"U-Boat 977. Воспоминания капитана немецкой субмарины, последнего убежища Адольфа Гитлера" - читать интересную книгу автора (Шаффер Хайнц)

Глава 12 МОЯ ПОСЛЕДНЯЯ КОМАНДА

На Рождество 1944 года я принял команду над новой подлодкой обычного класса, но снабженной шнорком. Новых тяжелых субмарин, на которые возлагались такие большие надежды, еще не было. Из-за множества сложностей в немецкой промышленности строительство новых подлодок откладывалось. Наземные атаки с запада и востока одновременно оказались слишком большим испытанием для немецкой армии, даже до крупного поражения на Восточном фронте в январе 1945 года. Когда оно произошло, мы вынуждены были эвакуировать нашу базу в Пиллау и перевести ее в Везермюнд. Горько было расставаться с Восточной Пруссией, которую мы полюбили. Но одно выяснилось: мы побеждены, и наша единственная надежда теперь заключалась в объединении с Западом против коммунизма. Наши лидеры хватались за эту надежду, как утопающий за соломинку, но не появлялось ни малейшего намека, что англо-американцы готовы поддержать эту идею.

В душе я возражал против бессмысленного продолжения войны, меня приводила в ярость мысль о некомпетентности трусливых руководителей, посылавших воевать мальчишек и стариков, в то время как сами они нарушали все обещания, которые когда-либо давали. Но я был офицером и не собирался подрывать чьего-либо доверия. Я считал, что не должен покидать моих товарищей, соотечественников в беде, но должен поддерживать их до самого конца. Командующий флотилией назначил меня командовать сопровождением конвоя, состоящим из четырех подлодок, которое мы собирали в Везермюнде. Мы продолжали готовить людей к подводной службе. Это казалось мне явным помешательством: так много подготовленных подводников, чьи лодки затонули под бомбами в гаванях, воевали сейчас в сухопутных войсках.

В апреле 1945 года U-977 была объявлена «пригодной к мореплаванию». Во всяком случае, так считали люди, которым не надо было на ней идти. На мой же взгляд, она ни в каком отношении не годилась для боевых действий. Я предложил заменить батареи, так как существующие давали только 70 процентов мощности, обновить некоторые детали, броню для рубки, поставить новое радиооборудование и дать хотя бы минимальное время для подготовки команды, потому что некоторые рядовые не имели вообще никакого опыта. Однако мои требования отвергли из-за недостатка материалов, и мне приказали отправляться в Киль грузить припасы. Выбирать мне не приходилось. Но ради моих людей я обязан был убедить руководство в справедливости моих требований. Я надеялся, что адмирал Дениц поймет наше положение.

Через несколько часов после прибытия в Киль я отправился на плавучую базу, где в это время продолжалась горячая политическая дискуссия. Докладчик без всяких логических аргументов сообщил, что наша окончательная победа гарантирована. Казалось, он произвел впечатление на адмирала. Когда дискуссия закончилась, я попросил его уделить мне время для беседы. Он пригласил меня в кабинет, и я откровенно высказал ему свою точку зрения. «Мой дорогой Шаффер, – ответил он мне, – вы очень хорошо знаете, что мы будем сражаться до победы. Мы победим любой ценой. По вашим наградам я вижу, что вы ветеран. Если вы не можете выйти в море, то кто сможет?»

В заключение он сказал, что не важно, мореходна моя лодка или нет, но я обязан выйти в море. Мне нечего было сказать.

Вскоре после этого я на насколько дней поехал в Берлин попрощаться с мамой. Война быстро двигалась к концу, строились планы защиты Гамбурга, но ни один из тех, кто строил эти планы, казалось, не задумывался, что же будет с немецким народом, Именно к этому вело безрассудное требование безоговорочной сдачи.

Чтобы добраться до Берлина, мне понадобилось 24 часа. Сигналы воздушной тревоги повторялись через регулярные интервалы, и мы все прятались под поездом, пока он снова не начинал двигаться. Рядом со мной сидел офицер СС, который, несмотря на мое явное нежелание с ним разговаривать, никак не мог прекратить болтовню о новом секретном оружии. Я был сыт по горло этим секретным оружием, потому что теперь по собственному опыту знал, что, если бы проекты осуществлялись, не было бы налетов на наши заводы. «Конечно, вы не в том положении, чтобы судить», – сказал он. Уж он-то, конечно, все знал, потому что служил в каком-то штабе СС и выезжал проверять испытания каждый день. Если бы я пришел к нему, добавил он, то мог бы увидеть кое-что интересное.

