Густав Майринк Царица у загор

Вон тот господин — доктор Йорре.

У него есть своё техническое бюро и ни одного близкого человека.

Ровно в час он всегда обедает в вокзальном ресторане, и, как только он входит, официант приносит ему «Политику».

Доктор Йорре всегда садится на газету, не потому что хочет продемонстрировать к ней своё презрение, а для того чтобы в любой момент иметь её под рукой, так как читает её урывками за едой.

Он вообще своеобразный человек, это автомат, который никогда не спешит, ни с кем не раскланивается и делает только то, что сам хочет.

Никто никогда не замечал за ним никаких проявлений душевного волнения.

— Я хочу построить фабрику по изготовлению кошельков, безразлично где, нужно только, чтобы она находилась в Австрии, — сказал ему однажды какой-то господин. — Я намерен потратить столько-то денег. Могли бы вы мне это устроить? Включая машины, рабочих, поставщиков и каналы сбыта и так далее, короче говоря, полный комплект.

Спустя четыре недели доктор Йорре написал этому господину, что фабричные здания готовы, они находятся рядом с венгерской границей. Предприятие соответствующим образом зарегистрировано, с первого числа текущего месяца наняты двадцать пять рабочих и два мастера, а также конторский персонал; обыкновенная кожа поставляется из Будапешта, кожа аллигаторов скоро прибудет из Огайо. Выгодные договоры на поставки для венских заказчиков уже занесены в отчётность. Обеспечено банковское обслуживание в столичных городах.

За вычетом гонорара от полученных денег осталось пять флоринов и шестьдесят три кроны, долг возвращается почтовыми марками, которые лежат в директорском кабинете в левом ящике письменного стола.

Вот какие дела проворачивал доктор Йорре.

Этой деятельностью он занимался уже в течение десяти лет и, по-видимому, заработал на том много денег.

Сейчас у него велись переговоры с одним английским синдикатом, завтра в восемь утра они должны завершиться. Как полагали конкуренты, доктор Йорре должен будет заработать на этой сделке полмиллиона, так что теперь с ним вообще бесполезно тягаться.

Того же мнения были и англичане.

А сам доктор Йорре и подавно!

— Будьте завтра в гостинице точно в назначенный час, — сказал один из англичан.

Доктор Йорре оставил его без ответа и пошёл Домой. Официант, который слышал эту реплику, только усмехнулся.

В спальне господина Йорре стоит только кровать, стул да умывальник.

В доме мёртвая тишина.

Хозяин спит, вытянувшись на постели.

Завтра он достигнет цели своих стремлений, у него будет больше денег, чем он может потратить. Что же он тогда будет делать? Какие желания управляют этим сердцем, которое бьётся так безрадостно? Об этом он, кажется, никому не рассказывал. В целом свете у него нет ни одного близкого человека.

Что волнует его — природа, музыка, искусство? Никто не знает. Он лежит, как мёртвый, и почти не дышит.

Голая комната тоже спит, ничто не шелохнётся. Такие старые квартиры давно потеряли ко всему интерес.

Так проходит ночь. Медленно тянутся часы.

Но что это? Как будто всхлипнул кто-то сквозь сон. Но доктор Йорре не плачет. Даже во сне.

Чу, шорох! Что-то упало. Что-то лёгонькое. Засохшая роза, висевшая на стене возле кровати, лежит на полу. Ниточка, на которой она держалась, вдруг оборвалась; она была такая старая, что истлела от ветхости. Какой-то отблеск промелькнул на потолке. Наверное, свет фонаря от проезжающей кареты.

На рассвете доктор Йорре проснулся, встал, умылся и вышел в соседнюю комнату. Он сел за письменный стол и молча уставил взгляд в пространство.

Какой у него сегодня усталый и старческий вид!

Под окнами ездят телеги; слышно, как они гремят по булыжной мостовой. Скучное, тоскливое утро, стоит полумрак, кажется, что небо никогда не посветлеет и не займётся радостный день. Откуда только у людей берутся силы, чтобы жить такой жизнью!

Кому это надо, со скрипом вставать и хмуро приниматься за работу в туманной мгле!

Йорре вертит в руке карандаш. Все вещи на столе аккуратно расставлены по местам. Он рассеянно постучал по стоящему перед глазами пресс-папье. Это кусок базальта с двумя желтовато-зелёными кристалликами оливина. Словно два глаза смотрят они на него. Что в них его так мучает? Он отодвигает пресс-папье.

Но то и дело его взгляд невольно к нему возвращается. Кто же это был, кто смотрел на него такими жёлто-зелёными очами? Ещё совсем недавно…

Загоры… Загоры…

Что за слово такое — «загоры»?

Он прижимает ладонь ко лбу и пытается вспомнить.

Видение из снов всплывает в его душе.

Нынче ночью ему снилось это слово. Да, именно. Каких-то несколько часов тому назад.

Он шёл куда-то и вдруг очутился среди стылого осеннего ландшафта. Повисшие ветви ив. Кусты в пожухлой листве. Земля, покрытая толстым слоем опавших листьев, усеянных водяной пылью, словно они оплакивали солнечные деньки, когда, распустившись на ветках ивы, юные, серебристо-зелёные, радостно трепетали на ветру.

Каким тоскливым шумом шуршит под ногами сухая листва!

Бурая тропа ведёт сквозь гущу кустов, разметавших в сыром воздухе свои скрюченные ветки, словно окоченелые пальцы. Он видит себя, бредущего по этой тропе. Перед ним, согнувшись в три погибели, ковыляет одетая в отрепья старуха, вылитая ведьма лицом. Он слышит глухое постукивание её клюки. Вот она остановилась.

Впереди в тени ильмов показалось болото, зелёная пелена пятнами подёрнула трясину. Ведьма воздела свою клюку; покров разорвался, и Йорре заглянул в бездонную глубь.

Воды прояснились, стали прозрачными, как кристалл, и вот внизу показался удивительный мир. Видение всплывало всё ближе наверх и наконец вынырнуло совсем: нагие женщины, виясь, как змеи, плавали под водой; кружился вихрем хоровод блистающих тел. И одна с зелёными очами, увенчанная короной, со скипетром в руке, вдруг взглянула на него снизу. Сердце его возопило от боли под этим взглядом; он ощутил, как её взор пронзил его до крови и по жилам потёк зелёный блеск.

Тут ведьма опустила клюку и промолвила:

И едва отзвучали эти слова, как густая пелена задёрнулась над болотом.

«Та, что прежде царила в сердце твоём…»

Доктор Йорре сидит за своим письменным столом, уткнувшись лбом в скрещённые руки, и плачет.

Пробило восемь часов; он слышит это и знает, что пора идти. Но не уходит. Что ему эти деньги!

Воля покинула его.

«Та, что прежде царила в сердце твоём, ныне тут, у загор, царица».

Эти слова не идут у него из головы. Осенняя призрачная картина неподвижно стоит перед глазами, и зелёный взор, растворённый в его крови, течёт по жилам.

И что только значит это слово «загоры»? Никогда в жизни он не слышал его и не ведает его смысла. Он чувствует, что оно означает нечто ужасное, несказанно печальное, какую-то муку-мученическую, и безрадостное громыхание телег на улице проникает в его больное сердце едкой солью.