"Ожерелье Странника" - читать интересную книгу автора (Хаггард Генри Райдер)

Глава III. Ожерелье Странника

На следующий день я пробудился очень рано и лежал без сна. Разве мог я спать, когда Идуна отдыхала рядом, под одной крышей со мной?.. Идуна, которая по решению ее отца должна стать моей женой раньше, чем я мог надеяться… И я думал о том, как прекрасно она выглядит и как сильно я ее люблю, а также о других вещах, менее приятных. Например, отчего не все видят ее такой, какой се вижу я? Я не мог не заметить, что Рагнар почти ненавидел ее и что она сама не один раз давала повод для ссоры между ними. Фрейдиса, моя нянюшка, любившая меня, угрюмо смотрела на нее, и даже моя мать, хотя и пыталась полюбить ее ради меня, еще не смогла сделать этого, хотя, возможно, мне только так показалось.

Когда я спросил ее об этом, она ответила, что боится, замечая в этой девушке огромное себялюбие и постоянное желание привлекать внимание мужчин и любоваться своей привлекательностью.

Из всех, кто был самым дорогим для меня, только один Стейнар, казалось, считал Идуну совершенством, как и я. Это, вообще-то говоря, было неплохо, но Стейнар всегда думал одинаково со мной, и это не придавало веса его мнению.

Размышляя обо всем этом, — а было еще раннее утро и мой отец вместе с Атальбрандом лежали в своих постелях, усыпленные крепкими напитками, выпитыми накануне, — я услышал доносившийся из большой комнаты разговор Стейнара с послами из Эгера. Они робко спрашивали, не будет ли он так добр отправиться с ними в тот же день, чтобы вступить в права наследства, так как они должны спешить со своими новостями в Эгер. Он ответил, что если они пришлют кого-нибудь или приедут сами, чтобы сопровождать его, через десять дней, считая с сегодняшнего, то он тогда поедет с ними в Эгер, но до тех пор этого сделать не сможет.

— Десять дней! Кто может сказать, что произойдет за это время! — воскликнул старший из них. — Такое наследство, как ваше, не может не иметь недостатка в претендентах, особенно если учесть, что Хакон оставил после себя и нескольких племянников.

— Я не знаю, что произойдет или не произойдет, — упрямо заявил Стейнар. — Но до тех пор я не тронусь с места. Теперь же отправляйтесь, умоляю вас, если это необходимо, и передайте мои слова приветствия людям Эгера, которых я надеюсь вскоре увидеть сам.

С тем они и ушли — как мне показалось, в весьма мрачном настроении. Некоторое время спустя поднялся мой отец и вошел в большую комнату. Со своей кровати я мог видеть Стейнара, сидевшего возле огня на стуле и погруженного в раздумья. Отец спросил, где люди Эгера, и Стейнар ответил, что они ушли.

— Вы что, сошли с ума, Стейнар? — поразился отец. — Отправить их с подобным ответом. Почему вы не посоветовались со мной?

— Потому что вы спали, приемный отец, а посланцы заявили, что должны успеть отплыть с приливом. Кроме того, я не могу оставить Аар до тех пор, пока не увижу Олафа и Идуну повенчанными.

— Они могут пожениться и без вашей помощи. Женитьба — дело, касающееся только двоих, а никак не третьего. Насколько я понимаю, вы обязаны Олафу за его любовь и верность. Он ваш молочный брат и спас вам жизнь. Но у вас должны быть обязанности и по отношению к самому себе. Я молю Одина, чтобы эта ваша глупость не стоила вам звания конунга и наследства. Норны — это девки, которые не терпят пренебрежения.

— Я это знаю, — ответил Стейнар, и в его голосе было что-то странное. — Верьте мне, я не пренебрегаю судьбой, я только следую за ней своим путем.

— Тогда это путь сумасшедшего! — проворчал отец и ушел.