Когда я приехал в Берлин, я и в самом деле нашел его штаб, и, после того как прождал около получаса у входа, мой новый знакомый появился и повел меня смотреть. Все в этом штабе говорили о нашей победе с убежденностью, которой я не видел даже после падения Франции. Среди всяких фантастических приспособлений, фото которых они мне показывали, было одно, называемое лучом смерти. Мой знакомый хотел, чтобы я пришел еще и завтра и посмотрел его в действии.

Но я больше не мог тратить времени. Я хотел увидеться с мамой, так как было очевидно, что русские наступают на Берлин и последняя битва произойдет именно здесь. Город превращался в крепость, везде строились баррикады, трамвайные вагоны переворачивались… Я хотел забрать маму отсюда, но она решила остаться в Берлине любой ценой. Она прекрасно справится с русскими, сказала она. Так она и сделала.

Я вернулся в Киль. Град бомб обрушивался на город каждый день, и несколько раз в день я должен был отводить свою подлодку в какой-нибудь узкий залив на берегу, в убежище. Жужжание самолетов не прекращалось, но мы никогда не видели немецких истребителей. За два дня до того, как мы собирались выйти в море на нашей «мореходной» лодке, очередной сигнал воздушной тревоги прозвучал в полдень. Как обычно, мы бросились в убежище. За мной шла подлодка под командованием моего сверстника. Следуя друг за другом (а мы практически были в гавани Киля), мы шли прямо среди бомб. Американские самолеты гудели над головой один за другим.

Они знали, что у нас больше нет зениток, и не обращали на нас внимания. Всего в сотне ярдов от нас две бомбы попали в пассажирский пароход «Нью-Йорк», на котором не так давно я плавал в Америку, и он вспыхнул как факел. Вокруг взрывались боеприпасы. Это был какой-то дьявольский фейерверк. В следующий момент позади раздался взрыв, я приказал полный вперед, хотя не было абсолютно никакой разницы, с какой скоростью плыть. Однако приказы такого типа успокаивали нервы. Подлодка моего сверстника получила прямое попадание и затонула через несколько секунд. Спастись удалось немногим. Наконец несколько дней спустя мы смогли отплыть в Норвегию, где по нашим инструкциям должны были заправиться топливом, в течение двух дней проверить наш шнорк и выйти в море. Для выполнения задачи были назначены три подлодки, одна из них класса XXI, первая, получившая боевое задание. По пути я зашел в датский порт. Это не совсем соответствовало программе, но пока не возникала необходимость особой точности. В Дании все еще оставалось много еды, и мы могли пополнить запасы немецкого флота здесь. Чем больше еды мы возьмем на борт, тем лучше. Инспектор – добросердечный старый служака и определенно не скупой. Он очень отличался от ограниченного главного снабженца в Пиллау, который выполнял свои обязанности буквально, вместо того чтобы руководствоваться здравым смыслом. В результате огромное количество припасов попало в руки врагов. Здесь же от нас требовалось только указать, что мы хотим получить. Мои люди тащили бочонки с маслом и ветчиной, яйца и все съедобное, что можно вообразить. Инженер уже забеспокоился о перегрузке, которая может затруднить всплытие. Но мы посчитали, что места хватит, и отправили за припасами еще один грузовик. Всегда приятно быть уверенным, что не придется голодать в ближайшем будущем.

