"Опасность" - читать интересную книгу автора (Гурский Лев)

Глава одиннадцатая КВАРТИРНЫЙ ОТВЕТ

В знакомом дворике на Большой Черкизовской произошли некоторые изменения – причем к лучшему. Наш мэр был бы доволен. Раньше на возможность строительных работ здесь скупо намекали лишь кучи щебня, досок и отделочного кирпича. Да еще монбланы мусора, да еще маленькая ямка-траншея, вырытая для неизвестных нужд. Теперь же намеки стали реальностью. По-настоящему строить на этом участке пока еще не начинали, но уже явно зашевелились. Горы мусора превратились в горки, и из-за них даже стали видны дверь в близлежащую хибарку старика Бредихина и верхний краешек лестницы. А вот ямка-траншея, наоборот, отныне была укрыта от посторонних глаз за деревянным забором: должно быть, ее успели углубить до размеров котлованчика. Не исключено, глубокого.

Белый клоун, по-хозяйски въехавший в указанный мною дворик, про бывшую ямку за забором не знал. А потому запарковал автомобиль крайне неудачно. Я бы сказал – опасно. Ибо местность здесь стала довольно уклончивой и при малейшей проблеме с тормозами машина легко протаранила бы новую ограду. И могла бы сковырнуться вниз вместе с обоими клоунами и со мной в придачу.

«Тормоза-то у вас хорошие?» – хотел поинтересоваться я у двоих клоунов, увидев, что на скорость машину не поставили. Но раздумал интересоваться. Из вежливости. Черный рычаг ручника внешне выглядел симпатично, и, я надеюсь, сам тормозной механизм в недрах машины тоже был в хорошем состоянии. Главное в тормозах что? Послушание. Отжимаешь рычаг – стоим, отпускаешь – едем, допустим, под уклон.

– Ну, где твой посредник? – спросил Рыжий, подозрительно оглядываясь. Дуло пистолета маячило в нескольких сантиметрах от моего носа, и нос чесался немилосердно.

– Здесь он, здесь, – проговорил я, борясь с желанием почесать нос о спинку переднего сиденья. – Развяжите мне руки, и я схожу к нему. Можете держать меня под прицелом.

Рыжий осмотрел местность и остался доволен. Вокруг не было ни души. Строительный народ, как видно, работал здесь в другую смену. Или был выходной. Или забастовка.

– Вместе пойдем к посреднику, – «обрадовал» меня рыжий мордоворот. – И рук я тебе не развяжу. Ишь чего захотел! Может, тебе еще дать за пистолет подержаться?

«Спасибо, у меня свой есть», – произнес я мысленно. Жаль, что свой так далеко – в бардачке, в своей машине. Отправляясь на поиски внука, не стал брать его с собой, а зря.

– Что молчишь? – Рыжий легонько ткнул дулом мне в щеку. Приласкал.

Я сделал глубокий вдох, потом выдох. И объявил:

– Ничего не получится. Если он хоть что-то заподозрит, то ничего не скажет. Старик – кремень.

Рыжий покосился на часы. Наверное, и у него есть строгое начальство, которое тоже требует достижений. Вынь да положь ему Лебедева в кратчайшие сроки. Интересно бы узнать, кто же у этих добрых людей начальник? Ведь не скажут, черти…

– А ты уж сделай так, чтобы не заподозрил. Спугнешь – тебе же хуже будет. Правильно я говорю? – обратился рыжий мордоворот к седому.

– Угу, – ответил тот лениво, пальчиком поглаживая проволочную оплетку рулевого колеса.

– К посреднику может подняться только один человек. – Если бы руки мои не были связаны, я показал бы Рыжему для наглядности один пальчик. – Один. И сказать пароль…

Последнее слово чрезвычайно обрадовало Рыжего. Он поймал меня на слове! Умный клоун, все понимает, даром что весь вечер у ковра.

– Так-так, – ухмыльнулся он. – Пароль. Выходит, старик-кремень в лицо тебя и не знает вовсе?

– Я… Он… – забормотал я с глупейшим видом. С видом человека, который только что проговорился. По правде сказать, у любого, у кого руки связаны за спиной, а перед носом – дуло, вид так и так не самый умный. Так что мне особенно и притворяться не пришлось.

– Не знает? – тычок дулом в мою щеку добавил к вопросительному знаку знак восклицательный.

– Нет, – выдавил я, опуская глаза.

– Вот видишь, как все просто! – Рыжий клоун улыбнулся шоферу Белому в подтверждение простоты своего плана. – Ты нам сейчас скажешь пароль, а к посреднику сходит один из нас. Узнаем мы адрес – считай, тебе повезло. Не узнаем… – Рыжий выразительно помолчал.

– Угу, – поддакнул Белый, отколупывая от пиджака последние разноцветные крупинки конфетти.

