"Дитя бури" - читать интересную книгу автора (Хаггард Генри Райдер)

Глава III. Охота

Я хорошо спал в эту ночь, потому что устал как собака, но на следующий день, во время длинного обратного пути к кралю Умбези, я много раздумывал над теми странными вещами, которые я видел и слышал накануне.

Несколько часов мы шагали молча, и, наконец, молчание было прервано моим спутником.

— Ты все еще думаешь пойти на охоту с Умбези, инкузи? — спросил он. — Или ты боишься?

— Чего мне бояться? — спросил я резко. — Я этим предсказаниям не придаю никакого значения.

— Я все же опасаюсь за тебя, Макумазан, так как в случае, если ты будешь ранен, ты не сможешь пойти со мной забрать скот Бангу.

— Кажется, друг Садуко, ты думаешь только о своем благополучии, а не о моей безопасности, — заметил я насмешливо.

— Если бы это было так, как ты говоришь, Макумазан, разве стал бы я советовать тебе не идти на охоту, теряя таким образом хорошее двуствольное ружье, которое ты мне обещал. Хотя, правда, я охотно остался бы в крале Умбези с Маминой, в особенности в отсутствии Умбези.

Ввиду того, что нет ничего более неинтересного, как выслушивать любовные дела посторонних, и видя, что при малейшем поощрении Садуко готов был снова рассказать историю своих ухаживаний, я не поддерживал его разговора. Так молча мы и закончили наш путь и, прибыв в краль Умбези вскоре после заката солнца, с разочарованием убедились, что Мамины все еще не было.

На следующее утро мы отправились на охоту. Наша компания состояла из меня, моего слуги Скауля (который был, как я, кажется, уже говорил, наполовину готтентот), из Садуко, старого весельчака зулуса Умбези и из нескольких негров, служивших носильщиками и загонщиками. Охота вначале оказалась очень удачной, потому что в то время в этом районе было необычайно много зверья. Менее чем в две недели я убил четырех слонов, из них два были с огромными клыками, а Садуко, из которого скоро выработался хороший стрелок, пристрелил тоже слона из двуствольного ружья, которое я ему обещал. И даже Умбези — я никогда не мог узнать, каким образом, так как это граничило с чудом, — удалось убить слониху с красивыми клыками из старого ружья, которое стреляло при полувзведенном курке.

Никогда не видел я, чтобы человек — чернокожий или белый — был в таком восторге, как этот тщеславный кафр. Целыми часами он танцевал и пел, нюхал табак и делал приветственные жесты рукой, рассказывая мне несколько раз подряд историю своего подвига, причем ни одна версия не походила на другую. Он принял также новый титул, обозначавший «Гроза Слонов», и приказал одному из своих людей восхвалять его и величать всю ночь напролет, не дав нам сомкнуть глаз, пока, наконец, бедняга не свалился от усталости. Это было, действительно, очень забавно, пока не наскучило нам до смерти.

Кроме слонов, мы убили много других зверей, в том числе двух львов, трех белых носорогов, которые в настоящее время, увы, почти совсем вымерли. Наконец к концу третьей недели наши люди оказались навьюченными разными трофеями: слоновой костью, рогами носорогов, шкурами и высушенной на солнце козлятиной, — и мы решили отправиться на следующий день в обратный путь. На самом деле нельзя было откладывать нашего возвращения, потому что запасы пороха и свинца приходили к концу.

По правде сказать, я был очень рад, что наша экспедиция кончилась так благополучно, и, возвращаясь в последний вечер с охоты, я указал на это Садуко, прибавив, что только суеверные туземцы могут верить в болтовню кафрских ниангов.

Садуко молча выслушал и ничего не сказал.

Какая бы ни была причина, но я по опыту знаю, что никогда не следует преждевременно хвастаться. В частности, находясь на охоте, не хвастайтесь до тех пор, пока не будете сидеть в безопасности у себя дома. Правильность этой старинной поговорки мне суждено было теперь испытать на себе.

