"Enigma" - читать интересную книгу автора (Харрис Роберт)

ГЛАВА ПЯТАЯ. ШПАРГАЛКА

Твердая, похожая на воск губная помада военного времени — ощущение, что подкрашиваешь губы рождественской свечкой. После занявших не одну минуту усердных трудов Эстер Уоллес, надев очки, с отвращением посмотрела в зеркало. Косметика никогда не занимала «много места в ее жизни, даже до войны, когда было где купить. Но теперь, когда ничего нельзя было достать, ухищрения иных любительниц косметики доходили до глупости. Некоторые девушки в бараке делали губную помаду из свеклы и вазелина, красили ресницы гуталином и брови жженой пробкой, смягчали кожу оберткой от маргарина, посыпали подмышки от запаха пота питьевой содой… Эстер сложила губы бантиком, но тут же снова сделала недовольную гримасу. На самом деле все до того глупо…

Дефицит косметики, кажется, наконец затронул даже Клэр. Хотя ее туалетный столик был обильно уставлен баночками и флаконами — «Макс Фактор», «Коти», «Элизабет Арден»: каждое имя напоминало о довоенном благополучии, — при ближайшем рассмотрении они в большинстве оказались пустыми. Остались лишь едва уловимые ароматы. Эстер по очереди вдыхала их, и в голове возникали образы роскошной жизни: атласные выходные платья от Уорта в Лондоне и вечерние со смелыми декольте, фейерверк в Версале и летний бал у герцогини Вестминстерской, а также десятки других восхитительных глупостей, о которых щебетала Клэр. Наконец она отыскала полупустую коробочку туши для ресниц и баночку со стеклянной крышкой, где оставалось еще на палец комковатой пудры, и пустила их в ход.

Эстер без раздумий пользовалась чужой косметикой. Разве Клэр не предлагала ей делать это? Пользование косметикой, согласно житейской философии Клэр, — занятие очень интересное, поскольку дает возможность нравиться себе самой, становиться другой и, кроме того, «если это кого-то привлекает, то, моя дорогая, это просто дело твоих рук». Прекрасно. Эстер решительно напудрила бледные щеки. Если это, черт возьми, может помочь убедить Майлза Мермагена согласиться на перевод, то, будь он проклят, он это получит.

Она без восторга оглядела свое отражение, аккуратно поставила все на свои места и спустилась в гостиную. Комната чисто подметена. На каминной полке желтые нарциссы. В камине сложен уголь, осталось только зажечь огонь. На кухне тоже идеальная чистота. Еще раньше она испекла морковный пирог (морковь вырастила сама на клочке земли за кухонной дверью). Она накрыла на стол для Клэр и написала записку, где найти пирог и как его разогреть. Поколебавшись, в конце добавила: «Добро пожаловать домой, откуда бы ты ни вернулась! С любовью, Э. », — надеясь, что не покажется излишне надоедливой и любопытной.

ADU, мисс Уоллес…

Клэр, конечно, вернется. Все это — глупые страхи, слишком глупые, чтобы о них говорить.

Эстер села в кресло и ждала почти до полуночи, когда уже нельзя было дольше задерживаться.

Выезжая на тропинку на прыгавшем по ухабам велосипеде, она вспугнула сову. Та бесшумно поднялась и, словно призрак, растворилась в лунном свете.

Можно сказать, что всему виной была мисс Смоллбоун. Если бы Анджела Смоллбоун не сказала в учительской после уроков, что «Дейли Телеграф» проводит конкурс на лучшее решение кроссвордов, ничто не нарушило бы течения жизни Эстер Уоллес. Не сказать чтобы ее жизнь была богата интересными событиями — спокойный провинциальный быт в уединенной частной подготовительной женской школе со своими особенностями в небольшом городке Биминстере, в графстве Дорсет, менее чем в десяти милях от местечка, где Эстер выросла. Жизнь, мало затронутая войной, если не считать бледных лиц эвакуированных детей, живших на некоторых близлежащих фермах, ограждений из колючей проволоки на отлогом берегу близ Лайм-Регис и постоянной нехватки учителей, в результате которой в осенний триместр 1942 года Эстер в дополнение к богословию (ее обычному предмету) пришлось взять еще английский и отчасти латинский и греческий.

Эстер хорошо решала кроссворды, и когда в тот вечер Анджела прочла вслух, что приз составляет двадцать фунтов… почему бы не попробовать, подумала она. Первый барьер — напечатанный в следующем номере необычайно сложный кроссворд — она преодолела легко. Она послала решение и чуть ли не с обратной почтой получила приглашение принять участие в финале, который должен был состояться в столовой редакции «Дейли Телеграф» в субботу через две недели. Анджела согласилась подменить ее на тренировке по хоккею, Эстер села в Крюкерне на лондонский поезд, приняла участие в финале, вместе с пятьюдесятью кандидатами… и победила. Она решила кроссворд за три минуты и двадцать две секунды, и лорд Кэмроуз лично вручил ей чек. Пять фунтов она дала отцу в его фонд восстановления церкви, за семь фунтов купила себе новое зимнее пальто (в действительности ношеное, но совсем как новое), а остальные деньги положила на свой почтовый сберегательный счет.

А в следующий четверг пришло второе письмо, совсем другое, заказное, в длинном желтовато-коричневом конверте. «На службе Его Величества».

Впоследствии она никак не могла решить: то ли конкурс проводился по наущению Военного министерства, как один из способов отобрать со всей страны мужчин и женщин со способностями решать головоломки; то ли какой-то сообразительный малый в Военном министерстве, наткнувшись на результаты конкурса, попросил «Дейли Телеграф» прислать список финалистов. В любом случае, пятеро самых подходящих были вызваны на беседу в мрачное старинное здание на берегу Темзы и троим было предписано явиться в Блетчли.

В школе не хотели ее отпускать. Мать плакала. Отцу претила сама мысль о ее предстоящей работе: он противился любым переменам и уже давно был одержим дурными предчувствиями (« … не возвратится он в дом свой, и место его не будет уже знать его», Иов, 7, 10). Но закон есть закон. Она должна была ехать. К тому же, думала она, ей уже двадцать восемь. Неужели она до конца жизни обречена оставаться в этой сонной глуши, в окружении лоскутков полей и крошечных деревушек? А тут открывалась возможность вырваться на волю. В ходе беседы было сказано достаточно, чтобы догадаться, что работа связана с шифрами и кодами, и в воображении Эстер представали тихие уставленные книжными полками библиотеки и атмосфера чистого интеллекта.

Когда она в своем недавно купленном пальто прибыла в Блетчли, ее прямо с вокзала доставили на полугрузовичке в особняк и дали подписать экземпляр Закона о служебной тайне. Оформлявший их на военную службу армейский капитан выложил на стол пистолет и пригрозил собственноручно застрелить любого, кто хоть словом обмолвится о том, что они сейчас услышат. Затем их распределили по должностям. Двое мужчин стали шифроаналитиками, а ее, женщину, которая победила их на конкурсе, направили в бедлам, называемый диспетчерской службой.

— Смотри, берешь этот бланк и вот сюда, в первую колонку, вписываешь кодовое название станции радиоперехвата. Чиксэндз, правильно, ЧКС, Бьюмэнор — БМР, Харпендон — ХПН; не волнуйся, милочка, скоро привыкнешь. Теперь, смотри, здесь вписываешь время перехвата, здесь радиочастоты, тут позывные, здесь количество буквенных групп…

Ее фантазии развеялись в прах. Из нее сделали клерка, выдаваемого за важного исследователя. Окутанная ореолом секретности диспетчерская была передаточным пунктом между станциями радиоперехвата и шифроаналитиками, через который перекачивался бесконечный поток информации с сорока тысяч радиоточек, применявших более шестидесяти различных ключей Энигмы.

— Верно, германские военно-воздушные силы — это, как правило, насекомые или цветы. Так что, скажем, таракан — это ключ Энигмы для истребительной авиации, базирующейся во Франции. Стрекоза — это люфтваффе в Тунисе. Саранча — люфтваффе на Сицилии. Их целая дюжина. А ваши цветы — это округа ВВС. Наперстянка — восточный фронт, желтый нарцисс — западный фронт, белый нарцисс — Норвегия. Птицы — для германской армии. Зяблик и феникс — это танковые войска в Африке. Пустельга и гриф — на русском фронте. Шестнадцать пташек. Потом идут чеснок, лук, сельдерей и другие овощи — все это энигмы метеослужбы. Направляются прямо в десятый барак. Поняла?

— Что означают скунс и дикобраз?

— Скунс — это Восьмой авиакорпус восточного фронта. Дикобраз — группа взаимодействия сухопутных и воздушных сил на юге России.

— Почему не насекомые?

— Бог его знает.

Формы, которые они должны были заполнять, прозвали «волдырями» или «носовыми платками». Шкаф с разными мелочами был известен как Титикака («Озеро в Андах, — с важным видом объяснил Мермаген, — в которое много рек впадает, но ни одной не вытекает»). Мужчины давали друг другу глупые прозвища — Зебра-Единорог, Лжечерепаха, — а девушки влюблялись в красивых шифроаналитиков из машинного зала. Сидя той зимой в промерзшем бараке, Эстер представляла нацистскую Германию лишь как бесконечную темную равнину с тысячами мигающих друг другу во мраке разрозненных крошечных огоньков. Как ни странно, думала она, но вся эта картина была так же далека от войны, как луга и крытые соломой коровники в Дорсете.

Оставив велосипед на крытой стоянке у столовой, Эстер влилась в поток служащих, который выплеснул ее у входа в шестой барак. В диспетчерской уже царила суматоха. Мермаген с деловым видом сновал между столами, задевая головой низко висящие абажуры, отчего во все стороны бешено прыгали желтые зайчики. Четвертая танковая армия докладывала об успешном захвате Харькова, и дурачье из третьего барака требовало немедленно пройти назад по всем частотам южного сектора восточного фронта.

— Эстер, Эстер, дорогуша, как раз вовремя. Будь добра, свяжись с Чиксэндз, узнай, чем они могут помочь. И поскольку будешь на связи, в машинном зале считают, что в последней серии из Кестрела получили искаженный текст, — пусть радистка проверит свои записи и передаст еще раз. Затем надо записать всю одиннадцатичасовую партию из Бьюмэнора. Бери кого-нибудь в помощь. Кстати, не мешало бы привести в порядок картотеку.

И все это когда она еще не успела снять пальто.

Только к двум часам наступило временное затишье, когда она сумела поговорить наедине с Мермагеном. Он вернулся в свой закуток и, положив ноги на стол, в потрясающе величественной позе, которую, как она догадывалась, он позаимствовал у какого-то киноактера, лениво просматривал бумаги.

— Можно на пару слов, Майлз?

Майлз. Она находила такой упорно навязываемый обычай называть друг друга по имени надоедливым и неестественным, но следовать этой внешней непринужденности было строгим правилом, важным элементом этики Блетчли: мы, цивильные дилетанты, одолеем их, вымуштрованных Гансов.

Мермаген продолжал просматривать бумаги.

Она слегка притопнула.

— Майлз.

Он перевернул страницу.

— Я весь внимание.

— Насчет моей просьбы о переводе…

Тяжело вздохнув, он снова перевернул страницу.

— Опять.

— Я учу немецкий…

— Прекрасно.

— Ты же сам говорил, что без знания немецкого перевод не возможен.

— Верно, однако я не говорил, что знание немецкого делает перевод возможным. А-а, черт побери! Ну ладно, заходи.

Мермаген со вздохом отложил бумаги и кивком головы пригласил ее. Кто-то, должно быть, сказал ему, что гель для волос придает мужественный вид. Его зачесанные за уши напомаженные черные волосы походили на шапочку пловца. Он пытался отрастить усы, как у Кларка Гейбла, но левый ус был несколько длинноват.

— Переводы служащих из отделения в отделение, как я тебе уже говорил, бывают крайне редко. Приходится считаться с соображениями секретности.

Соображения секретности. Видно, таким путем он до войны отказывал в предоставлении кредитов. Мермаген вдруг пристально посмотрел на нее, и Эстер догадалась, что он заметил ее косметику. Он был настолько поражен, точно она выкрасилась в синий цвет. Его голос стал на октаву ниже.

— Послушай, Эстер, меньше всего мне хотелось бы усложнять другим жизнь. Что тебе требуется, так это на денек-другой переменить обстановку. — Он потрогал ус и слегка улыбнулся, словно удивившись, что он еще на месте. — Почему бы тебе не отправиться на одну из станций радиоперехвата и почувствовать свое место в этой цепочке? Думаю, — добавил он, — что и мне не помешало бы освежиться. Могли бы поехать вместе.

— Вместе? Да-а… А почему бы и нет? По дороге отыскать местечко, где можно пообедать?..

— Превосходно. По-настоящему отвлечься.

— Возможно, местечко с номерами, где можно остановиться на ночь, если будет поздно?

Он нервно засмеялся.

— Понимаешь, я все же не могу гарантировать перевод.

— Но это помогло бы делу?

— Еще бы!

— Майлз?

— Ну?

— Я скорее умру.

— Лягушка проклятая.

Наполнив раковину холодной водой, она яростно плеснула в лицо. От ледяной воды занемели пальцы и обожгло лицо. Струйки затекли за воротник и в рукава. Вот и хорошо. Послужит ей наказанием за безрассудство и несбыточные мечты.

Прижавшись животом к краю раковины, она принялась близоруко разглядывать в зеркало белое как мел лицо.

Жаловаться, разумеется, бесполезно. Что значат ее слова в сравнении с его? Ей никогда не поверят. А если бы и поверили — что из того? Моя дорогая, так уж устроен мир. Майлз мог, если бы захотел, прижать ее к чертовому озеру Титикака и залезть под юбку, и все равно ее бы никогда не перевели: никого еще, знавшего столько, сколько она, не отпускали.

В глазах защипало от жалости к себе. Наклонившись над раковиной, она торопливо принялась умываться, намыливая щеки и губы карболовым обмылком, пока вода не порозовела от пудры и помады.

Так хотелось поговорить с Клэр.

ADU, мисс Уоллес…

Позади нее в кабинке спустили воду. Она поспешно выдернула пробку из раковины, вытерла лицо и руки.

Название станции радиоперехвата, время перехвата, радиочастота, позывные, количество буквенных групп… Название станции радиоперехвата, время перехвата, радиочастота, позывные, количество буквенных групп…

Рука Эстер машинально скользила по бумаге.

В четыре часа первая половина ночной смены потянулась в столовую.

— Идешь, Этти?

— К сожалению, много дел. Догоню.

— Бедная!

— Бедная и проклятый Майлз, — добавила Верил Маккэнн, которая однажды переспала с Мермагеном и чертовски об этом сожалела.

Эстер еще ниже наклонила голову, продолжая писать своим учительским каллиграфическим почерком и следя, как женщины одеваются и одна за другой, стуча каблуками по деревянному полу, покидают барак. Клэр здорово потешалась над ними. Из всех ее причуд Эстер больше всего нравилась именно эта — то, как она передразнивала всех: Антею Ли-Деламер, любительницу охоты, которой нравилось являться на смену в бриджах для верховой езды; Бинни с восковым лицом, мечтавшую стать католической монахиней; девушку из Солихалла, державшую телефонную трубку в футе ото рта, потому что мама сказала ей, что в трубке полно микробов… Насколько знала Эстер, Клэр никогда не была даже на свидании с Майлзом Мермагеном, но изображала его бесподобно. Мрачная действительность Блетчли была предметом их совместных насмешек, когда они оставались наедине, их заговора против скучного окружения.

В открытую наружную дверь, шурша листами сводок, ворвался морозный воздух.

Скучные люди. Скука. Излюбленные слова Клэр. Парк — скучное место. Война надоела до скуки. Городок ужасно скучный. А мужчины — самые большие зануды. Мужчины же… Боже, чем она их привлекала?.. По крайней мере двое-трое постоянно льнули к ней, словно коты к теплой печке. А как она передразнивала их в те навсегда оставшиеся в памяти вечера, когда они вдвоем уютно устраивались у камина! Она пародировала их неуклюжие ухаживания, их избитые речи, глупое самомнение. Единственным мужчиной, как теперь вспоминала Эстер, которого Клэр не передразнивала и даже ни словом не упомянула, был этот странный мистер Джерихо.