Я помолчал, словно бы обдумывая предложение или припоминая пароль. На самом же деле нужную фразу я заготовил заранее. Если соваться сейчас к злому старику Бредихину – так только с ней.

Рыжий снова сверился с циферблатом, помрачнел и изготовился снова мне врезать. Нет, граждане, я определенно не мазохист. Испуганно подавшись назад, я произнес:

– Надо сказать ему, что пришел насчет квартиры…

– И все-е? – протянул недоверчиво Рыжий, не дослушав. Вот торопыга!

– Нет, не все, – я мотнул головой. – Надо обязательно сказать: Я – от Оливера. Вот теперь пароль весь.

– А кто такой Оливер? – с интересом осведомился Рыжий. Экзотическое имечко его заинтересовало. Честно говоря, я тоже не прочь был бы узнать, кто это. Пока же о нем известно мне было очень немного: что у него есть доллары и что старику Бредихину с берданкой имечко это почему-то очень не нравится… Ну, и достаточно.

– Представления не имею, – искренне ответил я. – За что купил, за то и продаю. Может, Оливер Твист?

Диккенса рыжий мордоворот определенно не читал, а про твист слышал, наверное, что это такой старинный танец. Типа вальса или танго. Поэтому он только фыркнул:

– Тви-ист! Скажи еще – ламбада.

Седой шофер-клоун тоже издал звук, похожий на смех, а я только пожал плечами. Насколько можно пожать плечами, если твои руки связаны за спиной. Дескать, за что купил… Не нравится – не ешьте.

– Ты пойдешь, – приказал Рыжий своему напарнику. Тот сразу поскучнел. Очевидно, он привык действовать руками. Произнести две фразы в нужной последовательности и в нужное время было бы заданием для него тяжелейшим. Белый клоун с тоской взглянул на руль, потом на свои руки и пробормотал без энтузиазма:

– Угу…

Рыжий напарник Белого клоуна произнес с нажимом:

– Ты пойдешь. Понял, что нужно сказать?

Седой мучительно заворочал своими извилинами, потом кивнул.

– Что? – решил проэкзаменовать его Рыжий.

– Сказать, бля, что насчет, бля, этой пришел… Квартиры…

– Дальше! – с раздражением продолжил свой допрос Рыжий. Я с любопытством наблюдал над этой милой иллюстрацией к народной мудрости «Сила есть – ума не надо».

– Дальше?… – Белый клоун снова задумался. – А потом, бля, насчет танца сказать…

Рыжий покраснел. Цвет его лица почти приблизился к цвету его волос. Он сделался похожим на вождя краснокожих из старого фильма про индейцев. Только индейские вожди в тех же фильмах отличались степенностью, а этот уже еле сдерживался. Возможно, лишь присутствие пленного (меня) мешало ему начать снимать скальп с напарника-дубины.

– Ка-ко-го тан-ца?! – выговорил Рыжий по слогам. – Ты охренел?

Белый клоун обиделся.

– Ламбады, бля, – ответил он недовольным голосом. – Сам же сказал…

Настала моя очередь. Я громко заржал. Захохотал и загыгыкал. Это и в самом деле было смешно. Рыжий клоун раздраженно двинул мне в зубы. Без размаха – просто чтобы я заткнулся.

Я вынужденно заткнулся, ощупывая языком зубы. Вроде все на месте. Затем я вновь подал голос:

– Может, все-таки я пойду?

Чего я хотел меньше всего – так это идти. И искренне надеялся, что после моего оскорбительного гыгыканья Рыжий никогда со мною не согласится. Хотя бы назло. Скорее, он сам потащится к посреднику за адресом…

Мысль о том, что идти придется действительно ему самому, наконец-то посетила рыжую голову. Некоторое время он, как видно, еще раздумывал – смотрел то на меня, то на шофера, перебирая варианты. Однако никаких вариантов получше у него в данный момент не было. Как в старой загадке про волка, козу и капусту. Чур – я не капуста!

Рыжий витиевато выругался. Белый клоун поглядел на него с уважением. Сам он, похоже, кроме простенького слова из трех букв ничего художественного изобразить не смог бы.

– Пойду я, – подвел итог Рыжий, хорошенько отругавшись. Мой план начал претворяться в жизнь. Я опустил голову, чтобы Рыжий вдруг не заметил на моей физиономии оттенок самодовольства. – Ну, где его дверь?

– Вон та, – я показал головой в направлении бредихинской хибары.

– Там, где лестница без перил? – уточнил Рыжий, уже прикидывая, как лучше подойти.

– Вроде там, – кратко подтвердил я. – Так мне объяснили.

– Курятник, а не дом, – оценил Рыжий бредихинскую халупу.