Командир подлодки XXI класса продолжал болтать о ее чудесах, но, если бы он даже этого не делал, я все равно завидовал бы ему, потому что она действительно была чудом техники. Из-за понятного раздражения я поспорил с ним на бочку шампанского, что приду к берегам Норвегии раньше его. Это было последнее пари, которое я заключил на флоте. Нам приказали идти из Дании в Норвегию под водой, при этом его лодка имела крейсерскую скорость 8 узлов, а моя только 3 узла. Он мог развивать скорость до 18 узлов, а мы только что-то между 8 и 9 узлами и то на час, на два самое большее. Норвежский пролив считался чрезвычайно опасным. Англичане держали своих наблюдателей в этих водах, хорошо зная, что каждый военный корабль, покидавший Германию, должен пройти этим путем, поскольку все наши базы во Франции мы практически потеряли. Больше половины наших подлодок погибли на этом пути, главным образом потому, что невозможно погрузиться при воздушной атаке из-за минных полей, которыми заполнен весь район. Почти сразу, как мы разделились, наш радар уловил вражеский самолет. Мы насчитали их 12 или около того. Они неслись на нас со скоростью, от которой волосы вставали дыбом. Как раз тогда мы были в узком месте, усеянном минами. По звукам, доносившимся с разных сторон, трудно было понять, хотят ли они атаковать сразу или еще только собираются вместе, готовясь к налету. К этому времени противник использовал новые ракеты. Мы не сомневались, что взрывная волна от этих ракет нас обязательно достигнет, так как они взрывались не на поверхности воды, а на определенной глубине и были особенно опасны для подлодки в момент погружения. Ракеты эти могли пробить отверстие от трех дюймов в поперечнике, а этого не выдержит ни одна субмарина. Кроме того, они попадали гораздо точнее, чем обычные бомбы. Я перенес достаточно ночных воздушных атак, когда пулеметчики, ослепленные парашютными вспышками, не могут различить атакующий самолет, который всегда старается держаться выше вспышек. Мы можем только слышать знакомый беспокойный шум двигателя и видеть трассирующие пули, летящие вокруг нас, и бомбы, взрывающиеся в темноте. Все это порождает неприятное чувство неспособности нанести ответный удар. Я знал, что, если мы еще будем на поверхности, когда они атакуют, нам придет конец. Следовательно, надо положиться на удачу и постараться погрузиться. К счастью, мы не наткнулись на мину. Каждый раз, как мы поднимали наш поисковый приемник над поверхностью, он указывал, что воздушный радар очень близко. Казалось, что они узнали наш курс и ожесточенно преследуют нас. Мы должны ждать до рассвета, прежде чем сможем испытать наш шнорк, который был почти неизвестен и инженеру, и большинству команды. Это и было причиной, по которой я продолжал свой краткий курс обучения на Балтике под руководством старших офицеров. Боевой дух на лодке был не так уж плох. Мы избежали общего хаоса, попав на море. Если бы нашей лодке случилось затонуть в гавани, нас всех направили бы в армию, а этого нам очень не хотелось. Что до меня, то я был сам себе хозяин, имел свою лодку, и команда стояла за меня. После того как прошли самое скверное минное иоле, мы могли идти на глубине 25 футов без особых тревог. Очевидно, пришло время перезарядить батареи, а заодно и проверить наш шнорк. Не было необходимости подниматься на поверхность. Благодаря шнорку мы могли теперь использовать дизель и под водой, а уловить верхушку шнорка радаром очень трудно. Мы двигались на глубине 10 футов, и я хотел удостовериться, что близко нет ни кораблей, ни самолетов. Поскольку иногда вместо радара используют наблюдателей, я приказал подняться до 7 футов, то есть до глубины шнорка. Ничего не было видно, и мы запустили оба двигателя, один для зарядки батарей, другой для погружения. Сейчас мы делали 7 узлов. Поток воздуха шел через шнорк, но давление внутри подлодки значительно упало. Всасывание двигателей было слишком велико, а инженер не выполнял своей работы. На один момент шнорк поднялся слишком высоко, в следующий он окунулся ниже поверхности воды. Это было очень неудачно, потому что, когда вода захлестывает шнорк, автоматически закрывается воздуховод, и воздух для двигателя всасывается из машинного отделения. Наконец мы заставили шнорк работать лучше, но внутреннее давление продолжало изменяться, видимо, клапан шнорка заело, и он открывался только на короткие интервалы. Болели уши: шум шнорка был ужасный. Я потерял терпение и начал ругаться, несправедливо обвиняя инженера, хотя тот впервые сталкивался с этим шнорком. Но это не слишком помогло. Если бы здесь случайно оказался самолет, летчик вряд ли перестал бы бомбить и дать нам возможность потренироваться со шнорком.