ADU, мисс Уоллес…

Теперь, когда она приняла решение это сделать — а не знала ли она в глубине души, что именно так и поступит? — Эстер удивилась собственному спокойствию. Только взгляну, говорила она себе, какой от этого вред? У нее даже был прекрасный предлог проскользнуть в каталог. Разве эта скотина Майлз в присутствии всех не приказал ей проследить, чтобы все материалы были там в должном порядке?

Она закончила сводку и положила ее в корзинку для бумаг. Заставила себя подождать, сделав вид, что просматривает работы других, а затем как можно непринужденнее поднялась и направилась в помещение каталога.

Джерихо раздвинул занавески. Еще одно холодное ясное утро. Всего третий день в гостинице, а унылый пейзаж за окном уже приобрел привычные очертания. Сначала длинный узкий задний двор (забетонированная площадка с веревками для сушки белья, клочок земли под огородом, бомбоубежище), через семьдесят ярдов исчезающий в зарослях сорняков, и полуразвалившийся подгнивший забор. Потом что-то вроде канавы, которую не видно, и дальше широкое пространство, изрезанное железнодорожными колеями — их дюжина или больше, — которые направляют взгляд к основному предмету внимания: огромному паровозному депо викторианских времен с проступающими сквозь въевшуюся в стены копоть белыми буквами: «Лондонско-мидлендская и шотландская железная дорога».

Предстоял долгий полный тревог день, один из тех, когда молишь, чтобы не случилось ничего страшного. Джерихо взглянул на будильник. Четверть восьмого. В Северной Атлантике еще часа четыре продержится темнота. По его подсчетам, ему не будет работы по крайней мере до полуночи по британскому времени, когда первые подразделения конвоя начнут входить в зону действия подводных лодок. Придется болтаться по бараку, ждать и предаваться грустным размышлениям.

Трижды за ночь Джерихо решал разыскать Уигрэма и сознаться во всем. В последний раз он дошел до того, что стал надевать пальто. Но в конечном счете его суждения слишком расходились, чтобы принять определенное решение. С одной стороны, да, он обязан рассказать Уигрэму все, что знает. А с другой стороны, нет: то, что ему известно, вряд ли поможет поискам Клэр, тогда зачем ее выдавать? Доводы взаимно исключали друг друга. К утру он с легким сердцем сдался на милость оправдывающей бездействие старой привычки рассматривать каждый вопрос с обеих сторон.

И все это тоже могло еще обернуться ужасной ошибкой — разве не так? Может, простая шалость, которая зашла слишком далеко? Со времени его разговора с Уигрэмом миновало одиннадцать часов. Может быть, ее уже нашли. Еще вероятнее, что она объявилась сама — либо у себя дома, либо в бараке — и, удивленно раскрыв глаза, спрашивает: дорогие мои, из-за чего вся эта суета?

Он уже отворачивался от окна, когда его внимание привлекло какое-то движение у дальнего конца депо. То ли большое животное, то ли передвигающийся на четвереньках человек. Джерихо, прищурившись, всматривался сквозь закопченное стекло, но было слишком далеко, чтобы разглядеть получше, и ему пришлось доставать из шкафа свой телескоп. Скользящая оконная рама плохо поддавалась, но все же нескольких сильных ударов ладони оказалось достаточно, чтобы поднять ее дюймов на шесть. Встав на колени, он положил телескоп на подоконник. Поначалу в беспорядочном сплетении рельсов не на чем было сфокусировать прибор, потом объектив целиком заполнила фигура восточноевропейской овчарки, обнюхивающей землю под колесами товарного вагона. Джерихо слегка повернул телескоп влево и увидел полицейского в длинной, ниже колен, шинели. И еще двоих полицейских со второй овчаркой на поводке.

Несколько минут он наблюдал за этой группой, осматривавшей пустой состав. Потом они разделились: одна группа двинулась дальше вдоль рельсов, другая исчезла из виду, направившись в противоположную сторону к домикам железнодорожников. Джерихо сложил телескоп.

Четыре человека с двумя собаками на сортировочную станцию. Скажем, еще парочка групп на осмотр пассажирских платформ. Сколько же на город? Два десятка? А на прилегающие сельские районы? «Есть ее фотография? Какая посвежее». Он задумчиво постучал телескопом по щеке. Должно быть, следят за каждым портом, каждой станцией в стране.

Что с ней сделают, если поймают? Повесят?

Действуй, Джерихо, — казалось, совсем рядом послышался подбадривающий голос классного наставника. — Не раскисай, мальчик.

Как бы то ни было, надо выходить из положения. Умыться. Побриться. Одеться. Свернуть в узелок грязное белье и оставить на кровати скорее в надежде, чем в ожидании, что миссис Армстронг заберет. Спуститься вниз. Через силу поддерживать вежливую болтовню. Выслушивать бесконечные скабрезные истории Боннимена. Познакомиться еще с двумя постояльцами: мисс Куинс, довольно миленькой телефонной принцессой из военно-морского барака, и Ноуксом, в свое время специалистом по среднегерманской придворной поэзии, а ныне криптоаналитиком в метеорологическом отделении; Джерихо немного знал его с 1940 года: и тогда, и теперь это была довольно неприятная личность. В дальнейшем избегать каких-либо разговоров. Жевать жесткий, как картон, тост. Пить чай, жидкий и бесцветный, как февральское небо. Краем уха слушать по радио известия: «Московское радио сообщает, что русская Третья армия под командованием генерала Ватутина стойко обороняет Харьков перед лицом нового немецкого наступления… »

Без десяти восемь вошла миссис Армстронг с утренней почтой. Мистеру Боннимену ничего («Слава богу», — откликнулся тот), два письма для мисс Джоби, открытка для мисс Куинс, счет из книжного магазина мистеру Ноуксу и совсем ничего мистеру Джерихо… ах, разве вот это, я его нашла, когда спустилась, — должно быть, сунули под дверь ночью.

Джерихо осторожно взял письмо. Дешевый конверт, какими пользуются для служебной почты, его фамилия выведена синими печатными буквами, внизу приписано и дважды подчеркнуто: «От руки, строго доверительно». Буква «е» в словах «Джерихо» и «доверительно» написана как в греческом алфавите. Может, ночной корреспондент получил классическое образование?

Джерихо вышел в коридор, чтобы прочесть там. Миссис Армстронг буквально следовала по пятам.

Шестой барак

4. 45 утра

Уважаемый м-р Джерихо!

Поскольку, когда мы встречались вчера, вы проявляли большой интерес к средневековой гипсовой скульптуре, я подумала, что могла бы встретиться с вами на прежнем месте сегодня в 8 утра и познакомить вас с алтарным надгробьем лорда Грея де Уилтона (XV в., действительно прекрасный образец).

Искренне ваша,

Э. А. У.

— Плохие новости, мистер Джерихо? — с надеждой спросила домоправительница.

Но он был уже в дверях, на ходу натягивая пальто.

Несмотря на то что он поднимался в гору быстрой трусцой, пробегая гранитный военный мемориал, уже опаздывал на пять минут. На кладбище не было ни души. Он подергал дверь церкви. Сначала показалось, что она заперта. Чтобы повернуть ржавое железное кольцо, потребовались обе руки. Толкнул плечом открывающуюся внутрь видавшую виды дубовую дверь, и она, вздрогнув, подалась.

Внутри было словно в пещере, холодно и темно, полумрак прорезали пыльные синевато-серые столбы света, настолько плотные, что, казалось, они физически подпирают окна. Джерихо много лет не был в церкви, и промозглый запах восковых свечей, сырости и ладана вызвал к жизни воспоминания детства. Ему показалось, что над спинкой одной из ближайших к алтарю скамей видны очертания головы, и он направился туда.

— Мисс Уоллес? — Голос отдавался гулко и будто издалека. Подойдя поближе, он понял, что это не голова, а аккуратно сложенное и повешенное на спинку облачение священника. Прошел по проходу к отделанному деревянными панелями алтарю. Слева увидел каменный гроб с надписью; рядом полулежащую белую фигуру умершего полтысячи лет назад лорда Ричарда Грея де Уилтона, в полных рыцарских доспехах: голова покоится на шлеме, ноги — на спине льва.

— Особенно интересны доспехи. Но ведь война в пятнадцатом веке была самым достойным занятием джентльмена.

Джерихо так и не понял, откуда она появилась. Когда он обернулся, Эстер стояла футах в десяти позади.

— По-моему, лицо тоже неплохое, пусть и небезупречное. Полагаю, за вами не следили?

— Нет. Не думаю.

Эстер подошла поближе. Глядя на ее мертвенно-бледное лицо и сухие белые пальцы, можно было подумать, что это еще одна гипсовая фигура, сошедшая с гробницы лорда Грея.

— Может быть, заметили королевский герб над северными вратами?

— Как давно вы здесь?

— Герб королевы Анны, но, что интересно, все еще в стиле Стюартов. Шотландские атрибуты были добавлены лишь в 1707 году. Теперь это редкость. Минут десять. Полиция как раз уходила отсюда. — Она протянула руку. — Пожалуйста, верните мою записку.

Джерихо помедлил, но она снова протянула ладонь, на этот раз более настойчиво.

— Записку, будьте так добры. Я бы предпочла не оставлять следов. Благодарю вас. — Эстер забрала записку и сунула на дно объемистого саквояжа. Руки так тряслись, что она с трудом застегнула замок. — Между прочим, говорить шепотом нет необходимости. Здесь никого нет. Кроме Бога. А он, надо полагать, на нашей стороне.

Джерихо понимал, что не следует торопиться, надо дать ей возможность самой перейти к делу, но не удержался.

— Вы проверили? — спросил он. — Позывные.

Она наконец справилась с замком.

— Проверила.

— Это армия или люфтваффе? Она подняла палец.

— Терпение, мистер Джерихо. Терпение. Прежде я хотела бы узнать кое-что у вас, если не возражаете. Начнем с того, почему вы назвали эти три буквы.

— Вам не надо этого знать, мисс Уоллес. Поверьте мне.

Она подняла глаза к потолку.

— Господи помилуй: еще один.

— Прошу прощения?

— Я, кажется, двигаюсь по бесконечному кругу, мистер Джерихо, от одного мнящего о себе представителя мужского пола к другому, и все указывают мне, что можно и чего нельзя. Ладно, тогда на этом и закончим.

— Мисс Уоллес, — возразил Джерихо, подстраиваясь под сухой официальный тон, — я пришел в ответ на вашу записку. У меня, если на то пошло, нет никакого интереса к гипсовой скульптуре — будь то средневековая, викторианская или древнекитайская. Если вам нечего мне сказать, всего хорошего.

— Тогда всего хорошего.

— Всего хорошего.

Будь он в шляпе, приподнял бы ее.

Повернулся и зашагал по проходу к двери. Дурак, говорил ему внутренний голос, паршивый самодовольный дурак. На полпути он замедлил шаг; подойдя к двери, остановился, опустив плечи.

— Кажется, сдаетесь, мистер Джерихо, — весело заметила она, оставаясь у алтаря.

— ADU — позывные группы из четырех радиоперехватов, которые похитила из третьего барака наша… общая знакомая, — устало произнес он.

— Откуда вы знаете, что их похитила она?

— Они были спрятаны в ее комнате. Под половицами. Насколько мне известно, нас не поощряют брать работу домой.

— Где они теперь?

— Я их сжег.

Они сидели рядом во втором ряду, глядя прямо напротив. Если бы кто-то вошел в церковь, то подумал бы, что это исповедь — она за священника, а он исповедуется в грехах.

— Думаете, она шпионка?

— Не знаю. Поведение, в лучшем случае, подозрительное. Некоторые считают ее шпионкой.

— Кто?

— Ну, скажем, человек из Форин Оффис по имени Уигрэм.

— Почему?

— Очевидно, потому что она исчезла.

— А-а, бросьте. Здесь должно быть что-то более важное. Вся эта суматоха из-за одной пропущенной смены?

Он нервно провел рукой по волосам.

— Имеются свидетельства — и, ради бога, не спрашивайте, откуда они… хорошо, просто косвенные свидетельства, — будто немцы подозревают, что Энигму раскололи.

Долгое молчание.

— Но зачем нашей общей знакомой помогать немцам?

— Мисс Уоллес, если бы я это знал, то не сидел бы здесь с вами и не нарушал бы Закон о служебной тайне. А теперь, достаточно ли вам сказанного мною?

Снова молчание. Принужденный кивок.

— Достаточно.

Эстер, не глядя на него, тихим голосом заговорила. Джерихо видел ее мечущиеся руки. Она не могла их удержать. Они летали, как белые птицы: то дергали подол пальто, деланно стыдливо натягивая его на колени, то ложились на спинку передней скамьи, то ходили кругами, объясняя ее проступок.

Она ждет, пока уйдут на обед остальные девушки.

Чтобы не вызывать подозрений и увидеть, если кто появится, оставляет дверь каталога приоткрытой.

Подходит к запыленному металлическому стеллажу и снимает первый том.

ААА, ААВ, ААС…

Пролистывает книгу до десятой страницы.

Вот. Тринадцатый пункт.

ADU.

Пробегает пальцем по строчке, отыскивая обозначения ряда и колонки, и записывает их номера на листке бумаги.

Ставит том каталога на место. Книга с записями стоит выше. Чтобы ее достать, приходится подставлять стул.

По пути выглядывает в дверь. В коридоре пусто.

Вот теперь она занервничала. Почему, спрашивается? Что такого ужасного она делает? Обтерев о юбку повлажневшие руки, открывает книгу. Перелистывает страницы. Находит номер. Ведет пальцем по строчке.

Проверяет раз, потом другой. Никакого сомнения.

ADU — позывные «Нахрихтен-Режиментер-537», моторизованного подразделения связи германской армии. Передает на волнах, прослушиваемых станцией радиоперехвата в Бьюмэноре, графство Лестершир. Пеленгаторами установлено, что с октября подразделение номер 537 базируется в смоленском военном округе на Украине, в настоящее время занятом армейской группой «Центр» под командованием фельдмаршала Гюнтера фон Клюге.

Джерихо слушал, нетерпеливо подавшись вперед. При этих словах он удивленно отпрянул.

— Подразделение связи?

В душе он был разочарован. Чего именно он ожидал? Сам не уверен. Кажется, чего-то чуть более… экзотического.

— 537-е? — переспросил он. — Это фронтовое подразделение?

— Линия фронта на этом участке меняется ежедневно. Но судя по карте обстановки в шестом бараке, Смоленск все еще на германской стороне, в сотне километров от линии фронта.

— А-а, только и всего.

— Да. Я тоже так думала… во всяком случае, сначала. Обычный второстепенный объект тылового эшелона. Самый что ни на есть серенький. Но есть некоторые… сложности.

Порывшись в сумке, Эстер достала платок и высморкалась. Джерихо опять заметил чуть дрожащие пальцы.

Поставить на место указатель позывных, достать соответствующую книгу записей и выписать номера радиоперехватов было делом одной минуты.

Выходя из каталога, она видит, что Майлз («Это Майлз Мермаген, — поясняет она, — дежурный офицер диспетчерской службы: безмозглое животное»), повернувшись спиной к двери, говорит по телефону, умасливая кого-то из начальства: «Нет, нет, Дональд, вполне устраивает, рад быть полезным… » Прекрасно, значит, он не заметит, как Эстер забирает пальто и, включив фонарик, выходит наружу.

В проходе между бараками, обжигая лицо, крутит ветер. У конца восьмого барака дорожка раздваивается: правая ведет к главным воротам и теплой толкотне столовой, левая по берегу озера уходит в темноту.

Эстер сворачивает налево.

Луна закуталась в облака, но ее бледного света хватает, чтобы разглядеть дорогу. За тянущимся по восточной стороне территории забором небольшой лесок, его не видно, но шум ветра в ветвях как бы притягивает к себе. Две с половиной сотни ярдов мимо блоков «А» и «В» — и прямо перед ней возникают неясные очертания большого, приземистого, похожего на бункер только что построенного здания, где теперь размещается центральная регистратура Блетчли. Эстер подходит ближе, и луч фонарика бегает по железным ставням окон, потом находит тяжелую дверь.

Не укради, — берясь за ручку двери, говорит она себе.

Нет, нет. Конечно, нет.

Не укради, только быстренько взгляни и уходи.

И во всяком случае, разве не «принадлежит сокрытое Господу Богу нашему» (Второзаконие, 29, 29)?