– Ломать пора, – согласился я. – И строить здесь закусочную из стекла и бетона. А потом еще…

Мои бодрые разговоры в строю Рыжему не понравились. Он профилактически дал мне по зубам, на всякий случай проверил крепость узла на моем ремне и даже подтянул узел потуже.

– Гляди за ним во все глаза! – приказал он Белому. – Если что, стреляй. Пистолет держи наготове. Понял?

– Угу, – ответил Белый клоун и после паузы с запинкой добавил: – Бля.

Он вытащил свой шпалер, направил на меня и грозно завращал глазами. На человека неискушенного это могло бы произвести большое впечатление. На искушенного – весьма среднее. Пистолет он не снимал с предохранителя. Возможно, верил, что справится со мною без оружия. Сила-то у него и вправду была – иначе они бы меня фиг скрутили.

– Правильно, – сказал Рыжий. – Так держать. Дав последнюю инструкцию, он открыл заднюю дверцу и выбрался из машины. Хлопнула дверца. Хлопок был почти настоящий – какой бывает, когда замок щелкает. Правда, на этот раз замок щелкнул немножечко вхолостую: Рыжий поспешил и насмешил людей. Меня, по крайней мере. Моя задача упростилась в два раза. Оставалось еще решить проблему с Белым клоуном…

Я бросил взгляд в сторону Рыжего. Тот уже скрылся за горкой мусора и скоро обязан был появиться на бредихинской лестнице. Сколько у меня будет времени после того, как Рыжий постучит в дверь? Минута-полторы. Сначала мордоворот повторит все мои ошибки: будет стучать до тех пор, пока не догадается, что дверь не заперта. Потом начнет озираться. Потом войдет… Может, в моем запасе даже две минуты. Но лучше рассчитывать на полторы… Так, теперь шофер. Ишь, смотрит на меня во все глаза и целит прямо в нос. Нос зачесался с новой силой, как только я о нем вспомнил.

– Мне бы поссать, – жалобным тоном сказал я Белому.

– Потерпишь, – рассудительно ответил тот.

– Я прямо очень хочу… я от ВДНХ еле дотерпел… – заныл я, нагнетая страсти. – Мочевой пузырь может лопнуть… прямо здесь, в салоне…

Я не надеялся разжалобить шофера-мордоворота. Я хотел, чтобы слова мои подействовали на него по-другому. Такие типы, привыкшие подчиняться, весьма гипнабельны.

Поныв еще секунд пятнадцать, я заметил, что слова мои сработали. Ну, еще немного! Белый беспокойно заерзал на сиденье: он уже вспомнил про собственный мочевой пузырь и ему тоже захотелось. Давай-давай, ерзай. Чем больше ты станешь об этом думать, тем сильнее тебе будет хотеться. Я заметил, как на лестнице уже в пределах моей видимости показался Рыжий. Вот он постучал в дверь…

– Был такой астроном, Тихо Браге, – проныл-простонал я. – В древности. На банкете у короля захотел отлить. Но неудобно ему было отпроситься поссать…

– Почему, бля, неудобно? – осведомился Белый, ерзая все сильней на сиденье.

– Потому что король рядом был… – разъяснил я, гримасничая, как от боли. – И знаешь, чем все закончилось? – Я переигрывал, и Рыжий бы раскусил мои фокусы. Но не Белый.

– Чем? – с тревогой спросил мой шофер-конвоир.

– Умер, – стонущим голосом закончил я эту ужасную историю про Тихо Браге. – Лопнул мочевой пузырь… о-ох! Ну пусти, а то я прямо здесь…

Белый, однако, уже меня не слушал. Под влиянием моего рассказа он презрел все инструкции и выскочил прочь из машины. Как я и надеялся, пристроиться он решил именно к заборчику перед машиной. Сквозь переднее стекло я видел его мощную спину. Мочись-мочись, мысленно подбодрил я его. Не бери пример с Тихо Браге.

Если хорошенько откинуться на сиденье, то длинный рычаг ручного тормоза можно двигать от себя ногой, а кнопку давить лодыжкой. Чуть от себя… Кнопочку… Еще от себя… Еще кнопочку… Шаг за шагом. Мочевой пузырь у Белого, на счастье, был будь здоров, и опорожнял его Белый вдумчиво… Шаг рычага – кнопочка – шаг… Машина слегка пошевелилась. Но еще не в такой степени, как требовалось… Мне оставался еще буквально один шажок, от силы два – как вдруг Белый обернулся. Не потому что заподозрил что-то неладное, а потому что закончил свое дело и теперь удовлетворенно застегивался. Пистолет у него был где-то в кармане или в кобуре под мышкой. Не на виду.

– Ты что де… – начал он, пытаясь одновременно и застегнуться, и вытащить свой шпалер.

