"Ее все любили" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)

Глава I

Жан смотрел на Элен. Он был не в силах оторвать взгляд от ее лица, которое смерть сделала вдруг чужим. Он уже не узнавал ни линии носа, ни пугающие тени щек, ни глаза, пустые зрачки которых смотрели в потолок… Ничто не напоминало прежнюю Элен.

Жан снял трубку телефона. Телефонистка долго не отвечала. Было около двух часов ночи. Он назвал номер, его быстро соединили, тем не менее пришлось переждать несколько длинных гудков, пока в трубке не послышался сонный и раздраженный голос:

— В чем дело?

— Это Арсизак.

— В такое время? Что стряслось, дружище?

— Я только что вернулся домой и…

— …И?..

— …И нашел свою жену убитой.

— Боже мой!

— Поскольку, дорогой Бесси, вы старейшина среди наших судебных следователей, я решил вас первым поставить в известность о случившемся. Ваши молодые коллеги могут испытывать определенную неловкость, так как речь идет об Элен. Поэтому я поручаю это дело вам.

— Да, разумеется… Я понимаю. Мой бедный друг, я не нахожу слов, чтобы выразить мое… Такая замечательная женщина…

— Спасибо. Извините, мне необходимо сообщить в полицию.

— Конечно. До скорого и… мужайтесь!

Положив трубку, следователь Бесси вернулся в спальню, где его ждала разбуженная неожиданным звонком жена, которой не терпелось узнать, в чем дело. Перед тем как лечь под одеяло, он сообщил ей:

— Это прокурор Арсизак.

— В такой ранний час? И что же ему не терпелось тебе сообщить?

— Убили его жену.

— Боже мой!

— Да, история…

— Господи! У кого же могла подняться рука на такую милую женщину?

— Именно это мне и придется установить.

Офицер полиции Трише был дежурным по комиссариату административного центра и дремал в кресле. Комиссариат находился рядом с железнодорожной линией, и если проходящие поезда время от времени вырывали Трише из сонливого состояния, то этот звонок заставил его прямо-таки подскочить. Он услышал голос дневального:

— Не кладите трубку, мсье прокурор, я сейчас позову дежурного офицера полиции Трише.

Прокурор? Трише взглянул на часы, в то время как сидящий на телефоне полицейский сообщал ему о том, какая важная птица звонит. Два часа! Что могло случиться?

— Алло, Трише?

— Он самый, мсье прокурор.

— Произошло нечто ужасное, Трише. Думаю, вам придется разбудить комиссара.

— Конечно, мсье прокурор, однако мне будет необходимо ему…

Арсизак перебил:

— Убили мою жену. Я рассчитываю на вас, Трише. До скорого.

Офицер полиции слышал, как на другом конце уже кладут трубку, но подавленно молчал, не в силах найти нужные в подобных ситуациях слова. Ему, вероятно, следовало бы выразить соболезнование, однако он был настолько потрясен услышанным, что не мог вымолвить ни слова. Мадам Арсизак!.. Та, которую пресса называла не иначе как «добрая фея Перигё». Убита… Ну и шум сейчас поднимется…

— Морат!

В кабинет вошел капрал.

— Морат, приготовьтесь… Я звоню комиссару. Придется отправиться на бульвар Везон к прокурору республики.

Капрал недоверчиво покосился.

— К прокурору рес…

— Убита его жена.

— Уби… О черт?

Полицейский еще не успел выйти, чтобы оповестить свое отделение, а Трише уже звонил на улицу Боден комиссару Сези.

— Патрон? Это Трише…

— Вы не спятили?.. В такой час… будить…

— Патрон, дело премерзкое.

Голос в трубке тотчас окреп.

— Что случилось?

— Мне только что позвонил прокурор республики. Убили его жену.

— Господи! Он у себя?

— Да, и ждет нас.

— Выезжаю. Постарайтесь быть там раньше меня, предварительно поставив в известность судебно-медицинского эксперта, фотографов, в общем, всю команду. Надеюсь, вы понимаете, что малейшая оплошность с нашей стороны непростительна, не тот момент, а, Трише?

— Можете на меня положиться, патрон.

Из спальни донесся неизбежный вопрос мадам Сези:

— Что с тобой, Гастон? Ты одеваешься? Ты что, уходишь?

— Надеюсь, ты не думаешь, что мне взбрело в голову снова улечься в постель уже в ботинках? Лечу к прокурору.

— Сейчас? В это время?

— Что меньше всего волнует преступников, так это время.

— Его…

— Нет, жену.

Мадам Сези издала жалобный стон.

— Да, конечно… — попытался успокоить ее муж. — Но что ты хочешь, убийцу не особо заботят личные качества будущей жертвы.

— И все-таки это ужасно! Кто, кто, а Элен Арсизак не заслужила такой смерти. Это же была сама доброта… Нам будет не хватать ее, и если все, кто любил ее и восхищался ею, пойдут на похороны, большинство домов Перигё опустеет!

На мирно спавшем бульваре Везон автомобили, стараясь производить как можно меньше шума, выстраивались один за другим вдоль тротуара перед роскошным особняком семьи Арсизак. Трише ожидал патрона у входной двери, которая была чуть приоткрыта. Завидев комиссара, он тут же устремился навстречу.

— Крупное дело, не так ли, патрон?

— Возможно, чересчур крупное для нас, Трише. Посмотрим. Эти господа уже там?

— Все, включая ворчащего лекаря. Он только-только принял снотворное, а тут я ему звоню.

Арсизак сидел в кресле и курил сигарету за сигаретой, но сразу встал, услышав, как они поднимаются по лестнице, ведущей на второй этаж. Он встретил их в вестибюле.

— Пожалуйста, сюда, мсье.

Комиссар и врач выразили свое соболезнование перед тем, как отправиться осматривать труп. Оставив врача, фотографов и специалиста по отпечаткам заниматься своими делами под руководством Трише, Сези попросил прокурора проводить его в какую-нибудь комнату, где бы они смогли спокойно побеседовать.

Жан Арсизак представлял собой тип мужчины, которого обычно называют красавцем. Ростом около метра восьмидесяти, он относился к тем завершающим четвертый десяток мужчинам, которые, благодаря спорту, сохраняют юношеский облик. У него были светлые волосы и серые глаза, под взглядом которых окружающие чувствовали себя не всегда уютно. Его побаивались во Дворце правосудия. Всем были известны его законные амбиции. Он страстно желал быть назначенным на пост заместителя прокурора Бордо. Никого это не задевало, более того, в достаточно осведомленных кругах уже поговаривали, что назначение — дело нескольких недель.

— Да! Пока не забыл, мсье комиссар. Я предупредил Бесси, который будет вести дело.

