"Дорога славы" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

ГЛАВА VIII

МИЛОРДУ Дорал'т Джьак Дорали следовало бы быть техасцем. Я не хочу сказать, что доральца можно спутать с техасцем, но в нем была та же широта души типа: «Ты платил за обед, я плачу за кадиллаки 48». Особняк его был размером с цирк «шапито» и роскошным, как обед в день Благодарения, богатый, пышный, сплошь в чудесной резьбе и выложенный драгоценными камнями. Однако вид у него был неприлизанный, обжитой, и если не смотреть, куда ставишь ноги, то мигом наступишь на детскую игрушку на широкой длинной лестнице и кончишь сломанной ключицей. Везде под ногами путались дети и собаки, самые молодые из которых еще не были воспитаны и приучены к житью в доме. Доральца это не волновало. Ничто не волновало доральца, он наслаждался жизнью.

Мы шли сквозь его поля, миля за милей, богатые, как лучшая пахотная земля Айовы. Зим здесь не бывало. Стар сказала мне, что на них получают 4 урожая в год. Время было уже позднее, и все, что мы видели время от времени – это одинокого работника, не считая повозки, встреченной нами на дороге. Мне показалось, что ее тянут две пары лошадей. Я ошибся – упряжка состояла всего из одной пары, у них было по восемь ног. Вся Невианская долина такая: обыденное смешано с дико необычным. Люди были людьми, собаки собаками – а лошади не были похожи на лошадей. Как Алиса, борющаяся с Фламинго: каждый раз, когда мне казалось, что я одержал победу, понимание выскальзывало у меня из рук.

Человек, правивший этими конными сороконожками, уставился на нас во все глаза, но не потому, что мы были одеты не по-ихнему; он был одет, как я. Он уставился на Стар, как сделал бы всякий. Люди, работавшие в полях, были по преимуществу одеты в некое подобие лавы-лавы. Этот костюм, простой кусок ткани, обернутый вокруг тела и перевязанный у талии, служит на Невии эквивалентом комбинезонов или джинсов как для женщин, так и для мужчин; то, во что были одеты мы, приравнивалось к Серому Фланелевому Костюму или стандартной повседневной одежде женщин. Праздничный или официальный костюм

– это совсем другое дело.

Вступив в пределы поместья, мы собрали за собой изрядный шлейф детей и собак. Один пацан побежал вперед, и, когда мы подошли к широкой террасе перед главным зданием, милорд Дорал собственной персоной вышел встречать нас из громадных парадных дверей. Я не распознал в нем хозяина поместья; он был одет в один из коротких саронгов, бос и с непокрытой головой. Волосы у него были густые, с сединой, внушительная борода, и по виду он смахивал на американского генерала Гранта.

Стар помахала рукой и закричала:

– Джок! Эй, Джоко! (По-настоящему-то его звали «Джьак», но мне послышалось «Джок», Джоком он и остался.) Дорал воззрился на нас, потом рванулся вперед, как танк:

– Эттибу! Хвала твоим прекрасным голубым глазам! Хвала твоему маленькому упругому заду! Почему ты не дала мне знать? (Мне тут приходится немного приглаживать, потому что невианские выражения не параллельны нашим. Попытайтесь дословно перевести некоторые французские выражения и поймете, что я хочу сказать. Доралец вовсе не был вульгарен; он вежливо, галантно и церемонно поприветствовал старого и глубокоуважаемого друга.) Он сжал Стар в объятиях, приподнял от земли, поцеловал в обе щеки и в губы, укусил за ухо, потом поставил на землю, обхватив одной рукой поясницу.

– Игры и празднества! Три месяца отдыха! Скачки и схватки каждый день, оргии каждую ночь! Награды сильнейшим, красивейшим, острейшим на язык…

Стар остановила его:

– Милорд Дорал…

– А? И приз всех призов за первого родившегося ребенка…

– Джоко, милый! Я люблю тебя от всего сердца, но завтра нам придется уехать. Все, чего мы просим, – это пожевать какую-нибудь кость и переночевать в углу.

– Чепуха! Вы не сможете так обойтись со мной!

– Ты прекрасно знаешь, что мне придется это сделать.

– К черту политику! Я умру у твоих ножек. Сладкий Пирожок. Сердце старого бедного Джоко не выдержит. Я чувствую, как уже начинается приступ.

Он ощупал грудную клетку.

– Где-то здесь было… Она ткнула его в живот.