Я с лихорадочной поспешностью вновь стал давить на рычаг ручника. Поспешишь – дальше будешь. От цели. Нога соскочила, а я потерял секунду, стараясь вернуть эту чертову ногу на исходную позицию. Тем временем Белый уже добрался до пистолета и целился через стекло мне в голову. Если бы он не был шофером этой тачки, я стал бы покойником. Но целых две секунды жизнь мне спасало профессиональное скупердяйство: убить меня означало бы разбить переднее стекло…

Я опять потянул на себя тормоз… Дьявол, как неудобно ногой! Шаг рычага – кнопоч… Нога соскочила, и я понял, что проиграл. Больше лишних секунд у меня не осталось. По напряженному лицу Белого я понял: сейчас он продырявит стекло и…

Та-тах!

Это стрелял на Белый. Выпалили где-то в отдалении, в районе дверей бредихинской хибары, а я получил секунду. Рывок! – и машина с отпущенным тормозом стронулась с места, подминая гневного шофера…

Ба-бах!

Вот это уже Белый клоун выпалил по переднему стеклу. Хорошо, да только поздно: я уже выкатился из задней дверцы и падал в песок. Захрустел под тяжестью кузова хлипкий зеленый заборчик, заорал шофер-мордоворот, увлекаемый собственной машиной в котлованчик… Виноват, это был, оказывается, уже целый котлован довольно приличной глубины. Котлованище. Через мгновение только край багажника выглядывал из ямы. И – ни шума, ни криков внизу.

Я заворочался в куче песка, стремясь встать. Удалось мне пока только сесть, и из положения сидя я принялся осматривать двор – дабы обнаружить второго из добрых людей. Рыжего клоуна.

Сначала я вообще ничего не увидел. Потом заметил, наконец, некоторые следы его присутствия: дверь хибары старика Бредихина уже была открыта и болталась на одной петле, а от лестницы, ведущей вниз, остался жалкий огрызок. Пока я рассматривал эти следы разрушений, из двери выглянул сам Бредихин. И во время нашей первой встречи старик с берданкой выглядел страшновато, а уж теперь – и вовсе напоминал первобытного охотника. Если, конечно, допустить наличие у первобытных людей огнестрельного оружия.

– Квартиру ему… – сказал Бредихин и радостно сплюнул вниз. После чего дверь со скрипом встала на прежнее место.

Я проследил за траекторией плевка Бредихина и понял, что Рыжего мне опасаться больше нечего: мусорная горка под бредихинской лестницей увенчалась неподвижной фигурой в костюме в крапинках конфетти. Рыжий затылок был неподвижен. Как видно, рыжий мордоворот точно исполнил мою смертельную инструкцию: сказал и про квартиру, и про Оливера.

И старик наконец-то дал достойный отпор. На квартирный вопрос дал недвусмысленный квартирный ответ из двух стволов.

Никаких угрызений совести я не почувствовал. Старик сделал то, что давно хотел. А двух добрых людей мне жалко не было: сами напросились. Кто-то им, конечно, приказал. Они, разумеется, постарались исполнить. В меру возможностей. Теперь уже – ограниченных. До нуля.

Я снова попытался встать и снова – безуспешно. Кажется, я все-таки ушибся, когда выпрыгивал из машины. Однако это было меньшим из двух зол. Большее – вместе с заборчиком и автомобилем – покоилось в котловане.

На песке рядом с моей короткой сидячей тенью возникла еще одна. Чуть-чуть подлиннее, самую малость.

– Что же вы наделали! – с упреком сказал детский голос.

Я медленно повернул голову. Пацан лет десяти в желтой панамке и аккуратном синем костюмчике стоял за моей спиной. Глаза у него были зеленые – как результат арифметического сложения цветов панамки и костюмчика. В руке пацан держал кинжал. Сперва я решил, будто кинжал деревянный или пластмассовый, но, присмотревшись, осознал свою ошибку. Это была профессиональная зэковская работа: ее всегда узнаешь по прихотливой плексигласовой рукоятке с розочкой.

– А что я такого наделал? – спросил я вооруженное дитя, машинально оглядев кучу песка, куда я приземлился. Мне пришло в голову, что я ненароком мог раздавить песочный замок и что теперь обиженный мальчик пырнет меня ножом. Благо у него-то руки свободны.

– Еще спрашиваете! – пацан по-взрослому вздохнул и указал пальцем на поваленный зеленый забор. – Ваша работа?

– Как тебе сказать… Скорее нет, чем да, – весьма неопределенно ответил я ребенку. – Машина, по крайней мере, не моя.

– Все равно, – сказало рассудительное дитя. – За этот забор Оливер вам точно голову открутит. Он его только вчера поставил и покрасил…

– Может, мне убежать побыстрее? – поинтересовался я у мальчика. – Пока Оливера нет.

