"ИОВ, ИЛИ ОСМЕЯНИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

11

Иногда за мытьем грязных тарелок я забавлялся, высчитывая, какой высоты стопку тарелок я вымыл с тех пор, как начал работать на нашего патрона дона Хайме. Стопка из двадцати обычных для «Панчо Вилья» тарелок составляла около фута. Чашку с блюдцем или дна стакана я решил считать за одну тарелку, ибо их в стопку никак не уложишь. И так далее…

Высота большого маяка в Масатлане пятьсот пятнадцать футов, то есть он всего лишь на сорок футов ниже памятника Вашингтону. Я прекрасно помню тот день, когда закончил мыть первую стопку тарелок высотой с маяк. Я загодя сказал Маргрете, что скоро достигну своей цели и что это произойдет, вероятно, либо вечером в четверг, либо утром в пятницу.

Это случилось вечером в четверг. Я выскочил из подсобки, встал в дверях из кухни в обеденный зал, поймал взгляд Маргреты, поднял обе руки вверх и пожал их сам себе, как боксер.

Маргрета бросила принимать заказ у какой-то семьи и зааплодировала. Ей пришлось объяснить своим клиентам, что произошло, в результате через несколько минут она появилась на пороге подсобки и передала мне бумажку в десять песо – подарок от главы семейства. Я попросил поблагодарить его от моего имени и сказать, что только что заложил фундамент нового «маяка», который посвящаю ему и его семье.

В свою очередь сеньора Валера прислала мужа – дона Хайме – выяснить, почему Маргрета теряет время и разыгрывает спектакли вместо того, чтобы все свое внимание уделять работе… В результате чего дон Хайме захотел узнать, сколько я получил на чай, – и подарил мне еще столько же.

У сеньоры не было причин жаловаться – Маргрета считалась не только ее лучшей официанткой, но и единственной, говорившей на нескольких языках. В тот день, когда мы начали работать на сеньора и сеньору Валера, в кафе пригласили маляра, пишущего вывески, который получил задание написать броское объявление: «Английский говорить тут» – после чего Маргрета стала не только обслуживать англоязычных гостей, но и подготавливала меню на этом языке (цены в котором были на сорок процентов выше, чем в меню на испанском языке).

Дон Хайме оказался неплохим хозяином. Он отличался добродушием и в целом справедливо относился к слугам. После того как мы проработали около месяца, он рассказал мне, что не взял бы на себя мой долг, если бы не судья, который не разрешил продавать мой контракт отдельно от контракта Маргреты, так как мы супружеская пара, (Иначе я оказался бы батраком на плантациях и виделся бы с женой чрезвычайно редко – так сказал мне дон Амброзио. Да, дон Клементе был добрым судьей.) Я ответил, что счастлив, что тоже попал в договор, однако, решив нанять Маргрету, дон Хайме просто продемонстрировал свою дальновидность.

Дон Хайме согласился со мной. Оказывается, он уже несколько недель посещал по средам аукцион пеонов в поисках женщины или девушки, говорящей на двух языках, которую можно было бы быстро обучить профессии официантки, и выкупил меня ради Маргреты. Но теперь он хотел сказать, что нисколько не жалеет об этом, так как еще никогда не видел столь чистой подсобки, столь безукоризненно вымытых тарелок и такого блестящего серебра.

Я заверил его, что считаю своей личной привилегией помогать поддерживать престиж и доброе имя ресторана «Панчо Вилья» и его знаменитого патрона дона Хайме.

Если говорить по правде, то я просто не мог удержаться, чтобы не отдраить подсобку. Когда я впервые ее увидел, то подумал, что пол в ней земляной. Так оно и было – в него можно было сажать картошку. Однако под слоем грязи дюйма полтора толщиной оказался весьма приличный цементный пол. Я его отчистил, а затем поддерживал чистоту – мои ноги все еще были босы. А потом я потребовал порошок против тараканов.

Каждое утро я истреблял тараканов и подметал пол. Каждый вечер, прежде чем уйти домой, я посыпал все вокруг отравой. Победить тараканов невозможно, думал я, но их можно разгромить, заставить в беспорядке отступить и поддерживать постоянную боевую готовность к отпору.

