"Перемена мест" - читать интересную книгу автора (Гурский Лев)

Глава 3 НОЧЬЮ ВСЕ КОШКИ…

Когда на твоих глазах только что убили человека, то подло даже заикаться о своем везении. Но мне все-таки повезло: неудобное кресло в первом ряду, которое я занял, было едва ли не самым ближайшим к двери, ведущей в фойе. Поэтому толкаться среди обезумевших зрителей и орать «С дороги!» мне пришлось всего секунд тридцать. После чего я вырвался на оперативный простор в темное фойе, где всего меньше часа назад мы так мило беседовали с Саблиным и Гошей. Никакого фонарика на презентацию я взять, конечно, не догадался и рисковал на бегу врезаться лбом в какую-нибудь колонну. Хорошо еще, что со времен моего счастливого детства театр «Вернисаж» не перестраивался – иначе я, избежав столкновения с колоннами, загремел бы с особенно крутой лестницы – прямо к служебному выходу. Но я не загремел. Я помнил, помнил эту сволочную лестницу с шершавыми (до сих пор) перилами. Я однажды пересчитывал ее ступеньки. Лет тридцать назад, когда во время «Слоненка» у меня прихватило живот и я, выскочив из зала, заметался в поисках туалета.

Вот и выход. Те, кто спланировал покушение на Саблина, – я не сомневался, что это было именно покушение, – должны были выбираться только через эту дверь: она ближе всего к сцене, и до автостоянки здесь путь короче. К тому же нормальные преследователи, по логике вещей, ломанулись бы строго по прямой, через парадную дверь, сегодня гостеприимно распахнутую. Однако, если они так думали, то немножечко промахнулись. Яков Семенович Штерн с детства не был нормальным и, как уже отмечалось вечно пер в обход. Иногда и в обход здравого смысла, подумал я самокритично на бегу. И даже не иногда, а довольно часто.

– Куда они побежали? – крикнут я еще издали двум парням, которые покуривали себе на ближайшей полутемной лавочке. Кажется, эти дурни еще не сообразили, что в театре творится что-то неладное. Одинокий фонарь у входа давал мало света, и я видел лишь силуэты и два огонька сигарет.

– Чего-чего? – злобно буркнут один из курящих. Я мгновенно понял, что идти в обход следует все-таки не каждый раз. Сегодня мне полагалось бы сделать исключение, жаль, что я этого не знал. Я попытался притормозить на подлете к курильщикам, однако тормозной путь у бегущего Штерна не намного короче, чем у джипа. В общем, я влетел прямо в объятия двум мрачным любителям покурить на лавочке. И они не преминули заключить меня в эти крепкие объятия. Картинка моего появления в театре повторилась с точностью до наоборот. Поскольку тогда я слишком торопился, а теперь терял одну секунду за другой. Старина Дарвин, друг животных, не предусмотрел зверского убийства Генерального прокурора. А я не предусмотрел, что поверженные мною приматы очнутся так рано. О, пррроклятье! И как не вовремя!

– Попался, гаденыш! – радостно завопил один из приматов, а другой, не долго думая, изготовился ударить мне в торец. Увернуться было уже никак невозможно, а правая рука, которой я прикрылся, в ту же секунду была схвачена. Оставалась левая. Ей, как известно, можно дотянуться только до правого борта пиджака. «Макаров» мой был, само собой, привешен слева, а справа в кармане были только бумажки. Бумажкой взрослого примата не остановишь Хотя… Мою последнюю секунду до удара по моей физиономии я использовал так оставшейся рукой выхватил из кармана красные корочки.

– МУР! – крикнул я, выставив удостоверение вперед, как матадор бандерилью – В театре убийство!

Одинокий фонарь светил скупо, и даже грамотный примат не заметил бы сейчас, что удостоверение старого образца с давно просроченным сроком годности. Как баночная икра у хлебосольного Пряника. Наши люди почему-то не обращают внимания на такие мелочи, а кулак иностранца таким способом останавливать мне пока не доводилось. Что ж, подлогом больше – подлогом меньше, я и так уже перешел из разряда законопослушных граждан в категорию робин-гудов. Недаром майор Окунь, увольняя меня из славных органов, так напирал, чтобы я сдал красную книжечку, и так долго не верил, что я ее обронил… Правильно, кстати, не верил.

Все эти мысли прокрутились у меня в голове за какое-то мгновение, пока кулак примата двигался в направлении моей скулы. Однако при виде удостоверения горилла каким-то образом успела погасить скорость кулака. Страх – отец всех рефлексов.

– Как – убийство? – выдохнула горилла, и те, кого я преследовал, получили в подарок еще секунду.