— Отлично… А сейчас, мсье прокурор, я вынужден просить вас вернуться вновь к этим ужасным минутам…

— Чувствую, что мне придется возвращаться к ним еще не раз в течение многих часов и дней. Так вот. Когда я пришел домой, меня сначала удивило, что входная дверь не была заперта на ключ. Впрочем, Элен была весьма рассеянна, и я, по правде сказать, не придал этому в тот момент особого значения. Однако когда я зажег свет в холле и увидел, что дверь, ведущая в мой кабинет, приоткрыта, я забеспокоился. Но после того как я заметил, что дверца сейфа, в котором я храню бумаги и деньги, открыта, меня просто охватил страх.

— Что украдено?

— Тридцать тысяч новых франков приблизительно… Деньги от продажи участка земли, которые я получил у мэтра Рено накануне днем.

— Так, и что же вы предприняли?

— Не буду от вас скрывать, мсье комиссар, я испугался… испугался настолько, что не решился сразу подняться на этаж, где расположены спальни. Паническое состояние длилось какие-то секунды, надеюсь, вы понимаете… В моей спальне я не обнаружил ничего необычного, а вот в спальне моей жены…

— У вас были разные спальни?

— И уже давно… Полагаю, нет смысла притворяться, мсье комиссар, поскольку все — по крайней мере в суде и полицейском управлении — давно были в курсе. На протяжении многих лет мы с Элен не понимали друг друга. Мне известно, что Перигё восхищался самой Элен, ее милосердием и готовностью жертвовать собой ради других. В некоторых кварталах о ней говорят вообще как о святой. И вы, конечно, понимаете, что каждодневное общение со святой — дело, так сказать, не совсем легкое, необходимо обладать соответствующими качествами, которых у меня нет.

Комиссар смутился. Добросовестный служащий, верный супруг, мелкий буржуа со скромным кругозором, он привык к строго определенному образу жизни, где все оставалось прежним и через день, и через месяц, и через год, не считая прибавления массивности в теле и седины в волосах. Откровенные признания прокурора, что он и его жена были чужими друг другу людьми, не укладывались у него в голове и вызывали тягостное чувство. Это подрывало принципы, которые были основой его собственного существования. Арсизак почувствовал, что его откровения привели в некоторое замешательство собеседника.

— Вас это шокирует, мсье комиссар?

— Нет, нет, что вы… У каждого своя жизнь.

Неуверенность в тоне полицейского едва не вызвала улыбку на лице Арсизака.

— Прислуги в доме нет?

— Только две приходящие на день женщины. Их рабочий день заканчивается самое позднее в шесть вечера.

— У них есть ключи?

— Да, у обеих.

— Вам известны их фамилии, местожительство?

— Право… Я знаю их имена — Маргарита и Жанна, а вот где живут…

— Вам придется, мсье прокурор, поискать их фамилии и адреса в бумагах мадам Арсизак, чтобы мы могли навести о них справки.

— И та и другая — славные женщины…

— Вне всякого сомнения, мсье прокурор, вне всякого сомнения, однако у них могут быть не совсем достойные родственники, наконец, знакомые, знавшие, что у них были ключи от вашего дома… Учитывая все это, у вас нет никаких предположений относительно того, что толкнуло грабителя — а я убежден, что убийство не входило в его планы и что он был застигнут мадам Арсизак в тот самый момент, когда колдовал над сейфом, — действовать именно этой ночью?

— Признаться… Маргарита и Жанна были в курсе, что Элен поедет, как она это делала каждый месяц, на три-четыре дня в Бордо, чтобы побыть рядом со своей матерью.

— Вот это становится уже интересным… И на сей раз мадам Арсизак не уехала?

— Нет, почему же, однако она неожиданно вернулась раньше.

— Неожиданно? Тем самым вы хотите сказать, что не были предупреждены заранее о ее возвращении?

— Именно это я и хочу сказать.

— Вот как… И конечно, вам неизвестны причины, заставившие мадам Арсизак внезапно изменить свои планы?

— Вовсе нет, здесь нетрудно догадаться… Элен знала, что у меня есть любовница, и наверняка ей хотелось поймать меня с поличным, то есть убедиться в моем отсутствии ночью.

Тон, которым откровенничал прокурор, был глубоко неприятен комиссару, в душе которого все буквально кипело от такого цинизма. Обычно, черт возьми, подобные делишки стараются не выставлять напоказ, тем более когда речь идет о прокуроре республики!

Сези предпочел сменить тему разговора.

— Мне необходимо осмотреть сейф. Вы не могли бы сказать, каким образом он был вскрыт?

— Самым простым из всех способов — путем подбора нужного шифра.

— В таком случае мы имеем дело либо с заезжим гастролером — чему я, признаться, не особо верю, поскольку эти «артисты» обычно не снимаются с места из-за тридцати тысяч франков, — либо с тем, кому был известен код замка вашего сейфа. Кто знал об установленной вами шифровой комбинации?

— Моя жена.

— Только?

— И я.

— Не могла ли она сама открыть сейф под угрозой расправы?

— Мне трудно что-либо сказать на этот счет, следствие поручено вести вам, а не мне.

Появившийся судебно-медицинский эксперт прервал их разговор, сообщив, что Элен Арсизак была задушена тонкой веревкой, а полное отсутствие кровоподтеков свидетельствует о том, что она, вероятно, не пыталась оказать абсолютно никакого сопротивления. Еще он сообщил, что к вскрытию приступит завтра утром и, как всегда и как того требует устав, составит рапорт на имя судебного следователя. После чего он попрощался с Арсизаком, пожелал Сези приятного бодрствования и удалился, брюзжа себе что-то под нос не столько со зла, сколько для поддержания репутации ворчуна. Когда они снова остались одни, комиссар спросил у вдовца:

— Мсье прокурор, не считаете ли вы, что убийцу следует искать среди тех, для кого вы добились в свое время строгого приговора, или их приятелей?

— Возможно, но не думаю.

Любой другой ответ разочаровал бы полицейского, поскольку он мог бы быть расценен как желание ухватиться за соломинку.

— Может быть, у вас есть враги, которые вас ненавидят настолько, чтобы…

— …чтобы убить мою жену? Разумеется, нет. Но если такие и есть, то они глубоко заблуждались на наш счет.

— Мсье прокурор, мы оставляем вас, отдыхайте… Увидимся завтра… в присутствии судебного следователя.

— Договорились… Спокойной ночи, мсье комиссар, и спасибо за то, что не сообщили журналистам.

— Не за что, к тому же они все равно не успели бы дать материал в первых утренних номерах. Кстати, мсье прокурор, мне не хотелось бы задавать вам этот вопрос, но…

— …вы вынуждены это сделать, не так ли?

— Именно так.

— Поверьте, друг мой, я ждал этого вопроса и был бы удивлен, если бы вы ушли, так и не задав его.

— Стало быть, вы… догадались, о чем я хочу вас спросить?

— Послушайте, мсье комиссар, вы забываете, кем я работаю. Вы хотите меня спросить, где я провел ночь или, другими словами, где я находился в тот момент, когда убивали мою жену. Так?