Что же до качества мытья тарелок, то иначе и быть не могло. Моя мать страдала грязебоязнью в острой форме, и в силу своего возрастного положения в большой семье я мыл и вытирал тарелки под ее неусыпным контролем с семи лет до тринадцати (когда я закончил курс мытья и перешел на торговлю газетами, что уже не оставляло времени для мытья тарелок).

Однако не думайте, что мытье посуды – мое любимое занятие. Я терпеть не мог этого в детстве – не могу терпеть и теперь.

Тогда почему я делал это? Почему не сбежал?

Разве трудно понять? Мытье тарелок позволяло мне быть рядом с Маргретой. Бегство, может быть, и заманчиво для некоторых должников – не думаю, что тех, кто бежал под покровом ночной темноты, так уж рьяно тут преследовали и ловили. Однако для супругов, один из которых – яркая блондинка (да еще в стране, где блондинки особенно привлекают внимание), а другой ни слова не говорит по-испански, бегство вряд ли возможно.

Мы оба работали как проклятые – с одиннадцати до одиннадцати, за исключением вторника, с номинальными перерывами на сиесту (два часа) и на ленч и обед (по полчаса), но зато другие двенадцать часов в сутки были нашими плюс целые сутки по вторникам!

Даже на Ниагарском водопаде мы не провели бы такого медового месяца! У нас была крошечная комнатка на чердаке в задней части здания, которое занимал ресторан. Там было жарко, но мы редко появлялись дома днем, а к одиннадцати вечера там уже становилось вполне комфортабельно независимо от того, насколько жарким выдался день. В Масатлане большинство жителей того класса, к которому мы принадлежали (то есть нулевого), обходятся без внутренней канализации. Но мы жили в здании ресторана, где был туалет с проточной водой, которым мы пользовались вместе с остальными служащими днем и который принадлежал только нам остальные двенадцать часов в сутки. (Во дворе был еще дощатый сортирчик, к услугам которого я прибегал в рабочие часы, но Маргрета им, по-моему не пользовалась.) Душ находился на нижнем этаже рядом с туалетом для служащих, а потребность подсобки в горячей воде была такова, что здание имело большую водогрейную установку. Сеньора Валера регулярно ругала нас за перерасход горячей воды («Газ тоже стоит денег!»). Мы молча выслушивали ее и продолжали брать столько кипятка, сколько нам было нужно.

Договор нашего патрона с государством обязывал его обеспечивать нас кровом и едой (по закону еще и одеждой, но об этом я узнал, когда было уже поздно), вот почему мы спали и ели в ресторане – разумеется, не фирменные блюда, но вполне приличную еду.

«Лучше ужинать травами и любовью, чем говяжьей дохлятиной, приправленной ненавистью!» Мы были вместе, и этого нам хватало.

Маргрета иногда получала на чай, особенно от гринго, и постепенно откладывала. Мы старались тратить чаевые как можно меньше – купили только обувь для нее и для меня. Маргрета копила деньги, думая о том дне, когда мы перестанем быть рабами и сможем уехать на север. У меня не было иллюзий насчет того, что страна к северу от нас – та страна, где я родился… но все же это был ее аналог. Там говорили по-английски, и я был уверен, что тамошняя культура ближе к той, к которой мы оба привыкли.

Чаевые Маргреты привели к ссоре с сеньорой Валера в первую же неделю. Хотя нашим патроном по закону был дон Хайме, ресторан принадлежал ей – во всяком случае так нам сказала повариха Аманда. Когда-то Хайме служил в этом ресторане старшим официантом, а потом женился на дочке хозяина, что позволило ему занять пост метрдотеля. Когда тесть умер, Хайме стал собственником ресторана в глазах публики, но его супруга крепко держала в руках кошелек и занимала почетное место кассирши.

(Может быть, следует добавить, что доном Хайме был для нас – ибо являлся нашим патроном – а не для публики. Почтительное обращение «дон» не переводится на английский. То, что человек владеет рестораном, еще не делает его доном, тогда как, например, судья – несомненно, дон.) В первый же раз, заметив, что Маргрета получила на чай, сеньора велела отдать деньги ей – в конце каждой недели, мол, Маргрета будет получать свой определенный процент.

Маргрета прямиком отправилась в подсобку.

