"Любимая женщина Кэссиди" - читать интересную книгу автора (Гудис Дэвид)

Глава 7

На следующее утро Кэссиди прибыл в депо и увидел, что над автобусом трудится механик. Механик был из расположенной неподалеку авторемонтной мастерской и, должно быть, получал почасовую оплату. Кэссиди какое-то время понаблюдал за механиком, а потом велел ему отойти.

Дело было в карбюраторе. Механик только осложнил и ухудшил проблему, теперь она стала серьезной. Кэссиди сыпал проклятиями и потел почти сорок минут, а когда перешел к заключительной подгонке, увидел приближающегося вместе с механиком инспектора и приготовился к спору.

Инспектор сказал, что Кэссиди не имеет права вмешиваться в работу нанятого механика. Кэссиди сказал, что механику следует изучить свое дело, прежде чем наниматься на работу. Инспектор спросил, не хочет ли Кэссиди поскандалить. Кэссиди отвечал, что не хочет, но его дело — водить автобус, а водить его он не сможет, если автобус не будет двигаться. Механик что-то проворчал и ушел. Инспектор пожал плечами и решил замять дело. Повернулся к ожидающим пассажирам и сообщил, что автобус готов.

Автобусу предстояла полная загрузка, и Кэссиди это радовало, ибо они с автобусом были готовы доставить всех этих прекрасных людей в Истон. Пассажирами в основном оказались пожилые женщины, которые уже успели сплотиться в лишенный особого смысла, однако приятно беседующий кружок. Все они говорили о том, какое чудесное выдалось утро, о том, что надеются вовремя приехать в Истон и пообедать там-то и там-то. И о том, какой славный городок Истон. И о том, с каким облегчением уезжают для разнообразия из Филадельфии.

Были еще несколько пожилых мужчин, которые, кажется, ехали без особой цели. Некоторые прихватили с собой внуков, и дети носились вокруг, словно маленькие зверьки. Один вопил, выпрашивая конфетку, а получив отказ, взбунтовался, не желая садиться в автобус. Какая-то пожилая леди указала дедушке, что ему должно быть стыдно, конфетка безусловно не повредит милой крошке. Старик посоветовал ей заниматься своими делами. Дискутируя насчет конфет, они загородили дверцу автобуса, и Кэссиди попросил их доспорить в салоне.

Очередь пассажиров медленно двигалась мимо собиравшего билеты Кэссиди. Автобус заполнялся, наконец все места были заняты, кроме одного. Стоя у дверцы, Кэссиди увидел, как через турникет прошел последний пассажир. Это был Хейни Кенрик.

На Хейни была широкополая темно-коричневая шляпа с заткнутым за ленту ярким оранжевым пером. Он был одет в двубортный темно-коричневый костюм, казавшийся почти новым. Розовая физиономия лоснилась — последние полчаса он явно провел в парикмахерской. Хейни широко улыбался, подходя к Кэссиди и предъявляя билет.

Кэссиди проанализировал его улыбку. Она выражала преувеличенное веселье мужчины, проведшего ранние утренние часы за бутылкой виски. Похоже, Хейни принял достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

Кэссиди покачал головой:

— Нечего тебе тут делать, Хейни.

— Да смотри, вот билет. Еду в Истон.

— Зачем тебе в Истон?

— Да вот, думаю обработать сегодня городок.

— Для торговли вразнос нужен автомобиль, — возразил Кэссиди. — Где твой автомобиль? Где товар?

Хейни призадумался на секунду. Потом сказал:

— Ну и что? Осмотрюсь, изучу спрос.

Кэссиди заметил, что наблюдавший инспектор подходит послушать, в чем дело. Понял, что против билета Хейни не поспоришь, велел себе смириться и сказал:

— Ладно, садись.

Проследовал за Хейни в автобус и приказал себе позабыть про него. Представить Хейни просто одним из пассажиров. Уселся на место водителя, толкнул рычаг, закрыв дверь. Потом повернул ключ зажигания и запустил мотор.

Тут позади послышалась какая-то возня, и он, глянув через плечо, увидел, что Хейни теснит пожилую леди. Она гневно на него смотрела и тыкала двумя пальцами назад, указывая на единственное свободное место сзади. Хейни ее игнорировал и неуклюже, но достаточно быстро двигался, чтобы сесть прямо позади водителя. Леди, негодующе качая головой, направилась в заднюю часть автобуса.

Кэссиди вывел автобус со станции, проехал на запад по Арч к Брод-стрит, свернул направо, направляя машину в густой утренний поток автомобилей. Когда автобус остановился на красный сигнал светофора, заметил проплывшую мимо струйку дыма. Оглянулся, увидел во рту Хейни длинную толстую сигару.

— Ну-ка, давай гаси.

— Курить запрещается?

Кэссиди указал на печатную табличку над ветровым стеклом. Проследил, как Хейни тычет сигару зажженным концом в пол, стряхивает пепел и осторожно сует сигару в нагрудный карман.

— Почему курить запрещается? — полюбопытствовал Хейни.

— Такое правило у компании, — объяснил Кэссиди. — Есть и другое: во время движения автобуса с водителем разговаривать запрещается.

— А теперь слушай, Джим, я кое-что надумал...

