"Второго шанса не будет" - читать интересную книгу автора (Кобен Харлан)

Глава 8

– Довольно с тебя яблочного сока, – заявила Черил двухлетнему сынишке Коннеру.

Скрестив на груди руки, я стоял за боковой линией футбольного поля. В Нью-Джерси было по-осеннему влажно и холодно, так что поверх бейсболки я натянул еще и капюшон спортивного свитера. На носу у меня сидели солнцезащитные очки. Очки и капюшон – прямо персонаж комикса про полицейских.

Мы пришли на матч восьмилетних футболистов. Ленни был старшим тренером. Ему потребовался помощник, вот он меня и ангажировал по той, скорее всего, причине, что я оказался единственным, кто разбирается в футболе еще меньше, чем он. Тем не менее, наши побеждали. Счет, по-моему, был 83:2, хотя, возможно, я и ошибаюсь.

– А почему мне нельзя больше сока? – заканючил Коннер.

– Потому, – с материнским терпением объяснила Черил. – От него у тебя понос.

– Правда?

– Правда.

Ленни, стоявший справа от меня, без устали подбадривал ребят:

– Здорово, Рийки, ты лучше всех! Пийти, вперед! Дэйви, не суетись!

К любому имени он добавлял «й». Честно говоря, это раздражало. Однажды, придя в особенное возбуждение, он назвал меня «Марки»! Слава Богу, только однажды.

– Дядя Марк!

Я почувствовал, что кто-то дергает меня за брючину, и, посмотрев вниз, увидел Коннера.

– Да, приятель?

– От яблочного сока у меня бывает понос.

– Буду знать.

– Дядя Марк!

– Да?

– Понос мне не друг. – Коннер бросил на меня самый угрюмый из своих взглядов.

Я посмотрел на Черил. Она подавила улыбку, но и участие в ее взгляде тоже мелькнуло. Я перевел взгляд на Коннера.

– Хорошо сказано, малыш.

Он кивнул, явно довольный моим ответом. Я люблю его. Он разбивает мне сердце и доставляет радость – одновременно и в равной мере. Два года и два месяца от роду. На два месяца старше Тары. Я следил за его ростом с благоговением и страстью, от которой костер зажечь можно.

Коннер повернулся к матери. Рядом с Черил валялась всякая всячина (мамаши привыкли нагружать себя, как мулы). Коробки с соком. Плитки шоколада. Сухие (в противоположность «мокрым», что ли?) памперсы, пропитанные экстрактом алоэ, хорошо воздействующим на разборчивые детские попки. Изогнутые детские бутылки от Ивенфло. Корица. Тщательно очищенная морковь. Поделенные на дольки апельсины. Виноград без косточек. Наконец, кучки чего-то очень похожего на сыр, тщательно сложенные в целлофановый пакет.

Ленни – старший тренер – тем временем давал стратегические указания игрокам. Если команда нападала, он орал: «Забивай!» Если защищалась, рекомендовал идти на перехват. И периодически, как, например, сейчас, демонстрировал глубокое понимание сути игры:

– Бей по мячу!

Выкрикнув эти слова в четвертый раз, Ленни посмотрел на меня. Я поднял большой палец, поощрительно кивнул и, прищурившись, посмотрел на поле. Ребята были одеты как настоящие профессионалы. На ногах – бутсы с шипами. Под носками – щитки. У большинства – на скулах слой темного жира, хотя на солнце и намека нет. А у двоих даже нашлепки на переносицах. Я смотрел, как Кевин, мой крестник, пытается, следуя инструкциям отца, ударить по мячу. И тут меня словно обухом по голове ударило.

Я пошатнулся.

Так бывает. Можно смотреть за игрой, или ужинать с друзьями, или разговаривать с пациентом, или слушать музыку по радио. Словом, заниматься чем-то совершенно заурядным, чувствуя себя вполне прилично, и вдруг – бах!

Глаза наполнились слезами. До убийства жены и похищения ребенка такого со мной не случалось. Я врач. Я умею сохранять спокойствие и на работе, и дома. Но теперь, словно какая-нибудь кинозвезда, которую все узнают, я постоянно ношу солнцезащитные очки. Черил посмотрела на меня, и я вновь уловил в ее взгляде участие. Я выпрямился и попытался улыбнуться. Черил расцвела после родов. Такое бывает. Материнство идет некоторым женщинам. Оно придает их внешности какую-то тайну, какой-то свет – едва ли не небесный.