– Так! – односложно рявкнул я, теперь легко вырываясь из обезьяньих лап. Еще секунда проиграна. Рывок за угол в сторону автостоянки, до меня донесся шум заводимого мотора, – целых пять потерянных секунд. Желтый «фиатик» шустро разворачивался. В отличие от театральных зала и фойе, автостоянка была отлично освещена. Только эти прожекторы покамест помогали не мне, а пассажирам яично-желтой машины: я оказался против света, зато они – наоборот. Тью-у-у! Пропела свинцовая пташка над моей головой. Тью-тью-тью-у-у! Еще три пули свистнули на приличном расстоянии от моей макушки. Звуки я услышал почему-то раньше, чем увидел несколько вспышек из открытого бокового окна «фиата». Тью-у-у! Надо же, опять мимо! Очевидно, стрелок занервничал, что с прицельной стрельбой несовместимо. Я зигзагом бросился наперерез «фиату», на ходу выхватывая «Макаров». Силы наши были, понятно, неравны: у парней в автомобиле почти наверняка была автоматическая американская винтовка М-16, предназначенная для стрельбы хоть одиночными, хоть очередями. Редкая штучка для наших краев, машинально подумал я, делая очередной пируэт. Оружие для больших ценителей этого дела: под куртку не спрячешь, но для капитальной разборки – вещь незаменимая. Странно, что я до сих пор жив… Тью-у-у! Свистнуло сантиметрах в тридцати от моего правого уха. Тах! – откликнулся наконец-то мой личный «Макаров». Пуля «Макарова» произвела ничтожные разрушения: со звоном разлетелась и погасла одна фара «фиата». Я обозлился на себя. Тебе не в Лужниках, Яша, спортивную честь Москвы защищать. Тебе, дружок, только по банкам с березовым соком стрелять в весеннем лесу. Может, пару банок и раскокаешь в честь праздника Первомая…

Грохот моего «Макарова» произвел неожиданный эффект. Из правительственных двух машин на стоянке выскочили разом два шофера-мордоворота, уже с пушками в руках, и дико завращали головами, не понимая, откуда стрельба. На желтый «фиатик» эти орлы обратили внимание только во вторую очередь. А вот в первую – на бегущего типа с пистолетом в руке. Стволы их повернулись в моем направлении, и у них-то было время хорошенько прицелиться и соответствующая сноровка. Этого мне только не хватало.

– МУР! – вновь проорал я, упреждая огонь. – «Фиат»! Слева!

Вооруженные мордовороты из правительственных, лимузинов, слава Богу, уловили, что главную опасность представляю не я, после чего открыли пальбу по удаляющемуся «фиату». Насчет их сноровки я преувеличил: стреляли они старательно, но безрезультатно. Им даже не посчастливилось расколотить вторую фару, для компании. Тах! Тах! – включился в хор опять-таки мой «макаров». Ну вот, правый задний фонарь «фиата» взорвался стеклянными брызгами. А толку-то? Тью-тью-у-у! С кучностью стрельбы в этой М-16 все было в порядке, но пули ее упорно ложились не в цель. Как стрелок я чисто профессионально огорчился, но как мишень – порадовался. Ну, я вам сейчас… Я тщательно прицелился в ускользающее заднее стекло «фиата»…

– Й-я-ашка!!!

Громкий крик за спиной заставил меня вздрогнуть, и я, разумеется, промазал. Тах! Тах! – выплюнул мой «Макаров» пули в вечернее небо. Я стремительно развернулся вокруг своей оси. Черник! Куда его понесло?

– Падай, дурак! – изо всех сил заорал я, видя, как Гошка стремительно выбегает прямо на линию огня. Черник не слушал или не слышал.

– Держи-и-и их! – кричал он мне, некрасиво разевая рот. – Они-и-и…

Для пассажиров «фиата» безоружный Гошка не представлял абсолютно никакой опасности, зато это была отличная цель. Как и я сам три секунды назад, Черник оказался в самом освещенном месте автостоянки. Я, не целясь, выстрелил по «фиату», чтобы отвлечь их внимание от идеальной мишени. Поздно. Ах, черт!

Тью-у-у! – пропела пуля, а затем «фиат», словно освободившись от тяжелого груза, резко набрал скорость. Я снова крутанулся волчком, моля всех святых, чтобы идиот Черник все-таки успел упасть на землю до последнего выстрела. Гоша лежал на асфальте метрах в пяти позади меня, лицом вниз, широко раскинув руки в стороны – как самолетик, совершивший вынужденную посадку. Он даже не пошевелился, когда я подбежал к нему, и я инстинктивно понял, что уже и не пошевелится. Великолепный светло-серый пиджак с блестками сбоку был забрызган чем-то красным. Гоша Черник был мертв. Очевидно, он умер еще на бегу, не успев опомниться, весь поглощенный азартом погони. Всю жизнь он писал о крутых парнях, которые стреляли от бедра и с легкостью уклонялись от пуль. Однако сам он в жизни никогда не умел стрелять и не пытался научиться. Выдумка была интереснее глупой реальности, а супермены из Гошиных книг – благороднее и красивее наших оперов с Петровки. Первый раз он сам почувствовал себя таким суперменом, охотником, преследующим убийц своего друга…