– Жулик старый. Ты помрешь, как жил, и вовсе не от разрыва сердца. Милорд Дорал…

– Слушаю вас, миледи?

– Я привела к вам Героя. Он захлопал глазами.

– Уж не о Руфо ли вы говорите? Привет, Руфо, старый хорек! Свежие анекдоты найдутся? Давай на кухню и выбери себе, какая побойчее.

– Благодарю вас, милорд Дорал.

Руфо «сделал ножкой», глубоко поклонившись, и оставил нас.

Стар твердо продолжала:

– Если Доральцу будет угодно.

– Я слушаю.

Стар отцепилась от его руки, выпрямилась во весь рост и начала хвалебную песнь:

От смеющихся Вод Певчих К нам пришел герой отважный.

Воина зовут Оскаром.

Благороден и красив он, Мудр, силен, неустрашим он.

Игли на вопрос поймал он, Парадоксами запутал, Игли рот заткнул он Игли, Самому себе скормил он Злого духа без остатка!

Некогда Поющим Водам…

Так продолжалось без остановки, без всякой лжи и все же не совсем правдиво – подкрашено, как сообщение чиновника по делам печати. Например, Стар рассказала ему, что я убил 27 Рогатых Призраков, одного из них голыми руками. Я лично столько не припомню, а что касается «голых рук», это произошло случайно. Я только что проткнул одного из этих паразитов, как к моим ногам свалился другой, которого пихнули сзади. У меня не было времени вытащить саблю, поэтому я наступил ногой на один рог, а левой рукой что было сил дернул за другой, и его голова развалилась, как куриная дужка. Однако я сделал это от отчаяния, а не по собственному выбору.

Стар даже сымпровизировала длинный экскурс в сторону насчет героизма моего отца и заявила, что мой дед возглавлял атаку на Сан-Хуане 49, а затем принялась за прадедушек. Когда она рассказывала ему, где я достал свой шрам, идущий от левого глаза до правой челюсти, она точно потеряла всякое чувство меры.

Тут дело вот в чем: Стар порасспросила меня в нашу первую встречу и подстрекала рассказывать ей еще во время нашего долгого вчерашнего похода. Но я не болтал ей той чепухи, которой она пичкала теперь Доральца. Она, должно быть, держала на мне целыми месяцами агентов «Сюрте», ФРГ и Арчи Гудвина. Она даже назвала команду, против которой мы играли, когда я сломал себе нос, а уж этого я ей точно не говорил.

Я торчал там, краснея, пока Доралец оглядывал меня сверху донизу, временами присвистывая и уважительно пофыркивая. Стар кончила свою речь, сказав просто:

– Вот как было.

Он протяжно вздохнул и сказал:

– Можно нам послушать еще разок ту часть насчет Игли? Стар подчинилась, рассказав все другими словами и более подробно. Доралец слушал, хмуря брови, и одобрительно кивал.

– Решение, достойное Героя, – сказал он. – Значит, он к тому же и математик. Где он обучался?

– Природный гений, Джок.

– Следовало ожидать. – Он приблизился ко мне, посмотрел прямо в глаза и положил руки мне на плечи. – Герой, поразивший Игли, может выбирать любой дом. Но он почтит мой приют, приняв предложение крыши… и стола… и постели?

Он говорил с величайшей серьезностью, не спуская с меня глаз; у меня не было ни малейшей возможности обратиться за подсказкой к Стар. А подсказка была мне нужна. Тот, кто самоуверенно заявляет, что хорошие манеры везде одинаковы, а люди везде люди, никогда не вылезал из своей деревни дальше, чем соседняя остановка свистка. Я не любитель усложнять, но поболтался по свету достаточно, чтобы понять это. Он произнес речь, напичканную протоколом, и ожидал официального ответа.

Я сделал все, что мог. Я положил руки ему на плечи и торжественно ответил:

– Мне оказаны почести намного больше любых заслуг моих, сэр.

– Но вы согласны? – взволнованно спросил он.

– Я соглашаюсь от всего сердца. («Сердце» звучало вполне подходяще. У меня что-то не ладилось с языком.) Он, казалось, вздохнул с облегчением.

– Великолепно. – Он сжал меня в медвежьих объятиях, поцеловал в обе щеки, и только серия быстрых уклонов спасла меня от поцелуя в губы.