Не хотел бы, чтобы у вас создалось впечатление, будто я целыми днями только и рыдаю. Я по-прежнему живу своей жизнью. Да, конечно, я чувствую себя обездоленным, но не сутки же напролет. Я не прикован к постели. Я работаю, хотя в заокеанское путешествие отправиться не решаюсь. Я все еще считаю, что мне следует находиться дома, на случай нового поворота событий. Знаю, смысла в этом большого нет, скорее всего, самообман. Я просто пока не готов смириться.

Что меня достает, что оглушает вот так, как сейчас, – подлость беды: похоже, она находит удовольствие в том, чтобы застать тебя врасплох. Если заметить вовремя, беду можно пусть не укротить, но как-то смягчить, приручить. Но она любит прятаться, ей нравится выскакивать из-за угла, пугать, издеваться, не давать делать вид, будто все в порядке. Беда убаюкивает вас своим промедлением и таким образом усиливает неотвратимый удар.

– Дядя Марк! – Опять Коннер.

Для парнишки его возраста он говорил совсем неплохо. «А как бы звучал Тарин голос?» – подумал вдруг я и зажмурился под черными очками. Словно расслышав мою мысль, Черил потянула от меня сына. Я остановил ее.

– Да, приятель?

– А какашки?

– Что какашки?

Он поднял голову и задумчиво прищурился:

– Какашки – друзья?

Ничего себе вопросец!

– Не знаю, приятель. А сам-то ты как думаешь?

Коннер так глубоко задумался над им же поднятой проблемой, что, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

– Во всяком случае, больше друзья, чем понос, – заявил наконец он.

Я глубокомысленно кивнул в знак согласия. Наши забили еще один гол.

– Штука! – Ленни потряс кулаками и чуть не колесом выкатился на поле, чтобы поздравить автора гола, Крэга (или правильнее сказать «Крэйги»?). За ним последовали игроки. Образовалась приличная куча-мала. Я оставался в стороне. Задача моя, полагаю, заключалась в том, чтобы играть роль тени старшего тренера.

Я посмотрел на родителей, выстроившихся вдоль бровки. Матери сбились в кучу. Они без умолку болтали о своих детях, их выдающихся успехах в школе и спорте, и никто никого не слушал, потому что жизнь чужих детей – материя скучная. Отцы предлагали несколько более разнообразное зрелище. Одни снимали чад на видео. Другие шумно болели. Третьи не отрывались от мобильников, явно наслаждаясь возможностью праздно потрепаться после тяжелой трудовой недели.

Зачем я обратился в полицию?

Потом, после этого кошмарного дня, мне тысячу раз говорили, что винить себя не в чем. С одной стороны, я и сам понимал, что от моих действий мало что зависело. Скорее всего, Тару и не собирались отпускать. Вполне возможно, ее не было на свете еще до первого звонка о выкупе. Возможно, смерть ее оказалась случайной. Возможно, бандиты запаниковали, что-то их спугнуло. Кто знает? Во всяком случае, не я.

Но с другой стороны…

Нет, не могу я утверждать, что все делал правильно. Закон Ньютона – всякое действие рождает противодействие.

Во сне Тара ко мне не приходит, а если и приходит, боги великодушно стирают сон из моей памяти. Впрочем, не исключено, что я преувеличиваю. Можно выразиться иначе: сама Тара мне действительно не снится, но снится светлый фургон с фальшивыми номерными знаками штата Нью-Джерси и краденым магнитным логотипом. Во сне я слышу приглушенные звуки, которые кажутся мне детским плачем. В фургоне Тара, в этом у меня нет теперь сомнений, но я не иду на звук. Ноги по щиколотку увязли в ужасной грязи. Я просто не могу двигаться. Просыпаясь, я размышляю о том, что и так понятно: «Неужели Тара была от меня так близко?» И еще: «Будь я чуть посмелее, сумел бы ее тогда вытащить или нет?»

Судья, долговязый старшеклассник с добродушной физиономией, дал свисток и поднял над головой руки. Игра закончилась. «Хо-хо!» – выкрикнул Ленни. Ребятишки в растерянности переглянулись. «Кто выиграл-то?» – спросил один, другой пожал плечами. Команды выстроились для финального рукопожатия, как это делается в играх на кубок Стэнли.