– Алек, что делать? Чаевые были моим главным доходом на «Конунге Кнуте», и никто никогда не требовал, чтобы я ими делилась. Имеет ли она на это право?

Я велел ей не отдавать чаевые сеньоре, а сказать, что мы обсудим с ней все в конце дня.

В положении пеона есть одно преимущество: вас нельзя уволить из-за разногласий с хозяином. Конечно, выгнать вас могли… но тогда Валера просто потеряла бы десять тысяч песо, уплаченные за нас.

К концу дня я точно знал, что сказать и как, вернее, как это должна говорить Маргрета, ибо требовался еще месяц: чтоб я достаточно пропитался испанским и мог поддерживать самый примитивный разговор.

– Сэр и мадам, мы не понимаем вашего распоряжения насчет моих чаевых. Нам хотелось бы поговорить с судьей и узнать у него, требует ли этого наш контракт.

Как я и подозревал, им вовсе не хотелось разговаривать с судьей на эту тему. По закону им принадлежал труд Маргреты, но они не имели никакого права на деньги, данные ей третьими лицами.

На этом, однако, дело не кончилось. Сеньора Валера разозлилась, что ее отшила простая официантка, и вывесила объявление: «NO PROPINAS – ЧАЕВЫХ НЕ БЕРЕМ». Такое же уведомление появилось и в меню.

Пеоны не бастуют. Но в ресторане работали еще пять официанток, две из них – дочки Аманды. В день, когда сеньора Валера запретила брать чаевые, она обнаружила, что располагает лишь одной официанткой (Маргретой), а кухня вообще пуста. Так что ей пришлось капитулировать. И я уверен, что она не простила нам этого.

Дон Хайме относился к нам как к своим работникам, его жена обращалась с нами как с рабами. Несмотря на избитое выражение «наемные рабы», здесь был мир противоречий. Мы старались быть добросовестными работниками, пока не выплатим весь свой долг, но решительно отказывались от положения рабов. Таким образом, нам пришлось вступить с сеньорой в конфликт.

Вскоре после разногласий по поводу чаевых Маргрета убедилась, что сеньора Валера роется в нашей каморке. По правде говоря, препятствовать ей в этом мы не могли, так как на дверях не было замка и она могла без опаски входить в нашу комнату в любое время, пока мы работали.

Мне пришла в голову идея соорудить ловушку, но Маргрета отвергла ее. Отныне она просто стала носить деньги с собой. Можете себе представить, что мы думали о наших хозяевах, раз Маргрете пришлось прибегнуть к такой форме защиты от вороватой хозяйки.

Мы не позволили сеньоре Валера погубить наше счастье. И не дали нашему весьма сомнительному семейному статусу испортить наш до некоторой степени незаконный медовый месяц. О, скорее уж я сам мог его испортить, ибо меня вечно подмывало анализировать вопросы, в которых я ничего не понимал и даже не знал, как следует приступить к их анализу. Но Маргрета была куда практичнее меня и не поощряла подобных умствований. Я, например, пытался хоть как-то обосновать наши отношения, сообщив, что полигамия вовсе не запрещается Священным Писанием и ее отвергают лишь современные законы и обычаи, но Маргрета резко оборвала меня, заметив, что не интересуется, сколько жен и наложниц было у царя Соломона, и отказывается считать его, да и других деятелей Ветхого Завета, образцами поведения для себя. Если я не хочу жить с ней, то мне следует только намекнуть! Давай говори же!

Я заткнулся. Некоторых проблем лучше не касаться, пусть себе лежат без обсуждения. Новейшая тенденция по всякому поводу выяснять отношения приводит к новым недоразумениям ничуть не реже, чем к разрешению обсуждаемой проблемы.

Однако отрицание Маргретой авторитета Библии в части права мужчины иметь больше одной жены было столь резким, что я попозже снова спросил ее об этом (но уже не касался полигамии, разумеется, – этот щекотливый вопрос я вообще старался больше не поднимать). Я спросил Маргрету, в какой степени она признает авторитет Священного Писания вообще. Объяснил, что церковь, в лоне которой я воспитан, исповедует буквальное толкование Библии: «Библия должна приниматься целиком, никакие изъятия из нее не допускаются» – что Священное Писание есть истинное Слово Божие, но мне известны другие церкви, считающие, что дух важнее буквы, и некоторые из них столь либеральны, что вообще отказываются руководствоваться Библией. И тем не менее называют себя христианскими.