После барачного полумрака поражают ослепительная белизна неона и тишина, нарушаемая лишь редким отдаленным стуком дыроколов. Рабочие еще не закончили. Кисти и инструменты сложены у одной из стен приемного помещения, сохранившего тяжелые запахи строительных работ: свежего цемента, непросохшей краски, древесной стружки. Дежурная, капрал женского корпуса ВВС, предупредительно, будто продавщица в магазине, перегибается через стойку.

— Добрый вечер.

— Добрый, — кивает, улыбнувшись, Эстер. — Мне бы проверить некоторые подборки депеш.

— Здесь или возьмете с собой?

— Здесь.

— Отделение?

— Шестой барак, диспетчерская.

— Ваш пропуск.

Дежурная забирает листок с номерами депеш и исчезает в задней комнате. В открытую дверь видны металлические стеллажи, бесконечные ряды картонных папок. Мимо двери не спеша проходит мужчина, берет с полки одну из коробок. Внимательно смотрит на посетительницу. Эстер отводит взгляд. На выбеленной стене висит плакат с изображением чихающей женщины. На нем — чиновничьи наставления: Министерство здравоохранения предупреждает: Кашель и насморк разносят заразу. Пользуйтесь носовым платком. Не распространяйте микробов. Помогите поддержать здоровье нации. Сесть негде. Позади стойки большие часы с крупными буквами «ВВС» на циферблате — такие огромные, что Эстер видит, как движется минутная стрелка. Проходит четыре минуты. Пять минут. В регистратуре неприятная духота. Эстер чувствует, что начинает потеть. Тошнотворный запах краски. Семь минут. Восемь. Впору убежать, но капрал забрала удостоверение. Боже, как можно было допустить такую глупость? Что если дежурная звонит сейчас в шестой барак, наводя о ней справки? В любой момент сюда, в регистратуру, ворвется Майлз: «Какого черта тебе здесь надо? » Девять минут. Десять. Надо сосредоточиться на чем-нибудь другом. Кашель и насморк разносят заразу…

Эстер доводит себя до такого состояния, что не слышит, как сзади подходит дежурная.

— Извините, что так долго, но такого у нас еще не бывало…

Бедняжка явно потрясена.

— Чем? — спрашивает Джерихо.

— Папка, — произносит Эстер. — Папка, которую я спрашивала, оказалась пустой.

Позади послышался стук металла, потом заскрипела открываемая дверь. Эстер закрыла глаза и опустилась на колени, увлекая за собой Джерихо. Молитвенно сложив руки, опустила голову. Джерихо последовал ее примеру. В проходе раздались шаги, на полпути остановились — вошедший двинулся на цыпочках. Джерихо украдкой взглянул налево: старый священник нагибался забрать свое облачение.

— Извините, что прервал ваши молитвы, — шепотом произнес викарий. Слегка взмахнул рукой и кивнул в сторону Эстер. — Здравствуйте. Простите. Оставляю вас Богу.

Послышались удаляющиеся в сторону двери мелкие шажки. Хлопнула дверь. Стукнула задвижка. Держась за слышное через четыре слоя одежды сердце, Джерихо вернулся на скамью. Взглянул на Эстер.

— Оставляю вас Богу, — повторил он.

Эстер улыбнулась. Улыбка поразительно изменила ее. Сияющие глаза, смягчившиеся черты лица — до него впервые дошло, почему они с Клэр были так дружны.

Сложив ладони козырьком, Джерихо принялся разглядывать цветные витражи над алтарем.

— Итак, что из этого следует? Что Клэр, должно быть, похитила все содержимое папки? Нет… — сразу же возразил он себе. — Нет, этого не может быть, потому что у нее в комнате были оригиналы шифрограмм, а не расшифрованные тексты…

— Совершенно верно, — подтвердила Эстер. — В папке оставался листок — дежурная мне показала. Там говорилось, что находившиеся в папке номера вновь засекречены и изъяты и за справками следует обращаться в канцелярию генерального директора.

— Генерального директора? Вы уверены?

— Я умею читать, мистер Джерихо.

— Каким числом датирован листок?

— 4-м марта.

Джерихо потер лоб. Ничего более странного ему не встречалось.

— Что было после посещения регистратуры?

— Я вернулась к себе в барак и написала вам записку. В обеденный перерыв занесла ее к вам. Потом при первой возможности надо было снова проникнуть в каталог. Мы ежедневно составляем опись всех радиоперехватов. На каждый день отдельная папка. — Порывшись в сумке, Эстер достала карточку с датами и номерами. — Я не знала, откуда начать, поэтому просто решила просмотреть с начала года. До б февраля ничего не зарегистрировано. А всего их было одиннадцать, причем четыре поступили в последний день.

— Это когда?

— 4 марта. В тот самый день, когда досье изъяли из регистратуры. Что вы об этом думаете?

— Ничего. И что угодно. Все еще пытаюсь сообразить, что такое могла сообщить тыловая связь немцев, потребовавшее изъятия целого досье.

— Любопытства ради, кто такой генеральный директор?

— Глава Секретной разведывательной службы. Известен как С. Настоящую фамилию не знаю. — Джерихо вспомнил человека, вручавшего ему чек накануне Рождества. Багровое лицо. Ворсистый твидовый костюм. Человек тот больше походил на фермера, чем на главу шпионского ведомства. — Ваши заметки, — протянул руку Джерихо. — Можно?

Эстер неохотно отдала ему список радиоперехватов. Он поднес карточку к слабому свету. Записи действительно чередовались самым причудливым образом. Первый радиоперехват сразу после полудня 6 февраля, потом два дня молчания. Далее одна депеша в 14. 27 9-го. Затем «окно» продолжительностью в десять дней. Снова передача в 18. 07 20-го и опять длинный интервал, за которым последовал настоящий шквал активности: две депеши 2 марта (16. 39 и 19. 01), две 3-го (11. 18 и 17. 27) и, наконец, одна за другой четыре депеши ночью 4-го. Эти четыре и были теми шифрограммами, которые он забрал из комнаты Клэр. Передачи эти начались за два дня до его последнего разговора с Клэр у затопленного глиняного карьера. А закончились спустя месяц, когда он все еще был в Кембридже, и меньше чем за неделю до того как перестала поступать информация по Акуле.

Ни малейшей закономерности.

— В каком ключе Энигмы передавались сообщения? — спросил Джерихо. — Полагаю, они были зашифрованы Энигмой?

— В каталоге записано «Гриф».

— Гриф?

— Обычный ключ Энигмы для частей вермахта на восточном фронте.

— Регулярно расшифровывался?

— Насколько мне известно, каждый день.

— А депеши, как они передавались? Через обычную армейскую радиосеть?

— Не знаю, но почти уверена, что нет.

— Почему?

— Прежде всего, сообщений слишком мало. Передавались очень неравномерно. На незнакомой мне волне. У меня ощущение, что здесь было скорее что-то особое — отдельная линия связи. Лишь две станции — источник и одинокая звезда. Но можно с уверенностью утверждать, только имея перед собой журнальные записи.

— А где они?

— Должны были находиться в регистратуре. Но когда проверили, то обнаружили, что и они изъяты.

— Ну и ну, — удивленно пробормотал Джерихо, — действительно поработали основательно.

— Сделали все что могли, да вот не выдрали листы из каталога в нашей диспетчерской. И вы все еще ее подозреваете? Будьте добры, верните карточку.

Эстер забрала перечень радиоперехватов и нагнулась, пряча карточку в сумку.

Джерихо, откинувшись на спинку скамьи, разглядывал сводчатый потолок. Что-то чрезвычайное? — размышлял он. Наверняка нечто важное, более чем важное, если сам генеральный директор упрятал это чертово досье, да и все журнальные записи впридачу. К чему все это? Если бы не проклятая усталость, закрыться бы на пару дней у себя, никого не пускать, положить перед собой стопку чистой бумаги и несколько свежеочиненных карандашей…

Он медленно опустил глаза и обвел взглядом остальные детали храма: ниши с фигурами святых, мраморных ангелов, каменные надгробья респектабельных усопших местного прихода, свисающий с колокольни, словно паук, веревочный узел, темные хоры с органом. Закрыл глаза.

Клэр, Клэр, что кроется за твоими действиями? Увидела что-то такое, чего тебе не полагалось видеть на твоей «ужасно скучной» работе? Утащила домой несколько листков из секретных отходов? Если было именно так, то зачем? Известно ли, что это дело твоих рук? Не потому ли Уигрэм разыскивает тебя? Слишком много знаешь?

Джерихо представилось, как она в темноте стоит на коленях у спинки кровати, его собственный сонный голос: «Что ты там делаешь? » и ее бесхитростный ответ: «Роюсь в твоих вещах… »

Ты что-то искала, не правда ли? И когда у меня этого не оказалось, ты переметнулась к кому-то другому. («Я постоянно с кем-нибудь встречаюсь», — сказала ты. Помнишь, это по существу были твои последние слова, адресованные мне?) Так что это за штука, которая тебе так нужна?

До чего же много вопросов. Джерихо почувствовал, что мерзнет. Запахнул пальто, уткнулся подбородком в шарф, поглубже сунул руки в карманы. Попытался зрительно представить те четыре шифрограммы — LCNNR KDEMC LWAZA, — но буквы терялись. Такое бывало с ним и раньше. Абсолютно невозможно мысленно сфотографировать целые страницы тарабарщины: чтобы запечатлеть их в памяти, нужен смысл, какая-нибудь структура. Источник и одинокая звезда…

Толстые стены хранили тишину, старую, как сама церковь, гнетущую, нарушаемую лишь шорохом птицы, свившей гнездо на стропилах. Несколько долгих минут ни Джерихо, ни Эстер не произнесли ни слова.

Сидевшему на жесткой скамье Джерихо казалось, что кости его превратились в ледышки, и это оцепенение, вкупе с гробовой тишиной, разбросанными повсюду мрачными надгробьями и тошнотворным запахом ладана, порождало отвратительное настроение. Второй раз за эти два дня к нему возвращались воспоминания о похоронах отца: исхудавшее лицо в гробу, просьба матери оставить на нем прощальный поцелуй, прикосновение губами к кисло вонявшей химикалиями, как в школьном кабинете химии, холодной коже, а позднее еще более ужасное зловоние в крематории.

— Мне нужно на воздух, — сказал он.

Эстер собрала сумку и пошла следом по проходу. Выйдя наружу, оба сделали вид, что разглядывают надгробья. К северу от кладбища не видимый за деревьями Блетчли-Парк. В сторону города с шумом промчался мотоцикл. Джерихо подождал, пока треск мотоцикла затих вдали, и как бы про себя произнес:

— Не перестаю спрашивать себя, зачем ей было похищать шифрограммы. Учитывая, что она имела возможность взять много чего еще. На месте шпиона… — Эстер протестующе открыла рот, но он поднял руку. — Я же не говорю, что это она, но окажись там шпион, он наверняка захотел бы выкрасть доказательства, что Энигма расшифровывается. — Присев на корточки, Джерихо провел пальцами по почти исчезнувшей надписи. — Если бы знать побольше… Скажем, кому они адресовались?

— Это мы уже обсудили. Все следы изъяты.

— Но должен же кто-нибудь что-то знать, — размышлял он. — Начать с того, что кто-то эти передачи расшифровывал. А кто-то еще их переводил.

— А почему бы вам не расспросить своих друзей шифроаналитиков? Вы все там добрые приятели, не так ли?

— Нет, не особенно. Во всяком случае, к сожалению, нам рекомендуют держаться подальше друг от друга. В третьем бараке есть человек, который мог видеть… — но вспомнив испуганное лицо Вейцмана («Пожалуйста, не проси меня. Я не хочу»), покачал головой. — Нет. Он бы не помог.

— Тогда очень жаль, — отрезала она, — что вы сожгли единственный ключ к разгадке.

— Держать их при себе было слишком рискованно, — ответил Джерихо, продолжая водить рукой по камню. — Насколько я понимаю, вы вполне могли сообщить Уигрэму, что я интересовался позывными, — беспокойно глядя на нее, пояснил он. — Вы же этого не сделали, правда?

— Я не настолько глупа, мистер Джерихо. Разговаривала бы я теперь с вами? — При этих словах Эстер, подчеркнуто внимательно разглядывая эпитафии, демонстративно зашагала между рядами могил.

И почти сразу пожалела о своей несдержанности. («Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города». Притчи, 16, 32) Но, как Джерихо позже заметил, когда, на его взгляд, они помирились достаточно, чтобы осмелиться высказать свое мнение, если бы она тогда не вышла из себя, то ни за что не подумала бы поискать решения.

— Чтобы отточить ум, — сказал он, — иногда нужно немножко позлиться.

Говоря по правде, она ревновала. Думала, что знает Клэр не хуже других, но становилось все более очевидным, что она почти не знала ее, во всяком случае вряд ли знала лучше, чем Джерихо.

Эстер продрогла. Мартовское солнце совсем не грело. Нагревало каменную Церковь святой Марии не больше, чем отражение от зеркала.

Джерихо выпрямился и принялся расхаживать между могилами. Интересно, стала бы она такой, как он, если бы ей позволили поступить в университет? Но отец был против, и вместо нее в университет пошел ее брат Джордж, будто так установлено Богом: мужчинам место в университете, мужчины разгадывают шифры, а женщины сидят дома или подшивают бумаги.

«Эстер, Эстер, дорогуша, как раз вовремя. Будь добра, свяжись с Чиксэндз, узнай, чем они могут помочь. И поскольку будешь на связи, в машинном зале считают, что в последней серии из Кестрела получили искаженный текст, — пусть радистка проверит свои записи и передаст еще раз. Затем надо записать всю одиннадцатичасовую партию из Бьюмэнора… »

В полном расстройстве она бездумно разглядывала надгробья, пока понемногу не пришла в себя. Пусть радистка проверит свои записи… — Мистер Джерихо!

Он обернулся. Эстер, натыкаясь на могилы, спешила к нему.

Было почти десять. Майлз Мермаген, собираясь домой, причесывался в своем кабинете, когда в дверях появилась Эстер.

— Нет, — не поворачиваясь, отрезал он.

— Послушай, Майлз, я подумала и решила, что ты прав, а я просто дура.

Майлз подозрительно разглядывал ее в зеркало.

— Мое заявление о переводе… Верни его.

— Прекрасно. Я его никому и не передавал.

Он снова занялся собой. Расческа, словно грабли, продиралась сквозь густые черные волосы. Эстер натянуто улыбнулась.

— Я думала над твоими словами, что надо почувствовать свое место в цепочке… — Майлз закончил прихорашиваться и, повернувшись к зеркалу боком, пытался разглядеть себя в профиль. — Помнишь, мы говорили о поездке на станцию перехвата?

— Никаких проблем.

— Вот я и подумала, что мне не выходить на смену до завтрашнего вечера… подумала, что могла бы поехать сегодня.

— Сегодня? — Он посмотрел на часы. — Вообще-то, я довольно занят.

— Я могу поехать одна, Майлз. А доложить о поездке… — Спрятав руки за спину, Эстер впилась ногтями в ладонь, — … как-нибудь вечерком.

Мермаген снова подозрительно прищурился, и она подумала, что даже ему все ясно, но он лишь пожал плечами.

— Почему бы и не съездить? Только предварительно позвони им. — И величественно махнул рукой. — Сошлешься на меня.

— Спасибо, Майлз.

— Ни дать ни взять жена Лота, — подмигнул Майлз. — Днем соляной столп, ночью жаркое пламя?..

Выходя, шлепнул ее по заду.

А ярдах в тридцати от них, в восьмом бараке, Джерихо стучал в дверь с табличкой: «Офицер связи ВМС США». Зычный голос ответил: «Входите».

Письменного стола у Крамера не было — в маленькой комнатенке только карточный столик с телефоном. Проволочные корзинки с бумагами составлены одна на другую на полу. Не было даже окна. На одной из деревянных перегородок, отделявших его от остальных обитателей барака, Крамер повесил сделанный во время встречи в Касабланке свежий снимок из журнала «Лайф»: на нем бок о бок сидят Рузвельт и Черчилль. Крамер заметил, что Джерихо смотрит на снимок.

— Когда ваши ребята вконец выводят меня из себя, я смотрю на картинку и думаю: «Черт побери, если уж они сумели поладить, то и я смогу», — ухмыльнулся он. — Хочу кое-что тебе показать. — Крамер открыл кейс и достал пачку бумаг с грифом «Совершенно секретно». — Утром Скиннер наконец получил приказ передать мне эти бумаги. Я должен вечером отправить их в Вашингтон.

