— Договорились!

Он схватил револьвер, проверил, заряжен ли он, и помчался к черному ходу. Но в дверях повернулся, помедлил секунду, а потом обратился ко мне. Предосторожности ради я держал свой револьвер наготове.

— Окажите мне еще одну услугу... Она вам ничего не будет стоить.

— Какую?

— На конверте, видимо, остались мои отпечатки пальцев, кроме того, надпись на нем сделана моей рукой. Может быть, вы переложите письмо в другой конверт? А этот заберу с собой и уничтожу? Не хочется оставлять лишних следов.

Держа револьвер в правой руке, я левой вынул из кармана письмо и бросил ему. Он взял со стола чистый конверт, тщательно протер его носовым платком, сунул в него газетную вырезку и протянул мне. Я едва не расхохотался ему в лицо. Старый трюк с носовым платком: письмо снова находится у Лендвича. Чистая работа.

— Живее сматывайся! — прошипел я, боясь не выдержать и рассмеяться. Он быстро повернулся и бросился к выходу. Вскоре хлопнула дверь черного хода.

Я достал конверт из кармана и убедился, что был прав в своих предположениях. Следовательно, наш договор потерял силу.

Я быстро подскочил к окну и распахнул его. О'Гар сразу увидел меня в светлом проеме. Я знаком дал ему понять, что Лендвич ушел через черный ход. О'Гар, как метеор, помчался в сторону переулка. Я бросился к кухонному окну и высунулся почти по пояс. Лендвич как раз открывал калитку. В следующий момент он уже выскочил из нее и помчался по переулку, — а там, как раз под фонарем, уже появилась тяжелая фигура О'Гара. Лендвич держал револьвер наготове, а О'Гар опаздывал на какие-то доли секунды.

Лендвич поднял руку с револьвером. Щелчок — и в тот же момент револьвер О'Гара изрыгнул пламя.

Лендвич как-то странно взмахнул руками, еще секунду постоял у белого забора, а потом медленно сполз на землю.

Я неторопливо спустился по лестнице. Мне не хотелось спешить. Никому не приятно смотреть на труп человека, которого ты сознательно послал на смерть. Неприятно это делать даже в том случае, когда спасаешь жизнь невиновному, а тот человек, которого посылаешь на смерть, лучшей доли и не заслуживает...

— Как же все это получилось? — спросил О'Гар, когда я наконец подошел к нему.

— Обманул и смылся.

— Это я уже понял.

Я нагнулся и обыскал карманы. Заметка из газеты, разумеется, была у него.

А О'Гар, между тем, рассматривал револьвер Лендвича.

— Смотри-ка ты! — вдруг воскликнул он. — Вот это повезло! Ведь он нажал на спуск раньше меня, а револьвер не выстрелил! Теперь я понимаю, в чем дело. По револьверу кто-то словно топором прошелся! Боек весь покорежен...

— Вот как? — с наигранным удивлением спросил я, хотя отлично знал, что револьвер Лендвича пришел в негодность, когда моя пуля выбила его из руки преступника, покорежив боек.