Глава 15 Заговор

С того самого вечера, когда дружинники были вырваны из рук палача, Ирина получила от Евдокии лишь одну короткую, уведомляющую о совершившемся записку. Но такой лаконизм не мог удовлетворить жажду влюбленной женщины, которой хотелось знать все дорогие для нее подробности происшедшего. Три дня тревожного ожидания, протекшие без новых известий, только увеличили и усилили зародившуюся в ней любовь.

Изнемогая в томлении, Ирина вдруг заметила в конце сада, на аллее, которая вела к дворцу, показавшиеся среди зелени носилки Евдокии. Потеряв всякое самообладание, она не могла уже подождать, пока носилки приблизятся к дому, а бросилась сама к ним навстречу и, отдернув занавеску, прошептала на ухо Евдокии:

– Благодарю тебя, милая, дорогая! Где он теперь?

Нежно поцеловав свою подругу, Евдокия веером указала на слуг, несших ее, а потом вышла из носилок.

Ирина поспешно увела приятельницу в уединенное место сада, где пальмы, обильно орошаемые протекавшим ручьем, разрослись и составили непроницаемый свод. Там, усевшись на бронзовую скамейку, Евдокия залилась веселым смехом.

– Где он?.. – повторяла она. – Какая же ты, право! Ты думала, что я спрятала его в своих носилках? А разве желала бы ты увидеть на подушке его голову рядом с моей?

– О, Евдокия!..

– Ты увидишь его сегодня вечером.

– В котором часу?

– В сумерках.

– Где же?

– У меня, если желаешь.

– О, моя милая!

Тронутая до глубины души, Ирина обняла своего друга и разрыдалась.

Она плакала и о своей прошедшей жизни, и об охватывающих ее надеждах, готовых осуществиться. Она плакала, как узник, выпущенный на волю после долгого заключения. Евдокия поддерживала ее с материнской нежностью, хотя, может быть, немножко и завидовала ее волнению.

Но слезы Ирины, казалось, могли течь так же бесконечно, как журчащие волны ручья, и потому она сказала:

– Ну, если ты так много будешь плакать, то покажешься ему совсем некрасивой, с красными глазами и побледневшими щечками.

– Прости меня, Евдокия; в моей груди теснились слезы, как вино в переполненном сосуде. Теперь я готова следовать за тобой, куда угодно. Но не хочешь ли ты подождать назначенного часа, за который я так обязана твоей дружбе, под сенью этих деревьев? Ожидая свидания, мы тут свободнее можем разговаривать о нем; да к тому же ты мне еще ничего не сообщила, как это все тогда обошлось?..

Евдокия начала рассказывать, как при наступлении ночи пришел палач со своими помощниками и собрался исполнить приговор; как Троил показал ему перстень с печатью Хорины, который Евдокия всегда носила на руке; как, несмотря на это, палач долго не соглашался отложить казнь, отвести воинов в тюрьму и как, наконец, это было исполнено.

– Там-то, – говорила Евдокия, – и находился обворожительный певец до сегодняшнего утра, так как Хорина – веришь ли ты? – прикинулся ревнующим! Он думал, что я выкуплю этого воина для себя. Сам позволяет себе всякие проделки, а к моим невинным фантазиям строг, как деловой человек, дорожащий своим общественным положением! Все же я добилась согласия, не выдав тебя. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты достала такую сумму? Сомневаюсь, что это только твои сбережения. У Никифора глаза так зорки, что он увидал бы золото и через крышку сундука.

Ирина не раскаивалась в том, что обманула мужа, но воспользоваться без позволения именем Евдокии ей было стыдно. Сильно покраснев, она призналась в своей хитрости, причем с радостью увидала, что поступок ее нисколько не огорчил Евдокию, так как последняя, выслушав ее признание, захлопала в ладоши.

– Браво! – вскричала молодая шалунья. – Твои способности мне были хорошо известны, но твоя находчивость превзошла все мои ожидания. Никифор уже обманут! Когда же у него вырастут рога?

– Я свалила свою вину на тебя так же спокойно, как будто бы это была правда. Не знаю, происходит ли такая бесцеремонность от веры в твою дружбу или от силы моей любви? Я, впрочем, не хочу и знать. Я наслаждаюсь теперь тем, что ничего не понимаю… Я чувствую презрение к той замкнутой в себе жизни, которую я прежде так гордилась! Не может быть, чтобы любовь могла считаться грехом, так как она вырывает нас из самолюбования и заменяет гордость готовностью уступать и подчиняться!

– Только старайся, – серьезно добавила Евдокия, – не отрекайся слишком скоро от своих убеждений. Раскаяние в грехах очень хорошее занятие в часы скуки. Я думаю, что оно дает душе тоже много приятных минут. Верь моей опытности, моя милая, и еще не спеши отдавать всю себя, чтоб сильнее могло разгореться пламя в том, кто тебя любит. Да, медленнее уступай, чтобы твоя любовь могла дольше нравиться и тебе самой.