— Именно так, мсье прокурор.

— Так вот, я ужинал у мадемуазель Арлетты Танс, проживающей на улице Кляртэ, и ушел от нее где-то около двух ночи. После этого я отправился прямо к себе, где меня ожидал весь этот ужас.

— А эта мадемуазель?..

— Работает секретаршей у моего лучшего друга — доктора Музеролля — на улице Гинемера.

— Благодарю вас, мсье прокурор.

— Мсье комиссар…

— Да, мсье прокурор?

— Чтобы избавить вас от скучного для вас и тягостного для нее дознания, я предпочитаю заявить официально: мадемуазель Танс является моей любовницей в течение вот уже двух лет. Впрочем, это вам и так известно.

Комиссар вышел, ничего не ответив.

Утреннее известие о происшедшей ночью драме взбудоражило весь Перигё. Ужасная смерть мадам Арсизак была предметом каждого разговора и вызывала страстные комментарии. Трудно было найти лавку, мастерскую или контору, где бы не рождалась своя версия того, каким образом преступнику удалось убить жену прокурора. Телефоны были раскалены докрасна звонками тех, кто жаждал подробностей, и тех, кому не терпелось ими поделиться. Однако центром всеобщего оживления был дворец правосудия. Прокуратура нервничала, в то время как судьи явно приуныли. Одни — и их было немало — испытывали жалость к мужу Элен, тогда как другие ехидно усмехались, намекая тем самым на вновь обретенную мужем свободу и на то, что он не будет особенно оттягивать момент, когда сможет оказаться под крылышком некой молодой особы из старого города. Велись горячие беседы, споры, дело доходило даже до ссор. Впрочем, если судьба Арсизака не очень волновала всех этих мсье, то, напротив, они глубоко скорбели о несчастной жертве, в которую собирались влюбиться все те, кто еще не был в нее влюблен. И их можно было понять, поскольку эта стройная брюнетка с темными бездонными глазами, которая была скорее красива, нежели мила, отличалась утонченной элегантностью и добротой выше всяческих похвал, оставляя в душе каждого неизгладимое впечатление.

Несмотря на то что следователь Бесси оставался спокоен, в отличие от остальных горожан, которые не могли скрыть возбуждения, но и он испытывал немалые сомнения, которыми поделился с комиссаром, зашедшим к нему по поводу убийства Элен Арсизак.

— Видите ли, Сези, есть вещи, которые мне совершенно не нравятся в этой истории. Чувствую, не с одним подводным камнем нам придется столкнуться.

— Это очевидно, как и то, что ищем мы не совсем обычного убийцу…

— …который проникает в дом без фомки, знает шифр сейфа и спокойно душит хозяйку, не оказывающую абсолютно никакого сопротивления.

— Если преступник не испытывал необходимости прибегнуть к взлому, чтобы проникнуть в дом, значит, у него был ключ, которым он и открыл дверь.

— Если убийце удалось без труда завладеть тридцатью тысячами франков, стало быть, ему известен был код сейфа.

— Или кто-то ему его сообщил.

— А если мадам Арсизак позволяет кому-то так запросто себя убить, то это говорит о том, что она не испытывала ни малейшего чувства опасности.

— А не испытывать этого чувства она могла лишь в том случае, если полностью доверяла тому, кто находился рядом с ней в тот момент.

— То есть один из ее близких…

— …которому она позволила войти в свою спальню без малейшего на то сомнения.

— И очевидно, существует кто-то, кому больше всего подошла бы эта роль… Кто-то, у кого лежал в кармане ключ от входной двери, знал шифр сейфа и имел все основания свободно и в любой час дня и ночи входить в спальню мадам Арсизак…

— …кто-то, кому присутствие мадам Арсизак путало все карты и перед которым открывается отныне новая жизнь.

Они обменялись долгим понимающим взглядом, затем следователь заключил:

— Пакостная история, друг мой, очень пакостная история, и она принимает дурной оборот для нас.

— Что же мне в таком случае делать?

— Выполнять, как обычно, свой долг. Однако у меня есть ощущение, что придется передать это дело другим… Даю вам еще сутки, после чего докладываю в Бордо.

Уходя от следователя, комиссар подумал, что многое отдал бы за то, чтобы эти сутки поскорее пролетели.

Вдова Веркен и ее дочь Амелия держали лавку по продаже живых и искусственных цветов у входа на Северное кладбище. Женщины любили свое дело. Они знали весь Перигё, который то малыми, то большими порциями проходил перед их глазами во время похоронных процессий. Каждое известие о роскошных похоронах наполняло их предпраздничной радостью. Они принаряжались и, выходя в нужную минуту на крыльцо, приветствовали важного покойника, отмечая при этом всех присутствующих. Благодаря богатому опыту обе обладали цепким орлиным взглядом. Никто не смог бы с ними сравниться в умении схватывать на лету не соответствующую моменту улыбку, несвоевременное перешептывание или неуместное восклицание. После церемонии они приступали к обсуждению выразительности чувств родных и близких, искренности друзей, не забывая при этом о скандально отсутствующих и бесцеремонно присутствующих. Смерть мадам Арсизак воодушевляла обеих Веркен ввиду особого блеска, которым несомненно будут отличаться предстоящие похороны. Следует заметить, что Амелия довольно часто выбиралась в город и, стало быть, была в курсе многих происходящих вокруг вещей, о которых ее мамаша и не подозревала, да и не могла подозревать, так как практически не оставляла свой магазин.

Похороны были, как они и ожидали, по-настоящему красивы. Мадам Веркен, проинформированная дочерью о двойной жизни, которую вел прокурор, сверлила его зорким и безжалостным взглядом, однако с горечью в сердце должна была признать, что вдовец держался молодцом. Следом за Жаном Арсизаком, возглавлявшим траурную процессию и находившимся в окружении незнакомых городу женщин — вероятно, дальних родственниц, — шли великолепно и обильно представленные магистратура и коллегия адвокатов. Затем следовали делегации всех благотворительных организаций, которым безвременно ушедшая оказывала свою поддержку. Все сливки перигёского общества пожелали присутствовать на похоронах, Амелия указала матери на тучного коротышку, известного в городе ученостью и веселым нравом, а также тем, что был закадычным другом прокурора, — доктора Франсуа Музеролля. Рядом с ним шагал высокий и худой мужчина с широкими плечами и бритой головой — преподаватель физики и химии в лицее по имени Ренэ Лоби, колючего взгляда которого не могли скрыть даже очки. Позади них шел мэтр Марк Катенуа, адвокат, на которого коллеги наводили скуку и которому бездари не могли простить блестящих успехов. Их считали незаслуженными, поскольку Катенуа, обладавший огромной работоспособностью, отдавал не меньше времени развлечениям, чем изучению дел своих клиентов. Он был настолько обаятелен, что никому из тех, кто оказывался рядом с ним, и в голову не приходило задаваться вопросом, красив он или нет. В данный момент он беседовал со своим спутником, аптекарем с площади Клотр, довольно молодым человеком по имени Андрэ Сонзай, напоминавшим своей статью римлянина времен Петрония. Глядя на его умное волевое лицо, нетрудно было догадаться, что он твердо определил свое место в жизни. Наконец, последним мадам Веркен был указан дородный мужчина в летах, слегка волочащий ногу и опирающийся на трость, — нотариус Димешо, представляющий интересы семьи Арсизак.