Я присел на корточки и перевернул тело на спину, почему-то уже догадываясь, что сейчас увижу. Маленькая красная вмятина во лбу. Точь-в-точь как у гранатометчика Феди Петрищева, погибшего возле моего дома. Я ощутил легкий озноб. Господи, быть не может! Какая тут, к дьяволу, связь?! Совпадение, совпадение. Все пулевые ранения в лоб выглядят почти одинаковыми. Вчера я узнал факт, настолько странный… – вспомнил я неожиданно слова Саблина и его бессмысленный вопрос о Достоевском… Я вскочил. Мистику – побоку! Сам Гоша Черник не простил бы мне, если бы я не попытался догнать этих типов, а уж потом будет время разобраться во всех странностях. Но не сейчас. Мой «мерседес» был рядом, на той же стоянке, и шанс все-таки перехватить этих подонков у меня существовал. Небольшой, но шанс. В конце концов, «фиат» в Москве – все-таки не «Жигули». Если очень постараться, среди стаи ворон можно найти желтого попугая… Правда, днем, мысленно поправил я себя, вскакивая на сиденье своей машины. Ночью все кошки серы. Ночью и вечером, как сейчас, даже канареечный желток выглядит просто светлым пятном, каких немало. В тени все выглядит похоже, преступники и герои, живые и мертвые, неопределенным сгустком без форм и очертаний.

К черту, сказал я сам себе. С такими мыслями лучше сразу отказаться от погони. И тогда, добавил я – тоже про себя – грош тебе цена, Яков Семенович Штерн. Заплесневелый выщербленный грош.

Мысленная оплеуха самому себе, как всегда, сработала. Я разозлился, врубил сразу третью скорость – чего уважающий себя водитель никогда бы не сделал. Мотор «мерседеса» оскорбленно взревел, а меня мгновенно вдавило в сиденье, словно космонавта при взлете. Машина с ревом проскочила в опасной близости от капота одного из правительственных лимузинов; вооруженный шофер-мордоворот что-то злобно крикнул, однако я уже был далеко и ничего не услышал. Кроме свиста ветра в открытом окне.

У птички Жанны Сергеевны «мерседес» был далеко не самой престижной модификации. По внешнему виду он здорово проигрывал популярной шестисотой модели, столь обожаемой столичными бизнесменами. Внутренняя отделка салона могла и вовсе показаться аскетической. Но меня это, естественно, сейчас интересовало в самую последнюю очередь. Главное сейчас была скорость. И как раз по скорости этот «мерседес» ничуть не уступал своим немецким собратьям, а итальянских коллег, вроде «фиата», даже и превосходил. Я с ходу вырулил на оживленную магистраль и стал оглядываться по сторонам в поисках светлого пятна где-то впереди. Уйти они далеко не могли, тем более, что я оставил им отметину, расколотив один из фонарей. Машину с окривевшим задним фонарем можно было углядеть в сумраке.

Я еще прибавил скорости, отчего холодный ветер стал врываться из открытого окна в салон с бесцеремонностью уличного хулигана. Можно было бы поднять стекло, но я передумал: если придется стрелять прямо из машины, то лучше держать порох сухим, а амбразуру – открытой. Не дырявить же собственное лобовое стекло ради такого случая. Впереди тем временем замаячил правый поворот, и я во все глаза уставился на огоньки впередиидущих машин. Кто не включит нужный габаритный огонь, тот и сволочь. Я ни с того ни с сего вспомнил, что еще года четыре назад злоумышленник в Москве с разбитой фарой или подфарником был конченым человеком. Преследователю достаточно было кокнуть не то что фонарь – пассивный отражатель, и дальше можно было не суетиться – любой гаишник, дежурящий на трассе в поисках дани, увязывался за нарушителем, словно гончая за оленем. Если нарушитель не останавливался по первому требованию (а он не останавливался), сумма возможного штрафа резко возрастала, а потому никакой алчный работник ГАИ уже не слезал с хвоста… Сегодня, правда, нравы изменились. Одиночные автоинспекторы перестали тормозить машины с пулевыми ранениями, и чем явственнее были следы пуль, тем меньше возникало охоты кого-либо штрафовать. В девяноста случаев из ста гаишник вместо штрафа мог получить пулю в живот от пассажиров простреленных тачек. А это, сами понимаете, никому не улыбалось…

Ага! Вот она, голубушка. Вот она, дрянь.

Среди десятка автомобилей впереди девять дисциплинированно мигнули поворотником. Но вот десятая – нет. Двигалась она метрах в ста впереди, причем расстояние между нами теперь не увеличивалось.

Попалась! Я что есть сил надавил на газ, выбивая из птичкиного «мерседеса» тот максимум, который заложили в него конструкторы. Итальянцы легкомысленны, зато немцы педанты. «Мерседес» имел куда больший запас надежности, чем шустрый «фиатик», и даже мое издевательство над коробкой передач не могло серьезно вывести авто из себя. Тем временем возник еще один правый поворот – и вновь далекий силуэт машины не просигналил. Точно, они!