Джерихо перелистал документы. Множество более или менее знакомых расчетов и какие-то сложные технические чертежи, похоже, электронных схем.

— Проекты. Проекты прототипа четырехроторных бомбочек, — пояснил Крамер.

— Ламповых? — удивился Джерихо.

— Само собой. Газонаполненные триоды. Тиратроны.

— Боже милостивый.

— Назвали ее Коброй. Первые три ротора настраиваются обычным способом — электромеханически. А четвертый решается исключительно электронным путем, посредством реле и ламп, соединяемых с бомбочкой при помощи вот этого толстого кабеля, похожего… — Крамер изобразил руками подобие спирали, — словом, похожего на кобру. Последовательное соединение ламп… да это же революция. Ничего подобного до сих пор не было. Ваши говорят, что это ускорит вычисления в сотни, возможно, в тысячи раз.

— Машина Тьюринга, — произнес скорее про себя Джерихо.

— Какая машина?

— Электронно-вычислительная.

— Ладно, называй, как нравится. Главное, теоретически она работает. Это хорошая новость. Говорят, что это, возможно, только начало. Похоже, проектируется что-то вроде супербомбочки, полностью электронной. Назвали ее Колоссом.

Джерихо вдруг вспомнился Алан Тьюринг, сидевший, закинув ногу на ногу, у себя в кабинете в Кембридже. За окном зажигались фонари, а он рассказывал о своей мечте — универсальной вычислительной машине. Как давно это было? Меньше пяти лет назад?

— И когда все это произойдет?

— А вот это плохая новость. Даже Кобра будет задействована не раньше июня.

— Но это ужасно.

— Старая, черт побери, песня. Нет комплектующих, нет производственных помещений, не хватает специалистов. Угадай, сколько людей занято этим делом в данный момент?

— Думаю, мало.

Крамер поднес к лицу Джерихо растопыренные пальцы.

— Пятеро. Понимаешь, пятеро! — Он сунул бумаги в кейс и щелкнул замком. — Надо что-то делать, — бормотал он, качая головой. — Как-то двигать это дело.

— Едешь в Лондон?

— Немедленно. Сначала в посольство. Потом на Гровенор-сквер к адмиралу.

— Наверное, на своей машине, — разочарованно предположил Джерихо.

— Ты что, шутишь? С такими бумагами? — похлопал Крамер по кейсу. — Скиннер настаивает, чтобы я ехал с сопровождающими. А что?

— Я только хотел узнать… понимаю, с моей стороны это ужасное нахальство, но ты как-то говорил, что когда надо… я хотел узнать, нельзя ли попросить на время твою машину?

— Конечно, — ответил Крамер, надевая пальто. — Меня, наверное, не будет пару дней. Покажу, где ее поставил. — Он снял с двери и надел фуражку, и они вышли в коридор.

У входа в барак столкнулись с Уигрэмом. Джерихо удивил его помятый вид. Видно, всю ночь был на ногах. В солнечном свете поблескивала рыжеватая щетина.

— А-а, доблестный лейтенант и выдающийся шифроаналитик. Слыхал, что вы друзья. — Отвесив шутливый поклон, обратился к Джерихо: — Старина, мне надо будет еще раз переговорить с вами.

— От этого малого у меня мурашки по коже, — заметил Крамер, когда они вышли на дорожку, ведущую к особняку. — Утром торчал в моем кабинете, расспрашивал об одной знакомой.

— Ты знаком с Клэр Ромилли?

— А вот и она, — Джерихо было подумал, что Крамер имел в виду Клэр, но он показывал на машину. — Еще не остыла. Полный бак, в багажнике еще канистра. — Порывшись в карманах, кинул ключи Джерихо. — Конечно, я знаю Клэр. Кто ее не знает? Классная девочка. — Потрепав Джерихо по плечу, добавил: — Приятной поездки.

Джерихо удалось выбраться лишь через полчаса.

Он поднялся по бетонным ступеням в операционный зал, где в конце длинного стола, в окружении телефонов, разглядывая карту Атлантики, сидел Кейв. Он сообщил, что после полуночи удалось получить одиннадцать депеш, зашифрованных Акулой, но ни одна не исходила из района ожидаемого столкновения. Это было плохой новостью. Конвой НХ-229 находился в ста пятидесяти милях от предполагаемой линии построения подводных лодок, двигаясь на всех парах строго на ост, навстречу им, со скоростью десять с половиной узлов. SC-122 чуть впереди продвигался на норд-ост. НХ-229А был далеко позади, направляясь к норду вдоль побережья Ньюфаундленда.

— Почти рассвело, — сказал Кейв, — но погода, к несчастью, ухудшается.

Выйдя из зала, Джерихо отправился искать Логи («Хорошо, старина, отдохни, занавес поднимется в восемь ноль-ноль»), потом Этвуда, который в конце концов согласился одолжить ему довоенный атлас английских автомобильных дорог. («Сверни эту карту, — с легкой грустью произнес он, — в ближайшие десять лет она не понадобится».)

Теперь все готово.

Забравшись в машину Крамера, Джерихо пробежал руками по незнакомым ручкам управления и подумал, что он по существу никогда по-настоящему не учился водить машину. Разумеется, он имел представление об устройстве и знал основные правила вождения, однако со времени последней практики прошло лет шесть-семь. Тогда это был огромный, вроде танка, «хамбер» отчима — очень непохожий на этот маленький «остин». Но все же в том, что он делал, не заключалось ничего противозаконного: в стране, где ныне чуть ли не требовали пропуск в уборную, водительские права почему-то были не нужны.

Разобраться, где педаль сцепления, а где акселератор, где ручной тормоз, а где рукоятка коробки передач, было делом нескольких минут. Открыл дроссельную заслонку, включил зажигание. Машина затряслась и заглохла. Джерихо перевел ручку переключения скоростей в нейтральное положение и попробовал снова. На этот раз каким-то чудом, когда он снял левую ногу со сцепления, машина поползла вперед.

У ворот ему приказали остановиться. И на этот раз ему удалось затормозить. Один из часовых открыл дверцу, и Джерихо пришлось выбираться из машины. Другой залез в машину и обшарил ее.

Через полминуты шлагбаум поднялся, и «остин» выехал наружу.

Со скоростью велосипедиста Джерихо ехал по узким улицам в сторону Шенли-Брук-Енда. Именно эта черепашья скорость его выручила. Они договорились с Эстер Уоллес, что в случае, если он достанет машину Крамера, он заедет за ней домой. Джерихо оставалось четверть мили до поворота, когда впереди, справа от дороги, в поле мелькнуло что-то темное. Он немедленно свернул на обочину и затормозил. Не глуша мотор, осторожно открыл дверцу и встал на подножку, чтобы разглядеть получше.

Опять полицейские. Один идет крадучись краем поля. Другой, спрятавшись в живой изгороди, видимо, следит за проходящей у дома дорожкой.

Джерихо вернулся на место и, постукивая пальцами по баранке, задумался. Трудно сказать, заметили его или нет, но чем быстрее он скроется с их глаз, тем лучше. Ручка поддавалась туго, перевести ее на задний ход удалось только двумя руками. Мотор лязгнул и взревел. Сначала Джерихо чуть не попал в кювет, потом развернулся слишком резко, и машина, пьяно виляя по дороге, выехала на встречную полосу, ткнулась в насыпь и замерла. Парковка далеко не идеальная, но ему по крайней мере удалось укрыться от глаз полицейских.

Они наверняка услышали. В любой момент кто-то из них неторопливо подойдет сюда, чтобы узнать, в чем дело. Джерихо пробовал придумать какое-нибудь объяснение своим сумасшедшим маневрам, но минута шла за минутой и никто не появлялся. Он выключил зажигание. Теперь тишину нарушал только птичий щебет.

Неудивительно, что Уигрэм выглядел таким усталым, подумал Джерихо. Похоже, он взял под свою команду половину полицейских сил графства, а может быть — как знать? — и всей страны.

Противостоящие силы вдруг показались ему такими могущественными, что он всерьез подумал бросить всю эту глупую затею. («Мистер Джерихо, надоехать на станцию радиоперехвата в Вьюмэнор и достать записи радиста. Их сохраняют по крайней мере месяц. Держу пари, что там вообще никто и не думает их уничтожать. Только мы, бедняги, что-то еще делаем с ними».) Он и в самом деле в этот момент развернул бы машину и вернулся в Блетчли, если бы не услыхал стук в левую дверцу. От неожиданности он подскочил на сиденье.

Это была Эстер Уоллес, хотя сразу он ее не узнал. Вместо жакета с юбкой на ней были толстый свитер и плотная твидовая куртка. Коричневые вельветовые брюки заправлены в серые шерстяные носки, прочные башмаки до такой степени облеплены грязью, что походили на копыта ломовой лошади. Она поставила в багажник набитый до отказа саквояж и тяжело опустилась на сиденье рядом с Джерихо.

— Слава богу. Я уж думала, что мы разминулись. Джерихо наклонился и бесшумно закрыл дверцу.

— Сколько их там?

— Шестеро. Двое в поле напротив. Двое обходят дома в деревне. Двое у нас: один в спальне Клэр собирает отпечатки пальцев, и женщина внизу. Я сказала ей, что ухожу. Она пыталась меня задержать, но я заявила, что на этой неделе у меня единственный выходной и я могу распоряжаться им, как хочу. Вышла через заднюю дверь и обходным путем выбралась на дорогу.

— Кто-нибудь вас видел?

— Не думаю. — Эстер подула на озябшие руки. — Поехали, мистер Джерихо. Вы как хотите, а я не собираюсь возвращаться в Блетчли. Слышала их разговор. На выезде из города останавливают все машины.

Эстер уселась поглубже, чтобы не было видно снаружи. Джерихо завел мотор, и «остин» покатился вперед. Если нельзя ехать в Блетчли, то ничего другого не остается.

Они миновали изгиб дороги. Впереди чисто. На повороте к домику никого не было, но когда они поровнялись с ним, из живой изгороди напротив неожиданно вышел полицейский и поднял руку. Джерихо, помешкав, нажал на акселератор. Полицейский отскочил в сторону, и перед глазами Джерихо мелькнуло побагровевшее от злобы лицо. Дорога спустилась, потом пошла кверху. Въехали в деревню. На пороге крытого соломой дома снова полицейский — беседует с хозяйкой. Заслышав звук машины, обернулся. Джерихо опять жмет на акселератор, и деревня остается позади. Дорога снова извилисто спускается в усыпанную листвой ложбину. Потом подъем к Шенли-Черч-Енд, мимо постоялого двора «Уайт Харт», где раньше жил Джерихо, мимо церкви, и сразу за ней остановка на пересечении с автострадой А5.

Джерихо проверил в зеркальце, нет ли кого позади. Кажется, порядок. Сказал Эстер, что она может подняться. Все происходило словно во сне. Он не вполне соображал, что делает. Пропустил пару грузовиков, включил сигнал поворота и свернул влево, на старую римскую дорогу. Насколько хватало глаз, она стрелой тянулась на северо-запад. Джерихо переключил передачу, и «остин» прибавил скорости. Позади чисто.

Перед ними открывалась военная Англия — все та же, но в чем-то неуловимо другая: чуть грязнее, чуть неряшливее, подобно ранее процветавшему, но быстро приходящему в упадок имению или пожилой леди благородных кровей, ныне переживающей тяжелые времена. Им не встречались разрушения от бомбежек, пока они не въехали в пригороды Регби. Здесь то, что издали представлялось развалинами монастыря, на самом деле оказалось лишенным кровли остовом фабрики. Но разрушительное действие войны ощущалось повсюду. Не ремонтировавшиеся три года заборы по краям дороги покосились или рухнули. Ворота и металлические ограды прелестных деревенских парков исчезли — их переплавили на оружие и боеприпасы. Дома обветшали. С 1940 года ничего не красили. Окна с выбитыми стеклами были заколочены досками, железо или ржавело, или было замазано дегтем. Поблекшая краска на вывесках постоялых дворов пузырилась. Страна пришла в упадок.

Мы тоже, подумал Джерихо, обгоняя еще одну бредущую у края дороги сутулую фигуру. Разве с каждым годом мы не выглядим чуть хуже? В 1940 году по крайней мере был запас энергии, питаемый угрозой вторжения. А в 1941-м появилась надежда, порожденная вступлением в войну России, а потом Америки. Но 1942-й мучительно медленно перешел в 1943-й, подводные лодки несли гибель конвоям, стало хуже со снабжением. Несмотря на победы в Африке и на восточном фронте, войне с ее постоянными, совсем не героическими атрибутами — нормированием продуктов и изнурительным трудом, — казалось, не будет конца. Деревни обезлюдели — мужчин нет, женщины мобилизованы на заводы и фабрики, — а в городишках Стоуни-Стратфорд и Таучестер немногочисленное население в большинстве простаивало в очередях у лавок с пустыми витринами.

Эстер Уоллес увлеченно следила за движением по атласу Этвуда. Это хорошо, думал Джерихо. Все дорожные указатели и названия населенных пунктов сняты, и если бы они только раз сбились с пути, то не имели бы никакого представления, где находятся. Он не решался прибавить скорости. Машина была ему незнакома, и (как он все больше обнаруживал) вела себя весьма странно. Время от времени работающий на плохом военном бензине мотор оглушительно стрелял. «Остин» вело к середине дороги, да и тормоза были не слишком надежными. К тому же личный автомобиль являлся большой редкостью, и Джерихо боялся, как бы какой-нибудь придирчивый полицейский не остановил за превышение скорости и не потребовал документы.

Так они ехали больше часа, затем, не доезжая, как определила Эстер, рыночного городка Хинкли, свернули направо, на дорогу поуже.

Из Блетчли выезжали в ясную погоду, но чем дальше к северу, тем становилось пасмурнее. На солнце накатывались серые дождевые и снеговые тучи. На прорезавшем лишенную растительности унылую равнину гудронированном шоссе не было ни единой машины, и Джерихо уже второй раз испытывал странное ощущение, будто история движется вспять, — за последнюю четверть века дороги никогда не были такими пустынными.

Через пятнадцать миль Эстер подсказала повернуть еще раз направо, и они вдруг оказались в поросшей лесом холмистой местности, среди голых скал, местами покрытых снегом.

— Что это за место?

— Чарнвудский лес. Мы почти приехали. Через минутку остановитесь. Вот здесь, — указала она на заброшенную площадку для пикников. — Годится. Я ненадолго.

Захватив сумку, Эстер направилась к деревьям. Джерихо смотрел вслед. В куртке и брюках она походила на деревенского парнишку. Как это сказала о ней Клэр? «Чуточку без ума от меня». Больше чем чуточку, много больше, иначе бы так не ревновала. Его поражало, что внешне она была почти полной противоположностью Клэр. Клэр была высокой пышной блондинкой, а Эстер — небольшого роста, худощавая и темноволосая. Вообще-то она больше походила на него самого. Ствол дерева, за которым Эстер переодевалась, был не очень толстым, за ним мелькнуло худое бледное плечико. Джерихо отвел глаза. Когда посмотрел снова, она выходила из леса в платье защитного цвета. Только села в машину, как в ветровое стекло ударила первая капля дождя. Она отыскала точку на карте.

— Поехали, мистер Джерихо.

Джерихо задержал руку на ключе зажигания и, поколебавшись, предложил:

— Мисс Уоллес, не отважиться ли нам в данной обстановке перейти на «ты»?

— Эстер, — чуть улыбнулась она.

— Том.

И они обменялись рукопожатиями.

Миль пять ехали лесом, потом деревья поредели, и путники оказались на открытой возвышенности. Дождь и тающий снег превратили узкий проселок в грязную колею. Минут пять пришлось еле ползти на второй скорости за тащившим двуколку пони. Наконец возница, как бы извиняясь, поднял кнут и повернул направо, к маленькой деревушке, где из полдюжины труб вился дымок. Вскоре Эстер воскликнула:

— Здесь!

Если бы они ехали быстрее, то легко могли бы проскочить красно-белый шлагбаум и будку, на которой висела загадочная вывеска: «Woyg,Beaumanor».

War Office «Y» Group, Beaumanor, где «Y» было кодовым обозначением службы радиоперехвата.

— Сюда.