Черил поднялась и потрепала меня по спине:

– С победой, тренер.

– Да, немало я вложил в эту команду, – согласился я.

Она улыбнулась. Ребята потянулись в нашу сторону. Я поздравил их строгим кивком. Мать Крэга принялась раздавать цветные пакетики с арахисом, мамаша Дэви – коробочки с чем-то под названием «Ю-Ху», странным заменителем шоколада, пахнущим, как мел. Я сунул в рот арахис.

– Ну, как на вкус? – поинтересовалась Черил.

– А что, по-разному бывает? – Я посмотрел на родителей и почувствовал себя в этой компании совершенно чужим.

Подошел Ленни:

– Отличная победа, а?

– Точно. Мы чемпионы.

Он жестом предложил мне отойти в сторону. Я повиновался. Отойдя от родителей на достаточное расстояние, Ленни сказал:

– Состояние Моники уже почти оценено, мелочи остались.

– Хорошо, – равнодушно откликнулся я. Меня и впрямь это не волновало.

Ни я, ни Моника завещаний не составляли. Из года в год Ленни твердил мне, что сделать это необходимо, мол, надо в письменной форме определить, кто получит твои деньги, кто должен ухаживать за родителями, и так далее, и тому подобное. Но я пропускал его совет мимо ушей. Мы собирались жить вечно. А завещания там всякие, они… они для покойников.

Ленни мгновенно поменял тему:

– Может, в футбол сгоняем?

Для тех, кто не знает элементарных вещей, объясняю: футбол – это настольный футбол.

– Я и без того чемпион мира, – напомнил я Ленни.

– Вчера был чемпионом.

– Неужели нельзя хоть немного просто погреться в лучах славы? Я еще не готов отказаться от этого занятия.

– Ясно.

Ленни направился к семье. К нему подбежала дочь Марианна. Она размахивала руками, как сумасшедшая. Ленни покорно склонил голову, вытащил из кармана бумажник и протянул ей купюру. Марианна чмокнула его в щеку и умчалась. Покачивая головой, Ленни смотрел ей вслед и улыбался. Я отвернулся.

Самое худшее – или, вернее сказать, самое лучшее? – заключалось в том, что я до сих пор сохранял надежду.

Вот что мы обнаружили в тот вечер в дедушкиной хибаре: труп сестры, волосы Тары в целлофановом пакете (анализ на ДНК подтвердил принадлежность) и розовый с черными пингвинами комбинезончик Тариного размера.

А вот чего мы не обнаружили ни тогда, ни впоследствии: деньги, то есть выкуп, документы сообщников Стейси и самой Тары.

Вот именно. Дочери моей мы так и не нашли.

Лес обширный и густой, а могила маленькая. Скрыть ее нетрудно, например забросать булыжниками. А может, могилу разрыл какой-нибудь зверь и утащил содержимое в кусты. И может, останки валяются теперь в нескольких милях от дедовой хибары. Или в нескольких десятках миль.

Не исключено также (хотя этой мыслью я не делюсь ни с кем), что нет никакой могилы.

В общем, надежда живет. Подобно беде, она пока таится, но время от времени дает о себе знать, лукаво посмеивается и никогда не оставляет. Не скажешь даже, какая из этих любовниц более жестокосердна.

Полиция и ФБР предполагают, что моя сестра связалась с очень нехорошими людьми. Никто до конца не уверен, что первоначально они замышляли убийство или похищение, но большинство сходится на том, что кто-то ударился в панику. Может, они исходили из того, что меня с Моникой не будет дома и придется иметь дело с одной только няней. А увидев нас, кто-то – быть может, наркоман или просто психопат – выстрелил. А вслед за ним и другой (оттого баллистическая экспертиза и показала, что в нас с Моникой палили из разного оружия). А потом они похитили ребенка. И, в конце концов, избавились от Стейси, вкатив ей слишком большую дозу героина.

Я повторяю «они», потому что власти убеждены: у Стейси было как минимум два сообщника. Один – хладнокровный профессионал, умеющий добывать наркотики, подделывать автомобильные номера и бесследно исчезать. Другой – если угодно, паникер, тот самый, что стрелял в нас и, возможно, стал причиной гибели Тары.