– От него разве убежишь… – грустно поведал пацан. – Его только придурочный Кол не боится. – Ребенок с ножиком кивнул в сторону бредихинской хибары, и я таким образом узнал дворовое прозвище Николая Федоровича. Кол – звучит грозно. Впрочем, дедушка старый, ему можно.

– А если я все-таки попытаюсь сбежать, – осторожно произнес я, – ты меня не выдашь Оливеру?

– Не выдам, – очень серьезно пообещал пацан.

– Вот и отлично. – И я предпринял очередную попытку встать. На сей раз затея моя увенчалась успехом. Вот только идти по улице со связанными руками – занятие обременительное.

Мальчик был, видимо, того же мнения.

– Дядя, а у вас руки связаны, – напомнил мне он голосом школьного учителя, застукавшего ученика за списыванием.

– Неужели? – пробормотал я. – Да, действительно. Жалко, что твой столовый ножичек туповат, а то бы ты смог разрезать этот ремень.

Ребенок насупился. Слова мои уязвили его в самое сердце.

– Он не столовый, – сурово возразило мне зеленоглазое дитя. – И это не ножичек, а настоящий охотничий кинжал. Знаете, какой он острый? Хотите, докажу?

– Ну, попробуй, – скучающе сказал я, словно делая пацану одолжение. Повернувшись к нему спиной, я добавил: – Но ремень этот такой толстый…

– Подумаешь! – выпалил за спиной ребенок и стал с ожесточением пилить мои путы. Кинжал был и впрямь заточен отменно и, если бы я вовремя не спохватился и не обернулся, дитя в творческом порыве отпилило бы мне еще и большой палец.

– Хороший ножик, – похвалил я, уберегшись от членовредительства. Руки мои теперь были не только свободны, но и, как ни странно, целы. Следовало бы прочесть ребенку лекцию о вреде холодного оружия или даже конфисковать опасный предмет. Однако с моей стороны это было бы свинством.

– Это не ножик, – упрямо повторил пацан. – Говорю же вам – охотничий кинжал. Вы глухой, что ли?

– Ладно, – согласился я. – Тебе виднее. Ты мне помог – и я тебе помогу. Скоро сюда приедет милиция. Если ты хочешь, чтобы твой кинжал остался с тобой, спрячь его подальше…

– Подумаешь, милиция, – пренебрежительно сказал пацан. – Разве они чего могут? Оливер сказал, что вся здешняя милиция у него в кармане.

– Ну, смотри… – Я, как мог, отряхнулся от песка и заковылял по направлению из опасного дворика. Нет, с ногой, кажется, было все в порядке. Просто отсидел. Сейчас ее разомну – и все пройдет.

Прежде чем покинуть дворик, я все-таки обернулся. Зеленоглазый пацан, потеряв интерес к поваленному забору и машине в котловане, играл на песке сам с собой в ножички. Вернее сказать, в кинжальчики. Острие не хотело держаться в рыхлом песке, но ребенок был настойчив.

– Эй! – окликнул я его напоследок. – А? кто такой, кстати, Оливер?

Пацан оторвался от своего занятия и взглянул в мою сторону с упреком. Даже странно было, что такой взрослый дяденька задает такие ерундовые вопросы. Словно бы я его вдруг спросил, в какую сторону идет дождь – сверху вниз или снизу вверх.

– Оливер – это который в нашем дворе строит, – сказал он.

– Что строит? – уточнил я, про себя удивившись. По моим расчетам, Оливер должен был быть, как минимум, местным крестным отцом.

– Ресторан, – коротко ответил мальчик и больше уже не обращал на меня никакого внимания. Из-за своей глупости я сразу и быстро ему надоел.

Растет в народе авторитет московских строителей, думал я, отыскивая в ряду декоративных телефонов-автоматов хотя бы один работающий. А может быть, все прочие авторитеты так здорово падают, что строительский укрепляется сам собой? Во всяком случае надо поздравить нашего дорогого мэра. Все его предшественники предпочитали только строить рожи. А в самом лучшем случае – строить планы. А наш-то, энергичный…

Тут я обнаружил нормальный телефон-автомат и сразу выкинул мэра из головы. Сперва я позвонил в мавзолей, наслушался длинных гудков и бросил трубку. Если через полчаса никто не подойдет, я поеду туда сам. Не может быть, чтобы мавзолейный профессор Селиверстов так долго обедал. Или вдруг у них консилиум? Обсуждают, может статься, состояние здоровья мумии…

Следующий звонок я сделал в МУР. Не майору Окуню, ясное дело, а моему приятелю Сереже Некрасову.