Джерихо восхищало ее самообладание. Он еще, вспотев от волнения, шарил по карманам в поисках удостоверения, а она, перегнувшись через него, коротко бросив, что их ждут, уже протягивала часовому свое. Солдат, проверив по списку, обошел машину, записал номер, вернулся к окошку, бросил беглый взгляд на карточку Джерихо и кивком разрешил проезжать.

Построенная в прошлом веке усадьба Бьюмэнор представляла собой одно из тех забытых в глуши громадных имений, которые, к радости почти обанкротившихся владельцев, были реквизированы военными властями и которые, как догадывался Джерихо, уже никогда не вернутся в частные руки. По одну сторону протянулась аллея намокших вязов, по другую располагался конный двор, куда им и показали следовать. Они въехали под изящную арку. Стайка весело щебечущих девушек в форме технических войск и в накинутых на голову шинелях пробежала перед машиной и скрылась в одном из помещений. Во дворе стояли два грузовичка «моррис» и шеренга мотоциклов со значками Ассоциации бойскаутов. Пока Джерихо ставил машину, к ним поспешил мужчина в военной форме с огромным видавшим виды зонтом.

— Хэвисайд, — представился он. — Майор Хэвисайд. Вы, должно быть, мисс Уоллес, а вы, наверное…

— Том Джерихо.

— Мистер Джерихо. Отлично. — Майор энергично затряс руки приезжих. — Должен сказать, для нас большая радость. Приезд начальства к деревенским родственникам. Шеф приносит тысячу извинений и просит передать, что, если вы не против, он возлагает честь сопровождать вас на меня. Постарается подойти попозже. Боюсь, что к ланчу вы опоздали, но не хотите ли чаю? Чашку чая? Отвратительная погода…

Джерихо готовился ко всякого рода коварным вопросам и всю дорогу придумывал осторожные ответы, но майор просто пригласил их жестом под худой зонт и повел в помещение. Это был молодой человек высокого роста, лысеющий, в таких грязных очках, что Джерихо удивился, как только он что-нибудь видит через них. Покатые, как у бутылки, плечи и воротник френча Хэвисайда были усыпаны перхотью. Он провел их в промозглую гостиную и заказал чай.

К этому времени он завершил заученный рассказ об истории имения («говорят, его проектировал тот же малый, что построил Колонну Нельсона») и принялся подробно излагать историю службы радиоперехвата («сперва работали в Чэтэме, пока не начались бомбежки… »). Эстер вежливо кивала. Женщина в форме рядовой подала густой, как гуталин, коричневый чай. Джерихо, отхлебнув, нетерпеливо оглядел голые стены. Дырки в штукатурке на месте крюков, на которых висели портреты, темные пятна там, где были рамы. Родовое гнездо без предков, дом без души. Выходящие в сад окна заклеены крестами бумажных полосок.

Джерихо демонстративно достал часы и открыл крышку. Почти три. Скоро надо возвращаться.

Эстер заметила его беспокойство.

— Может быть, — вклинилась она в скучный монолог майора, — покажете нам станцию?

Хэвисайд, вздрогнув, со стуком поставил чашку на блюдце.

— А, черт, извините. Хорошо. Если готовы, начнем.

Поднялся порывистый северный ветер, швыряя в лицо пригоршни мокрого снега. Когда обошли большой дом и, шлепая по грязи, двинулись через вытоптанный розарий, ветер настолько усилился, что пришлось, как в боксе, закрываться руками от его ударов. Из-за массивной каменной стены донеслось странное, похожее на плач, завывание, какого Джерихо раньше не приходилось слышать.

— Что это за чертовщина?

— Антенный двор, — пояснил Хэвисайд.

Джерихо только раз бывал на станции радиоперехвата, и довольно давно, когда эта служба была еще в зародыше: приютившаяся на вершине скал у Скарборо лачуга, набитая дрожавшими девчушками из женского вспомогательного корпуса. Здесь же все было иначе. Они прошли в калитку, и на территории в несколько акров глазам предстали расположенные в причудливом порядке, будто каменные круги друидов, десятки радиомачт. Металлические пилоны были связаны между собой тысячами ярдов проводов. Туго натянутые стальные тросы гудели и стонали на ветру.

— Конфигурации ромбические и Бевериджа, — стараясь перекричать шум, пояснял майор. — Диполи и квадрахедроны… Смотрите! — Он хотел указать зонтом, но тот порывом ветра вывернуло наизнанку. Безнадежно улыбнувшись, Хэвисайд махнул рукой в сторону мачт. — Мы на триста футов выше, отсюда этот проклятый ветер. Можете видеть, наша ферма получает два урожая. Один с юга. Охватываем Францию, Средиземноморье, Ливию. Другой комплект нацелен на восток — Германия и русский фронт. Сигналы по коаксиальному кабелю поступают в радиорубки. — Раскинув руки, прокричал: — Красота, верно? Можем ловить все на добрую тысячу миль. — Со смехом взмахнул руками, словно дирижируя хором. — Ну, милые, запевайте!

Ветер швырял в лицо мокрый снег. Джерихо закрыл уши ладонями. Ощущение такое, будто люди, не имея на то права, вторгаются в царство природы, подслушивают необузданные стихийные силы, заставляют служить себе чудовищные молнии. Новый порыв ветра отбросил их назад, и Эстер, чтобы удержаться на ногах, схватила его за руку.

— Пойдем отсюда, — крикнул Хэвисайд, жестом приглашая их следовать за ним. По другую сторону стены было тише — она укрывала от ветра. Асфальтированная дорожка вела мимо как бы деревушки, приютившейся на землях поместья: тут располагались хижины, сараи, теплица, даже павильон для игры в крикет с часовой башенкой. — Ложные сооружения, — весело пояснил Хэвисайд, — чтобы дурачить немецкую воздушную разведку. Именно здесь и находится служба радиоперехвата. Вас интересует что-нибудь конкретно?

— Как насчет восточного фронта? — спросила Эстер.

— Восточный фронт? Прекрасно.

Прыгая через лужи, он помчался впереди, все еще пытаясь на ходу выправить зонт. Дождь усилился. Они пустились бегом к хижине. Заскочили, громко хлопнув дверью.

— Как видите, мы полагаемся на женский персонал, — сказал Хэвисайд, снимая очки и протирая их полой френча. — Среди девушек как военнослужащие, так и вольнонаемные. — Надев очки, щурясь оглядел помещение. — Добрый день, — поприветствовал он дородную женщину с сержантскими лычками на погонах. Затем пояснил: — Она здесь старшая, — и шепотом добавил: — Строга.

Джерихо насчитал двадцать четыре радиоприемника, расположенных попарно по обе стороны помещения. Над каждым склонялась женщина в наушниках. В комнате было тихо, если не считать жужжания аппаратов и шелеста бумажных бланков.

— Здесь у нас три типа приемников, — понизив голос, продолжал Хэвисайд. — HRO, скайрайдеры Халликрафтер-28 и американские AR-88. За каждой из девушек закреплены определенные частоты; если нагрузка большая, дублируем.

— Сколько здесь занято людей?

— Тысячи две.

— И вы перехватываете все подряд?

— Абсолютно все. Если только вы не скажете, что не нужно.

— Чего мы никогда не делаем.

— Верно, верно. — На лысине Хэвисайда блестела вода. Он наклонился и энергично, по-собачьи, затряс головой. — Разумеется, за исключением того случая на прошлой неделе.

Впоследствии Джерихо чаще всего вспоминал, как хладнокровно держалась Эстер. При этих словах она и глазом не моргнула. Даже сменила тему разговора и спросила Хэвисайда о скорости, с какой работают девушки («мы требуем девяносто знаков Морзе в минуту, это минимум»). Потом все трое неторопливо двинулись по проходу.

— Вот эти приемники настроены на восточный фронт, — сказал майор, когда они прошли примерно полпути. Остановился и указал на хорошо выполненные рисунки грифов на стенках некоторых приемников. — Разумеется, Гриф — не единственный позывной немецкой армии в России. Есть еще Коршун, Пустельга, а на Украине Корюшка…

Надо что-нибудь сказать, решил Джерихо.

— Большая ли теперь нагрузка?

— Очень, особенно после Сталинграда. Отступления и контрнаступления по всему фронту. Надо отдать должное этим красным: постоянно тревожат, меняют тактику — не желают воевать вполсилы.

— Вам ведь станцию с позывным Гриф приказали не перехватывать? — как бы между прочим заметила Эстер.

— Совершенно верно.

— Где-то около 4 марта?

— В тот самый день. Около полуночи. Я запомнил, потому что мы только успели отправить четыре длинных депеши, как этот ваш малый, Мермаген, вышел на связь и, ужасно психуя, заявил: «Больше этих не шлите. Ни сегодня, ни завтра. Не шлите вообще».

— Были какие-то соображения?

— Никаких. Просто приказал прекратить. Я думал, с ним случится сердечный припадок. Никогда в жизни не слыхал ничего подобного.

— Возможно, — предположил Джерихо, — зная вашу загрузку, там решили отменить пересылку малозначительных радиообменов.

— Чушь, — оборвал его Хэвисайд, — прошу прощения, но это действительно так. Можете передать от меня своему мистеру Мермагену, что не было еще таких дел, которые оказались бы нам не по силам. Верно, Кэй? — потрепал он по плечу потрясающе красивую радистку. Та, сняв наушники, отодвинула стул. — Нет, нет, не вставай, не буду мешать. Мы просто говорим о той самой станции, — бегая глазами, сказал майор. — Ну, о той, что не положено слушать.

— Слушать? — Джерихо настороженно взглянул на Эстер. — Значит, она все еще вещает?

— Кэй?

— Так точно, — доложила она довольно приятным уэльсским говорком. — Теперь не так часто, сэр, но на прошлой неделе у него было много работы. — Поколебавшись, продолжала: — Я, сэр, не то чтобы нарочно, но у него такой красивый почерк. Настоящая старая школа. Не как у некоторых молокососов, которых привлекают к работе теперь. Не лучше итальянцев.

— Почерк радиста так же индивидуален, — важно заметил Хэвисайд, — как собственная подпись.

— И какой же у него почерк?

— Очень быстрый и четкий, — ответила Кэй. — Знаете, такой журчащий, переливающийся. Ну прямо настоящий пианист.

— По-моему, мистер Джерихо, она в него чуть ли не влюблена, а? — рассмеялся Хэвисайд и снова потрепал девушку по плечу. — Порядок, Кэй. Молодчина. Продолжай.

Они пошли дальше.

— Одна из моих лучших радисток, — тихо сказал майор. — Знаете, порой бывает довольно противно слушать восемь часов подряд, к тому же записывать всякую тарабарщину. Особенно по ночам зимой. Здесь чертовски холодно. Приходится выдавать одеяла. А теперь взгляните туда.

Они встали на почтительном расстоянии от радистки, торопливо записывавшей передачу. Левой рукой она поправляла настройку приемника, а правой пыталась перекладывать бланки копиркой. Скорость, с которой она затем принялась записывать, была потрясающей. GLPES, читал Джерихо через плечо, KEMPG, NXWPD…

— Два бланка, — пояснил Хэвисайд. — Один с выходными данными — тексты настройки, буквенные коды и тому подобное. Потом красный бланк с собственно текстом.

— И что дальше? — шепотом спросила Эстер.

— Оба бланка в двух экземплярах. Первый поступает в телетайпную для немедленной передачи вам. Мы проходили мимо нее — похожа на павильон для игры в крикет. Копии оставляем здесь на случай обнаружения искажений или пропусков.

— Сколько времени вы их держите?

— Месяца два.

— Можно посмотреть? Хэвисайд почесал в затылке.

— Можно, если хотите. Правда, ничего интересного.

Он провел их в конец зала, открыл дверь, включил свет и отступил, показывая помещение. Крошечный чулан. Без окон. Около дюжины темно-зеленых шкафов с документами. Выключатель слева.

— В каком порядке располагаются документы?

— В хронологическом, — ответил майор, закрывая дверь.

Не заперто, отметил Джерихо, продолжая обдумывать замысел. Дверь по существу не просматривается, за исключением четырех сидящих ближе радисток. Почувствовал, как бешено заколотилось сердце.

— Майор Хэвисайд, сэр!

Они обернулись. Кэй, прижав к уху наушник, подзывала их к себе.

— Сэр, мой загадочный пианист. Только что принялся за свои гаммы, если вас интересует, сэр.

Первым взял наушники Хэвисайд. Он слушал с серьезным видом, глядя в сторону, как врач со стетоскопом, от которого ждут окончательного ответа. Покачав головой и пожав плечами, передал наушники Эстер.

— Не нам судить, старина, — сказал он Джерихо. Когда подошла очередь Джерихо, он снял шарф и аккуратно положил на пол возле кабельной коробки, соединявшей приемник с антенной и питанием. Надел наушники. Ощущение, будто ушел с головой под воду. На него обрушился поток незнакомых звуков. Завывание, похожее на то, что они слышали на антенном дворе. Орудийный грохот атмосферных помех. Две или три сливающиеся вместе еле слышные цепочки морзянки. И неожиданно, совсем не к месту, голос немецкой примадонны, исполняющей оперную арию, похоже, из второго акта «Тангейзера».

— Ничего не слышу. — Должно быть, ушла волна.

Кэй чуть повернула ручку настройки против часовой стрелки, по всей октаве перекатилось завывание, примадонна исчезла, снова раздался треск атмосферных помех и затем, будто отыскав свободное место, за тысячу миль, откуда-то с оккупированной немцами Украины в наушники ворвалось чистое и настойчивое стаккато морзянки: точка-точка-тире-точка-точка.

На полпути к телетайпной Джерихо вдруг, потрогав шею, воскликнул: — Шарф! Они остановились под дождем.

— Я пошлю за ним одну из девушек.

— Нет, нет, я сам. Ступайте, догоню.

Эстер поняла, что к чему. Зашагала вперед, спрашивая по пути:

— Сколько, вы говорите, у вас аппаратов?

Хэвисайд заметался между ними, потом пустился догонять Эстер. Джерихо готов был расцеловать ее. Ответа майора он не расслышал. Слова отнесло ветром.

Ты спокоен, внушал он себе, уверен, не делаешь ничего дурного.

Он вернулся в домик. Сержант стояла задом к нему, наклонившись к одной из радисток; она не заметила, как Джерихо, не поворачивая головы, быстро проскочил по проходу и вошел в чулан. Закрыл за собой дверь и включил свет.

Сколько у него времени? Немного.

Потянул первый ящик первого шкафа. Заперт. Проклятье. Подергал еще раз. Погоди. Нет, не заперт. В шкафу установлено одно из вызывающих раздражение устройств, которое не позволяет одновременно открыть два ящика. Заглянув вниз, Джерихо заметил, что нижний ящик чуть выдвинут. Он легонько задвинул его ногой и, облегченно вздохнув, вытащил верхний ящик.

Коричневые картонные папки. Пачки использованных копирок, скрепленных вместе металлическими зажимами. Бланки с выходными данными, красные бланки с текстами. В правом верхнем углу день, месяц и год. Бессмысленная мешанина написанных от руки знаков. Папка датирована 15 января 1943 года.

Отступив назад, быстро пересчитал шкафы. Пятнадцать, в каждом по четыре ящика. Шестьдесят ящиков. Два месяца. Примерно по ящику за день.

Правильно?

Джерихо шагнул к шестому шкафу и открыл третий ящик сверху.

6 февраля.

В самую точку.

Он цепко держал в памяти аккуратные заметки Эстер Уоллес.

6. 2. /1215, 9. 2. /1427, 20. 271807, 2. 3. /1639,1901…

Все было бы хорошо, если бы не негнущиеся от волнения пальцы, если бы сам он не дрожал и не вспотел от страха, если бы смог отдышаться.

Кто-нибудь зайдет. Услышит, как он открывает и закрывает металлические ящики, будто переключая регистры органа. Увидит, как он достает вторую, третью, четвертую шифрограмму и регистрационные бланки (Эстер сказала, что они пригодятся), засовывая их в карман пиджака, пятую, шестую — проклятье, уронил, — седьмую. На этом он чуть было не бросил — «Умей уйти вовремя, старина», — но оставались последние четыре, те, что прятала Клэр у себя в комнате.

Джерихо открыл верхний ящик тринадцатого шкафа. Вот они, ближе к концу, почти одна за другой. Слава богу.