Местность, в которой мы расположились лагерем, была покрыта редким кустарником, а внизу, под холмом, тянулось большое пространство, поросшее сухими камышами. Вероятно, в период дождей эта местность представляла собою болото, которое питалось небольшой речкой, втекавшей в него с противоположной стороны нашего лагеря. Ночью я проснулся, так как мне показалось, что какие-то большие звери двигались в камышах, но не услышав никаких дальнейших звуков, я снова заснул.

Вскоре после рассвета меня разбудил чей-то голос. Сквозь сон я узнал голос Умбези.

— Макумазан, — хриплым шепотом говорил он, — камыши внизу кишат буйволами. Вставай! Вставай скорее!

— Для чего? — спросил я. — Если буйволы вошли в камыши, то они тем же путем выйдут из них. Нам не нужно мяса.

— Нет, Макумазан, но мне нужна их кожа. Панда потребовал от меня пятьдесят щитов; у меня нет столько кожи, а убивать для этого моих быков я не хочу. Эти же буйволы здесь как в ловушке. Болото походит на нору с одним выходом. Они не могут выйти сбоку, а проход, по которому они пришли, очень узкий. Если мы встанем по обе стороны, то можем убить много буйволов.

К этому времени я уже совсем проснулся и встал. Накинув на плечи плащ, я вышел из шалаша, сделанного из веток, и прошел несколько шагов к гребню скалистого холма, откуда я мог видеть высохшее русло реки. Внизу еще стлался густой туман, но оттуда доносились мычанье и топот, и я, старый охотник, не мог ошибиться насчет этих звуков. Очевидно, в камыши забралось целое стадо буйволов в сто или двести голов.

В эту минуту к нам присоединились Скауль и Садуко, оба сильно возбужденные.

Оказалось., что Скауль видел, как буйволы вошли в камыши, и предполагал, что их должно быть двести или триста штук. Садуко исследовал проход, по которому они прошли, и заявил, что он так узок, что мы можем убить любое количество при их попытке выйти из болота.

187


— Я понимаю, — сказал я. — Но, по моему мнению, лучше дать им возможность уйти. Только четверо из нас, считая Умбези, вооружены ружьями, а копья против буйволов не очень пригодны. Пусть уходят подобру-поздорову.

Умбези, думая о дешевом сыром материале для щитов, сильно запротестовал, и Садуко, для того ли, чтобы понравиться своему будущему тестю или просто из любви к охоте, к которой он чувствовал всегда страсть, поддержал его. Только Скауль, который в качестве готтентота был хитер и осторожен, принял мою сторону, указывая, что у нас мало пороха, а буйволы много едят свинца. Наконец Садуко сказал:

— Макумазан наш начальник. Мы должны повиноваться ему, хотя это и очень жалко. Но, без сомнения, он думает о своей безопасности, а потому ничего не поделаешь.

Слова Садуко задели меня за живое, так как совесть подсказала мне, что в них была доля правды.

— Я не думаю, чтобы нам удалось уложить больше восьми или десяти буйволов, а этого слишком мало для щитов, — сказал я, обращаясь к Умбези. — Иное дело, если бы стадо завязло в тине, но на это нельзя надеяться, так как болото очень сухое. Все равно, идемте и составим план действий. Нам нельзя терять времени, потому что, я думаю, буйволы двинутся раньше, чем солнце взойдет.

Полчаса спустя четверо из нас, вооруженные ружьями, заняли позиции по обе стороны крутой дороги, прорытой водой и ведущей вниз к болоту, и с нами же засело несколько людей Умбези. Сам Умбези встал рядом со мной — это был почетный пост, который он сам себе выбрал. По правде сказать, я и не противился этому, так как считал безопаснее для себя такое положение, чем если бы он стоял напротив меня: старое ружье могло выстрелить по собственному влечению и попасть в меня.