– Маргрета, любовь моя, как заместитель директора церквей, объединенных благочестием, я ежедневно общался с членами всех протестантских сект и поддерживал связи с римско-католическими священниками по вопросам, в которых мы могли бы выступать единым фронтом. Благодаря этому я узнал, что наша церковь отнюдь не обладает монополией на истину. Человек может путаться в основах веры и одновременно быть прекрасным гражданином и истинным христианином. – Я усмехнулся, припомнив кое-что, и продолжал: – А с другой стороны, один из моих друзей-католиков отец Махаффи как-то сказал мне, что, пожалуй, даже я смогу пролезть в рай, ибо Господь в своей бесконечной милости сделал определенную скидку невежественным и тупым протестантам.

Наш разговор с Маргретой происходил во вторник, то есть в наш выходной день, в единственный день недели, когда ресторан был закрыт, а посему мы сидели сейчас на вершине el Cerro de la Neveria – Снежного холма, что по-испански звучит куда красивее – и приканчивали принесенный с собой завтрак. Холм находился в городе, почти рядом с «Панчо Вилья», но представлял собой своеобразный буколический оазис: горожане следовали прекрасному мексиканскому обычаю превращать холмы в парки, а не застраивать их домами. Чудесное местечко…

– Родная, я никогда не стал бы уговаривать тебя принять взгляды моей церкви. Но мне хочется знать о тебе как можно больше. Я обнаружил, например, что мне очень мало известно о религии в Дании. Думаю, что в основном датчане – лютеране, но не знаю, есть ли у вас собственная государственная церковь, как в других европейских странах. Иначе говоря, какова твоя церковь, сурова она или либеральна, но какова бы она ни была – как ты к ней относишься? И помни, что сказал отец Махаффи – я с ним полностью согласен. Я не верю, что только церковь владеет дверью, ведущей в рай.

Я вытянулся на земле. Маргрета сидела, обняв колени, и пристально смотрела на запад, в океан. Ее лицо было скрыто от меня. Она не ответила на мой вопрос. Наконец я тихонько ее окликнул:

– Дорогая, ты меня слышала?

– Я тебя слышала.

Я снова подождал, а потом добавил:

– Если я сую нос нс в свое дело, то прошу прощения и беру свой вопрос обратно.

– Нет. Я знала, что когда-нибудь мне придется дать на него ответ. Алек, я не христианка. – Она опустила колеям, обернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. – Ты можешь развестись со мной так же просто, как и женился. Только скажи и все. Я не стану бороться. Уйду тихонько, и делу конец. Но, Алек, когда ты говорил, что любишь меня, и потом, когда сказал, что мы муж и жена перед Богом, ты не спрашивал меня о моей вере.

– Маргрета…

– Да, Алек.

– Прежде всего пополощи рот. А потом попроси у меня прощения.

– В бутылке еще, должно быть, осталось вино, чтобы прополоскать рот. Однако я не могу просить прощения за то, что не сказала тебе об этом раньше. Я ответила бы правдиво в любое время, но ты меня не спрашивал.

– Ты должна прополоскать рот потому, что заговорила со мной о разводе. И просить прощения за то, что смела подумать, будто я могу бросить тебя по какой бы то ни было причине вообще. Если ты посмеешь еще раз поступить так скверно, я, пожалуй, отшлепаю тебя. И помни, я тебя никогда не оставлю. В богатстве или в бедности, в болезни и во здравии, сейчас и навсегда… Женщина, я люблю тебя. И попробуй вбить это в свою тупую голову.

Внезапно она оказалась в моих объятиях, плача во второй раз за время нашей совместной жизни. А я делал единственно возможное в такой ситуации – утешал ее поцелуями.

Услышав за спиной одобрительные возгласы, я обернулся. Вершина холма принадлежала нам одним, поскольку для большинства людей этот день был рабочим. Но сейчас я обнаружил, что мы даем представление для двух праздношатающихся шалопаев, таких юных, что их пол было невозможно определить. Поймав мой взгляд, один из них одобрительно заорал, а потом громко изобразил звук поцелуя.

