Времена меняются

У штабного подъезда уже стояла бежевая генеральская «Волга», а сам командир дивизии в летной куртке и глубоко надвинутой на лоб фуражке с голубым околышем, перевитым золотым шнурком, внимательно разглядывал вложенную в планшет карту, когда дверь распахнулась, и на пороге появился худой высокий длинноволосый человек в берете и старомодной широкой блузе.

– Баталист Вавилов, – отрекомендовался он. Генерал коротко кивнул:

– Знаю. Мне уже о вашем приезде сообщили. У нас для беседы четыре минуты, спешу на аэродром.

– Уложимся в три, – улыбнулся художник. – В студии мне поручили к областной комсомольской конференции написать портрет молодого аса. Нужен этакий волевой и уже закаленный, несмотря на юные годы, воздушный боец…

– Овладевший современной сверхзвуковой машиной, как это принято ныне писать в окружных газетах, – смеясь, подхватил генерал, – у нас много таких. У меня все летчики один к одному. Не обратили внимание на то, что в последнее время звезд на небе поубавилось? Это они, мои комсомольцы, в ночных полетах звезды хватают. Да, да. Давайте, чтобы не терять времени, условимся так. Сейчас я поеду на аэродром и пришлю вам троих самых боевых наших парней по одному из полка. А вы уж выберете себе натуру.

И генерал уехал. Художник, насвистывая, рассматривал наглядные пособия, которыми был увешан кабинет командира дивизии. Не прошло и двадцати минут, как дверь кабинета, обитая коричневой кожей, открылась, и молоденький лейтенант с порога спросил:

– Вы меня вызывали? Прибыл по приказанию нашего командира дивизии. Лейтенант Филоненко.

Посмотрел художник: лицо в веснушках, плечи узкие, подбородок с ямочкой совсем почти детский. «Разве на холсте после встречи с таким натурщиком что-нибудь родится. Как ни заставь его позировать, а уловить броские черты скрытой отваги, твердости и красоты духа в таком невозможно». Вздохнул и затруднительно сказал:

– Спасибо, я вас разыщу потом.

За первым пришел второй летчик-истребитель и, по всей видимости, прямо с полетов или на полеты направляясь. На нем и перегрузочный костюм, в руках гермошлем, и он его как-то небрежно и даже некрасиво держит. Над блеклыми светло-зелеными глазами редкие брови, словно сметаной облиты.

– Лейтенант Скрипалев. Я по приказанию генерала…

– Я вас вечером разыщу, – уклончиво прервал его баталист.

Третий лейтенант, горбоносый, с цыганскими вразлет бровями и каким-то робким смущенным взглядом, еще больше его разочаровал, а в особенности несбритые волосинки на том месте, где у настоящего героического летчика могли бы быть лихие усы. «Черт побери! – про себя выругался художник. – Хоть бы мама тебе их ножницами выстригла», – и, горько вздохнув, извинился за то, что его побеспокоил.

Через полчаса за окном прошумела машина, а потом рывком распахнулась дверь, и появился сам генерал, рослый, порозовевший, радостно взволнованный после полета.

– Ну, как вам понравились мои орлы, на ком остановили свой выбор?

– Орлы? – насмешливо переспросил художник. – Да какие же это орлы? Не понимаю, и за что только им звание летчика первого класса присвоено. Разве есть в их облике что-либо от Чкалова, Коккинаки, Громова или Кожедуба? Иной десятиклассник и то мужественнее и осанистее выглядит. А эти…

– Ну, как знаете, – взорвался вдруг генерал, – других рекомендовать не могу, потому что этими тремя вся наша дивизия гордится. Не взыщите.

Не подобрав подходящей натуры, художник, с горьким ощущением напрасно затраченного времени и невыполненного задания, отбыл в Москву.

… Прошло пять лет. Однажды ранним весенним утром вышел из своей московской квартиры баталист Вавилов, достал из почтового ящика газеты и увидел на первой странице «Правды» большую фотографию. На него смотрело страшно знакомое лицо молодого человека в фуражке с авиационным крабом. Вавилов сразу узнал и горбатый нос и разлет бровей над глазами. Под снимком была оттиснута подпись: летчик-космонавт… а дальше следовала фамилия того самого лейтенанта, портрет которого художник отказался писать.

И Вавилов огорченно подумал о том, как трудно за неброской внешностью угадать порою сильный характер.

– Да, – сказал он себе в оправдание, – времена меняются, но теперь этот парень никогда не захочет мне позировать.