По-видимому, стадо буйволов улеглось в камышах; поэтому, заняв наши посты, мы предварительно послали троих туземцев-носильщиков к дальнему краю болота, дав им инструкцию разбудить зверей криками. Остальные зулусы — их было десять или двенадцать человек, вооруженных метательными копьями, — остались с нами.

Но что сделали эти туземцы? Вместо того, чтобы поднять шум, как им приказали, они, очевидно, боясь зайти в болото, где могли в любую минуту наткнуться на рога буйволов, подожгли сухие камыши в трех или четырех местах одновременно. Минуту или две спустя дальний край болота превратился в сплошное море пламени, из которого вырывались столбы белого густого дыма. Затем началось столпотворение.

Спавшие буйволы вскочили на ноги и после некоторых секунд нерешительности бросились по направлению к нам, рыча и мыча как безумные. Предвидя, что должно случиться, я быстро отскочил за большую глыбу, а Скауль, с быстротой кошки, вскарабкался на колючее дерево и, не обращая внимания на его шипы, уселся на верхушке в гнездо ягнятника. Зулусы с копьями рассыпались в разные стороны искать прикрытия. Что сталось с Садуко, я не видел, но старик Умбези, обезумев от волнения, прыгнул на самую середину дороги, крича:

— Они идут!.. Они идут!.. Нападайте, буйволы, если хотите!.. Гроза Слонов ожидает вас!..

— Старый болван! — закричал я, но не мог продолжать дальше, потому что как раз в эту минуту первый буйвол, огромнейшее животное (вероятно, вожак стада), принял приглашение Умбези и уже бежал к нему с направленными против него рогами. Ружье Умбези выстрелило, а в следующий момент он сам взлетел кверху. Сквозь дым я увидел в воздухе его черное тело, а затем услышал, как оно с шумом упало на вершину скалы, за которой я прятался.

«Конец бедняге», — подумал я и в виде заупокойного поминания всадил буйволу, отправившему его на тот свет, порцию свинца в ребра в то время, как он пробегал мимо меня. После этого я больше не стрелял, так как подумал, что лучше не выдавать своего присутствия.

За всю свою охотничью жизнь я никогда не видел подобного тому, что произошло потом. Буйволы десятками выскакивали из болота, и каждый из них ревел и мычал на свой лад. Они столпились в узком проходе и, не находя выхода, прыгали друг другу на спины. Они визжали, лягались, ревели. Они с такой силой ударялись о скалу, за которой я лежал, что я чувствовал, как она трясется. Они сломали дерево, на котором засел Скауль, и выбросили бы его из гнезда ягнятника, если бы, к счастью, верхушка не зацепилась за другое, более устойчивое дерево. А вместе с буйволами на нас неслись облака едкого дыма, смешанного с частицами горящего камыша и порывами раскаленного воздуха.

Наконец все кончилось. За исключением нескольких телят, растоптанных во время бегства, все стадо ушло. Теперь, подобно римскому императору (мне кажется, это был император), я стал подсчитывать свои легионы.

— Умбези! — крикнул я, откашливаясь от удушливого дыма. — Ты умер?

— Да, да, Макумазан, — ответил с верхушки скалы грустный, задыхающийся голос, — я умер, совершенно умер. О! Зачем я вообразил себя охотником!.. Зачем я не остался в своем крале?..

— Уж этого я не знаю, старый дурень, — ответил я, карабкаясь на скалу, чтобы проститься с ним.

Скала кончалась острым ребром, похожим на конек крыши, и поперек этого конька, подобно кальсонам на веревке, висел Гроза Слонов.

— Куда он ранил тебя, Умбези? — спросил я, потому что из-за дыма не мог видеть его раны.

— Назади, Макумазан, назади, — простонал он. — Я повернулся, чтобы бежать, но было слишком поздно… Осмотри, что скверное животное мне наделало. Тебе легко будет взглянуть, потому что моя повязка содрана.