– Валите отсюда! – закричал я. – Прочь! Vaya con Dios! 41 Я правильно говорю, Марга?

Она перебросилась с ними несколькими словами, и вскоре они удалились, давясь от смеха. Я обрадовался этой передышке. Я сказал Маргрете все, что должен был сказать, так как она нуждалась в ободрении после своей глупой и храброй речи. Но если говорить честно, и я был потрясен до глубины души.

Я хотел заговорить, но подумал, что для одного дня наговорил вполне достаточно. Однако Маргрета тоже молчала, тишина стала невыносимой. Я чувствовал, что нельзя оставлять затронутый вопрос в этаком подвешенном состоянии.

– Так во что же ты веришь, дорогая? Теперь я вспомнил, что в Дании живут и евреи. Не все же датчане – лютеране.

– Есть и евреи, но немного. Вряд ли больше одного на тысячу. Нет, Алек… Существуют и более древние боги.

– Древнее Иеговы? Быть того не может!

Маргрета ничего не ответила, что было для нее характерно. Если она с чем-либо не соглашалась, то обычно молчала. Казалось, ей совершенно не интересны решающие аргументы, чем она отличалась от девяноста девяти процентов представителей человеческой расы, многие из которых готовы на любую пытку, лишь бы одержать верх в споре.

И я оказался в позиции человека, которому приходится говорить за обе стороны, чтобы спор не погиб от анемии.

– Беру свои слова обратно. Мне не следовало говорить: «Быть того не может». Я ведь исходил из общепринятой хронологии епископа Асшера. Согласно его датировке мир был сотворен пять тысяч девятьсот девяносто восемь лет назад – если вести отсчет от наступающего октября. Конечно, в Библии вообще нет никаких дат, поэтому Хейлс пришел к другим результатам… Гм… семь тысяч четыреста пять лет, если не ошибаюсь – надо будет потом написать эти цифры, тогда я вспомню точнее. А другие ученые приводят собственные расчеты, большинство которых несколько расходятся в деталях. Однако все они согласны в том, что за четыре или пять тысяч лет до Рождества Христова имело место уникальное событие – сотворение мира, когда Иегова сотворил мир и в процессе творения создал время. Время одно существовать не может. Как следствие, ничто и никто и никакой бог не может быть древнее Иеговы, поскольку Иегова создал время. Понимаешь?

– Лучше бы я промолчала!

– Моя дорогая, я же всего-навсего веду интеллектуальную беседу; и вовсе не хочу – никогда не хотел и не захочу – обидеть тебя. Я только показал тебе ту ортодоксальную манеру, с которой ученые подходят к датировке. Ясно, что ты пользуешься какой-то иной системой. Может быть, объяснишь? И не кидайся так свирепо на бедного старого Алекса каждый раз, как он раскрывает рот. Я был подготовлен к священничеству в церкви, которая очень ценит проповедничество. Участие в дискуссиях для меня так же необходимо, как тебе – вода. Ну а теперь начинай проповедовать, а я буду слушать. Расскажи мне об этих древних богах.

– Тебе они известны. Самого великого из них мы будем чествовать завтра. Средний день недели принадлежит ему.

– Сегодня вторник, завтра среда. ВОТАН! И это твой бог?!

– Один. Вотан – неправильный перевод с древненорвежского. Отец Один и два его брата сотворили мир. В начале была пустота, ничто – все остальное очень сходно с Книгой Бытия, даже включая Адама и Еву, только у нас они называются Аскр и Эмбла.

– Но может быть, это и в самом деле Книга Бытия?

– Что ты имеешь в виду, Алек?

– Библия – Слово Божие, особенно ее английский перевод, известный как «версия короля Якова», ибо каждое слово этого перевода отбиралось с молитвой и на него были затрачены усилия самых блестящих ученых. Каждое расхождение во мнениях тут же в молитвах передавалось самому Господу. Так что «Библия короля Якова» – действительно Слово Божие.

Однако нигде не сказано, что Слово должно быть одно. Священные Писания других народов, сделанные в другое время и на других языках, могут точно так же отражать историю… если они не противоречат Библии. А ведь именно так обстоит дело по твоим словам, не так ли?