У Некрасова новостей не было. Он подтвердил мне то, о чем я и так знал или догадывался. Диверсант, взорвавший памятник Первопечатнику, так и не найден (да-да, безоболочное взрывное устройство). В деле об убийстве журналистки Бурмистровой – никаких подвижек, висяк чистейшей воды. А мой напарник капитан Маковкин, говорят, уехал в Казахстан.

– Я знаю, – сказал я Некрасову. – Это была моя идея…

– Есть какие-то результаты? – поинтересовался мой друг, как мне показалось, несколько ревниво.

– Главный результат в том, что мне удалось его отправить в Казахстан, – успокоил я Некрасова. – В остальном ваш дорогой МУР топчется на месте. А наша контора и вовсе дело это закрывает… Потому, собственно, я и звоню тебе, а не на Лубянку.

– Радость моя не поддается описанию, – сообщил мне Некрасов. – Так что там у тебя? Покойники?

– Двое, – сказал я и выложил Сереже правду-матку. Ту, что можно по телефону.

Сережа записал координаты дворика, пообещал проследить лично и деловито осведомился, что нужно узнать мне.

– То, что и всегда, – я не стал уточнять, поскольку Некрасов уже давно знал значение этой моей просьбы. Простой набор: личности покойников плюс их место работы. Плюс… а вот об этом придется сказать дополнительно. – И еще, возможно, у обоих будет такая татуировка в виде стрелочки. Ты должен…

– Стекляшка? – с удивлением перебил Некрасов.

– …Вот именно, – я снова перехватил инициативу. – Пошли тогда запрос на Рязанский – их кадры или нет.

– Так они нам и ответят, – хмыкнул Сережа. – Что, я не знаю Стекляшку? Наведут тень на плетень… В этом, между прочим, ваша контора с этой похожи…

Я проглотил некрасовскую шпильку, которую в иные времена расценил бы как прямой выпад. Но сейчас некогда. Потом, Сережечка.

– И все-таки, – настаивал я. – Попробуй. К МУРу они ведь получше относятся, чем к нам. Составь слезный запрос. Намекни, что на Петровке, мол, и так знают, что эти кадры у них уже не работают…

– Дикие? – повторно изумился Некрасов. – И сразу парочка? Что-то мне все это очень не нравится, Макс…

«А уж мне-то как не нравится!» – подумал я, вешая трубку. В этой истории вообще столько тумана, что ни черта не разглядеть даже в двух шагах. Ну зачем, спрашивается, я мучаюсь? Мне ведь ясно приказали: дело закрыть и расслабиться. И не нагнетать. Вот сейчас я поеду на Лубянку, соберу все свои бумажки в папочку…

Вместо того чтобы по прямой ветке доехать до Лубянки и начать целеустремленно исполнять приказ генерала Голубева, я с пересадкой добрался до ВДНХ, пропутешествовал к южному входу и обнаружил на стоянке свой «жигуль» в целости и сохранности. Все было на месте, даже мой «Макаров» вместе с запасной обоймой в бардачке. Ну, теперь-то я тебя, голубчик, из рук не выпущу! Теперь-то я буду во всеоружии. И если на моем пути встретятся хоть Джек-Потрошитель, хоть Партизан или даже дам Оливер – мы еще посмотрим кто кого…

Я захлопнул дверцу своего «жигуленка» и отправился звонить. Если и сейчас в хранилище В.И. Ленина никто не поднимет трубку, то я уж точно явлюсь туда и наведу шмон. «Где профессор Селиверстов? А?» – спрошу я у мумии.

Мумию, однако, допрашивать не пришлось. Всего через каких-то семь длинных гудков трубку, наконец, сняли. Не веря своей удаче, я немедленно протараторил свой вопрос.

– Константин Петрович в больнице, – сообщил мне ворчливый голос какой-то старушенции. – Гипертония у него. Звоните через неделю… – И с этими словами старушенция вознамерилась положить трубку.

– Постойте! – крикнул я. – А в какой он больнице? Я бы хотел его навестить, я его друг детства…

– Сплошные друзья детства, – хмыкнула в трубку проницательная бабуля, – и у всех молодые голоса… Ладно, записывайте. Клингородок, это возле метро «Сокол»… Четвертый корпус, где сердечники. Палата тринадцать…

Все-таки число тринадцать – к несчастью. Судьба бедняги Потанина – яркое тому подтверждение. Да и тут – все наперекосяк. Друзья детства с молодыми голосами – это худшее, что я мог ожидать.

– А давно звонили эти… ну, другие друзья? – обеспокоенно спросил я. Если она скажет вчера, то пиши пропало.

– Минут тридцать назад, – объяснила старушенция. – Аккурат когда я на дежурство заступила… Даже нет, минут двадцать назад.

– И вы им сказали, где его искать? – допытывался я.