Так мы и шли, как огромный морской змей: то поднимаясь, то снова опускаясь. Мы были на 15 футах, и дизели уже всасывали воздух из машинного отделения в течение минуты. К этому моменту глаза выкатывались из орбит, а барабанные перепонки почти лопнули. Все вместе просто невыносимо. На этой глубине выхлопные газы не могут выходить из-за слишком большого давления воды, поэтому газы скапливались в машинном отделении: черные, удушливые. Машинисты выскакивали из машинного отделения ослепленные, слезы так и лились у них из глаз. Некоторые надели спасательные аппараты, но скоро от них отказались. Вся лодка почернела от дыма, невозможно было ничего различить. Все двигались ощупью, как в тумане.

– Всплытие!

Отдав приказ, я поднялся к люку, серьезно беспокоясь, как бы кто-нибудь из команды не потерял сознания раньше, чем мы сможем открыть продувочные клапаны. Наконец сжатый воздух зашипел, прошел в баки, и лодка быстро поднялась на поверхность. По всем правилам, давление должно изменяться очень медленно, но у людей была одна-единственная мысль – добраться до свежего воздуха. Я и сам чувствовал то же самое. Через мгновение мы выскочили из люка на палубу. Все задыхались. У многих болели уши, потому что мы поднялись слишком быстро. Тем временем я и вахтенный офицер осматривали горизонт. Нигде ничего не было видно. Мы снова могли вздохнуть свободно. И впервые за все время, поднявшись на мостик, я не закурил сигарету. Это о многом говорило.

Приказ гласил: идти в Норвегию под водой. Использовать шнорк. Это чрезвычайно опасные воды. Но нелегко выполнить такой приказ с людьми, которые никогда не имели дела со шнорком. По-настоящему тренировать их было негде, так как Балтика больше не была безопасным местом для морских тренировок. Однако нам позволили потратить два дня на тренировки в Норвегии.

После того как мы проветрили подлодку, я решил не погружаться снова, во всяком случае со шнорком. Я не хотел задохнуться, как крыса в западне. Надо будет попытаться разобраться с ним, когда мы придем в Норвегию.

Вид с мостика открывался великолепный. Солнце сияло, на небе ни облачка. Не похоже, что нас смогут захватить врасплох в такую погоду. Поэтому, независимо от приказа, я решил, что лучший и скорейший способ добраться до Норвегии – плыть на поверхности. Кстати, это и самый надежный способ выиграть пари и бочку шампанского, потому что я на поверхности шел со скоростью 18 узлов, а субмарина типа XXI под водой могла развить только девять. На сей раз ничего плохого не случилось. Мы увидели два самолета, находившиеся далеко от нас. По нашему прослушивающему устройству мы знали, что они не используют радар. Я не мог понять причины этого. Я был совершенно уверен, что они выполняют обычный патрульный полет, но не ищут специально подлодки. Давно уже ни одна подлодка не проходила здесь на поверхности, а шнорк мы использовали только ночью. Летчики, конечно, знали это, так ради чего стоило им напрягаться? Если мы увидим, что они приближаются, мы всегда успеем погрузиться раньше, чем они смогут нас атаковать хоть с каким-нибудь шансом на успех. Но они прошли мимо в 6000 метрах от нас.

26 апреля 1945 года мы вошли на базу в Южном Христианзунде. Я выиграл шампанское, потому что до 27 апреля ни одна лодка не пришла.

Теперь мы готовились к операции. В одну из теплых ночей северной весны мы с командой устроили пикник на склоне горы. Мы расположились вокруг костра. Звезды мерцали и искрились над нами, а отблески пламени окрашивали небо в красный цвет. В моей памяти навсегда останется это место, своими массивными скалами напоминающее о битве с циклопами. Здесь были все 48 человек, единая команда. Мы разговаривали о трудных днях нашей страны, о судьбе наших близких и друзей. У нас не было недостатка в вине, однако мы не смеялись и не пели. Ничто не нарушало молчания этой северной ночи. Слишком горькими были наши мысли. Несколько дней назад мой инженер узнал о смерти своего отца. Он потерял руку в Первой мировой войне, а погиб, воюя в фольксштурме, во Вторую. Германия, еще три года назад могущественнейшая держава, побеждена и разрушена. Вражеские войска катятся по ее просторам. Огонь погас. Наш последний вечер на берегу закончился. Завтра мы выходим в море.