Были произнесены достойные речи, дети спели несколько гимнов, заверяя присутствующих, что мадам Арсизак снова на небесах, которые ей вообще не следовало бы покидать. Каждый испытал удовлетворение от исполненного долга и радость от того, что сам еще, слава Богу, остается в этом мире.

Неутихающие споры во Дворце правосудия велись об одном — образе жизни прокурора, в чьем поведении не чувствовалось скорби, которую заслуживала усопшая. Его часто видели с «этой особой», и все находили, что она гораздо менее привлекательна, нежели почившая супруга. Самые горячие поклонники — они же самые молодые — не понимали, как можно продолжать жить, потеряв такую восхитительную женщину, какой была мадам Арсизак, и не замечали, как проходящий порой мимо какой-нибудь старый магистрат усмехался иллюзиям пылких ораторов.

На следующий день после похорон комиссар Сези с удовлетворением отметил про себя, что осталось всего несколько часов до того момента, когда надо будет ставить в известность Бордо. Однако вскоре после обеда ему доложили, что из Бордо, Брива и Ангулема на имя Арсизака были отправлены почтовые переводы на сумму десять тысяч франков каждый. Комиссар поспешил поделиться этой неожиданной новостью со следователем, который, выслушав Сези, заключил:

— Получается, что к Арсизаку вернулись украденные из его сейфа тридцать тысяч.

— Тогда все, что мы видели, — вскрытый сейф, незапертая входная дверь, — не что иное, как пыль в глаза, спектакль! Преступник убивает мадам Арсизак и возвращает деньги, взятые им в долг. Вот только с последним он явно поторопился…

— В вашем докладе, комиссар, есть нечто, что не может не радовать.

— Могу я узнать, что же именно, мсье следователь?

— Эти переводы, отправленные на имя Арсизака из трех разных городов, снимают с него все подозрения. Если бы убийцей был он, абсолютно незачем было бы отправлять себе же деньги, которые и так уже были у него в кармане.

— А возможные сообщники?..

— Видите ли, комиссар, когда замышляют избавиться от жены таким ужасным способом, никто не будет кого-то посвящать в свои планы или привлекать в сообщники, если не хочет столкнуться с почти неизбежным в таких случаях шантажом.

— Значит, все сначала?

— Теперь уже не вам, дружище, а Бордо.

Когда дивизионный комиссар регионального управления криминальной полиции Бордо узнал, что ему передают расследование убийства мадам Арсизак, он скорчил недовольную гримасу. Он прекрасно понимал, что это одно из тех гиблых дел, из-за которых рискуешь нажить себе не только самые крупные неприятности, но и солидных врагов. Даже в случае успеха никто не скажет тебе спасибо, как бы ты ни старался. Убийство в подобных кругах всегда вызывало скандал, в котором ты же еще и виноват, который тебе никогда не простят и который может испортить всю твою карьеру. Вот почему дивизионный комиссар потратил все утро, ломая голову над тем, кого послать в Перигё. В конце концов он остановился на комиссаре Гремилли, неприметном и рассудительном человеке, противнике жестких мер, не доверяющем первым впечатлениям, особенно, возможно, не блещущем, но зато надежном и упорном. К тому же он перешагнул пятидесятилетний рубеж и ни к чему особенному уже не стремился, не считая желания дослужить оставшееся время в спокойной обстановке и уйти на пенсию в полном здравии. Ничто не удерживало Гремилли в Бордо. Жена его бросила пять лет назад, удрав в Париж крутить любовь то ли с бразильцем, то ли с португальцем и прихватив с собой все семейные сбережения, что позволило Гремилли добиться развода быстро и без лишнего шума. После этого происшествия комиссар не замкнулся в себе, а, напротив, стал еще более внимательным к несчастьям других. Он выслушивал семейные истории своих молодых коллег и давал необходимые советы. Одним словом, никто так не подходил для поездки в Перигё, как Гремилли. Когда он вошел в кабинет дивизионного комиссара, тот предложил ему стул.

— Гремилли, я нахожусь в чертовски трудном положении.

Гремилли улыбнулся.

— Вы хотите сказать, что и меня это ожидает в самом ближайшем будущем?

— Попали в точку. Скверная история в Перигё. По крайней мере, если исходить из того, что мне сообщил судебный следователь.

И он пересказал подчиненному все, что ему удалось узнать о личности мадам Арсизак и об обстоятельствах ее трагической смерти.

— Перигё — это все-таки не Париж, Гремилли. Все друг друга знают, и то, о чем шепчутся на одном конце города, тут же становится известным на другом. Похоже, подозрение падает на мужа, он же прокурор республики, что только осложняет дело. Правда, насколько я понял, ветер уже подул в другую сторону. Я подумал о вас прежде всего потому, что ценю вас, к тому же вы осмотрительны и не шагнете опрометчиво в ту сторону, куда не следовало бы. Одним словом, проявляйте осторожность, гибкость, будьте максимально неприметны, чтобы не нагнать страху на чересчур восприимчивых. Хотелось бы еще добавить, что, по имеющимся данным, вышеназванный муж может быть назначен в скором времени заместителем прокурора Бордо.

— Одним словом, патрон, есть все условия свернуть себе шею?

— Пожалуй, лучше не скажешь.

Гремилли вернулся к себе и попросил свою экономку, мадам Сюзон, помочь собрать ему чемодан, намекнув, что командировка может затянуться на неделю и даже больше. Мадам Сюзон была вдовой полицейского, убитого при исполнении служебных обязанностей около сорока лет тому назад. Оставшись верной памяти мужа, она решила навсегда связать свою жизнь с тем миром, в котором он жил.

— Опять будете бегать за каким-нибудь бандитом, мсье Альбер?

— А что, если я буду бегать за какой-нибудь колдуньей?

— Увы… И что на сей раз натворил этот субчик?

— Похоже, то, на что у меня самого не хватило духу… Избавился от жены.

Подобная болтовня всегда приводила старушку в ярость, Гремилли это знал, но продолжал подначивать.

— Как вам не совестно говорить такое! Если вам не повезло со своей, то это не значит, что все жены плохие! Я убеждена, что, если бы мой Антуан остался тогда жив, мы бы были с ним замечательной парой!