Я припоминаю, что несколько дней спустя я видел призрак Странника, стоявший на могильном холме. Это произошло так. Однажды после обеда я совершал поездку вместе с Идуной, которая пребывала в хорошем настроении. Я же думал, что нам было бы лучше пройтись пешком, так как тогда я мог бы держать ее за руку и, возможно, если бы она согласилась, поцеловал бы ее. Я продекламировал ей поэму, в которой сравнивал ее с богиней Идуной, женой бога-скальда Браги, которая охраняла яблоки вечной юности, служившие пищей богам и залогом против смерти, богиней, чьей одеждой была весна, сотканная из цветов, которые она сорвала при бегстве из плена от зимнего великана. Думаю, что это были очень хорошие стихи в своем роде, но Идуна, как оказалось, не имела склонности к поэзии и мало что знала о прекрасных богинях и их яблоках, хотя и мило улыбалась, благодаря меня за поэму.

Затем она стала говорить о других вещах, в частности о том, что после нашей свадьбы ее отец собирается начать войну с конунгом одного из соседних кланов, чтобы захватить его земли. Она говорила, что именно поэтому он так беспокоился об оформлении тесного союза с моим отцом, Торвальдом, так как этот союз должен был дать ему уверенность в победе. До этого, рассказала мне она, Атальбранд собирался ради тех же целей выдать ее за сына другого конунга, но, к несчастью для него, тот был убит в сражении.

— Но к счастью для вас, Идуна, — сказал я.

— Возможно, — согласилась она со вздохом. — Кто знает! Как бы то ни было, ваш род в состоянии дать нам больше судов и людей, чем мог бы дать тот конунг, которого убили.

— А я все же больше люблю мир, а не войну, — перебил я ее. — Ненавижу убивать тех людей, которым не желал никакого зла. Что хорошего в войне, если каждый имеет достаточно всего? Мне не хотелось бы делать кого-то вдовой, Идуна, как не хотел бы и я, чтобы другие сделали вдовой вас.

Идуна посмотрела на меня своими спокойными голубыми глазами.

— Вы говорите странные вещи, Олаф, — произнесла она. — И если бы мне не было известно о вас другое, я могла бы подумать, что вы трус. Но все же не может быть трусом тот, кто один прыгает на борт вражеской ладьи или убивает огромного белого медведя, чтобы спасти жизнь Стейнару. Я не понимаю ваших колебаний, Олаф, когда речь заходит о том, что надо убивать других людей. Как мужчина может стать великим, если не за счет крови других? Это делает его богатым. Как живет волк? Коршун? Как воины попадают в Вальгаллу4, к Одину? При помощи смерти, всегда при ее помощи!

— Я не могу вам ответить, — не соглашался я. — И все же я уверен, что где-то можно найти ответ, которого я сейчас не знаю, так как зло никогда не может быть справедливым.

Она удивленно открыла глаза, и я, поняв, что ей неясны мои слова, перевел разговор на другое, но с этого момента почувствовал, что между мной и Идуной повисло нечто наподобие пелены. Ее красота удерживала мою плоть, но что-то во мне от нес отвернулось. Мы были слишком разными.

Когда мы добрались до дома, то встретили Стейнара, без дела болтавшегося возле него. Он побежал нам навстречу и помог Идуне спешиться, после чего проговорил:

— Олаф, я знаю, что вы не должны утомлять себя, но ваша дама говорила мне, что хотела бы наблюдать заход солнца на холме Одина. Могу ли я просить вашего разрешения взять ее туда?

— Я пока еще не нуждаюсь в разрешении, хотя через несколько дней положение может и измениться, — прервала его Идуна с веселым смехом прежде, чем я успел ответить. — Идемте, конунг Стейнар, и посмотрим оттуда на заход солнца, вы так много о нем рассказывали.

— Да, идите, — вынужденно согласился я. — Только не оставайтесь там слишком долго, так как, по-моему, приближается гроза. Но кто же научил Стейнара любоваться заходом солнца?