Пока мы были в Христианзунде, адмирал Дениц обратился по радио с заявлением, что, хотя и нет вопроса о сдаче, полное поражение неизбежно. Гитлер якобы убит в битве за Берлин, и он, Дениц, стал главнокомандующим вооруженными силами, а также главой государства. Все говорили, что он продолжит войну из Норвегии. Тем временем наступило 2 мая – день нашего отплытия, и командующий флотилией сделал последнее усилие взбодрить нас. Его прощальная речь заканчивалась словами: «Сражайтесь до конца. Германия никогда, никогда не сдастся».

Итак, используя шнорк по ночам, мы покинули берега Норвегии. Нам приказано отправиться в Саутгемптон, постараться проникнуть в гавань и нанести как можно больше вреда.

Через несколько дней после отплытия сломался наш главный перископ. Это оказалось серьезной поломкой, потому что теперь у нас не было выбора. Мы вынуждены использовать шнорк и плыть вслепую. На нас могли налетать самолеты, нас могли подстерегать охотники, а мы не могли видеть ничего, что происходило на поверхности. Правда, у нас имелся резервный перископ, но он мало чем мог помочь, потому что предназначался для атак ночью или в сумерки. Через его особые стекла мы могли видеть только то, что лежало непосредственно над нами. Будь что будет! Я решил не возвращаться в гавань. Мы неуклонно двигались на юг под водой.

Нервы наши были напряжены до предела, когда мы плыли таким образом. Нет ничего хуже, чем двигаться вслепую, в полном неведении о том, что происходит на поверхности. Еще хуже, что в это время года в Северной Европе дни становятся длиннее, а ночи более светлыми. Конечно, мы использовали самые темные часы, чтобы подняться на поверхность и зарядить батареи, но всю долгую ночь шнорк волочил за собой шлейф белого дыма, тогда мы становились прекрасной мишенью для противника.

Конечно, на шнорке была антенна поиска радара, она, правда, устарела и не могла улавливать волны разной длины. В течение последних месяцев войны наша промышленность сильно пострадала от воздушных налетов и ее развитие замедлилось. В это время союзники могли успеть что-то изобрести и применять теперь новые устройства. Но в любом случае перископ был необходим, поскольку никакое техническое усовершенствование не может заменить человеческий глаз.

К несчастью для нас, в этих северных водах никогда не бывает по-настоящему темно. Нас могли заметить по шлейфу дыма от шнорка, а мы не знали, насколько надо этот дым регулировать, и, не имея перископа, не могли видеть его. Когда темно, это не особенно важно, потому что дым не так легко заметен, но, когда светло, он выдает вас за мили, В свое время именно дым выдал нам немало кораблей, и мы их потопили. Если какой-нибудь корабль или самолет приблизится к нам, не используя радар, чтобы наш поисковый приемник мог уловить его, мы ничего не будем знать об этом. Проходящий мимо военный корабль может даже поймать нас, накинув на шнорк лассо. Мы были как слепой в лесу, полном диких зверей. Он ищет дорогу, надеясь только на помощь слуха и на звериное рычание.

Кроме того, шум дизелей под водой не давал возможности использовать гидрофон, и мы потеряли последнее средство узнавать, не пытаются ли вражеские корабли обнаружить нас с помощью радара. Практически каждый корабль, появившийся в этих водах, был военным, и мы знали, насколько внимателен противник к тем подступам, через которые подлодка должна пройти, чтобы попасть в Атлантику. Они имели шанс поймать нас в самых узких местах раньше, чем мы выйдем в открытое море.