– Так узнала ма-а-ма сва-е-во отца! – громко пропел я и положил «Макаров» рядом на сиденье. Дайте мне двадцать секунд форы, дайте. Ну хоть десять! Я продырявлю им задний скат, я заставлю их сбросить скорость. И тогда им конец. Может, правда, и мне конец, потому что их в машине не меньше двух и у них М-16. Но тут мы поборемся. Мы тогда… Ах, вонючки! «Фиат» неожиданно свернул куда-то влево, упреждая мой будущий маневр. Словно бы там, в яично-желтой (и серой в сумерках) машине каким-то неведомым образом прочитали мои мысли. Ладно. Раз вы так, то мы так. Магистраль была знакомая, и метров через двести был еще один левый поворот, на котором легко было выиграть секунд семь. Или даже восемь, если подсуетиться. В конце концов, в желтеньком авто не могут сидеть телепаты-экстрасенсы. Обычные мерзавцы, для которых автомобиль – не роскошь, а средство доставки палача к жертве. Мою хитрость, да еще в сумраке, они не смогут разгадать: я срежу угол и появлюсь у них на самом хвосте неумолимый, как возмездие… О, какой высокий штиль! – поиздевался я мысленно над собой. Я ужас, летящий во мраке ночи! Я неотвратимый Яша Штерн! Я свинцовая примочка, прописанная тем, кто стреляет в прокуроров и безоружных писателей! Ничего не попишешь: когда я работаю на преследование или на самооборону, в голову лезет всякая чушь. Мышцы уже сами все делают автоматически, мозги не участвуют в этом процессе и их начинает искрить. Хочешь не хочешь, но только думать о белой обезьяне тебе, Яша, придется. Чем больше не желаешь, тем сильнее голова забита вздором совершенно посторонним. Так! Выныриваю, «Макаров» в правую руку, руль в левой, цель – правый задний скат. И-раз, и-два.

Я на полном ходу вывернулся из-за угла и чуть не отправил в кювет совершенно постороннюю «Волгу».

Потому что передо мной никакого «фиата» не было. Он словно бы провалился в канализационный люк или воспарил в небеса, как воздушный шар в «Сломанной подкове». Я резко сбавил скорость, и спасенная от меня «Волга» благополучно оторвалась и исчезла. Можно было не гнать лошадей. Мне некуда больше спешить.

Сволочи-телепаты из «фиата» обвели меня вокруг пальца. Мой гениальный маневр с блистательным выигрыванием у противника восьми секунд провалился. Они меня обштопали. Эти поганцы, только что убившие двух человек, каким-то образом предвидели мой финт. А потому и не подумали на самом деле сворачивать влево – двинулись другим путем. Я не получил десяток чужих секунд, но, напротив, потерял свои три минуты. Москва – большой город. И, если есть время, даже занюханный «фиатик» удерет от мощного «мерседеса». Время у них нашлось. Тем паче, что за рулем «мерседеса» сидел самовлюбленный кретин. Болван, дешевый фраер! В автомобильчики он решил поиграть. Вообразил, что придумал здоровенную хитрость…

Я сунул свой «Макаров» обратно в кобуру под левой подмышкой и начал выруливать обратно. Где-то здесь, недалеко от метро, была платная автостоянка. Насколько я помню, огораживали эту стоянку солидно, охрана была крутая; можно было не рисковать и оставить ночевать «мерседес» здесь, а самому вернуться к птичке пешком и на метро. Не то чтобы я очень боялся, что мой автомобиль засекли возле театра. Однако после сегодняшних событий все равно не следовало парковать автомобиль даже в некоем отдалении от теперешней квартиры. Ты уже достаточно облажался, сказал я самому себе. Два человека уже умерли, и ты их не спас. Теперь не сделай хотя бы глупость, чтобы не стать следующим. Никаких больше ошибок, возьми себя в руки. Рыдать в подушку и бить себя в грудь ты будешь потом, если выживешь. Сначала – дело.

Оставив «мерседес» на стоянке, я предусмотрительно расплатился дойчмарками, чуть набросив сторожу на пиво. В своем бежевом плаще я мог сойти за малость подгулявшего бундеса. Конечно, не за истинного арийца с характером нордическим, стойким, но и молоденький белобрысый сторож наверняка запомнит дойчмарки, плащ и чаевые, а отнюдь не неарийский шнобель.

– Данке, – отмахнулся я от сдачи, которую парень стал мне совать в рублях, по курсу. – Эс ист кальт, нихт вар? – добавил я, поплотнее запахивая плащ.

– Не понимаю, – огорченно развел руками белобрысый страж стоянки и, напрягшись, выдал: – Нихт ферштеен!…

Очень хорошо, что не понимаешь, подумал я. Полиглота мне только не хватало. Сам я мог бы произнести только десяток фраз без акцента, а потом бы обязательно вылез наружу мой полуграмотный немецкий, приобретенный бесплатно в средней школе N 307. Да и этому десятку фраз с хорошим берлинским произношением обучился я не в школе, а перенял у Генриха Таубе, инспектора крипо, которого я сопровождал по Москве года четыре назад. Тогда как раз в наших магазинах на рубли ничего нельзя было купить, кроме водки, которую Генрих не любил. И джин в Москве мы доставали отнюдь не благодаря моему МУРовскому удостоверению, а при помощи немецкою языка и дойчмарок. Каждый швейцар тогда считал своим долгом угодить двум бундесам. Одним из которых был, естественно, следователь с Петровки Яша Штерн.

Все, представление окончено, подумал я. Тут главное не переборщить.