Есть, конечно, и такие, кто эту схему не принимает. Они полагают, что сообщник был только один – хладнокровный профессионал, а в панику ударилась Стейси. Согласно этой версии, именно она выпустила первую пулю, и, скорее всего, в меня, поскольку я никаких выстрелов не помню, а уж потом профессионал, заметая следы, убил Монику. Эта версия подкрепляется свидетельством торговца наркотиками, который в обмен на согласие властей снять с него другое обвинение заявил, что за неделю до убийства и похищения продал Стейси «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. В пользу этой версии говорит и тот факт, что именно Стейси принадлежат волоски и отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления. Хладнокровный профессионал наверняка надел бы перчатки, а вот любитель, да еще накачанный наркотиками, мог и не подумать о такой мере предосторожности.

Но и эта версия устроила не всех. Тогда офицеры полицейского управления и ФБР составили сценарий, привлекательный своей ясностью.

Согласно ему, замысел преступления принадлежал мне.

Аргументы следующие. Муж – во все века подозреваемый номер один; мой «смит-и-вессон» по-прежнему не обнаружен («Куда он делся?» – этот вопрос мне задавали вновь и вновь. Если бы знать!); я никогда не хотел ребенка (меня заставило жениться рождение Тары). Кроме того, полиция считала, что располагает доказательствами моего намерения развестись с Моникой (действительно, я об этом подумывал). Таким образом, получается, что комбинация от начала до конца была разработана лично мной. Я уговорил сестру принять участие в похищении и заручился ее согласием отсидеть в случае чего за меня. Я заранее припрятал деньги на выкуп. Я убил и закопал собственную дочь.

Дикость, конечно, но у меня даже негодовать нет сил. Я полностью выдохся. Не отдаю себе отчета, где я.

Слабость этой версии заключается в том, что она не объясняет, отчего меня бросили, сочтя мертвым. Кто убил Стейси – я? Кто стрелял в меня – она?

Существует и четвертая версия событий. Кое-кто считает, что, да, за всем этим делом стоял я, но, помимо Стейси, у меня был сообщник. Он убил Стейси, возможно, против моей воли – чтобы скрыть мое участие и оправдать выстрел, направленный в меня.

Так мы и ходим кругами.

Вообще-то, если вдуматься, ничего у них, да и у меня, нет. Ни денег (выкупа). Ни подозреваемых. Ни мотивов. Ни – трупика.

А ведь после похищения прошло полтора года. Формально дело не закрыто, но Риган с Тикнером заняты другими расследованиями. Я от них уже полгода не имел весточек. Первые несколько недель пресса буквально не давала мне прохода, но потом, не находя, чем поживиться, тоже обратилась к более горячим темам.

Арахис кончился. Все тронулись в сторону стоянки, забитой небольшими фургонами. По окончании игры согласно традиции, принятой в нашем городке, тренеры ведут начинающих спортсменов в кафе-мороженое, что мы с Ленни и сделали. В кафе не протолкнуться. Стаканчик мороженого – лучшее средство, чтобы справиться с осенним холодом.

Зажав в ладони вафельный рожок, я обозревал зал. Отцы и дети. Я чувствовал, что уже не выдерживаю. Взглянул на часы. Так или иначе – пора. Я поймал взгляд Ленни и знаком дал понять, что ухожу. «Завещание», – прочитал я по его губам. На тот случай, если я все-таки не понял, он сделал движение рукой, словно расписывается. Я кивнул – все, мол, ясно, – вышел на улицу, залез в машину и включил радио.

Некоторое время я просто сидел и смотрел на проходящие мимо семьи, больше всего – на отцов, в надежде уловить в их поведении хоть тень раздражения своими домашними обязанностями, хоть что-то, способное утишить мою боль. Тщетно.

Не знаю, как долго это продолжалось. Наверное, минут десять, не дольше. По радио зазвучал старый шлягер Джеймса Тейлора. Музыка заставила меня встряхнуться. Я улыбнулся, включил двигатель и поехал в больницу.

Час спустя я уже мыл руки, готовясь оперировать восьмилетнего мальчика, у которого – на языке, доступном и несведущему, и профессионалу – было разбито лицо. Ассистировать мне должна была Зия Леру.