Стейнар промолчал, и они ушли. Не прошло и часа после их ухода, когда, как я и предвидел, посыпался град, загремел гром, наступила полная темнота, время от времени прерываемая вспышками молнии.

— Стейнар и Идуна не вернулись, — обратился я к Фрейдисе, — я беспокоюсь о них.

— Тогда почему бы вам не отправиться на их поиски? — спросила она, посмеиваясь.

— Так я и сделаю.

— В таком случае я пойду с вами, Олаф, так как вы еще нуждаетесь в присмотре, хотя я и считаю, что господин Стейнар и госпожа Идуна в состоянии сами защитить себя не хуже других людей. Впрочем, нет. Я ошиблась, я хотела сказать, что госпожа Идуна сможет защитить себя и Стейнара. Ну, не сердитесь. Вот ваш плащ.

Мы отправились, так как меня подтолкнул к этому глупому путешествию какой-то внутренний порыв, воспротивиться которому я был не в состоянии. К холму Одина вели всего две дороги: одна — более короткая — через скалы и лес, вторая — подлиннее — проходила равниной, между многочисленными могильными курганами, в которых были захоронены люди, жившие тысячи лет назад, и мимо большого холма, под которым, как говорили, был похоронен воин, живший много лет назад, по имени Странник. Так как было темно, то мы избрали последний путь и вскоре очутились у огромного холма Странника. Темнота стала тем временем еще плотнее, молнии сверкали реже, град и дождь прекратились, и вскоре гроза ушла дальше.

— Я предлагаю, — сказала Фрейдиса, — подождать здесь до восхода луны, который вот-вот наступит. Когда ветер угонит облака, будет видна наша дорога, а если мы отправимся дальше в этой тьме, то наверняка провалимся в какую-нибудь яму. Сегодня теплый вечер, и вы не пострадаете, если мы постоим здесь.

— Конечно, нет, — согласился я. — Сейчас я чувствую себя таким же крепким, как и прежде.

Так мы и стояли, пока молния, сверкнув в последний раз, не осветила мужчину и женщину, бывших от нас очень близко, хотя из-за ветра мы не слышали их. Это были Стейнар и Идуна, горячо говорившие что-то друг другу, и их лица были очень близко одно от другого. И в тот же момент они тоже заметили нас. Стейнар не вымолвил ни слова, он выглядел смущенным, а Идуна подбежала к нам и заговорила:

— Хвала богам, что они привели вас, Олаф. Эта страшная гроза застала нас в храме Одина, в котором мы и укрылись. Затем, боясь, что вы станете сердиться, мы направились домой, но заблудились.

— Вот как? — удивился я. — Уверен, что Стейнар нашел бы оттуда дорогу, даже в полной темноте. Но к чему это, раз я вас нашел?

— Да, он узнал дорогу, как только мы увидели этот могильный холм. Стейнар рассказывал мне, что здесь появляется некий призрак, и я уговорила его остановиться на некоторое время, так как никогда прежде не испытывала такого сильного желания увидеть привидение, хотя я и мало верю в подобную чепуху. Тогда он остановился и признался, что боится мертвых больше, чем живых. Фрейдиса, мне говорили, что вы очень умная женщина. Не могли бы вы показать мне это привидение?

— Призрак не спрашивает моего разрешения, прежде чем появиться, госпожа, — спокойно ответила Фрейдиса. — Но все же иногда он появляется, и я его видела дважды. Давайте подождем здесь немного, может быть, он и появится.

Затем она сделала несколько шагов вперед и стала бормотать что-то про себя.

Несколькими минутами позже облака разошлись, и совсем низко в чистом небе засверкала огромная луна, осветив могильный холм и равнину, за исключением того места холма, где стояли мы.

— Вы что-нибудь видите? — наконец спросила Фрейдиса. — Если нет, то нам лучше уйти, так как Странник появляется только при восходе луны.

Стейнар и Идуна сказали, что они не видят ничего, но я что-то заметил и предложил им взглянуть туда, где тени:

— Может быть, это волк движется. Нет, это человек… Смотрите, Идуна!

