Сан-Антонио СЛЕПЫЕ ТОЖЕ ВИДЯТ

Глава (так сказать) первая

— Как ты находишь мои бедра? — спрашивает Франческа.

— Запросто, — отвечаю я, — они у тебя такие объемные, что не промахнешься!

Франческа лежит на постели в полном изнеможении, одурев от ласк, с открытым клювиком, как выбившийся из сил птенец. Услышав ответ, она встает, взгляд ее меняется, становясь ядовитым, а рот вытягивается как ствол базуки, готовый запустить ругательство.

— Осел! — произносит она смачно.

— Почему осел! — протестую я. — Я отвешиваю тебе лучший из лучших комплиментов, а ты вдруг обижаешься. Меня это удивляет. Что за муха тебя укусила?

Она выскакивает из кровати и начинает вертеться у зеркала, покрытого ржавыми пятнами.

— И совсем у меня не толстая задница! — уверенно заявляет она, подтягивая вверх килограммов пятнадцать мясистого окорока, без которого ей все равно осталось бы на что сесть.

— Я не говорю, что она толстая! — поправляюсь я. — Она величественная! Согласись — это нюанс! Она у тебя, я бы сказал, возвышенная! Да что я говорю, Франческа! Продукт высшего качества! Самая что ни на есть волнующая и трогательная! Центр притяжения Парижа и его окрестностей! Нежное и теплое убежище! Законченный монумент! Народное достояние! На все времена! Пантеон секса! Тауэр сладострастия! Место массового паломничества! Иерусалим! Увидеть и умереть! По сравнению с ней Венеция — ничто! Твоя попка вызывает аппетит. Она зовет! Она манит! Это путешествие из ранга великих географических открытий! Оно воспето в веках! Мир, поделенный на полушария: восточное и западное! Ее величество! Обожаю! Я подложу твою попку себе под голову! Буду спать, как на перине! Как в спальном мешке! Она станет моим местом жительства! Это цель моей жизни! Мой культ! Моя религия…

— Хватит надо мной издеваться! — обрывает меня уже весьма нежно обладательница всех вышеперечисленных достоинств. (Стоит сказать, что я встретил ее в полдень в пивной Рено, и к трем часам мы уже вполне пресытились послеобеденным отдыхом, проведенным в меблированных комнатах заведения на улице Вдохов и Выдохов (бывшей Охов и Вздохов).

— Я не издеваюсь над тобой, а тащусь от тебя! Я втрескался в тебя с первого взгляда. Русалка моя! Ты соблазнила меня, похитила! Каждая складочка твоей кожи просто создана для любви. Я твой раб! Я погиб! Но чтобы у меня не осталось и капли сомнения, сейчас проведу очередную инспекцию…

Like it, take it! Если нравится — возьми, как говорят англичане!

Я снова беру ее (Франческу) в свои руки и веду на пуховую перину, видавшую виды (и похуже). Честно говоря, этой девушке не хватает фантазии, или поэзии, если хотите. Вам вряд ли удастся вылепить из нее законченное изваяние сладострастия, хотя в целом она очень недурна. Вполне приличная самочка для неприхотливой любви. А вы хотите тигрицу за те деньги, что она просит? Не обладая, прямо скажем, высоким интеллектом, Франческа умеет в самые острые психологические моменты поддерживать обмен репликами в рамках подражания различным природным звукам. Впрочем, усиливая их иногда до неузнаваемости. Она владеет классической техникой, требующей некоторого обогащения. Виртуозности нет и в помине. Короче говоря, типичный продукт для времяпрепровождения в послеобеденные часы, когда в Париже идет дождь, других занятий нет, а на Елисейских полях не крутят ни одного достойного внимания фильма.

Я начинаю разогревать ее, как греют остывший за ночь мотор, готовя к следующему сражению, на этот раз более продолжительному, чем первое. Любовные утехи как сырный десерт. Сортов много, и с каждой порцией вкус становится все более выраженным. Начинаешь с сортов спокойных и мягких, а потом потихоньку приближаешься ко все более пикантному и соленому. И под конец у мадам растопыриваются пальцы на конечностях, а у меня самого жжет в глотке и выпучиваются глаза.

Большинство людей, я имею в виду современных, проходят мимо удовольствий только потому, что не умеют шевелить мозгами. Некоторые думают: для того чтобы схватить себя за ногу, нужно нагнуться, но существуют ситуации, когда проще поднести ногу к рукам. Из этого можно заключить, что наслаждение — вопрос гибкости. Человек проворный ровно в одиннадцать с половиной раз лучше удовлетворит даму, чем недотепа, если верить статистическим данным опроса, проведенного гинекологом хозяйки бакалейного магазина в нашем доме. Излишний вес, как он говорит, приводит к застою и увяданию. Согласно статье, которую я недавно прочитал в “Монде”, начиная с того момента, когда ты видишь не больше двух сантиметров своего полового органа, ты теряешь чувствительность. Я знаю одного хмыря, бывшего бабника и ходока на все сто, который теперь так растолстел, что вынужден пользоваться щипцами для вылавливания огурцов из банки и зеркалом, чтобы узреть свое хозяйство. Можете себе представить мучения этого господина. Когда ему случается тряхнуть стариной, он управляет собой с помощью целой системы зеркал и удочки. Настраивать себя на секс в таких условиях — все равно что топить крейсер противника торпедой, пущенной с подлодки во время глубоководного погружения. Нужно пускаться в математические расчеты, строить схемы, графики. Да еще учитывать состояние здоровья…