Не берусь с точностью сказать, отчего я некогда выбрал пластическую хирургию. Во всяком случае, меня не влекли ни легкие деньги, ни идеалы служения ближнему. Хирургом-то я хотел стать с самого начала, но подумывал о сердечно-сосудистой хирургии. Однако жизнь порой выкидывает странные шутки. Кардиохирург, что вел нашу группу на втором курсе академии, был, иначе не скажешь, полный мудак, притом самодовольный. С другой стороны, Лайм Риз, хирург-косметолог, оказался великолепен. Он отличался той завидной широтой характера и тем сочетанием приятной внешности, спокойной уверенности в себе и внутренней теплоты, которое всегда привлекает людей. Хотелось сделать ему приятное. Хотелось походить на него.

Доктор Риз стал моим руководителем. Он научил меня тому, что восстановительная хирургия – процесс творческий: ты отыскиваешь все новые возможности реконструкции. Лицевые кости, череп – наиболее сложные элементы человеческого тела. Мы, те, кто их чинит, – художники. Мы – музыканты, исполнители джаза. Поговорите с ортопедами или хирургами, имеющими дело с грудной клеткой, – они вам все разложат по полочкам. Или близко к тому. А наша работа – восстановление – другая. Мы импровизируем. Этому меня научил доктор Риз. Толкуя о микрохирургии и пересадке тканей, об искусственном кожном покрове, он словно взывал к моему внутреннему «я». Припоминаю, как однажды приехал к нему в Скарсдейл. Жена у него была длинноногая красавица. Дочь – выпускница средней школы. Сын – капитан школьной баскетбольной команды и на редкость славный малый. В сорок девять лет доктор Риз погиб в автомобильной катастрофе на шоссе номер 684, направляясь в Коннектикут.

Незадолго до окончания академии я получил годовую стипендию, позволявшую заняться оральной хирургией за границей. Опять-таки я принял участие в конкурсе отнюдь не потому, что собирался облагодетельствовать человечество, просто затея показалась мне привлекательной. Я рассчитывал, что путешествие станет моим персональным открытием Европы. Но я ошибся. Все с самого начала пошло наперекосяк. В Сьерра-Леоне нас застала гражданская война. Я обрабатывал раны такие чудовищные, такие невообразимые, что трудно поверить. Казалось рука, нанесшая их, гениальна в своей изобретательной жестокости. Но даже тогда, в том аду, я чувствовал какой-то странный подъем. Почему – не буду даже пытаться определить. Могу лишь еще раз сказать – это сродни исполнению джаза. Быть может, отчасти я и получал удовлетворение оттого, что оказываю помощь действительно страждущим. Но скорее всего, я воспринимал работу как экстремальный вид спорта: получал полноту ощущений, рискуя жизнью.

По возвращении в Америку мы с Зией основали «Единый мир», это было как раз то, что нужно. Я люблю свое дело. Быть может, оно и сродни экстремальным видам спорта, однако есть в нем и нечто очень человеческое. И это мне нравится. Я люблю своих пациентов, но держу между ними и собою дистанцию: холодность необходима – она тоже часть моей профессии. Я менее всего равнодушен к подопечным, но ведь они уходят – и острое чувство любви смешивается с безымянным чувством выполненного долга.

Сегодняшний пациент – довольно сложный случай.

Мой святой, мой заступник – а заступники в восстановительной хирургии есть у многих – французский исследователь Рене Лефор. Он швырял с крыши таверны трупы таким образом, чтобы они падали затылками – это помогало ему увидеть естественный узор лицевых мышц. Уверен, подобные эксперименты производили сильное впечатление на дам. Проделывал он и другой опыт – сбрасывал всё большие тяжести на череп мертвеца, чтобы определить меру сопротивляемости челюстной кости. Сегодня его именем названы некоторые характерные травмы, вернее – три стадии одной травмы.

Мы с Зией еще раз посмотрели снимки. Не вдаваясь в детали, скажу: линия перелома у нашего восьмилетнего пациента соответствовала типу «Лефор-3». При желании я мог просто снять с мальчика лицо, как маску.

– Автомобильная авария? – спросил я.

Зия кивнула.

– Отец был пьян.

– О Господи. Ну, с ним-то, естественно, все в порядке?

– Помнит даже, что пристегнулся.