— Я не вижу ничего! — воскликнула она.

— Присмотритесь внимательнее, — подсказал я. — Он достиг вершины холма и остановился, глядя на юг. О! Теперь он повернулся, и лунный свет отражается .на его лице.

— Это игра вашего воображения, Олаф, — вступил в разговор Стейнар. — А если нет, то опишите нам, как он выглядит?

— Он выглядит так, — начал я. — Это высокий и величественный мужчина, он кажется молодым, несмотря на годы и свою скорбь. У него старинные богатые доспехи со следами ударов и пятнами. На его голове шлем с двумя длинными наушниками, из-под которых видны темные волосы с сединой. Он держит в руке меч красного цвета с золотым крестом на рукоятке и указывает мечом на вас, Стейнар. Похоже, что он на вас сердит или о чем-то предупреждает вас.

Позднее я вспомнил, что, когда Стейнар услышал эти слова, он вздрогнул и застонал. Но в тот момент я не придал этому значения, так как Идуна изумленно обратилась ко мне:

— Взгляните, Олаф, нет ли ожерелья на этом человеке? Я вижу ожерелье, висящее в воздухе над холмом, и больше ничего.

— Да, Идуна, на нем ожерелье, надетое поверх кольчуги. Каким оно вам кажется?

— О, восхитительным, восхитительным! — вскричала она. — Цепь из тусклого золота со свисающими с нее золотыми раковинами, инкрустированными голубым. А между ними зеленые драгоценные камни, каждый из которых содержит в себе луну.

— То же видно и мне, — подтвердил я, так как действительно это видел. — Смотрите, все исчезло!

Фрейдиса повернулась, и по ее темному лицу блуждала загадочная улыбка; она слышала весь наш разговор.

— Кто лежит в этом холме, Фрейдиса? — полюбопытствовала Идуна.

— Что я могу сказать, госпожа, если он лежит здесь более тысячи лет, а может быть, и несколько тысяч? Но я слышала историю о нем, не знаю только, правдива она или нет. О том, что он был конунгом здешней земли, отправившимся за мечтой далеко на юг. Это была мечта об ожерелье, о том лице, которое его тогда носило. Много лет странствовал он и в конце концов вернулся на это место, бывшее его домом, но теперь на нем было ожерелье. Едва он увидел с моря этот берег, как тут же упал, и жизнь покинула его. Что приключилось с ним во время его странствий, никто не знает, его история утеряна. Единственное, что еще рассказывают, так это то, что люди похоронили его под этим холмом, одетого в доспехи и с ожерельем, которое он носил, — там, где Олаф видел его только что… или думал, что видел. Странник иногда стоит в лунном сиянии при восходе ночного светила, его лицо носит печать тревог, пережитых им на жизненном пути, и он смотрит на юг… Всегда только на юг.

— А ожерелье все еще находится в могиле? — с нетерпением спросила Идуна.

— Без сомнения, госпожа. Кто осмелится тронуть святую вещь, рискуя навлечь на себя проклятие Странника и его богов, то есть собственную смерть? Ни один мужчина, даже из-за дальних морей, я думаю, не способен на такое.

— Не совсем так, Фрейдиса. Я знаю по крайней мере одного, кто осмелится это сделать ради меня. Олаф, если вы любите меня, преподнесите мне это ожерелье в качестве свадебного подарка! Должна вам сказать, что, увидев его один раз, я желаю завладеть этим ожерельем больше всего на свете!

— Вы слышали слова Фрейдисы? — напомнил ей я. — Тот, кто совершит это кощунство, навлечет на себя несчастье и смерть.

— Да, я слышала, но все это глупости! Кого могут напугать мертвые кости? Что же касается призрака, которого мы видели, то он бессилен делать добро и зло. Это всего-навсего видение, созданное волшебным светом луны, или же колдовство Фрейдисы. Олаф, Олаф, добудьте мне это ожерелье, или я больше никогда не поцелую вас!