Гремилли прибыл в Перигё во второй половине дня. Он взял такси при выходе из вокзала и сразу отправился в административный центр, чтобы встретиться с комиссаром Сези. Комиссар принял своего коллегу с нескрываемым вздохом облегчения, в чем откровенно и признался:

— Вы себе представить не можете, как я счастлив, что вы приехали!

— Почему же, могу, для этого достаточно на вас посмотреть!

— Словно занозу у меня из пятки вытащили! Знаете, для любого местного полицейского нет ничего хуже, чем дела, в которых замешаны именитые граждане. С одной стороны, следят за каждым вашим шагом, чтобы, не дай Бог, вы не поддались влиянию подозреваемого авторитета, с другой — сами на каждом шагу ставят вам палки в колеса.

— Знакомая история. Вы не могли бы мне в общих чертах описать суть дела?

— Хорошо. Ну, в общем, так. Дверь открыта; сейф — тоже, причем без малейшей царапины; жертва не оказывает никакого сопротивления убийце. Все свидетельствует о том, что мадам Арсизак была убита человеком, которого она хорошо знала и, судя по всему, не имела никаких оснований опасаться.

— Разумеется, у вас есть кто-то на подозрении?

— Я предпочел бы, чтобы на этот вопрос вам ответил судебный следователь.

Оба полицейских отправились во дворец правосудия, где были тотчас же приняты следователем. Бесси чрезвычайно любезно встретил гостя из Бордо и рассказал ему вкратце об обстоятельствах, при которых произошло убийство. После того как следователь замолчал, Гремилли задал ему вопрос, на который его коллега предпочел не отвечать:

— Кого-нибудь подозревают, мсье следователь?

— Вот послушайте, как обстоят дела. С одной стороны, весьма очаровательная женщина, в которую влюблен весь город за ее красоту, добродетель, неиссякаемое милосердие к несчастным. С другой стороны, молодой, умный и очень честолюбивый — заслуженно, впрочем, — прокурор, который, так сказать, без должного почтения, в отличие от общественности, относится к своей супруге и к тому же имеет любовницу, некую довольно неприметную девицу, самостоятельно зарабатывающую себе на жизнь и не обязанную перед кем бы то ни было отчитываться. В момент убийства мадам Арсизак ее муж как раз находился у этой молодой женщины по имени Арлетта Танс. Добавлю еще, что накануне убийства жертва вроде бы ездила в Бордо навестить свою немощную мать.

— Неожиданное возвращение с целью застать врасплох своего ветреного супруга?

— Возможно, однако точно на этот вопрос могла бы нам ответить только сама мадам Арсизак.

— У меня такое впечатление, мсье следователь, что общественное мнение играет в этой истории не последнюю роль.

— Положение мадам Арсизак в обществе оправдывает всеобщее возбуждение и объясняет упорство, с которым люди высказывают свое отношение к покойной.

— И разумеется, большинство настроено против мужа, которого отныне считают убийцей?

— Я бы так не сказал. Тем не менее должен признать, что в основной массе — и это касается всех слоев нашего общества — люди относятся к прокурору республики достаточно сурово.

— А вы лично как настроены, мсье следователь?

— Не буду от вас скрывать, что обстоятельства, при которых было совершено преступление, и существование любовницы, к которой питают сильное чувство, вынуждали меня думать, что Арсизак мог быть тем убийцей, которого мы ищем и обязаны арестовать. Однако со вчерашнего дня мое мнение изменилось, или, по крайней мере, у меня не стало прежней убежденности.

— Могу ли я вас спросить почему?

— Потому что кто-то отправил из Бордо, Брива и Ангулема в один и тот же день и на одно и то же имя — мсье Арсизака — три почтовых перевода по десять тысяч франков каждый. Это как раз составляет ту сумму, которая была похищена у жертвы. Мне трудно понять, зачем мужу — если допустить, что преступником является именно он, — посылать по почте на свое имя деньги, которые он мог бы и не красть, а просто взять и спрятать.

Гремилли пожал плечами.

— Какие-то ребяческие штучки… И уж настолько здесь все шито белыми нитками, что мне с трудом верится, будто их автором может быть ваш подозреваемый. Не будем слишком серьезно относиться к этим переводам. Да и не хотелось бы отвлекаться на такие мелкие уловки.

— В таком случае, не считаете ли вы, что эти денежные переводы оправдывают того, кого большинство подозревает в преступлении?

— Никоим образом.

— Тогда, комиссар, мне трудно сообщить вам что-либо еще. Мы вас пригласили именно потому, что нам слишком явно подставляют того, на кого падает подозрение. А в таких случаях трудно надеяться на успешное завершение поисков.

— Я прибыл, чтобы сменить вас. В Перигё меня никто не знает. Я постараюсь как можно меньше привлекать к себе внимание вплоть до самого конца моего пребывания здесь. Я попробую забыть все, что вы мне сообщили, мсье следователь, относительно ваших подозрений, чтобы иметь возможность посмотреть на эту историю свежим взглядом. Для начала мне хотелось бы узнать о благотворительной деятельности — как официальной, так и полуофициальной, — которую вела убитая.

Комиссар Сези проинформировал его на этот счет.

— Отлично. Вы, конечно, допросили мужа?

— Вы найдете копию протокола допроса и мой рапорт в деле, которое я вам пришлю в гостиницу. Кроме того, там будут протоколы допроса приходящей прислуги — Маргариты Тришей и Жанны Грени, которые мне рассказали много хорошего о своей хозяйке. Они испытывают даже гордость, прислуживая в таком доме. В общем, поют все то же, что и большинство их сограждан. Хотя, согласитесь, кто как не они могли знать лучше других, что собой представляла мадам Арсизак? Одна, Маргарита, приходила на бульвар Везон каждое утро, а другая, Жанна, — два раза в неделю, но на весь день.

— И последнее, о чем я хотел бы вас попросить. Не могли бы вы мне назвать самых близких друзей мсье Арсизака?

— Ну, это нетрудно. Нотариус Димешо, учитель Ренэ Лоби, аптекарь Андрэ Сонзай, адвокат Катенуа и врач Франсуа Музеролль. Если вы сочтете необходимым, я могу прислать записку с адресами всех тех, кто тесно или косвенно связан с мсье Арсизаком, а также резюме их, так сказать, curriculum vitae[1].

— Я буду вам очень признателен, вот только я еще не выбрал себе гостиницу.

Бесси посоветовал:

— Остановитесь в «Домино». Вам там будет неплохо, да и стол там приличный.

— Вот это как раз то, что мне надо, спасибо, мсье следователь, я обязательно воспользуюсь вашим советом. В остальном я предпочел бы действовать по своей собственной методике. Я плохо знаю Перигё. Хотелось бы изучить ваш город, и, если мне удастся его понять, это поможет, я надеюсь, выйти на убийцу.

Следователь поклонился, с трудом скрывая раздражение.

— Не судите меня строго, мсье комиссар, но я отношу себя к другой школе, более научной, чем романтической… Единственно, о чем я вас прошу, так это о том, чтобы вы как можно скорее пришли ко мне за ордером на арест убийцы, поднимая при этом как можно меньше шума.