Казалось, мы в центре вражеской блокады. Когда бы мы ни включали наш поисковый передатчик, со шнорком или без него, мы сразу слышали тупое гудение передатчика радара, сначала нараставшее, потом замиравшее вдали. Наши сигнальные лампочки мигали зеленым светом, сначала резким, потом более слабым. Противник старался уловить немецкое судно, установив антенну на непрерывное круговое вращение, и, когда волны от передатчика радара сталкивались с отражением от нашей антенны, поднятой на шнорке, мы ясно видели реакцию. Опытный радист иногда может даже сказать, пойман ли его корабль радаром или нет. Самое умное для нас – убрать шнорк и погрузиться поглубже, что мы сначала и делали. Но в результате нам всегда не хватало времени, чтобы зарядить батареи. И не только это. Пока мы шли под водой, то все время использовали ток, а значит, что на перезарядку нам теперь требовалось не три часа, а шесть. К тому времени уже начинался рассвет. С этими заботами и с постоянным ожиданием бомб мы чувствовали себя как на вулкане. Так проходили день за днем, всегда в темноте, поскольку мы не тратили тока на освещение внизу и никогда не видели солнечного света, не осмеливаясь подняться на поверхность. В свободные минуты мы всегда думали о том, когда мы снова сможем использовать шнорк, и всегда боялись, что он вдруг да и не заработает. Мы слишком хорошо осознавали, что подлодки старого типа, как наша, почти никогда не возвращалась, даже если они снабжались шнорком и имели исправные перископы.

Эта агония неизвестности продолжалась целых пять дней. Британская пресса недавно определила срок жизни для подлодок всего в 40 дней, и мы знали, что это справедливо. 40 дней было щедростью. Мы уже плавали восемь дней, оставалось еще 32. Конечно, вовсе не обязательно, что их будет 32. Это может случиться сегодня или завтра, хотя мы надеялись на лучшее. Пока мы ощупью ползли со шнорком, младший вахтенный принес сообщение из штаба, в котором говорилось примерно следующее: «Всем подводникам. В течение пяти лет вы храбро сражались на всех семи морях. Вы можете гордиться вашими достижениями. Вы совершили такие подвиги, равных которым никогда не было раньше и не будет в будущем. Вы создавали историю. Однако, несмотря на все, что вы вынесли, худшее еще впереди. Завтра мы сдадимся, и с завтрашнего дня вы будете получать приказы от союзного командования».

Мы не услышали имени говорящего, потому что антенна, установленная на шнорке, отказала как раз перед этим. Кто был этот человек? Определенно не Дениц, после всех его прекрасных слов. Нет, это, вероятно, ловушка противника. Они могли расшифровать наш код и выяснить длину волны. Я обсудил это событие с моими офицерами. Казалось, не могло быть и речи, чтобы Дениц, став главой государства, мог согласиться на безоговорочную капитуляцию. Что он сказал, когда мы видели его в последний раз? «Мы будем сражаться до последнего человека. Мы никогда, никогда не сдадимся». Я допускал, что союзники могли сломить наше сопротивление, поскольку они имели подавляющее количественное превосходство в последние несколько дней. Но я не мог даже подумать, что наши собственные руководители пали настолько низко, чтобы послать официальный приказ о сдаче. Я пошел в свою каюту подумать обо всем в одиночестве. Я знал, что должен принять решение, но находился в полном смятении.

На следующий день мы приняли еще одно сообщение, и я снова подумал, что это хитрости противника. Оно было абсолютно несовместимо со взглядами и настроениями наших руководителей и полностью расходилось с последним полученным нами приказом. Наконец пришла третья радиограмма: всем подлодкам в море подняться на поверхность, сложить оружие и поднять синий или белый флаг. Это сообщение исходило от союзной комиссии по разоружению. Я отдал приказ выключить радио, так как оно больше не передавало указаний нашего командования, а служило целям безжалостного врага.