— Это означает, что вы не хотите выйти за меня замуж, Идуна?

— Это означает, что я выйду замуж только за человека, который вручит мне это ожерелье. Если вы боитесь сделать это, то, может быть, тут найдутся другие, которые попытаются достать его.

Когда я услышал эти слова, меня внезапно охватил сильнейший приступ гнева. Разве мог я допустить, чтобы прекрасная женщина, которую я любил, насмехалась надо мной?

— Боитесь — не то слово, которое вам следовало бы употреблять по отношению ко мне, — произнес я сурово. — Знайте, Идуна, что после произнесенного вами я не побоюсь ничего, ни жизни, ни смерти. У вас будет ожерелье, если только его вообще возможно найти в этой земле и если мне повезет. Не надо больше ничего мне говорить. Стейнар отведет вас домой, я должен обсудить это дело с Фрейдисой.

Была полночь, не знаю уже, какого дня, хотя все это вспоминается мне в очень отчетливых картинах, подобно тому как вспышки молнии освещают пейзаж, но все видимое при этом отделено промежутками полной темноты. Фрейдиса и я стояли у могилы Странника, у наших ног лежали лопаты и другие инструменты, две лампы, трут для добывания огня. Мы решили приняться за нашу зловещую работу глухой ночью, так как опасались, что жрецы могут застать нас за нею. Мне также не хотелось, чтобы люди узнали о моем участии в таком деле.

— Да здесь работы на месяц, — с сомнением сказал я, глядя на громаду холма.

— Нет, — возразила Фрейдиса, — так как я могу показать вам вход в могилу. К тому же возможно, что внутри еще сохранились проходы. Но вы все-таки действительно войдете туда?

— А почему бы и нет, Фрейдиса? Что мне еще остается? Выносить насмешки женщины, с которой я обручен? Лучше уж в таком случае умереть, и делу конец. Пусть этот дух уничтожит меня, если пожелает. По крайней мере, я буду избавлен от хлопот и беспокойства.

— Это не слова жениха, — промолвила Фрейдиса, — хотя все может случиться и так. Все же, юный Олаф, вы намерены действовать по влечению сердца, и я полагаю, что призрак не захочет вашей крови. Я кое-что знаю и умею, Олаф, ко мне приходит многое из прошлого, меньше из будущего, и я думаю, что между вами и этим Странником гораздо больше общего, чем мы можем догадываться. Может быть, ваше решение предопределено свыше. Может быть, все происходящие случайности незаметно ведут от начала к концу. Во всяком случае, испытайте вашу судьбу. И если вы погибнете… Что ж! Я, бывшая вашей нянькой и любящая вас, найду в себе достаточно сил, чтобы умереть вместе с вами. Мы вместе спустимся внутрь этого холма, поищем Странника и узнаем его историю.

Потом, обняв за шею, она притянула меня к себе и поцеловала в бровь.

— Я не была вашей матерью, Олаф, — продолжала она. — Но если говорить по правде, то никогда я не чувствовала ничего подобного по отношению к Рагнару. Но к чему эти разговоры? Идите сюда, и я покажу вам вход в могилу, именно сюда падают первые лучи восходящего солнца.

Затем она повела меня к восточной стороне холма, туда, где в десяти футах от его основания росла группа кустов. Посередине ее виднелась небольшая впадина, будто в этом месте земля слегка провалилась. Здесь по ее указанию я принялся копать, и мы молча работали вместе полчаса или чуть больше, пока наконец моя лопата не ударилась о камень.

— Этот камень прикрывает вход, — пояснила Фрейдиса, — копайте вокруг него.

Я копал до тех пор, пока сбоку от камня не образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы в него мог пролезть человек. Передохнув немного, мы подождали, пока воздух в могиле освежится.

— А теперь, — продолжала Фрейдиса, — если вы не боитесь, то мы туда полезем.