– Ах, но это касается только сотворения мира и Адама с Евой, Алек. Хронология совершенно не совпадает. Ты сказал, что мир сотворен около шести тысяч лет назад?

– Около того. У Хейлса побольше. Библия не содержит дат: даты – новейшее изобретение.

– Даже такой большой срок… у этого… как его… Хейлса?.. – слишком мал. Сто тысяч лет – куда более вероятно.

Я начал протестовать – в конце концов, есть же вещи, которые невозможно слушать без возражений, – но затем я вспомнил, что решил не говорить ничего, что может заставить Маргрету спрятаться в свою раковину.

– Продолжай, родная. А рассказывают ли твои религиозные писания, что случилось в эти тысячелетия?

– Большая часть всего происшедшего относится к временам, когда письменность еще не была изобретена. Кое-что сохранилось в эпических поэмах, которые распевались скальдами, но даже это началось лишь тогда, когда люди стали жить племенами и Один научил их петь. Очень долго в мире царили «снежные гиганты», а люди были всего лишь дикими животными, на которых охотились ради развлечения. Но главное различие в хронологии таково, Алек: Библия охватывает период от сотворения мира до Страшного суда, затем следует тысячелетнее царство Божие на земле, потом Битва в небесах и конец нашего мира. После этого – Святой град и вечность – время остановится. Верно?

– Ну да. Профессиональный знаток эсхатологии 42 счел бы это упрощением, но главные события ты назвала правильно. Детали даны в Откровениях, следовало бы сказать – в Откровении святого Иоанна Богослова. Многие пророки имели видения, связанные с концом света, но только святой Иоанн изложил эту историю связно, так как Откровение было дано Иоанну самим Христом, дабы спасти избранных от обмана ложных пророков. Сотворение мира, грехопадение, долгие столетия борьбы и испытаний, затем Последняя битва, за которой последует Судный день и царствие Божие. Твоя вера о том же, любимая?

– Последнюю битву мы зовем Рагнарок, а не Армагеддон.

– Я думаю, терминология не имеет значения.

– Ну пожалуйста, не перебивай меня, милый. Названия ничего не значат, а вот что произойдет – важно. В твой Судный день козлы будут отделены от овнов. Спасенные вкусят вечное блаженство; проклятые – вечные муки ада. Так?

– Верно. Но для научной точности следует заметить, что некоторые авторитеты считают, будто, поскольку блаженство вечно, Бог так любит мир, что даже проклятые могут в конечном счете спастись: нет душ, которые не могли бы получить спасения. Другие же теологи называют такой взгляд ересью. Но мне он по душе. Мне никогда не нравилась идея вечного проклятия. Я ведь сентиментален, дружок.

– Я знаю, какой ты. И люблю тебя за это. Ты наверняка нашел бы мою древнюю религию привлекательной… поскольку в ней отсутствует вечное проклятие.

– Отсутствует?

– Отсутствует. При Рагнароке мир, который мы знаем, будет уничтожен, но это не конец. Спустя долгое время, время оздоровления, будет создана новая Вселенная, лучше, чище и свободней от зла, чем этот мир. Она просуществует бесчисленные тысячелетия, пока опять силы зла и холода не поднимутся против добра и света. И опять наступит время покоя, за которыми последует новое сотворение, и появится новый шанс для человечества. Ничто не кончается. Ничто не может быть совершенным, и вновь и вновь род человеческий получает шанс стать лучше, чем был в прошлом… И снова, и снова, и так без конца.

– И ты в это веришь, Маргрета?

– Я нахожу, что в это поверить легче, чем самодовольным праведникам и отчаянным воплям проклятых христианской веры. Говорят, Иегова всемогущ. Если так, то несчастные проклятые души в аду существуют лишь потому, что Иегова запланировал все это до мельчайших деталей. Разве не так?

Я помолчал. Логическое слияние всемогущества, всеведения и всеблагости – самая колючая проблема теологии, на которой даже иезуиты сломали немало зубов.

– Маргрета, некоторые тайны всемогущества очень трудно разъяснить. Мы, смертные, должны принимать благие намерения нашего Отца по отношению к нам на веру, независимо от того, понимаем мы их или нет.