– Ауфвидерзеен, – вяло пробормотал я и, поеживаясь на холодном русском ветру, зашагал в направлении подземного перехода. Рабочий лень у москвичей закончился часа полтора назад, и в метро не было уже давки, а к телефонам-автоматам – длинных очередей. Те, кто хотели назначить свидание, уже это сделали. Те, кто отзванивал домой, чтобы соврать о срочной сверхурочной работе, тоже освободили уже таксофоны. Оставался только один частный сыщик, которому предстояло тоже договориться насчет свидания. К сожалению, совсем даже не любовного. Возможно, совсем наоборот.

Я сел в вагон метро и на всякий случай доехал до Павелецкого и вышел в здании вокзала. Народу тут всегда было много, и человек у стойки таксофонов не выглядел одиноким тополем на Плющихе.

Оставалось бросить жетон и набрать нужный номер.

– Алло! Компания «ИВА», – откликнулся незнакомый равнодушный голос после недолгого гудка. – Вас слушают…

Я испытал мгновенный прилив жестокого удовлетворения. Это был не Колян и не Автоматчик, а кто-то третий. Не исключено, конечно, что говорил простой их сменщик, заступивший на пост по графику Но, скорее всего, оба моих знакомца сегодня не на дежурстве по уважительной причине: где-нибудь в подвале особнячка на улице Щусева их бьют по мордам, добиваясь признания в попытке ограбления своей конторы. Я думаю, вопрос о сообщниках им уже задавали не раз и не два. И после каждого вопроса давали им в рыло. Теперь, при желании, я мог бы вообще убить и тех двоих, и наглого Сержика в остроносых итальянских туфлях. Убить одним словом, одним намеком в трубку на их соучастие. Однако убивать невиновных, пусть и хамов, не входило в мои планы. Наказание должно быть соизмеримо с поступком. За око извольте возвратить око, за чужой зуб – свой собственный. Но не целую голову.

– Алло! – произнес я, стараясь говорить быстро, но разборчиво. В моем распоряжении секунд сорок, потом они меня могут засечь. – Вы сегодня что-то потеряли?

– Что-что? – переспросил голос в трубке. Уже не равнодушно.

– Дискета, которая была в сейфе, у меня. Поняли?

– Подождите! – заторопился голос в трубке. – Я сейчас… минутку…

Ага, сообразил я. Он уже все понял. Смотри, как у него тон переменился! «ИВА» уже догадалась, что дискета, подброшенная мною в сортир, – туфта. Теперь он хочет потянуть время. А я не хочу.

– Вы уже поняли! – резко проговорил я. – Теперь слушайте…

– Подождите… – нервно перебил голос на другом конце провода. – Я простой дежурный на пульте, надо вызвать начальство…

Я бросил взгляд на часы. Оставалось секунд десять.

– Ровно через два часа я перезвоню. Ответить мне должен человек, уполномоченный уже для ведения переговоров. Ясно?

Не дожидаясь ответа, я дал отбой. Последняя фраза заняла всего семь секунд, уложился. Даже если у них система поиска абонента самой последней модели, все равно они не успели засечь мой сигнал. Порядок, Яков Семенович. Ровно через два часа, когда я вновь позвоню, они будут наготове. Но тогда как раз их ожидает небольшой технический сюрприз.

Я опять вернулся в метро и спокойно доехал до своей станции. Не было смысла целых два часа мотаться по городу. Кроме того, следовало переодеться. Кроме того, я устал и проголодался. Вдобавок я просто соскучился по птичке Жанне Сергеевне. Не ври уж, уточнил я сам себя. Твое вдобавок и есть во-первых. Тебе не терпится поскорее ее увидеть…

Так, препираясь со своим внутренним голосом (не есть ли это первая стадия шизофрении?!), я добрался до нашего – с птичкой – жилища. По привычке я подстраховался и отмахал лишних метров пятьсот, проверяя, не засветил ли я все-таки свой новый дом. Однако все было чисто. Одинокая дворняга, деловито шмыгнувшая из подворотни, даже не посмотрела в мою сторону, а людей поблизости и вовсе не было.

Вообще это был довольно безлюдный дворик, даже по утрам. Вечерами же здесь и вовсе наблюдалось затишье. Или просто мне так везло.

– Яшенька! – кинулась ко мне Жанна Сергеевна, едва я переступил порог квартиры. – Родненький, ты цел? Ты в порядке?

Она обняла меня и, привстав на цыпочки, поцеловала так, будто мы не виделись по меньшей мере неделю. Я тут же некстати вспомнил, что Наталья даже в постели не любила целоваться, объясняя это аллергией к моему любимому табаку. Иногда у моей бывшей супруги появлялась аллергия буквально ко всему: к моему одеколону, к стирке, к мелким купюрам и, само собой, ко мне самому. Пойми, Яков, – томно цедила она, не забывая отпихнуть меня крепкой пяткой на край супружеской кровати, – по моему гороскопу мне в эти дни не рекомендованы волнения и интимная близость, в смысле половых отношений… Я тихо зверел от одной только этой безумной фразы, но тихо и смирялся, ибо в любой момент могли пролиться слезы. Бог ты мой, почему мне тогда встретилась Наталья, а не эта ласковая птаха?

Я наклонился, привлек к себе птичку и поцеловал ее в ответ. Это был до-о-о-лгий поцелуй, когда в голове уже шумит от недостатка кислорода, но нет сил оторваться.