– А сына, конечно, не пристегнул?

– Слишком много возни. Оно и понятно: если часто подносить бутылку ко рту…

Наши с Зией жизненные пути начались в разных местах. Как поется в шлягере семидесятых «Братец Луи», Зия чернее черного, а я белее белого (кожа у меня, по определению Зии, цвета рыбьего брюшка). Я появился на свет в родильном доме «Бейт-Израэл», в Ньюарке, и вырос в пригородном районе Каслтона, штат Нью-Джерси. Зия родилась в грязной деревушке неподалеку от Порт-о-Пренса, столицы Гаити. Во время правления Папы Дока ее родители стали политическими заключенными. Подробностей не знает никто. Отца казнили. Мать выпустили, но с переломанными костями. Она схватила дочь в охапку и бежала из страны на том, что условно можно назвать плотом. Трое пассажиров по дороге погибли. Зия с матерью уцелели. В конце концов, они добрались до Бронкса, где нашли приют в подвальном этаже салона красоты. Здесь они изо дня в день только и делали, что подметали волосы, а те были повсюду. Волосы прилипали к одежде, коже, забивали горло, оседали в легких. Зия вечно жила с ощущением того, что во рту у нее что-то постороннее и избавиться от этого никак нельзя. И поныне, когда Зия нервничает, ее пальцы невольно тянутся к языку, словно она хочет избавиться от волоска, стереть память о прошлом.

Закончив операцию, мы устало присели на скамейку. Зия распустила тесемки на марлевой повязке, и та упала ей на грудь.

– Вроде все порядке, – сказала Зия.

– Аминь, – согласился я. – Как твое вчерашнее свидание?

– До сих пор мерзкий привкус во рту. Не в буквальном смысле.

– Сочувствую.

– Мужчины такие подонки.

– Мне ли не знать.

– Я в отчаянии. Подумываю о том, чтобы снова начать спать с тобой.

– Фи, женщина, соблюдай правила.

Улыбка у Зии была ослепительная. И фигура великолепная. Ростом почти в шесть футов, скулы настолько высокие и острые, что, казалось, еще немного, и кожу пропорют.

– Когда же ты будешь снова встречаться с женщинами?

– Я встречаюсь.

– Да нет, я имею в виду встречи в постели.

– Не все же женщины такие доступные, как ты.

– Очень жаль. – Зия шутливо ущипнула меня.

Однажды мы переспали, оба понимая, что второго раза не будет. Собственно, так мы и познакомились. Это было, когда я учился на первом курсе медицинской академии. Ну да, случайное свидание. Таких свиданий у меня было предостаточно, и только два не прошли бесследно. Одно привело к катастрофе. Другое – с Зией – положило начало отношениям, которыми я всегда буду дорожить.

Было восемь вечера, когда мы наконец сняли перчатки и, погрузившись в машину Зии (крохотный «БМВ»), отправились на Нортвед-авеню за продуктами. В магазине, толкая перед собой тележки, мы переходили из секции в секцию. Зия болтала без умолку. Мне нравится ее болтовня. Она бодрит меня. В мясном отделе Зия остановилась у прилавка с деликатесами и сдвинула брови.

– Ну что там? – осведомился я.

– Ветчина «Кабанья голова».

– Ну и что?

– «Кабанья голова», – повторила Зия. – Что за гений торговли придумал такое название? Слушай, у меня идея. Давай дадим какому-нибудь из наших швов имя самого отвратительного из животных, вернее – его головы.

– Так ты же всегда эту «Голову» и берешь.

Зия задумалась:

– Ну да, похоже на то.

Мы встали в очередь к кассе. Зия выложила на транспортер покупки. Я тоже опорожнил тележку. Зазвенел кассовый аппарат.

– Проголодался? – спросила она.

Я пожал плечами:

– Да, не отказался бы что-нибудь перехватить у «Гарбо».

– Ну так пошли. – Зия вдруг перевела взгляд куда-то мне за спину и резко остановилась. – Марк!

– Да?

– Нет, показалось. – Она махнула рукой.

– Что показалось?

По-прежнему глядя мне за спину, Зия повела подбородком вперед. Я медленно повернулся и сразу почувствовал стеснение в груди.

– Я видела ее только на фотографиях, – начала Зия, – но вроде это…

Я с трудом кивнул.