Я внимательно осмотрел внушительный зад Умбези, но не мог ничего обнаружить, кроме широкой полосы черной грязи. Тогда я догадался, в чем было дело. Буйвол не попал в него рогами. Он только ударил его своей грязной мордой, которая, будучи почти такой же ширины, как зад Умбези, и причинила ему лишь ссадины. Убедившись, что никакого серьезного ранения не было, я вышел из себя и угостил его таким звонким шлепком — его положение было очень удобное, — какого он не получал со времени своего детства.

— Вставай, идиот ты этакий! — закричал я. — И поищи остальных. Вот к чему привела твоя дурацкая мысль напасть на целое стадо буйволов. Вставай! Ждать мне здесь, что ли, пока я задохнусь!

— Неужели ты хочешь сказать, что у меня нет смертельной раны, Макумазан? — спросил он уже веселым тоном. — Я очень рад это слышать. Я хочу жить, чтобы заставить этих негодяев, которые подожгли камыши, пожалеть, что они родились на свет. А также я хочу покончить с этим буйволом. Я попал в него, Макумазан! Я попал в него!..

— Не знаю, попал ли ты в него, но знаю, что он попал в тебя, — ответил я, снимая его со скалы, а затем побежал к дереву, где в последний раз видел Скауля.

Здесь мне представилась другая картина. Скауль все еще сидел в гнезде ягнятника вместе с двумя наполовину оперившимися орлятами. Одного из них он, вероятно, придавил, и тот испускал жалобные крики. И он кричал не напрасно, так как его родители, принадлежавшие к той разновидности огромных орлов, которых буры называют ягнятниками, прилетели к нему на помощь и клювом и когтями расправлялись с непрошеным гостем. Борьба, на которую я смотрел сквозь клубы дыма, казалась титанической; более шумной борьбы мне никогда не приходилось наблюдать, потому что я не знаю, кто визжал громче — разъяренные ли орлы или их жертва.

Я не мог удержаться и громко расхохотался. В эту минуту Скауль схватил за ногу орла, стоявшего на его груди и вырывавшего пучки волос крючковатым клювом, и смело выпрыгнул из гнезда, где ему становилось слишком жарко. Распростертые крылья орла, действуя как парашют, смягчили его падение. Этому же способствовал и Умбези, на которого он случайно упал. Соскочив с лежавшего Умбези, у которого теперь прибавился еще ушиб спереди, Скауль, весь покрытый ссадинами и царапинами, побежал стрелой, предоставляя мне поднять ружье, которое он уронил у дерева.

Мы выбрались втроем за линию дыма в весьма растерзанном виде — на Умбези не осталось ничего, кроме обруча на голове, — и стали звать остальных. Первым явился Садуко, совершенно спокойный и невозмутимый. Он с удивлением воззрился на нас и спросил, каким образом мы пришли в такое состояние. Я, в свою очередь, спросил его, каким образом ему удалось сохранить такой приличный вид.

Он ничего не ответил, но я подозреваю, что он укрылся в большой норе муравьеда. Затем, один за другим, вернулись и остальные наши люди, разгоряченные и запыхавшиеся. Все были налицо, за исключением тех, кто поджег камыши, и они хорошо сделали, что не явились.

Когда мы все собрались, был поднят вопрос, что нам делать дальше. Конечно, я хотел вернуться в лагерь и выбраться как можно скорее из этого злополучного места. Но я не принял в соображение тщеславия Умбези. Умбези, висевший на краю острой скалы и воображавший, что он смертельно ранен, был одним человеком; но Умбези, хотя и поддерживавший обеими руками свои ушибленные места, но знавший, что это лишь поверхностные ранения, был совсем другим.

— Я охотник, — сказал он. — Меня зовут Гроза Слонов. — И он завращал глазами, ища кого-либо, кто посмел бы ему противоречить. — Я ранил буйвола, который осмелился напасть на меня. (В действительности это я, Аллан Квотерман, ранил его.) Я хочу прикончить его, потому что он не мог уйти далеко. Пойдемте по его следам.