– А почему бы не сказать, – сухо ответила старушка из мавзолея. – Не государственная, чай, тайна. Да и человек повежливее вас… Спасибо да извините…

– Спасибо, – сказал я быстро. – Извините.

И, повесив трубку, кинулся к «жигуленку». Где располагался Клингородок, я хорошо знал, да и корпус сердечников был мне известен. Моя родная тетушка довольно часто здесь леживала и уверяла, будто обслуживание здесь – лучшее в Москве. Лучше даже, чем в Кремлевке.

Правда, в Кремлевке тетушке моей никогда лежать не доводилось.

Я повернул ключ зажигания. Вхолостую. Второй раз – то же самое. И третий. И десятый. Я не мог сказать, что для меня все это было неожиданностью. Аккумулятор меня предупреждал по-хорошему, а я плевал на предупреждение. Вот и доплевался. И именно тогда, когда каждая минута на счету. Пррроклятье! Да заводись ты!

Вхолостую. Вхолостую. Вхоло… Неужели схватился? Нет, показалось.

Оставалось одно дедовское средство. Я выскочил из машины и огляделся. В этот час прохожих тут было немного. Разве что парочка юнцов с интересом наблюдали за моей перекошенной физиономией.

– Эй, парни! – воскликнул я. – Помогите! Парни лениво прошлепали в мою сторону и остановились рядом с «жигуленком».

– Подтолкните машину, пожалуйста! Опаздываю, сил нет! Не заводится, проклятая. Выручите…

Юнцы рассматривали меня с неторопливым интересом. Каждому было лет по семнадцать. Ни один из них и не собирался меня выручать. Задаром.

– Поможем, – пообещал один из юнцов. – По пять долларов каждому.

Долларов у меня с собой не было.

– Может, рублями возьмете? – спросил я, делая в уме сложные пересчеты. Сколько же сейчас стоит один бакс? Вроде моих наличных должно хватить.

Второй из юнцов с презрительной гримаской назвал сумму в рублях. Я выхватил бумажник и немедленно одарил юнцов необходимой суммой. В бумажнике остались какие-то жалкие крохи. Только-только на бензин.

Юнцы небрежно приняли деньги, пересчитали, рассовали по карманам.

– Ну, давайте, братцы, – попросил я нетерпеливо. – Опаздываю!

Парни поглядели по сторонам, потом переглянулись.

– А мы передумали, – сообщил один.

– Машина твоя – тяжелая, – поддакнул другой. – Гони еще столько же, или мы пошли…

– Столько же у меня нет, – жалким голосом сказал я. – Ну, парни, имейте совесть, я ведь заплатил. – На самом деле все во мне кипело, но я еще давал шанс этим юным шакалам.

– Тогда мы пошли, – сказал первый из шакалов, и оба уже вознамерились удалиться. Их было двое, оба успели поднакачаться, я был один, а вокруг – ни души.

– Никуда вы не пойдете, – со злостью проговорил я. Со злостью, но тихо – так лучше доходит. – Видите, что у меня в руке? – Я уже держал «Макаров». – Видите, какое у меня плохое настроение?

Физиономия моя, как видно, ничего хорошего не предвещала. Юные шакалы оторопели. Лох оказался при оружии, и уже неизвестно было, чем все может кончиться.

– Мы пошутили, – заныл один. – Ну, че ты сразу?…

– А я не шучу, – я снял пистолет с предохранителя. Звук щелчка был слышен отменно. – Теперь слушайте. Сейчас я сяду за руль, а вы будете толкать сзади. Попытаетесь удрать – пуля догонит… Ну, пошли!

Юнцы снова переглянулись. Вокруг по-прежнему никого не было, и у меня вид был очень серьезный. А уж у моего пистолета – вид серьезней некуда. Сдавленно матерясь, они принялись толкать мой «жигуленок» и делали это до тех пор, пока мотор все-таки не завелся, а я не приказал:

– Хватит!

При звуках моей команды юнцы бегом бросились от моего «жигуля», но я тут же заорал:

– Стоять! Назад!

Малолетние шакалы нехотя вернулись.

– Деньги обратно! Живо!

Поглядывая на пистолет, оба юных кусочника безропотно вернули мне награбленное.

– А теперь – пошли вон. И помните… Продолжать я не стал, потому что мы все торопились: они – скрыться с моих глаз, а я – уехать в противоположном направлении. Надо было спешить. Молодые друзья детства пожилого маэстро Селиверстова не нравились мне все больше и больше. Гораздо больше, чем даже та молодежь, которую я только что отпустил. Выруливая на проспект Мира, я подумал: не умирает ли во мне Макаренко? Поворачивая на Сущевский, я все еще думал об этом, а на Ленинградском проспекте решил: это, в конце концов, – не самое главное. Главное – чтобы я сам в себе не умер. Перспектива пасть на боевом посту мне тоже была не по душе…

А потом я уже не думал ни о чем постороннем. Только об одном: четвертый корпус, тринадцатая палата. Вперед, Макс, вперед!