Это была Рейчел.

Перед глазами у меня все поплыло. Это неправильно, так не должно быть. Умом я прекрасно понимал это. Мы порвали много лет назад. И теперь, по прошествии времени, мне бы следовало задумчиво улыбаться. Следовало бы испытывать легкую ностальгию по временам, когда я был молод и наивен. Но – ничего подобного. Рейчел стояла в десяти шагах, и на меня обрушилось прошлое. Оказывается, годы не притупили чувство, оно все еще жгло, прожигало насквозь.

– Что-то не так? – раздался голос Зии.

Я покачал головой.

Если вы считаете, что у каждого есть только одна родственная душа, только одна настоящая любовь, то поверите: рядом, через три кассовых коридора, под объявлением «Срочное обслуживание! Пятнадцать и более наименований» стояла именно такая. Моя.

– Я думала, она вышла замуж, – сказала Зия.

– Так оно и есть.

– А кольца не видно. – Зия сжала мне запястье. – Не слабо, а?

– Да, в этом городе не соскучишься.

– Знаешь, что это напоминает? – Зия щелкнула пальцами. – Ту старую дешевую пластинку, которую ты так любил проигрывать. На ней записана песенка о том, как бывшие возлюбленные случайно сталкиваются в магазине. Как, бишь, она называется?

Когда мы познакомились – мне было девятнадцать, – Рейчел меня не особенно заинтересовала. Даже не показалась симпатичной. Но как скоро выяснилось, мне нравятся женщины, которые открываются не сразу. Появляется такая, ничего вроде собой не представляет, а несколько дней спустя вдруг скажет что-нибудь или голову как-то повернет, и – все, пиши пропало. Словно под автобус угодил.

И вот сейчас у меня было точно такое же ощущение. Рейчел изменилась, но не сильно. Годы слегка обострили черты, неброская красота сделалась более определенной, но, как ни парадоксально, и более нежной. Рейчел похудела. Темные, с синеватым отливом, волосы были стянуты в конский хвост. Большинство мужчин любят свободные женские прически. Но мне всегда нравилось, когда волосы подобраны – тогда скулы и шея бросаются в глаза, особенно если они такие, как у Рейчел. Сейчас на ней были джинсы и серая блузка. Ресницы опущены, на лице столь знакомое мне сосредоточенное выражение. Она пока не замечала меня.

– «Опять как в старину», – сказала Зия.

– Что?

– Да я все про песенку о возлюбленных, встретившихся в магазине. Ее пел Дэн-как-там-его. «Опять как в старину» – название.

Рейчел извлекла из бумажника двадцатидолларовую купюру, протянула кассиру, подняла взгляд – и увидела меня.

Затрудняюсь описать, как переменилось ее лицо. Во всяком случае, удивления на нем не возникло. И радости тоже. Быть может, страх. Быть может, равнодушие. В точности не скажу. И не скажу, сколь долго мы простояли, глядя друг на друга.

– Может, мне лучше уйти? – предложила Зия.

– А?

– Вдруг она подумает, что я твоя девчонка и что шансов у нее – ноль?

Кажется, я улыбнулся.

– Марк.

– Да?

– Ну и видок у тебя. Стоишь, словно пыльным мешком огретый. Даже жутко.

– Спасибо.

Я ощутил спиной толчок ладонью.

– Иди поздоровайся.

Мои ноги пришли в движение, хотя не припомню, чтобы мозг отдавал такую команду. Дождавшись, пока кассирша положит ее покупки в бумажный мешок, Рейчел сделала шаг в мою сторону и попыталась улыбнуться. Улыбка у нее всегда была удивительная, из тех, что заставляют думать о поэзии и весеннем половодье. Но сейчас она улыбалась иначе. Напряженно. Болезненно. «Интересно, – подумал я, – не хочет или уже не умеет? Неужели накал ослаб и никогда прежним не будет?»

Мы остановились в шаге друг от друга, будто прикидывая, что требуется – объятия, поцелуи, рукопожатия? В конце концов, не случилось ни того, ни другого, ни третьего. Я просто застыл на месте, ощущая боль каждой клеточкой тела.

– Привет, – только и сказал я.

– Приятно отметить твою всегдашнюю находчивость, – откликнулась Рейчел.