– Ох, – сказала наконец птичка. Я перевел дыхание и тут только обнаружил, что забыл захлопнуть за собой входную дверь. Мне это крайне не понравилось. Осторожно выскользнув из объятий, я поскорее закрыл дверь и вновь поймал себя на мысли, что влюбленный частный сыщик – наполовину покойник. Между прочим, это было как раз изречением моего коллеги Кремера. Что, однако, не помешало ему потерять голову. Во всех смыслах этого выражения. За две минуты, пока мы задыхались с птичкой в глубоком поцелуе, никто бы не воспрепятствовал любому начинающему убийце произвести прицельный выстрел мне в затылок. И тот факт, что убийцы сегодня, на мое счастье, не случилось, меня ничуть не оправдывает. Когда убийца будет, оправдания просто не понадобятся…

– Здравствуйте, Жанна Сергеевна, – нежно произнес я, прислонившись спиною к двери. – Я в порядке. Со мной-то как раз ничего не случилось…

– Господи! – воскликнула птичка. – Я уже все знаю! По радио уже говорили, час назад. Ужас! Я дрянь, мне не надо было ни за что отпускать тебя в этот театр… Какой кошмарный несчастный случай!…

– Как – несчастный случай? – цепенея, проговорил я.

– Ну да, – удивленно сказала Жанна Сергеевна. – Так сообщили в новостях. Плохо закрепленные декорации… Яшенька, что с тобой?

Я в три прыжка преодолел расстояние от входной двери до дивана в комнате, схватил в руки переносной пульт телевизора и стал давить на кнопки. Вечерний выпуск теленовостей только начинался. Мигнула и погасла рекламная картинка с ивой над рекой, затих гитарный перебор и возник сосредоточенный диктор.

– Трагически оборвалась жизнь Генерального прокурора Российской Федераций Ильи Владимировича Саблина, – сказал диктор строгим голосом с подобающей моменту траурной гримасой. – Во время его выступления на литературной презентации в театре «Вернисаж» несколько сложных декораций, плохо скрепленных между собой, обрушились на сцену…

На экране появились падающие колонны с летящими вниз смертоносными пегасами, и я вновь, уже в который раз за вечер, пережил отвратительное чувство бессилия, когда на твоих глазах погибает человек, а ты не способен хоть что-то сделать. Телевизионщики снимали с балкона: оттуда все, происходившее на сцене, могло действительно показаться стихийным бедствием, последним днем Помпеи с картины, какой-то жуткой случайностью. Но мне, из первого ряда, видно было все отчетливо. Колонны никогда бы не упали САМИ. Их ПОДТОЛКНУЛИ! Я даже знал, откуда и с какой стороны начали валиться друг на друга эти огромные спички, увенчанные стальными лошадьми-убийцами работы сумасшедшего американского авангардиста. И охрана прокурора, я уверен, видела то же, что и я.

– Жанна Сергеевна, – сказал я, тщетно пытаясь унять волнение. – Они врут! Это совсем не несчастный случай. Это самое настоящее убийство. Прокурора ХОТЕЛИ уничтожить – и уничтожили.

Птичка уставилась на меня.

– Как же так… – пробормотала она. – Они же сказали… Может, ты ошибся?

Мне захотелось ее успокоить, однако я не мог повторить телевизионное вранье и просто промолчал. Экран тем временем занял какой-то прилизанный чиновник среднего возраста, сидящий за столом в окружении телефонов. Телефонов было много, разноцветных, с гербами, а чиновник – очень деловит. Почти так же, как дворняжка, встреченная мной возле дома. Судя по титрам, это был некто Кравченко И.П., заместитель Генпрокурора.

– Мы проведем тщательное расследование, – заверил он невидимого журналиста, – и те, кто допустил халатность, будут привлечены к строжайшей ответственности…

– А вы уверены, что это только халатность? – спросил из-за кадра журналист. Умница! – тут же с признательностью подумал я. Да не бойся, спрашивай! – Ведь у покойного Саблина наверняка были враги…

– Да еще какие, – не выдержав, произнес я вслух, как будто по ту сторону экрана кто-то меня мог услышать. Птичка схватила мою ладонь и сжала. Она тоже, как и я, теперь не отрывалась от телевизора.

Прилизанный чиновник на экране покачал головой.

– Покушение исключено, – объявил он. – Уже нет сомнений, что мы имеем дело с прискорбным несчастным случаем. Безответственное нарушение техники безопасности…

– Гнида кабинетная, – с ненавистью сказал я громко. – Не тебя ли прочат в Генпрокуроры? – До меня вдруг дошло, что это, наверное, тот самый Кравченко, который в ЦК курировал МУР еще до моего прихода на Петровку. Мой бывший начальник майор Окунь, мужик хладнокровный и циничный, при воспоминаниях о цэковском кураторе начинал исходить тихой яростью. Если это и есть злой гений Петровки Измаил Петрович, то объективному расследованию не бывать.