Как только дверь за гостем закрылась, Бесси не смог сдержаться и поделился своими впечатлениями с комиссаром Сези:

— Не нравится мне этот полицейский. Начитался Сименона и строит из себя Мегрэ. Ладно, подождем.

Не успев как следует устроиться в гостинице, которую ему порекомендовали, Гремилли решил осмотреть Перигё. Еще не пробило четырех часов пополудни, а солнечные лучи, характерные лишь для начала октября, сказочно преображали все, к чему прикасались. Полицейский любил бродить по улицам незнакомого города. Каждый шаг представлял собой открытие, каждый новый поворот таил в себе загадку. Ему нравилось сбиваться с пути, чтобы вновь отыскивать нужную дорогу, не прибегая к любезности прохожих. С первых же минут он оказался полностью во власти этого удивительного города. Пройдя по улице Тайфера, о чем он и не подозревал, он попал в старый город, осознав это лишь тогда, когда оказался на площади Клотр. Он полюбовался собором и с наслаждением углубился в лабиринты средневековых улочек. Он вернулся на площадь Кодерк, прошел по восхитительной улице Сажес, свернул на Ламмари, вышел к Нотр-Дам, спустился по Барбекан, чтобы снова повернуть, и, пройдя по л'Абревуар, оказался наконец на берегу реки Иль. Немного запыхавшийся Гремилли подумал, что с удовольствием жил бы в этом древнем перигёском уголке, где все, казалось, застыло на века. Ему стало ясно, что городок, с такой преданностью и гордостью относящийся к своему прошлому, к своим традициям, с трудом переживает преступление, попахивающее к тому же скандалом. Полицейский снова поднялся в старую часть города, исследовал основательно все ее кварталы и разбитый, но счастливый вернулся в гостиницу. Едва зайдя в свой номер, он позвонил Сези:

— Мсье комиссар? Это Гремилли… Нет, ничего особенного я вам пока сообщить не могу. Хотел только поблагодарить вас за то, что вы так быстро подготовили для меня обещанные сведения, которые мне только что передали, и еще сказать, что я по-настоящему влюбился в ваш город. Чувствую, мы с ним поладим, что сильно облегчит мою задачу. Всего доброго, дорогой комиссар, и до скорой встречи.

Сези положил трубку, так и не поняв, то ли Гремилли захотелось покичиться своими способностями, то ли, скорее всего, просто посмеяться над ним.

Полицейский из Бордо прилег на кровать отдохнуть. Ему абсолютно не хотелось думать о том, что рассказали ему Сези и следователь. Он начисто отвергал любые готовые идеи. Он ждал случая, который направил бы его на нужный путь. Около семи вечера, сверившись со списком, который прислал ему коллега, он позвонил Арсизаку.

— Мсье прокурор республики?

— Он самый.

— С вами говорит комиссар Гремилли из регионального управления криминальной полиции Бордо. Мне поручено попытаться прояснить все неясности, которые связаны со смертью мадам Арсизак.

— Да, и что вы хотите?

— Я хотел бы переговорить с вами, мсье прокурор, если вы не возражаете.

— Совершенно не возражаю. Приходите когда вам удобно. Хоть сегодня вечером.

— С удовольствием. Но я предпочел бы появиться у вас попозже, чтобы не привлекать чьего-либо внимания и, следовательно, не чувствовать себя впоследствии скованно в своих действиях.

— В таком случае, в десять вас устроит?

— Договорились, в десять, мсье прокурор. Благодарю вас.

— Ну что вы, не за что.

Голос был приятным, но не слишком ли раскованным? Притворяется этаким циником, желая показать полное безразличие к тому, что о нем могут подумать? Но такая манера поведения не очень-то вяжется с его профессиональным честолюбием. Магистратура скандалов не любит. Гремилли отложил на потом выяснение своего отношения к прокурору и велел принести ужин — луковый суп с яичным желтком и гуся в яблоках. Затем он погрузился в состояние, близкое к блаженству, особенно после того как, смакуя, осушил бутылку кагора.

Раскрыв план города, полицейский обнаружил, что гостиница находится недалеко от дома Жана Арсизака. Без десяти десять он вышел и, обогнув площадь Франшвилль, тихим шагом добрался до бульвара Везон, на другом конце которого — там, где начинался другой бульвар, носящий имя Бертрана де Борна, — стоял особняк прокурора.

Дверь открыл сам Арсизак.

— Служанки ушли, а постоянную прислугу если и раньше трудно было найти, то уж теперь, как вы сами прекрасно понимаете, и подавно: кто захочет жить в доме, где произошло убийство, а в самом хозяине можно видеть убийцу?

Гремилли промолчал. Почему этот человек заставляет себя играть эту роль? Пусть он не испытывает никаких чувств, но почему даже не притворяется скорбящим, что устроило бы всех? Почему он старается вести себя так, чтобы окружающие испытывали неловкость и даже раздражение?

Пройдя в сопровождении хозяина дома в просторную гостиную, полицейский отметил ее чрезмерную роскошь. Однако из вежливости он счел необходимым сказать:

— А у вас тут уютно.

На что Арсизак, устроившись напротив, заметил:

— Я здесь редко бываю… У меня свой кабинет, он намного проще, и там я себя чувствую в своей тарелке… А от этой кричащей роскоши мне самому иногда не по себе. Но тут уж ничего не поделаешь, таков вкус моей жены. Что вам предложить? По-моему, в такое время капля виски нам будет в самый раз.

— Полностью разделяю ваше мнение, мсье прокурор.

— Позвольте мне надеяться, что вы будете разделять его и тогда, когда приступите к делу.

— Как бы вам ни показалось это странным, я желаю того же.

И это было действительно так. Гремилли испытал вдруг необъяснимую симпатию к этому южанину с манерами викинга. После того как мужчины выпили по глотку, прокурор сказал:

— Я к вашим услугам, мсье комиссар.

— Мсье прокурор, я нахожусь здесь, поскольку наверху расценили данный случай как особый. Считают, что местным силам он не по зубам, не хватает, так сказать, опыта, но еще и потому — и это главное, — что расследование придется вести в закрытой среде. Решено привлечь людей, которые бы ничего в данной ситуации не боялись и ничего от нее не ждали. Вот истинные причины моего присутствия в Перигё.

— Я о них догадывался.

— Мне хотелось бы, мсье прокурор, заранее просить вас простить меня за прямолинейность вопросов, но не мне вам говорить, что преступление — это не салонные развлечения.

— Что ж, приступайте…

— У меня сложилось впечатление, что буквально все считали жертву если не самой красивой, то одной из самых красивых женщин Перигё.

— Верно.

— То же сходство во мнениях я обнаружил и насчет благотворительной деятельности мадам Арсизак.

— Точно.

— Мсье прокурор, ваша жена… вас любила?