Шаги снаружи. Схватив и регистрационные, и красные бланки, успел сунуть их в карман и задвинуть ящик, прежде чем в дверях возник стройный силуэт Кэй, той самой радистки.

— Я подумала, что это вы сюда вошли, — сказала она. — Вы здесь шарф оставили, видите? — Протягивая шарф, закрыла за собой дверь и подошла к нему. С глупой ухмылкой на лице Джерихо застыл на месте.

— Мне не хотелось бы вас беспокоить, сэр, но ведь это важно, правда? — спросила она, широко раскрыв темные глаза. Он снова невольно отметил, что она очень хороша, даже в военной форме. Гимнастерка туго затянута ремнем. Чем-то она напоминала ему Клэр.

— Простите?

— Я знаю, что мне не следует спрашивать, — у нас ведь не задают вопросов, не так ли? Только, видите ли, никто нам ничего не говорит. Для нас все это бессмысленная чепуха, целый день сплошная чепуха. Да и всю ночь. Стараешься уснуть, а в голове все еще «бип-бип», черт побери, «бип». С ума можно сойти. Знаете, я пошла добровольцем, но не думала, что окажусь в таком месте. Даже отцу с матерью нельзя сказать. — Она подошла совсем близко. — Вы ведь делаете эти бумаги понятными? Это важно? Я не скажу, — серьезно добавила она, — честно.

— Да, — подтвердил Джерихо. — Мы делаем их понятными, и это важно. Клянусь вам.

Кэй, улыбнувшись, кивнула, надела на него шарф и медленно вышла, оставив дверь открытой. Подождав секунд двадцать, он покинул чулан. Пройдя по залу, вышел под дождь. Никто его не остановил.

Хэвисайд не хотел их отпускать. Джерихо слабо пытался возражать, ссылался на пасмурную погоду, дальний путь, затемнение, но Хэвисайд пришел в ужас, настаивал, чтобы они по крайней мере взглянули на пеленгаторы и приемники скоростных передач Морзе. Он убеждал их так горячо, что, казалось, откажись они, и он расплачется. Посему они покорно поплелись следом по мокрому скользкому бетону к шеренге деревянных сооружений, замаскированных под конюшни и жилища работников.

Под фантастическое завывание антенн Хэвисайд все более увлеченно распространялся о малопонятных технических деталях, касающихся длины волн и радиочастот. Эстер, избегая встречаться взглядом с Джерихо, героически старалась демонстрировать интерес. Все это время Джерихо, охваченный паникой, в ожидании, когда издали раздадутся знаки тревоги, брел, не слыша ни слова. Никогда еще ему так не хотелось поскорее удрать подальше. Время от времени он засовывал руку во внутренний карман пальто. Один раз он даже задержал ее там, черпая уверенность от прикосновения пальцами к шершавой бумаге, пока до него не дошло, что со стороны это выглядит как поза Наполеона, и он немедленно выдернул руку из кармана.

А Хэвисайд был настолько преисполнен гордости за Бьюмэнор, что, будь его воля, он продержал бы их здесь всю неделю. Но когда спустя показавшиеся бесконечными полчаса он предложил посмотреть машинный зал и резервные генераторы, теперь уже невозмутимая до того Эстер наконец оборвала майора, довольно твердо заявив, что они весьма благодарны, но им действительно пора ехать.

— В самом деле? Проделать такой дьявольски далекий путь и побыть всего пару часов, — недоумевал Хэвисайд. — Шеф будет расстроен, что не повидался с вами.

— Увы! — развел руками Джерихо. — Как-нибудь в другой раз.

— Будь по-вашему, старина, — обиженно произнес Хэвисайд. — Не смею навязываться.

Джерихо проклинал себя за то, что огорчил человека.

Майор проводил их до машины, остановившись по пути, чтобы обратить их внимание на носовое украшение старинного корабля в виде адмирала, восседающего на декоративных конских яслях. Какой-то остряк повесил на адмиральскую шпагу армейские бриджи, и те, намокнув, тяжело свисали вниз.

— Корнуоллис, — объяснил Хэвисайд. — Нашли его здесь, в усадьбе. Наш талисман.

На прощанье он по очереди пожал им руки — сперва Эстер, потом Джерихо — и, когда сели в машину, взял под козырек. Повернулся было уходить, замер и вдруг наклонился к окну.

— Как вы сказали, чем вы занимаетесь, мистер Джерихо?

— Вообще-то я не говорил, — улыбнулся Джерихо, заводя машину. — Шифроанализом.

— В каком отделении?

— К сожалению, не могу сказать.

Он с трудом перевел рукоятку на задний ход и неуклюже, в три захода, развернулся. Отъезжая, взглянул в зеркало заднего вида: Хэвисайд стоял под дождем и, приложив руку козырьком, смотрел им вслед. Дорога свернула налево, и фигура майора скрылась из виду.

— Ставлю фунт против пенса, — пробормотал Джерихо, — что сейчас он бежит к ближайшему телефону.

— Они у тебя? Джерихо кивнул.

— Давай отъедем подальше.

Выехали из ворот, проследовали по дорожке, миновали деревню, приблизившись к лесу. Бледные лохмотья дождя, словно знамена призрачной армии, развевались над темным лесистым склоном. Очень высоко и далеко сквозь ливень пролетела большая одинокая птица. По ветровому стеклу метались дворники. Потом по сторонам сомкнулись деревья.

— Ты здорово держалась, — похвалил Джерихо.

— Только не в конце. К концу стало невтерпеж — не знала, все ли в порядке у тебя.

Он начал рассказывать о хранилище, но заметил впереди уходящую в глубь леса узкую дорогу.

Идеальное место.

Сотню ярдов машина тряслась по неровной колее, зарываясь носом в лужи глубиною в фут и больше, расплескивая по сторонам стучавшую по днищу воду. Струя хлынула в отверстие у ног Эстер, промочив ей ботинки. Когда в конце концов фары высветили край довольно широкого бочага, Джерихо заглушил мотор.

Кругом ни звука, лишь стук дождя по тонкой жестяной крыше. Небо загораживали нависшие над ними ветви деревьев. Было слишком темно, чтобы читать. Джерихо включил свет в кабине.

— «VVVADU QSA? К», — начал читать Джерихо шорохи на первом бланке данных, — что, насколько я помню со времен моей работы по анализу радиообмена, приблизительно переводится как «Работает радиостанция ADU, прошу сообщить слышимость. Прием». — Он пробежал пальцем по копии. Код «Q» служил международным языком, был своего рода эсперанто радистов, и Джерихо знал его наизусть. — А теперь мы читаем «VVVCPQ ВТ QSA4 QSA? К». «Работает станция CPQ тчк Слышимость хорошая. Как слышите меня? Прием».

— CPQ, — кивнула Эстер. — Узнаю этот позывной. Имеет какое-то отношение к верховному командованию сухопутными силами в Берлине.

— Отлично. Одна загадка решена. — Джерихо вернулся к бланку. — «VVVADU QSA3 QTC1 К: Смоленск Берлину, слышимость удовлетворительная, у меня для вас одно сообщение, прием». «QRV, — отвечает Берлин: я готов. QXH К: передавайте сообщение, прием». Затем Смоленск: «QXA109 — сообщение состоит из ста девяти шифрогрупп».

Эстер торжествующе затрясла первой шифровкой.

— Вот она. Точно сто девять.

— О'кей. Прекрасно. Итак, это сообщение прошло, вероятно, сразу, потому что Берлин отвечает: «VVVCPQ R QRU HH VA». «Сообщение принято, вас понял, для вас ничего нет, хайль Гитлер и спокойной ночи». Очень гладко и методично. Как по учебнику.

— Та девушка из рубки радиоперехвата отмечала его четкость и методичность.

— Чего у нас, к сожалению, нет, так это ответов из Берлина, — заметил Джерихо, перебирая бланки с исходными данными. — И 9-го, и потом 20-го нормальная связь. Ага, а вот 2 марта, кажется, было потруднее. — Бланк действительно изобиловал краткими фразами. Джерихо поднес лист к свету. Из Смоленска в Берлин: QZE, QRJ, QRO (слишком высокая частота, плохая слышимость, поднимите мощность). Берлин огрызается: QWP, QRX10 (следуйте инструкциям, ждите десять минут) и в конце раздраженное QRX (заткнись). — Это становится интересным. Ничего удивительного, что заговорили будто незнакомцы. — Джерихо поднес бланк поближе к глазам. — В Берлине поменялись позывные.

— Поменялись? Чепуха. На какие? — TGD.

— Что? Дай посмотрю. — Эстер выхватила бланк у него из рук. — Не может быть. Нет, нет, TGD — позывные совсем не вермахта.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что я знаю. Для TGD создан отдельный шифр Энигмы. Его еще ни разу не взломали. Позывные знаменитые. — Эстер нервно накручивала на палец локон волос. — Лучше сказать, дурно пахнущие.

— Так что это за позывные?

— Позывные штаб-квартиры гестапо в Берлине.

— Гестапо? — Джерихо лихорадочно перебрал оставшиеся бланки. — Однако все сообщения начиная со 2 марта — а это восемь из одиннадцати, включая четыре из комнаты Клэр, — адресованы на эти позывные. — Он передал бланки Эстер, чтобы она могла убедиться, и откинулся на спинку сиденья.

Порывом ветра встряхнуло нависшие над ними ветви, и по ветровому стеклу оглушительно забарабанили крупные капли.

— Давай подумаем, — снова заговорил Джерихо минуты через две, когда уже можно было расслышать голос. Беспорядочный стук дождевых капель и мрак леса начинали действовать ему на нервы. Эстер убрала ноги с мокрого пола и, свернувшись калачиком, поджав ноги и время от времени растирая пальцы сквозь намокшие носки, молча смотрела на лес.

— Ключ ко всему — 4 марта, — продолжал он. (Где был я 4 марта ? В другом мире: читал Шерлока Холмса в Кембридже перед газовым камином, старался избегать мистера Кайта и снова учился ходить.) — До этого дня все шло нормально. Спавшее всю зиму на Украине подразделение связи с приходом тепла ожило. Сначала несколько передач в штаб-квартиру сухопутных сил в Берлине, а потом шквал более длинных сообщений в гестапо…

— Куда уж как нормально, — едко заметила Эстер. — Армейская часть передает шифром Энигмы русского фронта в штаб-квартиру тайной полиции. И, по-твоему, это нормально? Я бы сказала, это неслыханно.

— Совершенно верно. — Он был не против, что его прерывают. Даже рад, что его слушают. — В самом деле, настолько невероятно, что кое-кто в Блетчли начинает это понимать и ударяется в панику. Из регистратуры изымаются все предыдущие сообщения. И в тот же самый день ближе к полуночи ваш мистер Мермаген звонит в Бьюмэнор и приказывает прекратить перехваты. Случалось ли такое раньше?

— Никогда. — Помолчав, добавила: — Вообще-то, при большой нагрузке менее важным сообщениям день-другой не уделяют внимания. Но ты видел масштабы Бьюмэнора. А ведь здешняя станция еще не так велика, как станция королевских ВВС в Чиксэндз. Кроме того, должно быть, имеется дюжина, а то и больше, более мелких объектов. Ваши люди постоянно говорят, что весь смысл операции в том, чтобы перехватывать буквально все.

Джерихо кивнул. Совершенно верно. Они придерживались такого подхода с самого начала: брать все, ничего не упускать. Подсказки дают не тяжеловесы — они слишком искушены. Иное дело мелкая сошка: забытые всеми недоучки на далеких окраинах, которые всегда начинают сообщения словами «обстановка нормальная, докладывать нечего», постоянно помещая их в одних и тех же местах, или по обыкновению шифруют собственные позывные, или каждое утро настраивают роторы инициалами своих подружек…

— Итак, он не мог приказать им прекратить прием своей властью?

— Майлз? Что ты, конечно, нет.

— Кто отдает ему приказы?

— Когда как. Обычно машинная в шестом бараке. Иногда дежурная служба в третьем бараке. Они решают вопросы очередности.

— Мог ли он ошибиться?

— В каком смысле?

— Хэвисайд говорил, что Майлз позвонил в Бьюмэнор почти в полночь 4-го и очень волновался. А что если Майлзу сказали, чтобы больше не перехватывать эти сообщения, еще днем, а он забыл передать?

— Вполне возможно. Зная Майлза, я бы сказала: вероятно. Да, да, конечно. — Эстер повернулась к нему. — Понимаю, к чему ты клонишь. За время между приказом, полученным Майлзом, и приказом, полученным в Бьюмэноре, было перехвачено четыре сообщения…

— … которые поступили в шестой барак поздно вечером 4-го. А к тому времени уже было приказано их не расшифровывать.

— Их подхватила бюрократическая машина и понесла по привычному руслу.

— Пока не вынесла в Зал немецкой книги.

— На стол Клэр.

— Нерасшифрованные.

Джерихо медленно кивнул. Нерасшифрованные. В этом все дело. Тогда понятно, почему депеши в комнате выглядели нетронутыми. Машинные расшифровки к обратной стороне не приклеивались. Их вообще не расшифровывали.

Он смотрел в лес, но перед глазами стояли не деревья, а Зал немецкой книги тем утром, 4 марта, когда шифрограммы поступили на регистрацию и хранение.

Звонила ли мисс Монк дежурному офицеру шестого барака сама или поручила позвонить одной из девушек? «Мы здесь получили четыре бесхозных перехвата, без объяснений. Что, скажите на милость, с ними делать? » В ответ, должно быть: что? Ах, черт!

Подшить? Наплевать? Бросить в корзину с секретными отходами?

Однако ничего такого не произошло.

Вместо этого их похитила Клэр.

«Теоретически? — говорил Вейцман. — В обычный день? Девушка вроде Клэр, возможно, узнает больше оперативных подробностей о германских вооруженных силах, чем, скажем, Адольф Гитлер. Абсурд, неправда ли? »

Только, Вальтер, им не полагается читать, вот в чем штука. Хорошо воспитанные молодые особы и не подумают читать чью-то почту, если только им не прикажут делать это во имя короля и отечества. Ради собственного любопытства читать не станут. Именно поэтому их и взяли на работу в Блетчли.

Но как это сказала о Клэр мисс Монк? «Последнее время она стала намного внимательнее… » Естественно. Стала читать все, что проходило через ее руки. А в конце февраля или в начале марта она увидела что-то такое, что изменило ее жизнь. Что-то такое в депешах из немецкого тылового подразделения, которые местный радист мастерски, словно играл сонату Моцарта, передавал морзянкой в гестапо. Что-то настолько «нескучное, дорогой», что, когда в Блетчли решили больше не читать этот радиообмен, она сочла себя обязанной выкрасть последние четыре депеши.

Но зачем она их украла?

Ему даже не понадобилось спрашивать. Эстер опередила его, ответив еле слышным за шумом дождя неуверенным голосом.

— Она похитила их, чтобы прочесть.

Похитила, чтобы прочесть. Ответ, скрывавшийся в хаотичном чередовании событий, идеально в него вписывался.

Она похитила шифрограммы, чтобы их прочесть.

— Но возможно ли это? — продолжала Эстер. Казалось, ей было не по себе от того, куда завела ее собственная логика. — Я хочу сказать, смогла бы она вообще прочесть их?

— Возможно. Трудно представить, но возможно.

О, какое самообладание, подумал Джерихо. Какая потрясающая, черт возьми, выдержка, холодный расчет, с которым все это задумано. Клэр, дорогая, ты чудо.

— Но ей самой этого не сделать, — сказал он, — там, в третьем бараке. Ей потребовалась бы помощь.

— Чья?

Джерихо, оставив баранку, безнадежно развел руками. Трудно сказать, с чего можно было начать.

— Для начала кого-нибудь имеющего доступ в шестой барак. Кого-нибудь, кто мог бы взглянуть на настройку Энигмы для армейского позывного Гриф на 4 марта.

— Настройку?

Он удивленно посмотрел на нее, потом до него дошло, что ей не требовалось знать, как действует Энигма. В Блетчли не сообщали того, что тебе не следует знать.

— Walzenlage, — пояснил он, — Ringstellung. Steckerverbindungen. Очередность роторов, установка кольца и порядок соединения. Если Гриф читают ежедневно, то все это есть в шестом бараке.

— В таком случае, что предстояло бы сделать?

— Получить доступ к машине типа «X». Абсолютно правильно ее настроить. Набрать текст шифрограммы и оторвать с рулона расшифрованный текст.