Словом, как в цирке после антракта, я начинаю второе отделение программы. Проявляя максимум гибкости и грациозности. В стиле марокканских акробатов. Э-э, хоп! Хоп! И-и, хоп, ля-ля! Со свистом! И отвагой! Но с большой точностью. Это, братцы, необходимо! Небольшая ошибка — и можно повредить себе шест, поскольку он сейчас испытывает напряжение на изгиб. Как изображение на знаке, предупреждающем о скользкой дороге. Он как сложный перископ. Ух, как это опасно! Давление на сгибах огромно, может сломаться как сосулька, и в руке останется фитюлька длиной со свисток. Так что потом подчиненные не будут знать, как вас называть, — мадам или месье полицейский.

— А моя грудь, скажи, мой бюст, как ты его находишь? — беспокоится сексапильная партнерша.

— На ощупь, дорогая, если ты ко мне спиной. Можно сказать, что ты несешь впереди себя целый кафедральный собор. Воздушный шар, когда на него смотрит тот, у кого спьяну двоится в глазах. Вроде братьев Монгольфье, если у каждого по шару. Я их пожираю, я с них скатываюсь. Они грандиозны, как два Монблана в свете луны. И аппетитны, как меню ресторана “Золотой лев” — это в горах Швейцарии самая высокая точка, где есть ресторан французской кухни. Когда их видишь, перехватывает дыхание, голубка моя. Они дразнят. Они опьяняют. Нет ничего более обалденного, чем твоя грудь, дорогая. Закат солнца в Венеции — чепуха! Они могут дать благословенную тень уставшим путникам пустыни вместе с верблюдами! Животворящий источник! Символ вскармливания человечества! Предмет зависти Ромула и Рема. Я верю в нее больше, чем в голлизм. Я расту и поднимаюсь во весь рост.

Франческа дует губы, выскальзывает из кровати и седлает фаянсового коня, скромное изделие сантехнической фирмы “Жакоб Делафон”.

— Я признаю, что ты хорош в постели и внимательный партнер, — вздыхает моя очаровательная подружка, включая воду, — но ты все время насмехаешься надо мной во время пауз.

— Как же ты можешь такое говорить, о скромная девочка! Ведь именно твой шарм заставляет меня быть таким разговорчивым. Ода твоему крупу и серенада твоему бюсту — это словесная секреция, подчеркивающая эякуляцию. Не забудь, что сексуальное наслаждение достигается и звуковым восприятием. Некоторые люди, более или менее в возрасте, заменяют свои гениталии языком…

Я вновь впадаю в лирическое настроение, как вдруг мы слышим стук в дверь. Я вздрагиваю, и мой словесный фонтан резко иссякает.

Ведь в нашу дверь никто не имеет права стучать, поскольку она ведет в номер гостиницы, которая в дневное время служит прибежищем для жаждущих любовных утех. Можно стучать в операционные, дубасить в резиденцию президента республики, колотить по крышке гроба, разносить в куски люк барокамеры, барабанить в дверь исповедальни, королевского сортира, но никак нельзя стучать в комнату, где скрываются от всего мира те, кто занимается любовью днем, ибо эта любовь самая настоящая, самая полная, самая насыщенная. Любовью лучше всего заниматься в послеобеденное время, друзья мои. Запомните это! Согласно статистике в одиннадцати случаях из десяти супружеские измены возникают по той простой причине, что супруги сношаются только по вечерам. И делают они это, находясь в сумрачном состоянии души, уставшие от повседневных забот, отягощенные вечными проблемами, сгущающимися в их котелке к ночи. И они вынуждены делать это через силу, что в конце концов становится невыносимым проклятьем! Акт происходит как бы на самом финише, когда силы после целого дня всевозможных перипетий на работе и дома оставляют их. Но они идут на это, поскольку ложатся в одну постель. Они, собственно, и поженились ради этого и вынуждены исполнять свой супружеский долг! Долг тереться друг о друга, не имея желания. Долг лезть друг на друга, поскольку брак в принципе призывает к этому. Последствия данной друг другу клятвы. А значит, нужно вывешивать флаг верности и чести — иначе куда ж их обоих занесет, женатых? Во что бы то ни стало необходимо оправдывать надпись на привинченной к двери медной табличке. И вот очень быстро настает тот день, когда проклятая усталость берет свое. И мы украдкой бросаем друг другу “спокойной ночи” и погружаемся в сон, каждый со своей стороны супружеской кровати, и прячем голову под крыло. И — начинаются послеобеденные любовные утехи с другими партнерами. С теми, кого мы находим несравненными по отношению (и сношению) к собственным супругам. То есть живем членораздельно! С этими другими мы укрываемся в таинстве чужих спален и совершаем то, что в обывательском понятии происходит только ночью. Эта искусственная ночь всегда бывает сладострастной, поскольку она распутна по собственной воле. И мы предаемся играм прелюбодеяния, хотя с детства нам вдалбливают в голову, что такая любовь греховна, а потому наказуема. Вот тут уж мы оттягиваемся на всю катушку, со свистом, так как запретный плод, как известно, сладок! Мы держим форму и жар плоти. И необходимо их сохранять, хотя бы исходя из того простого соображения, что этот грех весьма полезен для здоровья. Вот откуда возникают все эти черные мысли, когда я слышу настойчивый стук в нашу дверь.