По экрану тем временем прибежала рябь, Кравченко исчез, и возник световой зайчик с надписью «Реклама». Я уже знал, что сейчас опять зазвучит пронзительно гитара, дерево станет клониться над водой и в лучах заходящего солнца заполыхают три больших буквы: И, В и А. «ИВА». Иринархов Виталий Авдеевич. Зэк N 1. Некоронованный император российской республики. Убийца… В последнем я уже почти не сомневался.

– Ты думаешь, это они сделали? – прочла мои мысли птичка Жанна Сергеевна. Она по-прежнему не выпускала моей руки.

– А кто же еще? – горько спросил я. – Саблин был единственным, кто мог помешать триумфальному освобождению будущего депутата. Теперь Кравченко его наверняка отпустит. И формально будет прав. А фактически…

– Идут последние приготовления к выборам в Щелковском избирательном округе, – сообщил с экрана вновь появившийся диктор. Траур с его лица уже улетучился. Он был преисполнен значительности. Затем на месте его физиономии появилась осточертевшая толпа бабок и парней-статистов с портретами бородатого кандидата. В принципе, одну и ту же толпу достаточно было снять всего один раз, а потом прокручивать по любому поводу. – Согласно социологическим опросам службы профессора Виноградова, – важно произнес голос все того же диктора, и тут же возник голубой компьютерный фон с разноцветными столбиками процентов, – кандидатуру Виталия Авдеевича Иринархова, противозаконно находящегося под стражей, поддерживает, шестьдесят восемь процентов избирателей. На втором месте, с огромным отрывом от лидера, известный эколог Наиль Амирханов – одиннадцать процентов. На третьем месте представитель демократического блока…

– Вот так, Жанна Сергеевна, – сказал я мрачно. – Вам все теперь ясно?

– Ясно, – тихонько ответила птичка. Она прижала мою руку к своей щеке, потом к своим губам. Щека была горячая, а губы – влажными.

Разноцветные столбики профессора Виноградова сменились пухлой физиономией ведущего криминальной телехроники. Было перечислено количество краж, убийств, разбойных нападений и изнасилований, произошедших в стране за один день. По лицу ведущего было видно, что для него все это – мертвые цифры, вроде виноградовских столбиков. Сотней больше, сотней меньше. Статистика. В заключение пухлолицый комментатор скороговоркой сообщил, что российская культура понесла тяжелую утрату, ибо на улице Москвы от рук не установленных хулиганов погиб известный писатель Г.К.Черник… Эта скотина так и сказала – Гэ и Ка, не удосужившись даже произнести полностью Гошины имя и отчество или хотя бы по-людски назвать его Георгием. Нет: Гэ-Ка, потому что написано в сводке, а уточнить имя этому толстому гаду было, по всей видимости, недосуг.

Прости нас, Гошка, проговорил я мысленно. Оказывается, просто неустановленные хулиганы застрелили тебя из американской автоматической винтовки. И вы простите нас, Илья Владимирович Саблин. Вас, разумеется, накрыл всего лишь очередной полтергейст. Буйство стальных пегасов на одной отдельно взятой театральной сцене. Все в порядке, граждане. Идите и проголосуйте за единого кандидата коммунистов и беспартийных. Худшее, что вам грозит, – несчастный случай. Но ведь все под Богом ходим…

– Может, все-таки передумаете теперь? – спросил я у Жанны Сергеевны. – Дело, как видите, приобретает все более опасный оборот,

– Ни за что! – вскинула головку моя птичка. – Я уже сказала, раз и навсегда. – И она вдруг взглянула на меня с испугом, словно опасаясь, будто сейчас-то Яков Семенович Штерн скурвится и пойдет на попятную.

– Очень хорошо, – кивнул я Жанне Сергеевне. – Потому что теперь, даже если бы вы передумали, я бы уже не передумал.

Птичка внимательно посмотрела мне в глаза. Я кивнул.

– Яшенька, – тихо сказала Жанна Сергеевна. – Ты делаешь это уже не только из-за меня, да?

Я смущенно кашлянул. Все высокопарные слова я истратил еще несколько лет назад, когда ухаживал за Натальей. К тому же были вещи, о которых неудобно было говорить вслух. Слова дружба, долг, ненависть теряли в весе, как только их произносили во весь голос.

Поэтому я отвечал:

– Я делаю это не только из-за вас. Еще и из-за денег. Работа у меня такая…

– Неправда, Яшенька, – убежденно проговорила птичка. – Но я тебя понимаю. Об этом нельзя спрашивать. Я дура, извини.

Я погладил ее по голове и случайно глянул на часы. Пора было уже идти и звонить этим сволочам. Поесть я так и не успел, однако есть мне почему-то расхотелось. Неужели нервничаю? Спокойно, спокойно, Яков Семенович. Инициатива пока в твоих руках, не потеряй ее…

Выйдя из дома, я снова прошел по безлюдному двору и за несколько минут добрался до метро. Ехать мне предстояло уже не до «Павелецкой», а по совсем другой ветке, до станции «Кропоткинская». Сюрприз был именно там. Обычно я держал его на крайний случай, не использовал слишком часто, опасаясь, что мой секрет раскроется. Но сейчас, по-моему, не время экономить.