Четвертый корпус был зданием одноэтажным и чертовски запутанным. Но я хорошо помнил местоположение десятой палаты, где обычно отлеживалась моя тетушка. Я помнил даже, по каким коридорам двигаться, чтобы на тебя обращали поменьше внимания, и где украсть белый халат, если своего не было.

Консерватизм – это прекрасно: халаты висели на прежнем месте.

Порядок – это просто замечательно: палата номер тринадцать обнаружилась две палаты спустя после десятой.

А заботливый врач – это вообще полный восторг: когда я влетел в палату к Селиверстову, некто в белом халате склонился над единственным в комнате больным. В руках эскулап держал шприц. Как видно, я попал в самый разгар медицинских процедур. Врач недовольно обернулся на мои шаги, и я уже собирался закрыть за собой дверь – дабы не мешать торжеству медицины, – как обратил внимание на одну маленькую странность.

Рот больного был заклеен лейкопластырем.

Рот. Заклеен. Лейкопластырем.

У меня оказалось чуточку больше времени, чем у другого самозванца в белом халате. Потому что у него рука была занята шприцем с какой-то дрянью, а у меня – свободна.

– На месте! – крикнул я, оказавшись проворнее. Но болван не захотел на месте. Он вообразил, что я не попаду в него из «Макарова». Я же намеревался выстрелить ему в руку и действительно промахнулся. Практики у меня мало: стрелять по людям, даже самым плохим, на моей службе приходится все-таки не каждый день. Вот я и промазал.

Угодил ему прямо в грудь. Белый халат немедленно набух красным. На кафельный пол со звоном брякнулся пистолет – такой же «Макаров», как и мой. Шприц упал на одеяло, но, к счастью, не иглою вниз.

Я подбежал к постели больного. Селиверстов уже слабо пытался освободить руки и отклеить пластырь. Похоже, он едва не задыхался.

Я отодрал пластырь одним рывком: болезненно, но быстро.

– Вы в порядке?

Селиверстов меня узнал и кивнул. В глазах его я прочел что-то вроде облегчения, однако мне некогда было разбираться в нюансах. Молодые друзья, как правило, в одиночку не ходят. Надо было удирать.

– Идти можете? Если нет, я вас понесу…

– Смогу… – слабым голосом проговорил Селиверстов. – Я уже немного оклемался… после вчерашнего приступа… – Мавзолейный специалист осторожно привстал с постели, сделал несколько шагов. Я нетерпеливо поглядывал по сторонам, но все было тихо.

Еще минуты полторы.

Второй молодой друг встретился нам неподалеку от дверей палаты номер восемь: там на стене располагался телефон-автомат, и еще один самозванец-белохалатник, очевидно, намеревался звонить и сообщать кому-то, что, все в порядке. Интересно, как мы с ним разминулись?

Думаю, тот же самый вопрос измучил молодого друга, пока он нашаривал оружие. Я оставил его с простреленным плечом мучиться уже над другими проблемами и усадил, наконец, старика Селиверстова в свой «жигуль». Мотор я предусмотрительно не выключал и поэтому сразу газанул. Вблизи ворот Клингородка кто-то еще пытался нас остановить – еще один белый халат. Был ли это тоже один из добрых людей или просто поборник ограничения скорости легкового транспорта – выяснить не удалось. Омерзительно бибикая, я направил свой «жигуль» прямо на него, и тот счел необходимым отскочить в сторону.

Больше нас никто не преследовал. Селиверстов, сжавшись на переднем сиденье, тяжело дышал и смотрел куда угодно, но только не на меня.

– Константин Петрович, – сказал ему я. – Если бы вы мне не соврали, многих неприятностей удалось бы избежать.

– Это было не вранье, – прошелестел мавзолейщик.

– Ну да, – желчно перебил я. – Военная хитрость…

– А почему, интересно, я должен был вам тогда доверять? – с тихим вызовом осведомился Селиверстов. Впрочем, в лицо мне он по-прежнему предпочитал не смотреть. – Вы явились ко мне вместе с каким-то милицейским дебилом… Почем я знал, что вы с ним – тоже не их тех, кто охотится за Валькой?

– И вы отправили меня в Саратов… – Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. – Просто гениально.

Селиверстов промолчал. Мне стало немного досадно за свой резкий тон. В конце концов он спасал своего родственника… Как там называется муж двоюродной сестры? Шурин? Деверь?

– Ладно, – проговорил я устало. – Кто старое помянет… Но теперь-то вы мне можете все рассказать? Без ваших военных хитростей, а?

Taken: , 1