Он оглянулся кругом, и один из его людей с арабской угодливостью проговорил:

— Да, пойдем по его следам, Гроза Слонов. Макумазан, этот умный белый человек, поведет нас, потому что нет такого буйвола, которого бы он боялся.

Конечно, после этого ничего другого мне не оставалось делать, и, позвав Скауля, мы отправились по следам стада, что было так же легко, как идти по проезжей дороге.

— Ничего, начальник, — сказал мне Скауль, не одобрявший, по-видимому, этого преследования, — они нас перегнали на два часа и теперь далеко.

— Надеюсь, — ответил я, но счастье было против меня. Не прошли мы и полумили, как какой-то чересчур усердный туземец напал на кровавый след.

Я шел по этому следу около двадцати минут, пока не дошел до кустарника, спускавшегося вниз к руслу реки. Следы вели прямо к реке, и по ним я дошел к краю большого водоема, полного водой, хотя сама река высохла. Я остановился, глядя на след и советуясь с Садуко, не переплыл ли буйвол через водоем, так как следы, доходившие до его края, стали неясными и стертыми. Внезапно наши сомнения рассеялись, потому что из густого кустарника, мимо которого мы прошли (буйвол нас подвел, вернувшись по своим собственным следам), появился огромный бык, прихрамывавший на одну ногу, так как моя пуля пробила ему ногу. Нельзя было сомневаться, что это был тот самый бык, потому что с правого его рога, расщепленного наверху, свешивались обрывки повязки Умбези.

— Берегись, Макумазан! — закричал Садуко испуганным голосом.

Я поднял ружье и выстрелил в нападавшее на меня животное, но промахнулся. Я отбросил ружье — буйвол мчался прямо на меня — и сделал попытку отскочить в сторону.

Мне это почти удалось, но расщепленный рог, на котором висели остатки повязки, подцепил меня и отшвырнул с берега реки в глубокий водоем. При моем падении я увидел, как Садуко прыгнул вперед, и услышал выстрел, заставивший буйвола присесть. Затем медленным, скользящим движением буйвол последовал за мною в водоем.

Таким образом мы очутились оба в водоеме, но там не было места для нас обоих. Я делал попытки увернуться, но вскоре был побежден. Буйвол, казалось, делал все, что мог делать при таких обстоятельствах. Он старался забодать меня, что частью ему и удалось, хотя я нырял при каждом нападении. Затем он ударил меня мордой и потащил на дно, хотя я ухватился за его губу и перекрутил ее. Затем он встал на меня коленом и все глубже и глубже погружал меня в тину. Я помню, что я его ударил ногой в живот. После этого я ничего больше не помню, потому что меня окутала тьма.


Когда я пришел в себя, я увидел склонившуюся надо мной высокую фигуру Садуко с одной стороны, а с другой — Скауля, который, очевидно, плакал, так как горячие слезы падали на мое лицо.

— Он умер! — горевал бедный Скауль. — Буйвол убил его! Он умер, лучший белый человек во всей Южной Африке, которого я любил больше родного отца и всех моих родственников!

— Это тебе нетрудно, — ответил Садуко, — так как ты не знаешь, кто они. Но не волнуйся, он не умер. Я попал копьем в сердце этого буйвола раньше, чем он успел вышибить из него жизнь, потому что, к счастью, тина была мягкая. Но я опасаюсь, что у него сломаны ребра. — И он ткнул меня пальцем в грудь.

— Сними свою руку, — с трудом проговорил я.

— Видишь? — сказал Садуко. — Разве я не сказал тебе, что он жив?


После этого я помню лишь какой-то смутный бред, пока не увидел себя лежавшим в большой хижине, оказавшейся впоследствии хижиной Умбези, той самой, в которой я лечил ухо его жены, прозванной Старой Коровой.