— Могла бы Клэр это сделать?

— Почти определенно нет. Ее бы никогда не подпустили к дешифровальному залу. И во всяком случае она не обучена.

— Таким образом, ее сообщник должен обладать определенными профессиональными знаниями.

— Да, знаниями. И самообладанием. И, уж коли на то пошло, располагать временем. Четыре депеши. Тысяча цифровых групп. Пять тысяч символов. Даже опытному оператору на расшифровку такого объема потребовалось бы добрых полчаса. Расшифровать-то можно. Но для этого нужен супермен.

— Или сверхспособная женщина.

— Нет. — Джерихо вспомнились события субботней ночи: звуки на первом этаже дома, крупные мужские следы на инее, велосипедный след и красный огонек стремительно исчезающего в темноте велосипеда. — Нет, это мужчина.

Поспей я на полминуты раньше, подумал он, и увидел бы его в лицо.

Потом подумалось: так-то так, но, может быть, получил бы пулю из похищенного «Смит и Вессона» 38-го калибра, изготовленного в Спрингфилде, штат Массачусетс.

Запястье вдруг кольнуло холодом. Джерихо поглядел вверх. На потолке, у ветрового стекла, медленно набирала влагу ржавая капля. Свалилась вниз.

Акула!

Ему стало не по себе — чуть не забыл.

— Который час?

— Почти пять.

— Пора.

Вытер руку и потянулся к ключу зажигания.

Машина не заводилась. Джерихо вертел ключом вправо и влево, отчаянно жал на акселератор, но двигатель в ответ лишь чуть-чуть проворачивался.

— Проклятье!

Подняв воротник, вылез из машины и направился к багажнику. Когда открывал крышку, позади, громко хлопая крыльями, взлетела пара диких голубей. Под канистрой нашел заводную ручку, вставил ее в отверстие в переднем бампере. «Не так крутишь, парень, — говаривал, бывало, отчим, — вывихнешь руку». Но как крутить правильно? По часовой стрелке или наоборот? Надеясь, что делает как надо, дернул ручку. Ужасно тугая.

— Открой заслонку, — крикнул он Эстер, — и, если заработает, нажми на третью педаль.

Эстер пересела на место водителя. Легкая машина качнулась.

Джерихо снова взялся за ручку. Всего в полуметре от глаз отдающий острым запахом бурый ковер из полуистлевших листьев и еловых шишек. Еще несколько раз крутанул ручку, пока не заболело плечо. Вспотел, пот вместе с каплями дождя стекал с кончика носа, скатывался за воротник. Казалось, в этих коротких минутах сконцентрировалось все безрассудство их предприятия. Вот-вот должна была начаться крупнейшая за всю войну битва за конвои, а где в это время он? У черта на куличках, в каком-то первозданном лесу размышляет над крадеными шифровками вместе с женщиной, с которой едва знаком. Чем, скажите на милость, они занимаются? Должно быть, они — Джерихо покрепче зажал ручку — спятили… Остервенело рванул ее, и машина вдруг завелась, зачихала, потом чуть снова не заглохла, но Эстер прибавила газу, и мотор взревел на весь лес. Приятнее звука Джерихо не слышал. Бросил рукоятку в багажник, захлопнул крышку.

Под жалобное завывание мотора задним ходом выбрался на дорогу.

Нависшие над раскисшей дорогой ветви образовали тоннель. Лучи фар упирались в стену дождя. Джерихо, стараясь найти во мраке какой-нибудь ориентир и не паниковать, медленно продвигался вперед. Должно быть, выехав на дорогу, он повернул не в ту сторону. Баранка была мокрая и скользкая, как сама дорога. Наконец они выехали к перекрестку у огромного подгнившего дуба. Эстер снова склонилась над картой. На глаза упал длинный черный локон. Поправила его двумя руками. Зажав в зубах заколку, процедила:

— Направо или налево?

— Штурман ты.

— Но это ты решил съехать с главной дороги, — свирепо вкалывая заколки, возразила Эстер. — Давай налево.

Он бы поступил наоборот, но, слава богу, послушал ее, потому что она оказалась права. Скоро дорога посветлела. Стали видны клочки плачущего неба. Джерихо нажал на педаль, и, когда они выезжали из леса, спидометр показывал сорок миль. Примерно через милю они въехали в деревушку, и Эстер попросила остановиться у крошечной почтовой конторы.

— Зачем?

— Надо узнать, где мы находимся.

— Только побыстрее.

— А я и не собираюсь любоваться достопримечательностями.

Хлопнув дверцей, она побежала под дождем, ловко минуя лужи. Когда открывала дверь, внутри звякнул колокольчик.

Джерихо посмотрел вперед, потом в зеркальце. Деревня, казалось, состояла из одной этой улицы. Насколько он мог видеть, ни одной машины. Он подумал, что частная автомашина, особенно с незнакомым человеком за рулем, здесь большая редкость и послужит предметом разговоров. Представил, как в кирпичных коттеджах и наполовину деревянных домах уже отдергиваются занавески. Выключил дворники и опустился поглубже на сиденье. В двадцатый раз нащупал во внутреннем кармане пачку шифровок.

Две Англии. Одна — вот эта — привычная, надежная, понятная. Но есть теперь и другая, тайная Англия, укрытая от посторонних глаз в старинных поместьях: Бьюмэноре, Гейхерсте, Уобурне, Эдстоке, Блетчли — Англия антенн и пеленгаторов, гремящих дешифраторов и, скоро, светящихся зелеными и желтыми лампами машин Тьюринга (они ускорят вычисления в сотни, возможно, в тысячи раз). В старинных парках рождается новый век. Как это писал Харди в своей «Апологии»? «Истинная математика не оказывает никакого воздействия на войну. Никто еще не нашел военного применения теории чисел». Утверждение старого ученого не оправдалось.

Звякнул колокольчик, и из почтовой конторы с газетой на голове вместо зонтика вышла Эстер. Она открыла дверцу машины, стряхнула воду с газеты и небрежно швырнула ему на колени.

— Что там такого?

Это был дневной выпуск «Лестер Мёркьюри», местной газетенки.

— Печатаются же призывы о содействии полиции. Когда кто-нибудь исчезает.

Хорошая мысль, вынужден был признать Джерихо. Однако, хотя они внимательнейшим образом просмотрели газетку — даже дважды, — ни фотографии Клэр, ни какого-либо намека на ее поиски не обнаружили.

На юг, домой. Обратно другим путем, восточнее — таким был замысел Эстер. Для поднятия настроения она, сверяясь с путеводителем, время от времени произносила вслух названия деревень, по пустынным улицам которых они с грохотом проносились. Одби, объявляла она («обрати внимание на раннеанглийскую готику церкви»), Кибуорт-Харкорт, Малый Боуден — и так до границы Лестершира и далее в Нортхэмптоншире. Небо над далекими покрытыми дымкой холмами постепенно светлело, превращаясь из черного в серое, и наконец приобрело ровный белесый оттенок. Дождь постепенно утих. Оксендон, Келмарш, Мейдуэлл… Квадратные нормандские башни со стрельчатыми окнами, крытые соломой пабы, приютившиеся среди высоких живых изгородей и густых рощиц крошечные железнодорожные станции времен королевы Виктории. Вполне достаточно, чтобы присоединиться к хору: «Англия будет всегда» — только вот никому не хотелось петь.

Почему она убежала? Этого ни он, ни Эстер никак не могли понять. Все остальное казалось вполне логичным: прежде всего как шифровки попали ей в руки, зачем ей захотелось их прочитать, почему ей был нужен сообщник. Но зачем потом совершать поступок, который наверняка привлечет к тебе внимание? Почему она не вышла в утреннюю смену?

— Ты, — после долгих размышлений с ноткой осуждения произнесла Эстер. — По-моему, это должен быть ты.

Словно выступая на стороне обвинения, она вернула его к событиям субботней ночи. Приезжал к ним в дом, так? Обнаружил перехваты, верно? Мужчина внизу появлялся, да?

— Да.

— Он тебя видел? — Нет.

— Ты что-нибудь сказал?

— Возможно, крикнул: «Кто там? » или что-то вроде этого.

— Значит, он мог узнать тебя по голосу?

— Возможно.

Но, выходит, и я мог его знать, подумал Джерихо. Или по крайней мере он меня знает.

— В котором часу ты уехал?

— Точно не помню. Около половины второго.

— Что и требуется, — заключила она. — Это именно ты. После того как ты уехал, Клэр возвращается домой. Обнаруживает пропажу перехватов. Догадывается, что они у тебя, поскольку тот таинственный посетитель сообщает ей о твоем появлении там. Считает, что ты немедленно передашь их начальству. Пугается и убегает…

— Но это же чистое безумие. — Джерихо перевел взгляд с дороги и удивленно уставился на Эстер. — Я в жизни ее не предавал.

— Это говоришь ты. Но она-то знала об этом?

Знала ли она? Нет, дошло до него. Он снова сосредоточился на езде. Нет, она не знала. На самом деле, если судить по его поведению той ночью, когда она нашла чек, у нее были все основания считать его помешанным на правилах секретности — довольно смешно, учитывая, что в данный момент у него в кармане одиннадцать похищенных шифрограмм.

К заросшей травой обочине, пропуская их, прижался старенький, будто из музея, автобус с ведущей на второй ярус наружной лесенкой. Школьники дружно замахали им вслед.

— Что у нее за ухажеры? С кем, кроме меня, она встречалась?

— Этого тебе не надо знать. Поверь мне. — Эстер с удовлетворением повторила его слова, сказанные тогда в церкви. У него не было причин осуждать ее за это.

— Давай-давай, — Джерихо, вцепившись в баранку, глянул в зеркальце. Автобус постепенно скрывался из виду. Из-за него появлялся автомобиль. — Нечего меня щадить. Давай упростим. Ограничимся мужчинами из Парка.

Да она их только видела, а как зовут, не знает. Клэр никогда не называла их по фамилии.

Тогда пусть опишет.

Эстер стала описывать.

Первый, кого она увидела, был молодой, рыжеватый, чисто выбритый. Встретила его на лестнице как-то утром в начале ноября. Он спускался с ботинками в руке.

Рыжеватый, чисто выбрит, повторил про себя Джерихо. Никого похожего.

Неделю спустя Эстер, возвращаясь на велосипеде домой, заметила полковника, который парковал на тропинке армейскую машину с потушенными фарами. Потом был летчик, которого звали Иво, фамилию забыла, употреблявший непонятные слова вроде «долбежка», «гробы» или «шоу». Клэр страшно любила его передразнивать. Из какого он барака, шестого или третьего? Совершенно уверена, что из третьего. Бывал у нее и достопочтенный парламентарий Эвелин с двойной фамилией — «далеко не почтенный, милочка», — с которым Клэр познакомилась в Лондоне во время бомбежек; теперь он работает в особняке. Был один постарше, имеющий, по мнению Эстер, отношение к флоту. И еще американец: тот определенно моряк.

— Это, должно быть, Крамер, — заметил Джерихо.

— Ты его знаешь?

— Он одолжил мне эту машину. Когда это было?

— Примерно месяц назад. Но у меня сложилось впечатление, что они просто друзья. Доставал ей «Кэмел», нейлоновые чулки, но ничего такого не было.

— А до Крамера был я.

— О тебе она никогда не говорила.

— Весьма польщен.

— Учитывая, как она отзывалась о других, для этого есть основания.

— Кто-нибудь еще? Она поколебалась.

— За последний месяц, возможно, был кто-то новый. Но можно сказать определенно, что ее подолгу не бывало дома. Как-то недели две назад у меня была мигрень и я ушла с работы пораньше. Мне тогда показалось, что я слышала в ее комнате мужской голос. Но даже если я не ошибаюсь, они перестали разговаривать, когда услышали, что я поднимаюсь по лестнице.

— Итак, я насчитал восьмерых. Включая себя. И не учитывая тех, кого ты забыла или не знаешь.

— Извини, Том.

— Все нормально. — Ему удалось изобразить подобие улыбки. — Их даже меньше, чем я думал. — Он, разумеется, сказал неправду и заметил, что она об этом догадывается. — Интересно, почему я не презираю ее за это?

— Потому что она такая, как есть, — неожиданно зло ответила Эстер. — Разве она делала из этого секрет? И если уж кто-то ее презирает за то, что она такая, спрашивается, как же он может ее любить? — Шея Эстер густо побагровела. — Если кто-то хочет любить собственное подобие — пожалуйста, на это всегда есть зеркало.

Она откинулась на спинку, пожалуй, не менее удивленная, чем он.

Джерихо проверил дорогу позади. По-прежнему пустынно, за исключением той же самой одинокой машины. Сколько времени прошло с тех пор, как он заметил ее впервые? Минут десять? Но теперь, когда он стал вспоминать, подумал, что это было много раньше, наверняка еще до того, как они обогнали школьный автобус. Машина шла в сотне ярдов позади — приземистая, широкая, темного цвета, — припав брюхом к земле, словно таракан. Джерихо сильнее нажал на акселератор и с облегчением увидел, что просвет между ними увеличивается. Наконец дорога пошла под гору и свернула в сторону. Большой автомобиль исчез из виду.

Через минуту он появился снова, держа точно такую же дистанцию.

Узкая дорога шла между высокими темными живыми изгородями с набухшими почками. Сквозь них, как в волшебном фонаре, мелькали то крошечное поле, то развалившийся коровник, то опаленный молнией голый почерневший вяз. Выехали на длинный ровный участок дороги.

Солнце за тучами. По подсчетам, до наступления темноты остается полчаса.

— Далеко до Блетчли?

— Подъезжаем к Стоуни-Стратфорду, там остается шесть миль. А что?

Джерихо снова посмотрел в зеркальце и собирался было сказать: «Боюсь, что… », как позади требовательно зазвонил колокол. Людям в большом автомобиле надоело их преследовать, и оттуда замигали фарами, приказывая остановиться.

До этого момента встречи Джерихо с полицией были редкими, короткими и неизменно отмеченными преувеличенной демонстрацией взаимного уважения, присущей отношениям стражей порядка и законопослушных представителей среднего класса. Но здесь он сразу почувствовал, что все будет иначе. Несанкционированная поездка из одного секретного объекта в другой, никаких доказательств принадлежности ему автомашины, отсутствие купонов на горючее — и это в то время, когда страну прочесывают в поисках исчезнувшей женщины: что это им принесет? Наверняка поездку в местный полицейский участок. Уйму вопросов. Телефонный звонок в Блетчли. Личный обыск.

Нечего и раздумывать.

Так что, к своему удивлению, он, как перед прыжком в длину, стал прикидывать расстояние. Из-за видневшейся вдали полоски леса уже высовывались красные крыши и серый церковный шпиль Стоуни-Стратфорда.

Эстер вцепилась руками в сиденье. Он что было сил нажал на педаль.

«Остин» набирал скорость кошмарно медленно, и полицейская машина, приняв вызов, начала их нагонять. Стрелка спидометра поползла за сорок, пятьдесят, пятьдесят пять, дошла почти до шестидесяти миль. Местность, казалось, летела прямо навстречу, сворачивая в сторону в самую последнюю секунду. Надо было остановиться. Будь Джерихо опытным водителем, именно так он бы и поступил, с полицией на хвосте или без нее. Но он промедлил, пока не оставалось ничего, как изо всех сил нажать на тормоза, переключиться на вторую скорость и крутануть баранку влево. Машина, взревев, круто развернулась на двух колесах. Их с Эстер швырнуло в сторону. Звук колокола полицейского автомобиля утонул в реве «остина». Неожиданно зеркало заднего вида заполнила решетка радиатора транспортировщика танков. Передний бампер гиганта ткнулся в их машину. Оглушительный рев сирены, казалось, толкнул их вперед. Пролетев стрелой по мосту через канал Гранд-Юнион (лениво повернувшись, им вслед посмотрел лебедь), они запрыгали по узким каменным улицам городка — направо, налево, направо. Джерихо еле удерживал баранку — все что угодно, только не эта ужасная римская дорога. Внезапно дома отступили, и они снова понеслись по заросшей местности вдоль канала. Лошадь устало тянула узкую речную лодку. Лежавший у румпеля хозяин приветственно приподнял шляпу.