Потом он выпрямился и заорал:

– Вина! Пива! Шнапса! Кто, черт его побери со всеми потрохами, должен сегодня бегать? Я сдеру с кого-нибудь живьем кожу ржавым напильником! Кресла – обслужить Героя! Да где же все?

Последняя реплика была безосновательной; пока Стар расписывала, какой я отличный парень, на террасе собралось человек 18 или 50, которые толкались и пихались, стараясь получше все разглядеть. Среди них наверняка был и личный состав, дневаливший в тот день, ибо прежде чем хозяин перестал вопить, кто-то сунул мне в одну руку кружку эля, а в другую – стакан 110-градусной огненной воды, емкостью унции в четыре. Джоко хватил свою, как водопроводчик; поэтому я последовал его примеру, потом с радостью опустился на стул, который уже был мне подставлен; челюсть у меня отвалилась, волосы встали дыбом, а пиво еще только начало тушить огонь.

Кто-то еще набивал меня кусочками сыра, холодными закусками, маринованным тем да сем; в меня влили нераспознаваемое, но сплошь вкусное питье, не ожидая, пока я его приму, а опрокидывая прямо мне в рот, как только я открывал его, хотя бы чтобы сказать:

– Гезундхайт!

Я ел, что предлагали, и скоро действие гидрофлюоресцидной кислоты заглохло.

Тем временем Доралец представлял мне обитателей своего поместья. Было бы лучше, если бы они носили нашивки, потому что в их званиях я так и не разобрался. Одежда не помогала, ибо, во-первых, сам владелец был одет как фермер, во-вторых, даже помощница посудомойки могла (иногда так и бывало) шмыгнуть к себе и обвешаться золотыми украшениями, надев свое лучшее вечернее платье. Да и представлены они были не в порядке чинов.

Я едва усек, кто был хозяйкой поместья, женой Джоко – его старшей женой. Она оказалась очень симпатичной зрелой женщиной, брюнеткой; весила она немножко больше, чем нужно, но этот добавочный вес был распределен самым завлекательным образом. Одета она была так же небрежно, как Джоко, но, к счастью, я ее отметил, потому что она тут же подошла приветствовать Стар, и они тепло обнялись, две давние подруги. Так что я держал ушки на макушке, когда ее мгновение спустя представили мне как (и я это заметил) Доралку (точно так же, как Джоко был Доралец, только с женским отчаянием). Я вскочил на ноги, ухватил ее руку, склонился над ней и прижал ее к губам. Это даже отдаленно не похоже на обычаи Невии, однако вызвало восторг; миссис Дорал покраснела от удовольствия, а Джоко гордо заулыбался.

Она была единственной, кого я приветствовал стоя. Мужчины и мальчики поголовно делали мне ножкой, с поклоном; все девушки от шести до шестидесяти делали реверансы – не так, как у нас, а по-невиански. Больше было похоже на па в твисте. Балансируя на одной ноге, отклониться как можно дальше, потом, вертясь на другой, наклониться вперед, при этом все время медленно изгибаясь в стороны. Словами невозможно передать всей грациозности, какова была на самом деле, и к тому же подтвердилось, что нигде во владениях Доральца не было ни единого заболевания артритом или смещенной чашечки.

Джоко практически вообще не затруднял себя именами. Женщины для него были Любимая, Кошечка да Овечка, а всех мужчин, даже тех, кто, казалось, был старше его, он звал Сын.

Возможно, большинство из них и были его сыновьями. Систему в Невии я полностью не понял. С виду было похоже на феодальные времена нашей собственной истории. Может, так и было. А вот была ли вся эта толпа рабами Доральца, его крепостными, наемными работниками или сплошь членами одной большой семьи, я так и не разобрался. Думается, смесь. Звания ничего не значили. Единственное звание, которое принадлежало Джоко, это то, что его выделяли в произношении, как Доральца с большой буквы, в отличие от любого из пары сотен доральцев. Я в этих воспоминаниях здесь и там понапихал «милордов», потому что этим титулом пользовались Стар и Руфо, но вообще-то это была просто вежливая форма обращения, выражающая такую же невианскую форму. «Freiherr» не означает «свободный человек», а «monsieur» не означает «мой господин» – такие вещи не очень гладко переводятся. Стар усеивала свою речь «милордами», потому что она была слишком вежлива, чтобы говорить «Эй, ты!» даже своим близким.

Наивежливейшие обращения на невианском языке принесли бы вам удар по зубам в США.

