"Слепые тоже видят" - читать интересную книгу автора (Сан-Антонио)

Глава (практически) третья

Когда его превосходительство Сезарен Спальмыбумба заявлял, что солнце является единственным экспортным продуктом индустрии Дуркина-Лазо, то он был ой как прав.

И продукта этого навалом.

Солнце жжет просто адски невыносимо!

Постоянный солнечный удар, как колом по кумполу!

Тот, кто выходит с непокрытой репой, сразу же получает мозги вкрутую, как нечего делать. Попытки убежать от палящего светила здесь что-то вроде национального вида спорта. Но попробуй убежать, если даже под козырьком невозможно спастись от всепроникающего ультрафиолета. Нужно навертеть на башку многослойный тюрбан, чтобы сохранить хоть какой-то мыслительный процесс. С белой полотняной кепкой на голове я сейчас страшно жалею, что не догадался купить чалму с климатической установкой. Я мечтаю попасть в самый большой магазин холодильников, чтобы запихнуть кондиционер между черепом и кепкой. Или, например, напялить кусок льда вместо головного убора. Чувствую, что в этой оранжерее скоро стану подсолнечником. Самый дефицитный продукт в Дуркина-Лазо — тень. Бойкий импортер, наводнивший местный рынок банками с консервированной тенью, я вас уверяю, моментально сделал бы себе сказочное состояние. Особенно продавай он тень не высокого качества, а так, самую завалящую, вроде тени от палисадника или решетчатой ограды. Но, конечно же, бонзы могут позволить себе оплатить настоящую тень, высшего сорта, густую, черную, прохладную, типа тени в соборе или в туннеле.

Богатые жируют всегда и везде.

И их все больше и больше, несмотря на колоссальное социализирующее болото (а может, и благодаря ему!). Толстосумы, набитые деньгами, покупают все только самое дорогое и выписывают вещи, растущие в цене, заставляя цены подскакивать еще выше. Знаю я таких. Они заказывают дорогостоящие товары, даже не задаваясь вопросом, на кой черт они им нужны. Клянусь! Они получают каталог, тут же пробегают колонки цен и останавливаются только на крупных цифрах. “Ну-ка заверните-ка мне дюжину каждого”, — говорят они, тыча пальцем и не вникая, идет ли речь о “кадиллаке” или картине Ван Гога, редких книгах или икре, построенных наспех домах-крепостях или конюшнях скаковых лошадей. Все моментально скупается. Я говорю это не из зависти и не со злости. Нельзя же, в конце концов, злиться на больного, если, конечно, он вас не слишком затрахал своей болезнью. Поскольку есть такие, кто не соображает вовремя окочуриться и хочет коптить небо вечно. Они делают под себя и досаждают окружающим в течение месяцев и лет, обещая испустить дух, но только этот момент никак не настает. Они бьются в ложной агонии, закатывают глаза, бледнеют и перестают дышать. А ты каждый раз реагируешь и готов впасть в истерику от невосполнимой утраты. Но проходит день, и твой черный костюм, приготовленный на случай похорон, продолжает пылиться в объятиях нафталиновых паров. Охапки хризантем сменяют друг друга, а клиент по-прежнему верен своему посту на постели среди горы лекарств, которые, изнемогая под тяжестью затрат, продолжает скрепя сердце оплачивать фонд социального страхования.

Но я, кажется, отвлекся.

Бог свидетель, сейчас не время отвлекаться, учитывая тот факт, что дорога, идущая по дамбе, имеет всего метра три в ширину. Я задаюсь вопросом, как на такой дороге можно, например, кого-то обогнать. Или просто разъехаться. Слабый должен, наверное, подвинуться, и — нырнуть прямиком в болото, которое вообще-то смотрится не очень притягательно. Поверхность болота будто покрыта ржавчиной, а местами попадаются раздражающие глаз зеленые пятна, похожие на разлившийся мазут. Это клоака в чистом виде (если можно так выразиться). Грязь на тысячи и тысячи гектаров. Солнце постоянно кипятит это варево, как на медленном огне, а в испарениях роятся мириады назойливых насекомых.