— Я боюсь, — признался я. Действительно, испытанный мной тогда ужас возвращается ко мне даже сейчас, когда я описываю происшедшее, вместе со страхом перед мертвецом, который лежал и, насколько мне известно, все еще лежит в этой могиле. — Но все равно, — добавил я. — Я никогда больше не взгляну на Идуну без ожерелья, если его можно еще разыскать.

Мы высекли искру и зажгли обе лампы. Затем я пролез в дыру, и Фрейдиса последовала за мной. Мы очутились в узком проходе, выложенном неотесанными камнями и сверху покрытом плоскими плитами из отшлифованной водой горной породы. Туннель этот, если не считать насыпавшейся в него через щели между камнями сухой земли, был чист и сух. Без труда мы продвигались вдоль него, пока не добрались до могильного склепа, находившегося в центре холма на более высоком уровне, чем вход. То, что туннель шел наверх, было, несомненно, сделано для дренажа. Огромные камни, которыми были выложены потолок и стены склепа, имели высоту не менее десяти футов и плотно прилегали друг к другу. Один из таких вертикальных камней должен был, по-видимому, служить дверью, и если бы он находился на своем месте, то мы не смогли бы пробраться в склеп без неимоверных усилий и помощи многих людей. Но, к счастью, или он был так установлен во время похорон, или ставился в крайней спешке, только он упал.

— Нам везет, — изрекла Фрейдиса, заметив это. — Нет, нет, я войду первой, так как знаю о духах намного больше вас, Олаф. Если Странник нанесет удар, пусть лучше он падет на меня. — И она полезла в отверстие через упавшую глыбу.

Затем она позвала меня:

— Входите, Олаф, — и заверила: — здесь все спокойно, как и должно быть в подобном месте.

Я последовал за нею, скользнув вниз с края камня, который, помнится, до крови расцарапал мне локоть, и очутился в небольшом помещении площадью примерно двенадцать квадратных футов. Не было видно ничего, кроме одного предмета, который оказался гробом, изготовленным из ствола превосходного дуба, длиной почти в девять футов. Рядом с ним, по обе стороны, стояли две бронзовые фигурки, каждая в фут высотой.

— Это гроб, в котором лежит Странник, а это — боги, которым он поклонялся, — объявила Фрейдиса.

Затем, взяв в руки сначала одну, потом другую бронзовые фигурки, она осмотрела их при свете лампы. Я же даже побоялся дотронуться до них. Это были статуэтки мужчины и женщины.

У мужской фигурки, закутанной в какое-то подобие савана, хотя руки ее оказались открытыми, была длинная раздвоенная борода. В правой руке мужчина держал плеть с рукояткой, а в левой — посох. Голову прикрывала — я сначала принял ее за шлем — высокая остроконечная шапка с фигурным шишаком и с прикрепленными на каждой стороне бронзовыми перьями. Спереди, надо лбом, располагалась змея, также из бронзы.

Женщина с нежным и прекрасным лицом держала в правой руке витой скипетр. Волосы ее спускались на плечи многочисленными косичками. На ней была гладкая узкая мантия с низким вырезом на груди. Головным убором ей служили два рога, соединенных между собой блестящим золотым диском, напоминающим полную луну.

— Странные боги! — пробормотал я.

— Да, — согласилась Фрейдиса. — Возможно, что именно им он и поклонялся. Но об этом мы поговорим позднее. Сейчас обратимся к слуге этих богов.

Она положила обе фигурки в сумку и стала рассматривать ствол дуба, наружная поверхность которого сгнила от просочившейся влаги, но сердцевина еще оставалась твердой, как железо.

— Посмотрите, — она указала на черту, расположенную в четырех дюймах от торца. — Дерево было распилено вдоль, и крышку потом наложили сверху. Подойдите и помогите мне.