– Как поживаешь, малыш? – криво ухмыльнулся я.

– Уже лучше.

– Часто здесь бываешь?

– Отлично. Теперь самое время спросить, не встречались ли мы раньше?

– Ну уж нет. Разве такую дамочку, как ты, забудешь?

Мы натужно рассмеялись, понимая, что слишком искусственно прилагаем усилия поддержать разговор.

– Хорошо выглядишь, – сказал я.

– Ты тоже.

Пауза.

– Ну вот, весь мой запас банальностей и дурацких шуточек исчерпан, – сообщил я.

Рейчел хмыкнула.

– Как ты здесь оказалась?

– Едой запасаюсь.

– Я не о том…

– Да знаю я, о чем ты, – прервала меня Рейчел. – Мать переехала в кондоминиум в Уэст-Ориндже.

Из конского хвоста выбилось несколько завитков и упало на щеку. Мне стоило гигантских усилий не убрать их.

Рейчел на секунду отвернулась и посмотрела на меня.

– Слышала о твоей жене и девочке. Весьма сожалею.

– Спасибо.

– Собиралась позвонить или написать, но…

– Ты замужем?

Рейчел пошевелила пальцами на левой руке.

– Уже нет.

– По-прежнему служишь в ФБР?

Она убрала руку за спину.

– Опять-таки уже нет.

Вновь повисло молчание. Не знаю, долго ли мы так стояли. Кассирша занялась следующим покупателем. Подошла Зия. Откашлявшись, она протянула руку Рейчел:

– Привет, меня зовут Зия Леру.

– Рейчел Миллз.

– Очень приятно. Мы с Марком коллеги. Просто друзья, – уточнила она, подумав немного.

– Зия… – начал я.

– Да-да, прошу прощения. Знаете, Рейчел, я бы не прочь задержаться и поболтать, но, право, надо спешить. – Для убедительности она ткнула пальцем в сторону выхода. – А вы поговорите. Увидимся, Марк. Рада была познакомиться, Рейчел.

– Я тоже.

Зия упорхнула. Я пожал плечами:

– Она отличный врач.

– Не сомневаюсь. – Рейчел взялась за ручку тележки. – Меня ждут в машине, Марк. Приятно было перекинуться парой фраз.

– И мне. – Но, памятуя о том, что потерял некогда, я ведь не мог позволить просто ей уйти, верно? Откашлявшись, я сказал: – Неплохо бы как-нибудь повидаться.

– Я по-прежнему живу в Вашингтоне. Завтра возвращаюсь.

Пауза.

Внутри у меня все кипело. Дыхание сделалось прерывистым.

– Счастливо, Марк. – Однако карие глаза увлажнились.

– Погоди.

Я изо всех сил старался избежать умоляющей интонации, но вряд ли мне это удалось. Рейчел посмотрела на меня и увидела все.

– Чего ты хочешь, Марк?

– Скажем, что нам надо встретиться.

– И это все?

Я покачал головой:

– Ты же знаешь, нет.

– Мне уже не двадцать один.

– И мне тоже.

– Девушка, которую ты когда-то любил, давно умерла. Ее больше нет.

– Ничего подобного, – возразил я. – Вот она, передо мной.

– Ты меня теперь не знаешь.

– Ну так давай снова познакомимся. Я никуда не тороплюсь.

– Вот так просто?

– Ага. – Я попытался улыбнуться.

– Я живу в Вашингтоне. А ты в Нью-Джерси.

– Я перееду.

Но еще до того, как эти слова импульсивно сорвались у меня с языка, еще до того, как на лице Рейчел появилась гримаса, я понял, что солгал. Не мог я просто так бросить родителей, отказаться от нашего с Зией дела и… И избавиться от своих призраков. За миг полета этих слов от моих губ к ее ушам чувство во мне надломилось и рухнуло.

Рейчел двинулась к выходу. Она не попрощалась во второй раз. Я смотрел ей вслед. Двери автоматически разъехались, и за ними, даже не бросив взгляд на прощание, скрылась Рейчел, любовь всей моей жизни. Я продолжал неподвижно стоять. Я не последовал за ней. Я чувствовал, как сердце у меня бьется и трепещет, но и пальцем не пошевелил, чтобы удержать Рейчел.

Быть может, я все же так ничему и не научился.