Как только весь состав был представлен перед лицом Гордона, Героя Первого Класса, мы удалились на перерыв, чтобы подготовиться к банкету, которым Джоко, лишенный трех месяцев пиршества, заменил свои первоначальные намерения. Я, таким образом, откололся как от Стар, так и от Руфо; проводили меня в мои хоромы две мои прислужницы.

Именно это я и сказал. Женщины. Во множественном числе. Хорошо еще, что я привык к женской обслуге в туалетных комнатах европейского типа да еще пообкатался в Юго-Восточной Азии и на Л'иль дю Леван; в американских школах не учат обращению с прислужницами. Особенно когда они молоденькие, симпатичные и страстно хотят услужить… а я пережил долгий, полный опасностей день. В первом же боевом патруле я понял – ничто так не подстегивает наши древние биологические потребности, как перестрелка, в которой удалось уцелеть.

Если бы на мою долю пришлась только одна, я, возможно, опоздал бы к завтраку. А так они как бы надзирали друг над другом, хотя, думается мне, и не намеренно. Я похлопал рыженькую пониже спины, когда вторая отвернулась, и достиг, как мне показалось, взаимопонимания насчет встречи попозже.

Что ж, когда тебе массируют спину, это тоже неплохо. Постриженный, пошампуненный, почищенный, побритый, помытый, с запахом, как у воинственной розы, облаченный в наряды, изысканнее которых не было с тех времен, как Сесил Б. де Милль 50 переписал Библию, я был доставлен ими в банкетный зал вовремя.

Однако парадное платье проконсула, надетое на мне, оказалось б/у в сравнении с обмундированием Стар. Она в этот день потеряла все свои дивные одежды, но наша хозяйка сумела кое-что откопать.

Во-первых, платье, которое укрывало Стар от подбородка до щиколоток, было как листовое стекло. Оно казалось голубой дымкой, оно окутывало ее и волнами опадало позади. Под ним было «нижнее белье». Она представлялась взгляду укутанной в сплетенный плющ, плющ этот был золотистым, оттененным сапфирами. Он огибал ее красивый живот, делился на ветви и заключал в чаши ее груди; закрыто было столько же, сколько в минимальных размеров бикини, но впечатление было ошеломляющее и намного более эффектное.

На ногах у нее были сандалии из чего-то прозрачного и пружинистого, изогнутые в виде буквы S. Ничто, казалось, не держало их на ногах, ни ремешков, ни застежек; ее чудесные ноги босиком покоились на подставках. От этого казалось, будто она стоит на цыпочках дюймах в 4 от пола.

Ее пышная грива светлых волос была собрана в сооружение, столь же сложное, как полностью оснащенный корабль, и убрана сапфирами. Там и сям по ее телу было рассеяно еще одно или два состояния в сапфирах; не буду вдаваться в подробности.

Она засекла меня как раз, когда я сумел ее увидеть. Лицо ее осветилось изнутри, и она обратилась ко мне по-английски:

– Мой Герой, вы ПРЕКРАСНЫ!

Я сказал: – Э… – Потом добавил: – Вы тоже не теряли зря времени. Я сижу с вами? Мне потребуется помощь.

– Нет-нет! Вы сидите с джентльменами, я сижу с леди. У вас не будет хлопот.

Это неплохой способ устраивать банкеты. У каждого из нас были отдельные низкие столики, мужчины сидели в ряд лицом к женщинам на расстоянии футов 15-ти. Не нужно было занимать пустой болтовней дам, а посмотреть стоило на них на всех. Леди Дорал находилась напротив меня и соперничала со Стар в борьбе за Золотое Яблоко. Костюм ее в некоторых местах был непрозрачен, но в местах, не совсем обычных. Основную его часть составляли бриллианты. Я считаю, что это были бриллианты; не думаю, что подделки бывают такими большими.

Сидело около двадцати человек; раза в два или три больше прислуживало, развлекалось или толкалось вокруг. Три девушки не занимались ничем иным, кроме наблюдения за тем, чтобы я не голодал и не умирал от жажды – мне не пришлось учиться пользоваться их столовыми приборами; я их не коснулся. Девушки сидели на камнях подле меня; я сидел на большой подушке. Ближе к вечеру Джоко растянулся на спине, положив голову кому-то на колени, чтобы его прислуга могла класть ему пищу в рот или подносить чашку к губам.