Теперь я решил посоветоваться с командой. Их слишком долго держали в темноте, и я хотел поговорить с ними более или менее откровенно. Я сказал:

– Камараден. Мне кажется, пробил самый страшный час и для нас, и для Германии. Мы проиграли Вторую мировую войну. Мы все знаем, что теперь ожидает немецкий народ. Вражеская пропаганда не делает из этого секрета. Я думаю о плане превратить Германию в пастбище и стерилизовать немецких мужчин. Заложен фундамент политики, основанной на ненависти, Немецкие девушки и женщины окажутся беспомощными и подвергнутся похоти оккупантов, а мужчины будут депортированы. Напрасно наши правители, последним из которых был адмирал Дениц, умоляли пожалеть наш народ ради будущего Европы. Но их ненависть слишком велика. Ненависть не к нацизму, как они притворяются, – нацизм закончился со смертью Гитлера, но к самому немецкому народу. Мы должны решить, какой выбрать курс. Мы можем вывесить белый флаг, можем потопить подлодку или прийти в гавань какой-нибудь страны, которая честно относилась к нам все военные годы. Один из наших инженеров знает Аргентину и поддерживает связь с друзьями, живущими там. Он хорошо информирован об этой республике. У меня самого тоже есть друзья и знакомые там. У этой страны большое будущее. Из всего, что я знаю о ней, я верю в то, что она станет наиболее прогрессивным государством в Южной Америке с ее огромными природными ресурсами и неосвоенными территориями. Там у каждого есть возможность сделать карьеру.

Камараден, враг требует, чтобы мы сдались, утверждает, что наши руководители капитулировали. В свете всего, что происходило, совсем не похоже, что адмирал Дениц когда-нибудь формально сдастся. Может быть, наше сопротивление сломлено и при перевесе противника сто к одному они сражаются на нашей земле. Но не может быть и речи о том, чтобы согласиться с этим приказом, пока мы не выясним всех обстоятельств. Поэтому я предлагаю продолжить наш путь. Мы не будем нападать на какие бы то ни было корабли, чтобы, даже поддавшись чувству мести, не стать причиной гибели невинных людей. Бесполезно продолжать войну в одиночку. Как бы то ни было, у нас есть все необходимое, чтобы добраться до Аргентины. И это лучше, чем горький хлеб плена.

Когда я закончил говорить, все зашумели и разделились на группы. Я не торопил их. Решили голосовать: 31 человек из 48 проголосовали за Аргентину, двое хотели отправиться в Испанию, надеясь на более быстрое и надежное возвращение на родину, а 16 выразили желание вернуться к своим семьям. Это были женатые мужчины, почти все старшины и по возрасту старшие на борту. Демократия требовала, чтобы все подчинились воле большинства, но я понимал желание этих людей вернуться домой и предложил им высадиться в Норвегии, откуда они, вероятно, смогут добраться до своих семей. Мы могли бы войти в какую-нибудь гавань и высадить их там, но мысль сразу оказаться пленниками нас не привлекала. Соответственно мы решили найти пустынное место на скалистом берегу недалеко от Бергена и высадить их ночью на резиновых шлюпках.

Ночь на 10 мая была черной как чернила. Так как мы не поднимались на поверхность, то не знали точно, где находимся. Плавание в незнакомых водах достаточно трудно и в лучшие времена, а в норвежских водах особенно – из-за бесчисленных прибрежных скал. Нужны были подробные карты, поэтому приходилось рисковать. Старшины приготовились. Упаковав свои вещи в вещевые мешки, они выработали дальнейший план с помощью крупномасштабных карт, имевшихся у нас. Для этих людей, возможно, это последний раз, когда они поднимаются на поверхность на субмарине. Мы находились в нескольких милях от берега. Темная туманная ночь затрудняла возможность взять пеленг, но мы надули две разборные резиновые шлюпки. У каждого на спине имелась также одноместная шлюпка. Все их пожитки лежали на палубе, включая еду, которой им должно хватить на месяц.

Наступила полночь, но рассвет был уже недалеко. Счастье для нас, что стояла не середина лета, иначе бы уже светало. Даже теперь мы располагали очень малым временем, хотя должны были идти медленно, поскольку берег был предательским. Пока все хорошо. Прибор показывал глубину 50 футов, расстояние от берега равнялась пяти милям. Мы прошли дальше. 3 мили… 2 мили… Берег становится ближе, а вода спокойнее. Мы не могли высадить наших друзей так далеко от берега, потому что дул встречный ветер, и они едва ли прошли все расстояние в неспокойных водах и против течения. Вероятнее всего, их просто вынесет в море, и, если это случится, они не спасутся, во всяком случае, не смогут пройти свой путь незаметно. Становилось все мельче. 7 футов, 5 футов… 4 фута… Цифры продолжали меняться. Мы осторожно идем к берегу, используя электромоторы. Один работает на средней скорости вперед, другой готов к полной назад. Удастся ли нам успешно завершить высадку? Несмотря на все страхи, наверное, сможем. Совсем не похоже, что кто-нибудь здесь будет искать немецкую подлодку.