Парень, сидящий за рулем нашего джипа, здоровый рыжий обалдуй, небритый, немытый и воняет так, что кажется, будто ты попал в стойло с тридцатью шестью козлами. Ребятам с таким потоотделением никак нельзя спускаться ниже сороковой параллели (проходящей, как известно, по Средиземному морю), иначе во всем мире будет не продохнуть. Я даже не знаю, какой запах шибает в нос сильней: от болота или от Вики (так зовут моего шофера). Если бы у меня было хоть что-нибудь подходящее, я запихнул бы в ноздри…

Между прочим, это точно: не продается ни черта, чтобы затыкать нос. Мы защищаем себя от звуков, от света, от чего угодно, но только не от запахов. В области обоняния мы работаем только в одном направлении: создаем приятные запахи. Изобретательность парфюмеров Герлена или Шанели позволит вам припудрить ваш носик, но вот как победить затхлый запах? Применить дезодорант? Неравная борьба. Битва между цветочным и ночным горшком. Единственное радикальное средство перебить вонючие запахи — нейтрализовать обоняние. А для этого нужно применить максимум смекалки. Вот, например, евнухам тоже приходится нюхать всякую мерзость, и тогда они бегут подышать в гарем. Помогает — проверено! Я больше чем уверен, что по нашей планете бродят сыновья евнухов. И мне кажется, что некоторых я узнаю…

Мы уже несколько часов едем по пыльной дороге под палящим солнцем, вдыхая смрадные запахи. И конца-края не видно…

Вики поет по-голландски, а что ему делать, если он от рождения голландец. Его голос действует на мои нервы угнетающе. Музыкальными способностями он явно никогда не выделялся, а трясучая дорога придает его голосу адское дребезжание. Так что с большим удовольствием я слушал бы даже себя, а его придушил и выбросил в болото. Мы слишком мягки со своими ближними. Уж очень мы их холим и лелеем. Христианство размягчило нас, господа. Но подождите, увидите, что будет потом… В тот день, когда папа Павел VI сольется с “Дженерал моторс”, мы наконец начнем замечать, что природа вступает в свои права.

После бесконечных часов на ужасной дороге и адского долготерпения я вижу на горизонте темную полосу высоких холмов массива Фиглиманджара.

Я понимаю состояние измученной матросни из окружения Христофора Колумба, когда небритый просоленный впередсмотрящий, свесившись из бочки на мачте, заорал благим матом: “Земля!” Видеть конец кошмара — истинное вдохновение. Даже если ты знаешь, что от солнца все равно никуда не спрятаться. Горланя свою простонародную песенку о ветряных мельницах и кучах тюльпанов, Вики лихо пришпоривает, и скоро мы выбираемся из проклятого всеми богами вонючего болота Кельмердуй. Уф! Больше не могу!

Честно говоря, на первый взгляд этот алмаз не заслуживает такой тщательно спланированной операции, да еще в полной тайне. Просто кусок скалы. Камень. Даже не такой уж и большой, объемом всего-то с маленький автомобильчик (с которым плохо обошлась машина побольше). Он весь скрыт под толстой грязно-коричневой оболочкой. Отскребли лишь несколько квадратных сантиметров площади, чтобы определить природу кристалла. Затем царапину густо замазали глиной…

Несколько здоровенных, с лохматыми головами ребят бдительно охраняют камень, покуривая в тени палаток. Их старший, полковник Ла Морд’у Дар вразвалочку направляется в мою сторону. Ему недостает одного глаза, руки, обоих ушей и правил приличия. Он квадратной формы, как робот, и у него самая очаровательная коровья морда, какую я когда-либо видел.

— Так это ты тот самый хмырь, которого нам пришлось ждать? — хмуро приветствует он меня. — И что в тебе такого особенного, мальчик, кроме того, что у тебя холеные ручки бюрократа и ослепительные зубы? Ты умеешь вышивать гладью или заплетать косички девочкам?

Его компания подыхает со смеху. Они обожают дурацкие шуточки в духе своего начальника. Дух, это как сыр: он должен быть на всякий вкус (возьмем, например, мои книги). Есть нежный дух, есть сильный дух, есть соленый, а есть чесночный. Есть божественный дух, есть святой дух, а есть дух лестничной клетки и сортирный дух. А еще существует боевой дух… И теперь вы видите еще дух полковника Ла Морд’у Дара. Этот полковник, должно быть, раньше служил сержантом во французской армии.

Подобный прием может, конечно, обескуражить кого угодно, но только не Сан-Антонио.

— Ты хоть сам-то понимаешь, что выглядишь вороньим пугалом с надутыми щеками и в камзоле с галунами, купленном на барахолке у торговца тряпьем? — по-отечески мягко пеняю я ему. — Скажи, вояка, когда тебе приходится надевать очки, ты дужки на затылке скрепляешь пластырем? Уши-то ты, видать, нечаянно обрезал во время бритья с похмелюги, или кто-то пошутил, подложив тебе лезвия в фуражку?