— В чем дело? — спрашиваю я резко.

Ух, как я зол!

Вы думаете, чего я жду в качестве ответа? Естественно, голоса горничной (польки в тапочках, как обычно), спрашивающей, “скоро ли освободится?” или “вы нас звали?”.

Но тембр голоса за дверью явно мужской. Гортанный. Густой. Такие голоса формируются с детства на юге, где горы и люди живут за высокими заборами. Зычный голос. Настойчивый.

— Это бррригадиррр Смешон, господин комиссаррр!

Во мне (и у меня) все падает.

Но какого черта ему тут надо? И, собственно, как его сюда занесло?

Я никому не мешал, нежно снял эту девчушку, разложил на мягкой постели, тихо взобрался на нее и, прошу заметить, не звал при этом никого на помощь… И вот пожалуйста…

Я натягиваю на задницу слипы и приоткрываю дверь.

Бригадир Смешон приветствует меня по всем правилам субординации, не обращая внимания на мой вид. Шутки в сторону, никаких улыбок и фамильярностей, когда речь идет об обращении к старшему по званию, даже если тот в трусах. Бригадир из тех, кто всегда на службе, даже на кухне или в постели со своей женой. Его лицо состоит из широких горизонтальных черт, расположенных одна над другой. Линия усов, линия черных как угли глаз, затем полоса широких бровей, и вплотную над ними линия козырька фуражки. В конторе он исполняет функции постоянного дежурного. Он глуп, но бдителен, как сторожевой пес. Бессмысленно пытаться попасть к шефу, если тот не хочет вас видеть. Смешон всегда начеку и в жизни вас не пропустит. Он неожиданно свалится вам на голову из ниоткуда и, выставив вперед верхние зубы, докучливо замордует вас вопросами.

— Прррошу прррощения, что помешал, господин комиссаррр, но господин дирррек-торрр пррросит вас явиться к нему немедленно. Вам необходимо пррриехать к нему во Фррранцузский банк. Он ждет вас!

Служака прикладывает руку к козырьку и делает “кррругом”, даже не бросив взгляд в комнату, где Франческа мигом бросила вертеться перед зеркалом.

— Э, Смешон! — зову я. Он оборачивается.

— Господин комиссаррр?

— А как так получилось… я имею в виду… Как вы меня здесь нашли? Он пожимает плечами.

— Это не я, — заверяет Смешон, — это господин диррректоррр.

(Я только сейчас заметил, что у меня Смешон произносит кое-где слово “директор” с четырьмя “р”. Это не из подхалимства перед начальством, а по невнимательности. Прошу впредь считать, что там всего три “р”: “Р Р Р”).

Меня охватывает ярость.

Ага, значит, Старик следит за мной в эти часы. Хорош сюрприз, нечего сказать! Теперь я буду держать ухо востро и разобью рожу первому же легавому, пристроившемуся у меня на хвосте.

В гневе я возвращаюсь в комнату, захлопнув дверь ударом ноги.

Франческа смотрит на меня несколько иначе.

— Кроме шуток, ты комиссар? — мурлычет она.

— Да вроде того, — огрызаюсь я, натягивая шмотки.

— Полицейский?

— Нет, народный! Она грустно улыбается.

— Насколько я поняла, мы разбегаемся?

— Наслаждениям и радостям рано или поздно приходит конец, красавица моя. К сожалению, мне не удалось произнести заключительную часть своей речи, но тем не менее ты могла получить общее впечатление о моей личности. Надеюсь, ты не очень разочарована и я останусь в числе твоих близких… Сказав это, я начинаю завязывать галстук.

— Эй! — зовет меня настойчивая партнерша. — Я хотела бы спросить тебя еще кое о чем…

— Тебе нужны деньги на такси?

— За кого ты меня принимаешь? Мне только хотелось бы знать…

Она проводит рукой по своим стриженым волосам таким нежным и соблазнительным движением, каким обычно поправляют волосы девушки —стриптизерши.

— Как ты находишь мою стрижку?

Я смотрю на копну упаковочной соломы неопределенного цвета, которую она пытается пригладить растопыренными пальцами, как граблями.

Неутихшая досада заставляет слететь с моего языка гадость.

— Избыточной, — говорю я. — Если бы тебя и еще семнадцать твоих подруг обрить наголо и разложить на лугу, то получилась бы площадка для игры в гольф.

Я быстро целую ее в голову, больше похожую на одуванчик, и убегаю.