У Джоко, как и у меня, было три служанки; у Стар и м-с Джоко по две; остальные перебивались, как могли, с одной. Эти вот прислуживающие девы и объясняют, почему я не мог четко различить игроков без списка команд. Хозяйка моя и моя Принцесса одеты были просто глаз не оторвать, это точно. Но вот одна из моей прислуги, достойный претендент на роль Мисс Невии, лет около 16, была одета только в драгоценности, зато их было столько, что она казалась одетой «скромнее», чем Стар или Дорал Летва, Госпожа Дорал.

И действовали они не совсем как слуги, исключая их вдохновенную решимость добиться того, чтобы я окосел и объелся. Они щебетали между собой на подростковом жаргоне и отпускали шуточки насчет моих мускулов и всего прочего, как будто меня и не было рядом. Очевидно от Героев не ждут разговоров, ибо каждый раз, как я открывал рот, в него тут же что-нибудь влетало.

В промежутке между столами без остановок что-нибудь да происходило – танцоры, фокусники, декламаторы. Вокруг шныряли детишки, хватая кусочки с блюд, прежде чем те доходили до столов. Прямо передо мной уселась на пол некая куколка лет трех, вся из больших глаз и открытого рта, и уставилась на меня, предоставив танцорам право обходить ее, как сумеют. Я попытался заманить ее к себе, но она только глазела на меня и играла пальцами ног.

Среди столов прошлась, напевая и подыгрывая себе, дева с цимбалами. То есть, может быть, это были цимбалы, и она вполне бы могла быть девой.

Где-то часа через два после начала пира Джоко встал, рыкнул на всех, чтобы замолчали, громко отрыгнул, стряхнул с себя служанок, старавшихся не дать ему упасть, и начал читать стихи.

Те же слова, другая мелодия – он рассказывал о моих подвигах. Я бы подумал, что он слишком пьян, чтобы прочитать хоть бы лимерик, а он говорил и говорил безостановочно, в полном согласии со сложными внутренними рифмами и журчащими аллитерациями – изумительный пример риторической виртуозности.

Он держался схемы рассказа Стар, но приукрашивал его. Я слушал с растущим восхищением, восторгаясь одновременно им как поэтом и старым добрым «Шрамом» Гордоном, армией из одного человека. Я решил, что я, должно быть, чертовски отважный герой, так что когда он сел, я встал.

Девушкам моим удалось больше напоить меня, чем накормить. Большая часть пищи была мне незнакома, и обычно она была вкусной. Но тут как-то принесли холодную закуску, небольших лягушкоподобных животных во льду, приготовленных целиком. Их надо было макать в соус и есть, раскусывая пополам.

Девчонка в драгоценностях схватила одного, окунула и поднесла мне ко рту, чтобы я кусал. И тут он очнулся.

Этот малыш – назовем его Элмер – Элмер повел глазами и ПОСМОТРЕЛ на меня как раз, когда я собирался раскусить его.

У меня резко пропало желание есть и отдернулась назад голова.

Мисс Ювелирный магазин от души рассмеялась, снова макнула его в соус и показала мне, как это делается. Был Элмер – и нет…

Я довольно долго ничего не ел, а выпил больше чем лишку. Каждый раз, как мне предлагали съесть что-нибудь, мне представлялись исчезающие ноги Элмера, я проглатывал комок в горле и выпивал еще.

Вот почему я и встал.

Стоило мне встать, как воцарилась гробовая тишина. Музыка смолкла, так как музыканты выжидали начала моего рассказа, чтобы подстроиться под него в качестве фона.

До меня внезапно дошло, что мне нечего сказать.

Абсолютно нечего. Ни единой молитвы, которую я мог бы экспромтом выдать как благодарственное стихотворение, изящный комплимент своему хозяину – на невианском. Черт возьми, я бы этого и на английском не смог.

Глаза Стар смотрели на меня. Она выражала собой спокойную уверенность.

Это все и решило. Я не рискнул говорить на невианском; я не смог вспомнить даже, как узнать дорогу в мужской туалет. Так что я выдал им из обоих стволов по-английски «Конго» Вэчея Линдсея.

Столько, сколько смог вспомнить, страницы примерно четыре. Но что до них я донес, так это его заразительный ритм и рифмический рисунок; я повторялся, изворачивался, как мог, в провалах изо всех сил налегал на «барабаня по столу и ошалев от дум! Бум! Бум! Бум-лэй бум!» Оркестр быстро уловил дух, и от нас задребезжали тарелки.