Полковник Ла Морд’у Дар со злости корчит такую отвратительную рожу, что ее увеличенной фотографии вполне хватило бы не только, чтобы остановить наступление немцев еще на границе с Францией, но и обратить их в бегство.

Люди такого типа, как он, не теряют время на излишнюю болтовню. Чуть что не так, лезут в драку.

Я это прекрасно знаю. Поэтому уклоняюсь от удара, и очень вовремя, поскольку он своим единственным кулаком метил мне прямо в репу.

Мой точный выпад заставляет ущербного полковника плюхнуться на массивный зад. Вся операция занимает не больше двух секунд. Он, похоже, испытывает головокружение, какое бывает у людей поутру с бодуна, когда желчь застилает глаза, а вселенная вращается со скоростью циркулярной пилы.

Ла Морд’у Дар хватается за кобуру револьвера. Но только мой-то уже у меня в руке.

— Ты ведь не хочешь покинуть нас во цвете лет, пока у тебя еще цел один глаз, чтобы пялиться на девочек, и одна грабля, чтобы лазить им в лифчик? А, кукольный полковник?

Он, похоже, отказывается от дальнейших боевых действий. Его команда, моментально посерьезнев, помалкивает. Я обвожу ласковым взором всех присутствующих.

— Скажите, вы, профессиональная армия, нам ведь платят не за то, чтобы мы играли в ковбоев и индейцев. Что это за манеры сразу лезть в драку, не сказав даже “здрасьте”. Я не хочу никому проблем! Я делаю свое дело, и мне вполне достаточно солнечного удара и комаров размером с грифа, чтобы развлекаться от души.

Я убираю револьвер в кобуру.

— Меня зовут Сан-Антонио, — добавляю я. — Нам предстоит выполнить тяжелую работу. Надо воспользоваться ночной прохладой, чтобы перевезти этот проклятый минерал. После той дороги, по которой я только что проехал, человеческая природа требует хорошего отдыха со сном, но я хочу вам признаться, что, несмотря на ручки бюрократа и белые зубы, моя природа требует действия.

И тут вдруг эти господа приняли меня за своего.

Все, включая Ла Морд’у Дара.

Мы решаем двигаться колонной в следующем порядке: впереди джип с одноглазым полковником, затем следует бронетранспортер с вооруженными боевиками, за ним — грузовик с алмазом, в котором еду я, и замыкает колонну второй бронетранспортер.

Вокруг черная густота ночи. Сквозь разрывы облаков виден светлый шлейф Млечного Пути. Воздух раскален, и дышать нисколько не легче, чем днем. Смрадный запах болот все так же шибает в ноздри. Шофер большого армейского грузовика — парень лет тридцати, веселый и даже симпатичный. У него широкий подбородок в форме солдатского сапога, нос, похожий на ручку горшка, и большие изогнутые брови. За рулем он сидит в одних трусах. Малый весьма общителен и рад, что мы можем немного поболтать о Франции. Он просит рассказать о Париже, предместьях, о последних новшествах на окраинах. Он хочет услышать о Монпарнасе, Дефансе, потом спрашивает, что происходит в Сарселле, Курнев… Роро (так зовут моего шофера) не может вернуться. Тому есть причины, и серьезные… Хозяин одного табачного киоска оказался слишком несговорчивым и держался за свои деньги больше, чем за свою жизнь. Мир набит подобными дураками. Роро бросился удирать, и ему повезло, поскольку он успел прыгнуть в Гавре на пароход чуть раньше, чем его приметы были разосланы полицией. Несколько часов решили его судьбу… Затем был Сенегал, Берег Слоновой Кости, ну а после уж и вовсе немыслимые страны, где хорошо платят лишь тем, у кого избыток физической силы и недостаток моральных принципов. Одно за другим (выражение, постоянно употребляемое им в разговоре). Все было бы в принципе хорошо, да только его постоянно гнетет тоска по Парижу. После нескольких лет скитаний воспоминания о доме сильно бередят ему душу. Он с грустью вспоминает о свежих хрустящих булочках, шипящих кофейных автоматах в бистро, веселом гаме парижских кафе и даже запахе автобусов. О маленьких магазинчиках на окраине, мусорщиках, радостных криках встретившихся на улице старых друзей, разговорах типа “Ну как ты, старый шакал?”. У него горечь в голосе, у Роро. Он говорит, что жизнь — идиотская штука…

У меня башка раскалывается от усталости, я слышу его как в полусне. Наш грузовик трясется по ухабам разбитой донельзя дороги. И я спрашиваю себя, а что, если вдруг идущая впереди машина сломается, что делать, чтобы не застрять в пути? Я думаю об огромном камне, лежащем в кузове нашего грузовика. Природный выродок. Минеральный дегенерат. Углерод в чистом виде. Я пытаюсь вспомнить уроки химии в школе… Самое высокое сопротивление материала… Алмаз — самый твердый из всех камней. Обрабатывать его можно только с помощью другого алмаза… Ну и что дальше?