Собственно, это было не мое открытие. Об одном здешнем телефоне-автомате мне рассказал мой верный лейтенант Алеша Цокин, а тому – какой-то его приятель с ГТС. Оказалось, что в городской телефонной сети существовало несколько летучих голландцев – неучтенных таксофонов древней, чуть ли не довоенной модификации, которые чудом уцелели после всех мыслимых модернизаций телефонного парка. Они были, но их как бы НЕ БЫЛО. Они давно исчезли со всех схем, данные о них потерялись в пыли архивов, а компьютерный определитель номера при столкновении с этими монстрами давал колоссальные сбои. Даже район, откуда был произведен звонок, вычислить навскидку было невозможно. Для телефонных хулиганов, любителей позвонить в супермаркет и предупредить о заложенной бомбе, такие таксофоны были бы сказочным подарком.

Но я-то не собирался хулиганить.

Нужный мне телефон располагался на фасаде старого жилого дома по улице Пречистенка. С улицы аппарат под хлипким навесом не был виден, а во дворе как раз никого не было. К тому же почти у всех в этом доме были свои телефоны, и им-то старый автомат был ни к чему… Только бы не испортился! У меня уже был случай, когда любознательная молодежь отрезала древнюю трубку. Пришлось тогда с помощью Цокина самому ликвидировать последствия аварии.

Телефон, однако, был цел. Я пару секунд послушал тембр гудка, улыбнулся и набрал номер.

Трубку взяли сразу же. Меня ждали.

– Вас слушают! – напряженно сказал чей-то голос. Это был голос уже не дежурной шестерки, а настоящего ШЕФА. Кого-то из хозяев. Босса, как выразился бы Цокин.

– Я насчет дискеты, – спокойно проговорил я. – Надеюсь, вы в курсе?

– Так, значит, это вы…

Босс, взявший трубку, кажется, тоже успокоился. Я подумал, что они наверняка боялись, что похититель может не позвонить. Сейчас они будут высчитывать, откуда говорит этот злоумышленник. Ну-ну, поищите.

– Именно я, – подтвердил я. – Поговорим об обмене?

Я просто почувствовал, как там, в особнячке на улице Щусева, мой собеседник облегченно вздохнул. Видимо, он принял меня за обычного вымогателя. Ну, не совсем обычного – удачливого. Который знал, где и что красть.

– Сколько вы хотите за дискету? – тут же поинтересовался он. – Полмиллиона баксов?

Я промолчал.

– Мало? Миллион?

Легкость, с которой этот уполномоченный босс называл такие цифры, означало одно из двух. Либо нам в руки действительно попало что-то серьезное, либо платить они все равно не собираются, а надеются отобрать похищенное просто так. Но, скорее всего, верны все-таки сразу оба этих либо. Человека, который унес что-то ТАКОЕ, невозможно оставлять в живых. А покойнику баксы без надобности.

Человек на том конце провода принял мое молчание за знак несогласия с последней цифрой.

– Ладно, полтора миллиона в мелких купюрах – и вы возвращаете дискету. Согласны наконец? Да отвечайте вы!

В голосе его мне послышалось раздражение. Как видно, ему только что донесли, что отследить телефон не удалось. Прекрасно.

Я выдержал еще легкую паузу и произнес:

– Деньги мне не нужны.

– Так что же вам нужно? – со злобным нетерпением спросил босс.

– Мне необходим, – произнес я с расстановкой, – текст романа Стивена Макдональда «Второе лицо». Того самого, который собирается издать «Меркурий». Меня вполне устроит запись на дискете.

– Что-о-о-о?!! – воскликнул босс. Такого ответа он не ожидал.

Я с удовольствием повторил свои слова.

– Вы сумасшедший? – с некоторым страхом полюбопытствовал мой собеседник. – Вы отказываетесь от полутора миллионов зеленых и просите какой-то… какое-то…

– Я просто очень люблю романы Стивена Макдональда, – мягко перебил я. – Не могу, знаете, дождаться выхода книги. Невтерпеж…

Кажется, человек на том конце провода окончательно уверился, что имеет дело с опасным психом. Хотя, конечно, в каком-то смысле я действительно был психом. Но не будем отвлекаться.

– Итак, – с нажимом произнес я. – Вы отказываетесь?

– Да нет, – покорно ответил голос в трубке. Там поняли, что сумасшедшему не надо противоречить. И правильно. – Где и когда хотите произвести обмен?

– Завтра, – коротко сказал я. И не торопясь объяснил ГДЕ. – В двенадцать ноль-ноль.

– Это невозможно! – взвыл голос. – Там всегда полно народа!

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Но там, где мало народа, у вас может возникнуть искушение меня прикончить. А я этого не люблю.

– Да, но… – начал было собеседник. Я не дал ему договорить.

– И без глупостей, – предупредил я. – Не вздумайте меня кинуть. Вам же будет хуже. Захватите с собой машинку, чтобы я смог проверить, ту ли дискету вы мне принесли. Поняли, босс?

На другом конце провода тяжело вздохнули:

– Да кто вы такой, черт возьми?

Недолго думая, я ответил моей любимой цитатой из классика:

– Я – часть того зла, которою вечно на вас не хватает…

В Фаусте эти слова звучали немного по-другому, однако мне нравилось именно так.

Taken: , 1