Аплодисменты были невероятные, а мисс Тиффани 51 схватила меня за щиколотку и поцеловала ее.

Поэтому я выдал им на десерт «Колокола» м-ра Э. А. По. Джоко поцеловал меня в левый глаз и разрыдался на моем плече.

А потом встала Стар и объяснила, с ритмом и рифмой, что в моей стране, на моем языке, среди моего народа – поголовно воинов и художников

– я столь же знаменит в качестве поэта, как и героя (что, в общем-то, было верно, ноль равен нулю), и что я оказал им честь, сочинив величайшее свое произведение в перлах родного своего языка, поблагодарив, как подобает, Доральца и дом Доральца за гостеприимное предоставление крыши, стола и постели, и что она, со временем, постарается из своих слабых сил переложить мою музыку на их язык.

Объединенными усилиями мы получили Оскара 52.

Потом в зал внесли piece de resistance, целиком зажаренную тушу; ее несло четверо человек. Судя по размеру и форме, это мог быть «крестьянин, жаренный под стеклом». Но что бы это ни было, оно было мертво и издавало замечательный запах, я съел порядочно и протрезвел. После жаркого нам подали всего 8 или 9 других блюд, бульоны, щербеты да прочие мелочи. Общество порядком расслабилось и уже не задерживалось за столиками. Одна из моих девушек уснула и пролила чашу с вином; примерно в это время до меня и дошло, что большая часть толпы рассосалась.

Дорал Летва, усиленная с флангов двумя девушками, сопроводила меня в мои палаты и уложила меня в постель. Они притушили свет и удалились, пока я пытался составить в уме галантное пожелание доброй ночи на их языке.

Они вернулись, сбросив все драгоценности и прочие помехи, и замерли у края моей постели, как три Грации. Я еще раньше решил, что две молодки – дочки этой мамаши. Той, что постарше, было лет, наверное, восемнадцать, в самом соку и наверняка вылитая мамаша в ее возрасте; младшая казалась моложе лет на пять, едва достигшая зрелости, ничуть не менее красивая для своего возраста и вполне сознающая свои силы. Она покраснела и опустила глаза, когда я на нее посмотрел. А вот восемнадцатилетняя сестра ее ответила мне знойным, откровенно вызывающим взглядом.

Их мать, обняв обеих за талии, объяснила просто, но в рифму, что я почтил их крышу и стол – а теперь настал черед постели. Что было бы угодно Герою? Одну? Двух? Или всех троих?

Я слабак. Мы это уже знаем. Если бы младшая сестра не была ростом с тех коричневых сестричек, что напугали меня когда-то, я бы и проявил апломб.

Но ведь, черт возьми, нельзя было даже закрыть двери. Кругом одни арки. А Джоко-три-ока мог проснуться в любое время; я не знал, где он. Не стану утверждать, что никогда не спал с замужней женщиной или с чьей-нибудь дочерью в доме ее отца, но в таких делах я всегда следовал принятым в Америке мерам предосторожности. Это недвусмысленное предложение испугало меня сильнее, чем Рогатые Придурки. То есть я хотел сказать «Призраки».

Я стал пыхтеть над переводом своего решения на языке поэзии.

Это мне не удалось, зато удалось донести до них идею отказа.

Малышка заревели и убежала. Ее сестрица пронзила меня взглядом, фыркнула: «Герой!» и ушла следом. Их мамочка только посмотрела на меня и вышла.

Она вернулась минуты через две. Говорила она очень официально, явно сдерживая себя из последних сил, и молила дать ей знать, не встретили ли какая-либо женщина в этом доме благосклонности Героя? Пожалуйста, ну кто она? Не мог бы я ее описать? Может быть, их провести передо мною, чтобы я смог указать ее?

Я как мог попытался объяснить, что, если бы я вообще стал выбирать, то выбрал бы именно ее, но я устал и желал только одного – уснуть в одиночестве.

Летва сморгнула слезы, пожелала мне отдыха, достойного Героя, и вышла во второй раз еще стремительнее. На какой-то миг мне показалось, что она вот-вот мне врежет.

Спустя пять секунд я вскочил и попытался догнать ее. Но ее уже не было, галерея была темна.

Я уснул, и мне приснилась Шайка Холодных Вод. Они были еще уродливее, чем намекал Руфо, и пытались заставить меня есть большие золотые самородки, все до единого с глазами Элмера.