— Думаю, что да.

— А вы?

— Не знаю.

— Эта неуверенность — тоже в общем-то ответ.

— Если вам угодно.

— Я позволил себе подслушать шушуканье о том, что у вас есть… любовь на стороне.

— Это правда.

— Мне обязательно придется допросить эту женщину. Вам не трудно будет назвать мне ее имя и адрес?

— Совершенно нетрудно. Мадемуазель Арлетта Танс, проживает в старом городе, улица Кляртэ, сто шестьдесят три.

— Благодарю.

Пока Гремилли отмечал в записной книжке все, что ему сообщил его собеседник, тот спросил:

— Вы хотите проверить мое алиби?

— К большому для вас сожалению, мсье прокурор, показания мадемуазель Танс, скорее всего, не будут приняты во внимание вследствие ваших близких отношений. Поэтому очень важно, чтобы вы смогли доказать, что вернулись домой после половины первого ночи, то есть после того момента, когда, по приблизительным расчетам судебно-медицинского эксперта, произошла смерть мадам Арсизак.

— Я понимаю… Боюсь, что мне трудно будет это доказать.

— Я тоже этого боюсь.

— Вы не допускаете, что преступление мог совершить какой-нибудь бродяга?

— А вы?

— Ну…

— Послушайте, мсье прокурор, давайте серьезно. Бродяга, у которого есть ключ от вашего дома, который знает шифр замка вашего сейфа и которому мадам Арсизак позволяет беспрепятственно проникнуть к себе в спальню?..

— Да… конечно.

— А потом эти деньги, отправленные из трех разных мест?.. Вы полагаете, что так мог действовать бродяга? Нет, мсье прокурор, кто-то хотел убить мадам Арсизак, а все остальное — жалкий спектакль, поставленный любителем, которого чуешь за версту. Так вот, почему кому-то понадобилось убивать уважаемую всеми женщину? Вопрос именно в этом.

— Потому, вероятно, что был кто-то, кто Элен и не любил, и не уважал, и не восхищался ею.

— Причина, надо сказать, недостаточная, чтобы убить человека.

— Пожалуй.

— Мадам Арсизак вам изменяла?

— Не думаю. Почему вы спрашиваете?

— Потому что я постоянно прихожу к этому очевидному выводу: убийца находился в спальне вашей раздетой супруги, а та, согласно данным экспертизы, не проявляет ни малейшего беспокойства. Однако, когда такая женщина, как мадам Арсизак, впускает мужчину к себе в спальню, приходится думать, что он был либо любовником, либо…

— …либо ее мужем.

— Меня больше устраивает, что это говорите вы, а не я.

— Заметьте, что таким мужчиной мог бы быть также ее врач.

— Не думаю, что ваш врач — будь он даже семейным врачом — имел ключ от вашего дома и знал код вашего сейфа.

— Разумеется, нет. Мое предположение было глупым. То есть, если я вас правильно понял, мсье комиссар, в случае доказательства того, что моя жена была мне верна, я становлюсь подозреваемым номер один?

— Вы уже им являетесь, мсье прокурор.

— Вот как!

— Пока что вы остаетесь единственным, кто мог желать смерти мадам Арсизак, чтобы обрести свободу. И потом, ваше вызывающее безразличие к тому, что о вас говорят, труднообъяснимо.

— Оно объяснимо приведенными вами доказательствами. Меня не любили по причине, обратной той, за что питали расположение к моей жене. Мне не прощали, что я не стремлюсь подтверждать каждочасно свою любовь к ней, а отсюда вывод простой: раз муж настолько испорчен, что готов променять такое чудо на какую-то простушку, значит, он вполне способен стать и убийцей.

— А это не так?

— Нет, смею вас разочаровать.

После некоторого обоюдного молчания Гремилли спросил:

— Мадам Арсизак часто ездила в Бордо или ее отсутствие было исключением?

— Каждую первую неделю месяца она ездила в Бордо и проводила там два-три дня. Объяснением служила необходимость навещать мать, живущую в кодеранском приюте для престарелых.

— Она останавливалась в гостинице?

— Да, в «Терминюсе». Накануне отъезда она по телефону заказывала себе номер.

— Во сколько она уехала?

— Как всегда, поездом, отходящим в семь сорок девять.

— И для того, чтобы оказаться здесь в полночь, ей необходимо было сесть в поезд, отбывающий из Бордо в двадцать два ноль шесть.

— Если только она не задумала устроить скандал, застав меня врасплох, и не приехала еще раньше.

— Думаю, что это мы сможем узнать от водителей такси. Я попрошу комиссара Сези взять на себя эти поиски. Кроме того, я попрошу его связаться с Бордо и выяснить, заказывала ли ваша жена себе номер в гостинице.

Полицейский поднялся.

— Спасибо, мсье прокурор, за виски и за ваше желание помочь нам.

— Так вы что, не думаете надевать на меня наручники?

— Мсье прокурор, в данном деле, как ни в каком другом, я не могу себе позволить совершить даже малейший промах. Если мне и придется вас арестовать, то я это сделаю только тогда, когда буду абсолютно уверен в вашей виновности.

— Следует ли мне понимать, что такой уверенности у вас пока нет?

— Пока нет. До свидания, мсье прокурор. И вот еще что. Постарайтесь к очередной нашей встрече найти ответ на следующие два вопроса. Если мадам Арсизак вернулась из Бордо неожиданно с целью застать вас у любовницы, то почему она не направилась прямо к ней? Если вы не догадывались о внезапном возвращении супруги, то почему не захотели воспользоваться случаем и остаться у мадемуазель Танс на всю ночь? Два часа ночи, мсье прокурор, это либо слишком рано, либо слишком поздно…

Арсизак ответил не сразу. Когда он заговорил, в его голосе почувствовалось даже некоторое уважение к собеседнику:

— А вы совсем непросты, мсье комиссар. Хотите верьте, хотите нет, но мне это нравится.

— Уж не о дуэли ли между нами вы говорите?

— Вовсе нет. Просто вы мне придаете уверенности. Ваш визит меня обнадежил.

— Почему?

— Потому что я невиновен, мсье комиссар.

Выйдя в прохладную и удивительно звездную ночь, Гремилли попытался подвести итог встречи с Арсизаком. Был ли он искренним? Не врал ли? Или кто-то без причины запутывает дело, а может, сам прокурор — тот еще ловкач? Полицейский испытывал неприятное чувство, что окунается в совершенно непонятный для него мир. Тем не менее он прекрасно отдавал себе отчет в том, что сделать из вдовца подозреваемого номер один — дело нехитрое, если не безошибочное. Все было против Арсизака, и все-таки вдруг это не он?..