– А должен ли ребенок понимать благие намерения Бога, когда его мозги разбрызгиваются по камням? И отправится ли он в ад, вознося благодарение Богу за его бесконечную мудрость и доброту?

– Маргрета, ради Бога, о чем ты говоришь?!

– Я говорю о тех местах Ветхого Завета, в которых Иегова отдает прямые приказы убивать детей, иногда указывая, что им следует разбить головы о камни. Прочти-ка псалом, который начинается словами: «При реках Вавилона…» 43 – или слова Господа Бога, обращенные к Осии: »…Младенцы их будут разбиты, и беременные их будут рассечены» 44. А есть там еще история об Елисее и медведицах. Алек, веришь ли ты сердцем своим, что твой Бог велел медведицам разорвать маленьких детей только за то, что они посмеялись над плешивой головой старика? – Она замолкла.

И я молчал. Наконец Маргрета сказала:

– Этот рассказ о медведицах и сорока двух ребятишках есть в твоем истинном Слове Господа?

– Разумеется, это Слово Господне. Но я не стану притворяться, что понимаю его полностью. Маргрета, если тебе нужно полное объяснение того, что сделал Господь, молись о том, чтобы он просветил тебя, но не надо шпынять меня.

– Я не собираюсь шпынять тебя, Алек. Извини.

– Можешь не извиняться. Насчет медведиц я никогда не понимал, но я не позволю сомнению поколебать свою веру. Может, это своего рода иносказание. Но послушай, дорогая, ведь, как мне кажется, история твоего Отца Одина тоже довольно кровавая?

– Не тот масштаб. Иегова разоряет город за городом, уничтожая в них поголовно всех мужчин, всех женщин и всех детей, вплоть до грудных младенцев. Один же убивает только в сражениях и только врагов, так сказать, равных ему по рангу. Однако главная разница состоит в том, что Один отнюдь не всемогущ и не претендует на всеведение.

(Теология обходит стороной сложнейшую проблему!.. Как же называть его Богом, если он не всемогущ?)

– Алек, моя единственная любовь, – продолжала Маргрета, – я не собираюсь нападать на твою веру. Мне она не нравится, я никогда ее не приму и надеюсь, что разговор, подобный сегодняшнему, больше не повторится. Но ты спросил меня напрямик, принимаю ли я авторитет Священного Писания, под которым ты понимаешь Библию. Я должна ответить тебе так же прямо – нет, не принимаю. Иегова, или Яхве Ветхого Завета, кажется мне садистом, кровожадным негодяем, склонным к геноциду. Не могу понять, как он совмещается с добрым Христом Нового Завета. Даже с помощью мистической Троицы – не понимаю.

Я хотел ответить, но она перебила меня:

– Милый, прежде чем мы оставим эту тему, я должна сказать тебе кое-что, о чем думала последнее время. Дает ли твоя религия объяснение тем загадочным событиям, которые происходят с нами? Один раз со мной, дважды с тобой – все эти меняющиеся миры?

(Не я ли без конца думал об этом?)

– Нет. Должен признаться, нет. Я очень хотел бы достать экземпляр Библии, чтобы поискать там объяснение, но в памяти своей я рылся неустанно. И не нашел ничего, что бы подготовило меня к этому. – Я вздохнул. – Очень неприятное ощущение. Но… – я улыбнулся, – провидение соединило меня с тобой. И нет для меня чужой земли, если там есть Маргрета.

– Милый Алек! Я спрашиваю потому, что моя древняя религия такое объяснение предлагает.

– ЧТО?!

– Но оно совсем не веселое. В начале нынешнего цикла Локи 45 был повержен. Ты знаешь, кто такой Локи?

– Немного. Склочник.

– Склочник – слишком слабо для него сказано. Он рождает зло. Многие тысячи лет он находился в плену, прикованный к огромной скале. Алек, конец каждого цикла в истории человечества начинается одинаково: Локи удается освободиться – и наступает хаос. – Она посмотрела на меня с глубокой печалью. – Алек, мне ужасно жаль… но я верю, что Локи вырвался на свободу. Знаки свидетельствуют об этом, теперь может случиться все, что угодно. Мы вошли в «сумерки богов». Приближается Рагнарок. Наш мир идет к концу.