В следующий момент лодка начала цепляться за что-то так легко, как будто кто-то царапал киль. Но мы продолжали двигаться. Мы даже подумать не могли, чтобы высадить людей здесь, когда оставалось еще больше мили, возможно миля с четвертью. Мы шли со скоростью один узел, самая меньшая, какая может быть, и то только благодаря электромоторам, потому что дизели не допускают скорости меньше шести узлов. И тут…

Нос выскочил из воды без всякого шума. Мы даже не почувствовали удара. Прибор еще показывал 2, 5 фута под рубкой управления. Аварийный полный назад, но было уже слишком поздно. Наша лодка поднялась выше ватерлинии до горизонтальных рулей под острым углом около 30 градусов.

Пять минут моторы работали, развивая полную скорость назад, но лодка не шевелилась. Тогда мы пошли одним вперед, другим назад, но и это не помогло. Наше положение казалось безнадежным.

Я предложил тем людям, которые собирались на берег, высадиться сразу, раньше, чем нас найдут. Нас заметят при первых лучах света, и тогда мы должны решить, взрывать ли нашу лодку или отдать ее целой. Время подумать об этом еще было.

С глубоким чувством мы в последний раз пожали друг другу руки. Пришло время расставаться и для тех, кто оставался на борту, и для тех, кто уходил на берег. Да, подошло время, когда каждый сам и все мы вместе должны сражаться за жизнь, и мы знали, что борьба эта не будет легкой.

Мы спустили резиновые шлюпки. Одна из них, к сожалению, опрокинулась, так как мы спускали ее под слишком острым углом, и два человека упали в море. Их сразу вытащили, но времени на переодевание не оставалось, мы уже отчетливо видели первые проблески зари. В следующий момент шлюпки отплыли. Мы смотрели им вслед. Может быть, им повезет больше, чем нам, сидящим тут на скале. Так или иначе, инженер пробовал то одно, то другое, чтобы как-то освободиться. Мы выкачали воду из уровневых баков, установили дифферент сначала на правый, потом на левый борт, работали двигателями на полной скорости, пока струя от винта не перелетала прямо на корму, но все напрасно. Лодка не сдвинулась ни на дюйм. Каждая минута приближала опасность. Оставалось еще полчаса до рассвета, но тогда с нами определенно будет покончено. Подойдет военный корабль, и мы отправимся маршем в клетки для пленных, и это будет концом мечты о свободе. Оставалась последняя надежда. Цилиндры сжатого воздуха были еще полны. Манометры показывали 205 килограммов. Лодка может подняться над скалой, если мы внезапно откроем продувочные клапаны и пустим сжатый воздух через баки погружения и под килем. Итак, мы открыли клапаны на дне, закрыли наверху, лихорадочно надеясь снова оказаться на плаву. Сжатый воздух зашипел во всех баках. Двигатели заревели на самой пронзительной ноте. Полный назад! Никто не заметил опасных красных стрелок на циферблатах приборов. Тс, кто стоял на мостике, понимали, насколько велико напряжение. Вся лодка тряслась. Полный на правый борт! Полный на левый! Наконец она шевельнулась, начала двигаться назад, и, слава богу, нос опустился.

Мы легли на киль. Штурман проложил курс. Он вел прямо назад. Сначала медленно, потом постепенно увеличивая скорость, мы двинулись прочь – как раз в тот момент, когда береговая линия стала выступать из тумана. Мы смогли еще разглядеть, что наши товарищи посылают нам прощальный привет:

– Счастливого пути. Если нас схватят, мы скажем, что подлодка подорвалась на мине и только мы остались в живых.

Затем, к нашему удивлению, раздался короткий залп, как будто стреляла береговая батарея. Аварийное погружение! Мы, преисполненные благодарности, погрузились до самого дна.