Я, должно быть, провалился в сон… И вдруг меня будит шум, глубокий, далекий… Похожий на гром. Он появился из ниоткуда, и его раскаты глухо отдаются по всему небу.

Роро продолжает болтать. Он вспоминает вечера в своем парижском предместье. Однажды на эстраде летнего кафе, украшенного цветными гирляндами, наяривали два музыканта. Количество пивных банок у их ног все увеличивалось. Один из них играл на аккордеоне и барабанах, а второй на саксофоне. Но они производили такой шум, как двадцать человек…

Длинная зеленоватая молния разрывает небо.

— Смотри-ка, похоже, погода портится! — замечаю я, показывая рукой на освещаемую фарами густую темноту.

Роро прекращает свои музыкальные воспоминания и хмурит брови. Ему это легко удается, учитывая густоту растительности над глазами.

— Странно, — бормочет он, — вообще-то сейчас не сезон дождей.

Новая молния, сумасшедшей силы и фантастического цвета, ослепляет нас. Вспышка длится невероятно долго, усиливаемая всполохами и грандиозными ответвлениями. Яркие красные и оранжевые тона, переходящие на спаде в фиолетовый… Но прежде чем она пропадает, новая вспышка и жуткий грохот сотрясают небо и землю. Затем еще одна. Совсем рядом. Все сильней и сильней! Мы ослеплены. Невозможно двигаться по дороге с этой катарактой слепящего света на глазах.

— Одно за другим, — пытается шутить Роро, — похоже на конец света!

Апокалипсис!

Что-то уж слишком быстро! Вряд ли я мог когда-нибудь себе представить, что свечение такой силы возможно, не присутствуй лично при подобном светопреставлении.

Машины останавливаются, все вылезают наружу, пытаясь скрыться от беспощадного света. Но тщетно! Солнечные очки не защищают глаза. Закрыть глаза — тоже не помогает. Молнии разят сквозь веки. Я чувствую, что волосы встают дыбом. Котелок раскалывается от невыносимых ударов по глазам. Я прижимаю ладони к лицу. Но все понапрасну! Адское свечение проникает сквозь плоть и беспощадно лупит по глазам.

Алмаз — самый крепкий материал, твержу я себе как безумный. Спотыкаясь, я бегу к заднему борту грузовика, залезаю в кузов и съеживаюсь за алмазной глыбой, пряча голову в углубление в камне. Ух, вроде получше. Я пытаюсь понять происходящее. На Землю напали марсиане? Что, правда, вы точно уверены? Тогда скажите! Честное слово, первый раз в жизни я даю вам такое право. А чем иначе объяснить этот феномен?

Я слышу, как вокруг истошно орут ребята. Это похоже на страшный, безысходный вой… Бог мой, какой кошмар! Как крики проклятых душ из ада! Вопли и брань! В них уже не страх и боль. В них — помутнение рассудка! Сумасшествие — тоже боль, друзья мои! Оно терзает плоть и дух.

Но адские мучения на этом не кончаются! Они только начинаются! Вместе с ослепляющим светом приходит страшный гром. Он накрывает. Умопомрачительный, раскалывающий все и вся грохот. Резкий, долгий, упорный, все возрастающий, он становится тоном выше, он раздирает, он проникает, он за гранью терпимого, он давит, раскалывает, дробит, крошит, уничтожает. Он становится столь всеобъемлющим, что я его больше не слышу. Ошеломляющие вспышки света уже не в счет. Звуковые волны достигают ультразвукового барьера. Он сотрясает наши мозги. Мы его средоточие, его вместилище. Он захватывает нас, живет в нас. И мы умираем в нем. Этот феномен грандиозен, как любой природный катаклизм. Он неодолим. Мы бессильны. Воля сломлена — мы беззащитны. Мы раздавлены необъяснимым страданием, заполнившим нас. Этот феномен изумителен в своем пароксизме. Мы переступаем черту вместе с ним, неумолимо уносимся к непознанному апофеозу. Мы отдаемся силе чужого духа. И то, что мы испытываем, напоминает распад на атомы…