Гремилли абсолютно не хотелось спать. Его шаги звонким эхом разносились по безлюдным улицам уснувшего города. Он миновал свою гостиницу, даже не остановившись. Ему необходимо было пройтись и все обдумать. Он редко мог позволить себе подобную прогулку днем, когда улицы отданы во власть пешеходов. Поэтому он решил, воспользовавшись моментом, сделать это сейчас и вновь направился в сторону старого города, желая увидеть, как он выглядит в ночные часы. Стоя перед собором, он ясно осознал, что больше всего затрудняло его поиски: он ровным счетом ничего не знал о самой жертве. Ему был известен лишь стереотипный образ Элен Арсизак, перед которым благоговели ее поклонники. Ну а на самом деле — что представляла собой эта красивая женщина? Знала ли она о неверности своего супруга? Пыталась ли забыть свою боль, полностью отдавая себя несчастным? Ему крайне необходимо было встретить кого-то, кто бы смог рассказать ему о ней не как о святой, а просто как о человеке. Зачем ей понадобилось устраивать спектакль с этим отъездом в Бордо? Может быть, ее кто-то предупредил о предательстве мужа, о чем она, хотя в это трудно поверить, не догадывалась? Или она нашла свою смерть в результате жестокой ссоры между ней и мужем, который вернулся домой гораздо раньше, но потом об этом умолчал? И кем была эта соперница, которой удалось, несмотря на свое скромное положение, взять верх над блистательной Элен Арсизак?

В этот момент Гремилли обнаружил, что, повторяя свой послеобеденный маршрут, он оказался на улице Кляртэ. Он вспомнил, что здесь живет Арлетта Танс, «на первом этаже», как уточнил Сези. Ему недолго пришлось искать нужный дом — довольно старое строение, в котором солнечные лучи, вероятно, были нечастыми гостями, но которое, вместе с тем, дышало благородством и покоем, особенно подчеркиваемым окнами с массивным переплетом. Живущего в таком доме нельзя было не уважать. Впрочем, полицейский достаточно трезво смотрел на вещи, чтобы не относиться к подобной дедукции серьезно. Сквозь закрытые ставни окон просачивался свет. Набравшись храбрости, комиссар постучал. Спустя несколько секунд он услышал звук открывающегося окна и мягкий голос:

— Это ты?

— Увы, мадемуазель, нет, но я иду от него.

Какое-то время никто не отвечал, потом взволнованно спросили:

— Что вы хотите?

— Поговорить с вами.

— Зачем?

— Потому что я — комиссар полиции из Бордо Гремилли, и рано или поздно нам все равно пришлось бы встретиться.

— Но… уже слишком поздно.

— Да, конечно… Хотя время тихое, к тому же, если вам не спится…

— Подождите.

До него донесся звук закрывающегося окна. Он бросил взгляд на верхний этаж. Все тихо. Кажется, ничьего внимания его присутствие здесь не привлекло. Входная дверь бесшумно приоткрылась. Полицейский проскользнул внутрь. Кто-то взял его за руку и шепнул:

— Пойдемте… Осторожно, ступенька.

Вскоре Гремилли очутился в тесной прихожей, стены которой были увешаны старыми гравюрами. Наконец он смог рассмотреть своего проводника. Молодая женщина среднего роста, с темно-русыми волосами. Она была прекрасно сложена, хотя несколько пышновата. Она смотрела на него взволнованными необыкновенными глазами. Комиссар не удивился бы, узнав, что именно эти глаза заставили Арсизака влюбиться.

Мадемуазель Танс провела гостя в обставленный со вкусом салон.

Гремилли сразу почувствовал себя уютно.

— Мадемуазель, я был направлен в Перигё в связи с известными вам событиями.

Она жестом пригласила его сесть, будучи не в состоянии произнести даже слово.

— Вы… Вы от Жана?

— Я только что от него.

— Он знает, что вы решили зайти ко мне?

— Нет. По правде сказать, я и сам этого не предполагал, но, прогуливаясь неподалеку, я случайно оказался на вашей улице, увидел свет в окне и вот…

— С ним… все в порядке?

— По-моему, он в полной форме.

— Вот и хорошо!

— Мадемуазель Танс, в ту ночь, когда мадам Арсизак была найдена мертвой, в котором часу ее муж ушел от вас?

— Около двух часов.

— Откуда вам это известно?

— Пробило половину, когда он уходил, а в момент, когда я уже ложилась, часы показывали два.

— Почему он ушел от вас так рано или… так поздно?

— Я не знаю. Жан независимый человек. Он поступает так, как считает нужным. Я никогда его ни о чем не спрашиваю.

— В тот вечер вы говорили о мадам Арсизак?

— Мы никогда не затрагиваем эту тему.

— Тем не менее вам было известно о ее отъезде в Бордо?

— Да.

— Тогда почему же он не остался у вас до утра?

— Я не знаю.

Он посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом, и ему показалось, что она говорит вполне искренне.

— Вам известно, что на вашего друга падают серьезные подозрения?

Он чуть было не сказал «любовника», но в последний момент сдержал себя, настолько это пошлое слово не подходило ни к этой мягкой женщине, ни к по-настоящему домашней обстановке, казалось, больше созданной для законной нежности, чем для любовных авантюр.

— Догадываюсь… Люди такие недобрые.

— А вы не допускаете, что у них могут быть какие-то основания считать мсье Арсизака виновным? Я полагаю, он любит вас?

— Я в этом уверена.

Произнося эти слова, она так приятно улыбнулась, что это только подтвердило ее убежденность.

— Разве не естественны подозрения людей, считающих, что он мог избавиться от своей жены ради того, чтобы связать свою судьбу с вами?

— Те, кто так думает, его совсем не знают.

Гремилли чувствовал, что натыкается на непоколебимую веру, которой не страшны никакие ловушки.

— Где вы с ним познакомились?

— В доме доктора Музеролля, у которого я уже пять лет работаю секретаршей.

— И вы в него тут же влюбились, несмотря на то что он женат?

— Я знаю, что вы хотите сказать… Я боролась… Но это оказалось сильнее меня. И я так счастлива, что не испытываю ни сожаления, ни угрызений совести.

— Даже сейчас?

— Даже сейчас.

— А он? За что он вас полюбил?

— Потому что он был несчастен.

— Из-за чего?

— Он не ладил со своей женой.

— Почему?

— Я не знаю.

— Вы не были знакомы с мадам Арсизак?

— Нет, только понаслышке.

— Вы к ней питали отвращение?

— Напротив, я ею восхищалась.

— А он? Он ее ненавидел?

— Не думаю. Скорее он ею тоже восхищался.

Возвращаясь в гостиницу, Гремилли должен был признать, что все выходило не так, как он предполагал. Эта несовременная Арлетта… Этот муж, обожающий свою жену и, возможно, удушивший ее… А если он невиновен? Где искать тогда настоящего убийцу?

Остановившись посреди площади Либерасьон, полицейский обвел взглядом вокруг себя. Если Арсизак непричастен к убийству Элен, то кто же сейчас не спит в городе, опасаясь, что нападут на его след?