Затем она взяла в руки палку с железным наконечником, которую мы принесли с собой, и просунула ее острие в трещину ствола, после чего мы вместе навалились всем телом на другой конец ее. Крышка гроба открылась совсем легко, так как не была закреплена, и под собственным весом сползла в сторону. Во внутренней полости дуба лежала фигура человека, покрытая алой мантией, по ней расплылись соляные пятна от высохшей влаги. Фрейдиса подняла покров, и мы увидели Странника, лежавшего таким же, каким он был положен, по-видимому, в час своей смерти, так как таннин дуба, только что срубленного, хорошо сохранил его тело.

Не дыша от изумления, мы нагнулись и осмотрели его при свете ламп. Это был высокий худощавый человек, по внешнему виду от пятидесяти до шестидесяти лет. Его лицо, тонкое и красивое, обрамляла короткая седая бородка; волосы на голове, насколько их можно было видеть из-под массивной шлемообразной шапки, имели каштановый с проседью оттенок.

— Он вам никого не напоминает? — спросила Фрейдиса.

— Да, мне кажется, напоминает, — ответил я, — но кого? О, я знаю, мою мать!

— Это странно, Олаф, но мне кажется, что вы могли бы походить на него, будь вы сейчас в его годах. Кроме того, известно, что по линии вашей матери Аар перешел к вашему роду много поколений назад. Ну, ладно, давайте рассмотрим его внимательно, так как сюда проник наружный воздух и вскоре витязь рассыплется в прах.

Так и случилось, и вскоре от него уже мало что осталось, кроме черепа и костей, кое-где покрытых лоскутами кожи и волосами. Все же мне никогда не забыть его лица — я и сейчас отчетливо вижу его. Наконец, после того как его тело рассыпалось, мы обратили внимание на другие вещи, вспомнив, что время нашего пребывания в Могиле ограничено запасом масла в лампах. Фрейдиса подняла ткань под подбородком, открыв богатые доспехи со следами большого количества ударов и лежащее на них ожерелье, точно такое, какое мы видели на призраке, — восхитительную вещь из золота с инкрустациями, а также изумрудов, по форме напоминающих жуков или пауков.

— Возьмите его для вашей Идуны, — сказала Фрейдиса, — так как именно ради нее мы нарушили покой этого изумительного человека.

Я схватил драгоценную вещь и с усилием потянул ее к себе, но цепочка была прочной и не разрывалась. Я потянул сильнее, так, что сломал шейные позвонки Странника; его голова отделилась от тела, и золотая цепь освободилась.

— Давайте уйдем отсюда, — поторопила меня Фрейдиса после того, как я спрятал ожерелье. — В лампах кончается масло, и мне вовсе не хотелось бы остаться здесь, в этой темноте, наедине с великаном, которого мы ограбили.

— А какие у него доспехи! — вздохнул я. — Вот бы мне такие! Было бы чудесно!

— Тогда оставайтесь и берите их сами, — проворчала она, — так как моя лампа потухает.

— По крайней мере, я возьму себе этот меч, — воскликнул я и схватил ремень, опоясывающий тело. Так как он сгнил, то я, рванув, почувствовал меч в своих руках.

Держа его в одной руке, я перелез через камень и последовал за Фрейдисой вниз, к выходу. Прежде чем мы добрались до конца прохода, лампы потухли, так что заканчивать это путешествие мы были вынуждены в темноте. И мы очень обрадовались, когда наконец очутились на свежем воздухе, под знакомыми звездами.

— Как все это получается, Фрейдиса, — сказал я, когда мы смогли снова вздохнуть полной грудью. — Этот Странник, который казался таким грозным на вершине холма, тихо, подобно овечке, лежит в своей могиле, хотя мы и ограбили его останки?

— А это потому, что нам было предназначено это сделать, — я так думаю, Олаф. Теперь помогите мне прикрыть выход… Завтра я вернусь сюда, чтобы закончить все, как следует… И пойдемте домой, я очень устала и должна вам сказать, Олаф, что все это тяжким грузом ложится на мою душу. Думаю, что от костей этого Странника вест давней мудростью. Да, да, предвидением будущего и памятью о прошлом…