— Здесь налево, — сказала Эстер, и они повернули в сторону от канала на узенькую дорогу, ненамного лучше лесного проселка: две разбитых гудронированных колеи, разделенных холмиком травы, скребущейся о низ машины. Встав на колени, Эстер смотрела в заднее стекло, стараясь обнаружить полицейских, но заросли смыкались за ними, точно джунгли. Около двух миль они ехали медленно. Миновали маленькую деревушку. В миле от нее была расчищена площадка, которая позволяла машинам — скорее, телегам, — разъехаться. Здесь он выключил мотор.

Времени было в обрез.

Пока Эстер переодевалась на заднем сиденье, Джерихо следил за дорогой. Если верить карте, всего в миле отсюда находится Шенли-Брук-Енд, и Эстер уверяла, что еще засветло доберется до дому пешком. Джерихо восхищался ее выдержкой. Что до него, то после встречи с полицией все виделось в мрачном свете: машущие друг другу на ветру деревья, густые тени по краям поля, гвалт поднявшихся из гнезд и кружащихся в вышине грачей.

— Неужели не прочитаем? — спросила Эстер, когда они останавливались. Он достал шифровки из кармана, чтобы решить, что с ними делать. — Давай, Том. Нельзя же их просто так сжечь. Если она считала, что сможет прочесть, то почему нельзя нам?

О, Эстер, на это есть дюжина причин. Сотня. Но для начала три. Во-первых, нужны настройки Грифа в те дни, когда шли передачи.

— Я попробую их достать, — сказала она. — Они должны быть где-то в шестом бараке.

Хорошо, может быть, она достанет. Но даже если ей это удастся, им на несколько часов потребуется дешифровальная машина, и не та, что в восьмом бараке, потому что военно-морские энигмы настроены иначе, чем армейские.

На это она ничего не ответила.

И, в-третьих, им надо найти, где спрятать шифровки, потому что, если их с ними накроют, обоих ждет закрытый процесс в Центральном уголовном суде.

Это тоже осталось без ответа.

Ярдах в тридцати впереди в зарослях что-то зашевелилось. Джерихо затаил дыхание. Из подлеска, принюхиваясь, вышла на дорогу лисица. Посередине дороги, глядя прямо на него, остановилась. Держалась совершенно спокойно, понюхала воздух и неторопливо перебежала на другую сторону. Джерихо вздохнул.

И все же, и все же… Если бы даже он выложил все мыслимые возражения, она была бы права. После того как приложено столько усилий, чтобы достать эти шифровки, нельзя просто так их уничтожить. Но тогда единственный логичный повод для того, чтобы их сохранить, — это попытаться их расшифровать. Хочешь не хочешь, Эстер, но придется выкрасть настройки, а ему искать способ получить доступ к машине. Но это опасно — он молил Бога, чтобы она поняла. Клэр меньше всего походила на похитительницу шифрограмм, и неизвестно, что с ней случилось. А где-то находится человек, оставивший следы на инее; возможно, он вооружен похищенным пистолетом. Он знает, что Джерихо был в комнате Клэр и забрал депеши. Он догадывается, что им что-то известно и, возможно, уже ищет их.

Я не герой, подумал Джерихо. И до смерти напуган.

Дверца машины распахнулась, и вышла Эстер, снова одетая в брюки, свитер, куртку. На ногах башмаки. Джерихо взял у нее сумку и сунул в багажник.

— Уверена, что мне не надо тебя подвозить?

— С этим уже решено. Надежнее, если будем порознь.

— Тогда, ради бога, будь осторожна.

— Лучше подумай о себе. — Надвигались белесые сумерки. Было сыро и холодно. Она попрощалась: — До завтра.

Легко перемахнула через калитку и зашагала прямиком через поле. Он ожидал, что она обернется и помашет рукой, но Эстер не оглянулась. Минуты две глядел ей вслед, пока она не дошла до края поля. Она быстро отыскала дыру в изгороди и исчезла, как та лисица.

Дорога привела его через речку, мимо больших радиомачт внешней радиостанции Блетчли-Парка в Уэддон-Холл на Букингем-стрит. Джерихо опасливо огляделся.

Согласно карте, только пять дорог, включая эту, соединяли Блетчли с внешним миром, и если полиция все еще следит за транспортом, то его наверняка остановят. Его «остин», пожалуй, привлек бы не меньше внимания, чем, скажем, флаг со свастикой. Кузов по самую крышу забрызган грязью. На оси туго намоталась трава. Задний бампер погнулся, когда их ткнул транспортировщик танков. Мотор после езды по Стоуни-Стратфорду гремел, будто чувствуя кончину. Что он скажет Крамеру?

На дороге в обоих направлениях было спокойно. Проехав несколько деревенских домов, он через пять минут оказался на окраине города. Миновав затем несколько пригородных вилл с белыми оштукатуренными фасадами и фальшивыми балками в стиле эпохи Тюдоров, повернул налево и стал подниматься в сторону Блетчли-Парка. Свернул на Уилтон-авеню и тут же затормозил. В конце улицы у караульной будки стояла полицейская машина. Офицер в шинели и фуражке что-то серьезно втолковывал часовому.

Переключив, как и раньше, обеими руками сцепление, Джерихо тихо выехал задом на Черч-Грин-роуд.

Теперь, когда они оказались в самом центре бурных событий, было не до страхов. «Веди себя как можно обычнее, — советовал он Эстер, когда они решили сохранить шифровки. — Ты свободна до четырех часов завтра? Прекрасно, до этого времени на работе не появляйся». Это приказание относится и к нему. Обычное поведение. Заведенный порядок. В восьмом бараке его ждут к ночному штурму Акулы? Он там будет.

Он поехал вверх и поставил машину у частных домов ярдах в трехстах от церкви св. Марии. Где спрятать шифровки? В «остине»? Слишком рискованно. На Альбион-стрит? Весьма вероятно, что будут обыскивать. Путем исключений нашелся ответ. Где лучше спрятать дерево, как не в лесу? Где лучше всего спрятать шифровку, как не в дешифровальном центре? Он возьмет их с собою в Парк.

Джерихо переложил бумаги из кармана в потайное место за подкладкой пальто и запер машину. Вспомнил об атласе Этвуда и открыл его снова. Наклоняясь за атласом, бегло оглядел улицу. На пороге дома напротив женщина. Зовет домой детей. Мимо, держась за руки, прошла парочка. По сточной канаве прибежала жалкая собачонка и подняла лапку у переднего колеса «остина». Обычная английская провинциальная улица в сумерки. Мир, за который мы сражаемся. Тихо закрыл дверцу. Наклонил голову и, сунув руки в карманы, быстро зашагал к Парку.

В ходьбе Эстер Уоллес не уступала мужчинам, и это было предметом ее гордости. Но выглядевшая на карте пустяковой и прямой миля оказалась в три раза длиннее, и Эстер пришлось колесить по крошечным полям, огороженным спутанными живыми изгородями и изрезанным полными до краев бурой талой воды канавами, так что когда она вышла на тропинку, почти совсем стемнело.

Она подумала, что, должно быть, заблудилась, но спустя несколько минут узкая дорожка показалась ей знакомой: пара растущих словно от одного корня вязов, замшелые выбитые ступеньки, — а скоро потянуло дымом из деревни. Топили сырыми дровами, поэтому дым был белым и едким.

Эстер продолжала высматривать полицейских, но ни одного не увидала — ни в поле напротив дома, ни в самом доме, оставленном незапертым. Закрыв дверь на засов, она постояла внизу у лестницы, громко крикнула, нет ли кого-нибудь в доме.

Тишина.

Медленно поднялась по ступеням.

В комнате Клэр царил полный беспорядок. «Осквернение» — пришло на память слово. То, что отражало индивидуальность, было нарушено, поломано. Одежда раскидана, постельное белье сдернуто с кровати, украшения разбросаны, косметика раскрыта, рассыпана и разлита грубыми мужскими руками. Сначала Эстер подумала, что поверхности предметов усыпаны пудрой, но тонкая белая пыль не имела запаха, и Эстер поняла, что это, должно быть, порошок для снятия отпечатков пальцев.

Она принялась было за уборку, но скоро бросила это занятие и села на голый матрас, обхватив голову руками. Сидела так, пока волна отвращения к себе не подняла ее на ноги. Гневно высморкавшись, она сошла вниз.

Разожгла огонь в гостиной и водрузила на очаг полный котел воды. Повозилась с плитой на кухне, раздула угольки, подсыпала угля и поставила кастрюлю с водой. Притащила из пристройки жестяную ванну и заперла за собой заднюю дверь.

Эстер решила заглушить все страхи будничными делами. Сейчас она искупается. Доест оставшийся с прошлого вечера морковный пирог. Пораньше ляжет и постарается заснуть.

Потому что завтра будет ужасный день.

В восьмом бараке, как в артистической перед премьерой, царила нервная толчея.

Джерихо пробрался на свое обычное место у окна. Слева от него Этвуд листал книгу Дилли Нокса об иродовых пантомимах. Напротив — Пинкер, одетый так, словно собрался в Ковент-Гарден. Рукава его черного бархатного пиджака были чуть длинноваты, и торчавшие из них короткие пальцы походили на лапки крота. Кингком и Праудфут склонились над карманными шахматами. Бакстер при помощи какой-то плохо работавшей нехитрой штуковины скручивал плохонькие сигареты. Пак положил ноги на стол. В глубине барака время от времени трещала дешифровочная машина. Отвесив общий поклон, Джерихо вернул Этвуду атлас — «Спасибо, голубчик. Хорошо съездил? » — и повесил пальто на спинку ободранного стула. Поспел как раз вовремя.

— Джентльмены. — В дверях появился Логи и, привлекая внимание, дважды хлопнул в ладоши. Потом отошел в сторону, уступая место Скиннеру.

Стук отодвигаемых стульев. Все встали. Кто-то сунул голову в дверь дешифровочной, и грохот машины прекратился.

— Вольно, — скомандовал Скиннер и дал знак садиться. Джерихо обнаружил, что если сунуть ноги под стул, то можно нащупать похищенные шифровки. — Заглянул, чтобы пожелать вам удачи. — Грузная фигура Скиннера облачена, как у чикагского гангстера, в широченный двубортный костюм из довоенного, в узкую полоску, материала. — Уверен, что все вы, как и я, понимаете важность момента.

— Тогда заткнись, — тихонько прошептал Этвуд.

Скиннер не слышал. Начальник без ума любил такие моменты. Стоял, заложив руки за спину, расставив ноги, — вылитый Нельсон перед трафальгарской битвой, Черчилль в разгар немецких блицев.

— Думаю, не будет преувеличением сказать, что предстоит одна из решающих ночей этой войны. — Он обвел глазами всех присутствующих, последним взглядом, с искрой неприязни, остановился на Джерихо. — Вот-вот начнется большое сражение — возможно, величайшая битва конвоев за всю войну. Лейтенант Кейв.

— По данным Адмиралтейства, — доложил Кейв, — в девятнадцать ноль-ноль конвои НХ-229 и SC-122 предупреждены, что они вступили в район предполагаемых действий подводных лодок.

— Что и требуется. «В зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок — безопасность». — Скиннер решительно кивнул головой. — За работу.

— Где-то я это слышал, — заметил Бакстер.

— «Генрих IV», часть первая, — зевнув, ответил Этвуд. — Чемберлен цитировал перед поездкой к Гитлеру.

Когда Скиннер удалился, Логи раздал всем размноженные страницы из кодовой тетради, где были коды сигналов о контактах с конвоями. Джерихо в признание особых заслуг достался драгоценный оригинал.

— Нам, джентльмены, нужны сигналы о контактах с конвоями: надо получить их как можно больше за период с полуночи сегодня до полуночи завтра — другими словами, максимальное количество ключей к настройке Энигмы за один день.

Как только будет получен первый сигнал, дежурный офицер предупредит их по телефону. Через минуту этот сигнал поступит по телетайпу и будет размножен в десяти экземплярах. В их распоряжении окажется не менее двенадцати машин — Логи получил личные гарантии из шестого барака, — как только у них наберется достаточно материала.

К концу его речи окна начали закрывать ставнями. Барак готовили к ночи.

— Итак, Том, — улыбаясь спросил Пак, — сколько, по-твоему, потребуется сообщений о контактах, чтобы твой план увенчался успехом?

Джерихо листал кодовую тетрадь. Поднял глаза.

— Пробовал прикинуть вчера. Думаю, тридцать.

— Тридцать? — отозвался Пинкер. — Но это з-з-значило бы полный раз-раз-раз…

— Разгром?

— Да, разгром.

— Сколько нужно подлодок, чтобы выдать тридцать сообщений? — спросил Пак.

— Не знаю, — ответил Джерихо. — Зависит от того, сколько пройдет времени между первым обнаружением и началом атаки. Восемь. Может быть, девять.

— Девять, — пробормотал Кингком. — Боже мой! Твой ход, Джек.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, — продолжал Пак, — на что мне уповать? На то, чтобы подлодки обнаружили конвои, или наоборот?

— Чтобы не нашли, — сказал Пинкер, ища глазами поддержки. — Ясно. Мы х-х-хотим, чтобы конвои ушли от подводных лодок. В этом все дело.

Кингком и Праудфут согласно кивнули, но Бакстер отчаянно затряс головой. Сигарета у него развалилась, осыпав табаком джемпер.

— К черту! — произнес он.

— Т-т-ты действительно ж-ж-жертвуешь конвоем? — переспросил Пинкер.

— Конечно. — Бакстер аккуратно смахнул в ладонь крошки табака. — Ради большей пользы. Каким количеством людей до сего дня пожертвовал Сталин? Пятью миллионами? Десятью миллионами? Мы все еще воюем только благодаря этому ужасному счету на восточном фронте. Что значит один конвой в сравнении с возможностью вновь проникнуть в Акулу?

— Том, что ты на это скажешь?

— У меня нет ответа. Я математик, а не философ-моралист.

— Довольно, черт возьми, характерный ответ.

— Нет, нет, с точки зрения нравственности ответ Тома по существу единственно логичен и разумен, — вмешался Этвуд, откладывая в сторону свою заумную книгу. Такие споры ему нравились. — Представьте, что какой-нибудь сумасшедший хватает двоих ваших детей и, приставив нож, говорит: «Один должен умереть, выбирай». Кого тут осуждать? Себя, за то что должен принимать решение? Нет. Конечно же, сумасшедшего, не так ли?

Пристально глядя на Пака, Джерихо возразил:

— Но это сравнение не дает ответа на вопрос Пака: на что нам уповать?

— А я утверждаю, что как раз в нем и содержится ответ, ибо он отрицает посылку его вопроса: предположение, что нравственный выбор лежит на нас. Quoderatdemonstrandum.

— Н-н-никто не способен на такие т-т-тонкости, как Ф-ф-фрэнк, — восхищенно заявил Пинкер.

— Предположение, что нравственный выбор лежит на нас, — повторил Пак, с усмешкой глядя на Джерихо. — Чисто по-кембриджски. Прошу прощения. Мне надо в уборную.

И направился в конец барака. Кингком и Праудфут вернулись к шахматам. Этвуд уткнулся в книгу. Бакстер снова принялся за свою машинку для скручивания сигарет. (Линкер прикрыл глаза. Джерихо, листая кодовую тетрадь, думал о Клэр.

Наступила полночь. С Северной Атлантики ни звука. Нараставшее весь вечер напряжение стало спадать.

Перед блюдами, приготовленными в два часа ночи поварами столовой Блетчли-Парка, бледнели даже ухищрения миссис Армстронг: барракуда с отварной картошкой под сырным соусом и пудинг из двух ломтиков хлеба, слепленных джемом и обвалянных в тесте; и к четырем часам переваривание всего этого вкупе с тусклым освещением восьмого барака и теплом, исходящим от керосинового обогревателя, оказало усыпляющее действие на шифроаналитиков военно-морского отделения.

Первым не устоял Этвуд. Его нижняя челюсть отвисла, неплотно сидевший верхний протез при дыхании издавал странные щелкающие звуки. Пинкер, недовольно поморщившись, уютно пристроился в углу. Вскоре, примостив голову на столе, уснул и Пак. Даже Джерихо, несмотря на решимость укараулить добытые шифровки, время от времени впадал в забытье. Несколько раз, чувствуя на себе взгляд Бакстера, он брал себя в руки, но, больше не в силах сопротивляться, вскоре погрузился в беспокойный сон. Ему снился тонущий человек, крики которого отдавались в ушах, как завывание ветра в антенном дворе.