— Потом поделишься.

— Это нельзя откладывать.

— Придется отложить.

Загорелся зеленый, перед автобусом вывернул “остин”, и Кэссиди нажал на тормоза.

— Джим...

— Иди к черту!

— Джим, чего ты злишься? Я думал, мы все уладили вчера вечером.

— Я тоже так думал. А теперь ты начал день с новой дискуссии. Я на работе, Хейни. Не хочу, чтобы меня отвлекали во время работы.

— Я только хотел сказать...

— Заткнись, — приказал Кэссиди. — Просто сиди и заткнись.

Автобус вилял из стороны в сторону в плотном и беспорядочном параде автомобилей и грузовиков, которые двигались к северу по Брод-стрит. Маневрирование было трудным и тонким делом, требовавшим от Кэссиди полной сосредоточенности и постоянных манипуляций пневматическим тормозом. У машин, особенно у маленьких, была привычка выскакивать перед автобусом, обогнав его справа, внезапно останавливаться перед ним, без конца его беспокоя, как акулы-убийцы, шныряющие по бокам неуклюжего огромного кита. Этот участок пути был головной болью всех водителей истонских рейсов. Тащиться на север вверх по Брод-стрит — все равно что вдевать разлохмаченную нитку в игольное ушко: такое же нервное занятие.

Автомобили всегда осложняли Кэссиди жизнь. В иные моменты он испытывал искушение долбануть какого-нибудь паразита, помяв одно-другое крыло. Единственным приятным местом на Брод-стрит ранним утром оставался перекресток с бульваром Рузвельта, где оживленное движение прекращалось.

Кэссиди миновал бульвар, провел автобус через “зеленую улицу” светофоров, повернул на Йорк-роуд, пересек городскую границу. Теперь ехать было легко. Он пустил автобус на сорока, и тот гладко катился по широкому белому бетонному хайвею по направлению к Дженкинтауну. Сквозь шум мотора слышалась болтовня пожилых леди, смешки, восклицания, а время от времени нытье детей.

Сзади донесся гудок, Кэссиди взял чуть-чуть правее. Услышав еще гудок, глянул в зеркало заднего обзора и увидел, как вывернулся автомобиль, обгоняя автобус слева. Машина проехала, но Кэссиди задержал взгляд в зеркале, потому что отчасти там был виден Хейни, а в руке у него была фляжка. Он увидел, как Хейни отвинтил пробку, поднял фляжку, сделал длинный глоток.

Он слегка повернул голову и сказал:

— Спрячь фляжку.

— Выпивать запрещается?

Кэссиди ждал, когда Хейни уберет фляжку.

— Не вижу никаких табличек, — объявил Хейни.

— Убери эту чертову фляжку, или я остановлю автобус.

— Ладно, Джим. Никаких возражений.

Хейни сунул фляжку во внутренний карман пиджака. Автобус добрался до вершины холма и начал спускаться вниз по извилистой, бегущей меж ярко-зелеными склонами дороге. Солнце окрашивало асфальт в белый, а поля в желтовато-зеленый цвет. Ведущая вниз дорога была гладкой и хорошо огороженной. Сделав очередной поворот, автобус продолжал путь по ровному хайвею.

— Джим, мы вполне можем поговорить.

— Я сказал, не сейчас. Не здесь.

— Это важно. Я целую ночь не спал, думал об этом.

— Чего тебе надо, Хейни? Какого черта ты хочешь?

— По-моему, мы с тобой можем друг другу помочь.

— Слушай, — сказал Кэссиди, — ты мне только одним можешь помочь. Не забивай мне уши.

В зеркале заднего обзора можно было увидеть жирное, розовое от массажа лицо Хейни. Он потел, воротничок рубашки промок. Во рту торчала незажженная сигара, которую он жевал.

— Ну, все в твоих руках, — продолжал Хейни. — Можешь уладить так или иначе.

— Что уладить?

— Ситуацию.

— Нет никакой ситуации, — сказал Кэссиди. — Нет вопроса. По крайней мере, с моей стороны.

— Ошибаешься. Ты даже не представляешь, как ошибаешься. Я тебе говорю, ты вляпался в кучу неприятностей.

Это просто разговор, не имеющий никакого значения, сказал себе Кэссиди. Но опасения охватили его, не отступали, и он услыхал свой собственный вопрос:

— Каких неприятностей?

— Самых что ни на есть паршивых, — заявил Хейни. — Когда женщина начинает тебя ненавидеть. Когда у нее на тебя настоящий зуб. Вот я сижу в одной комнате с Милдред. Она сидит на кровати. Разговаривает вслух, как будто одна в комнате и рассуждает сама с собой. Начинает по-всякому тебя обзывать...

— Это не важно, — оборвал его Кэссиди и ухмыльнулся. — Я выслушал от нее все прозвища, какие есть в словаре.

— Ты не слышал того, что я слышал, — возразил Хейни серьезным, почти торжественным тоном. — Говорю тебе, Джим, она серьезно намерена испортить тебе жизнь. По-настоящему испортить.

Кэссиди все еще ухмылялся, отбрасывая опасения. Это удалось, и он беззаботно полюбопытствовал:

— Что она замышляет?

— Не знаю. Она своих планов не разглашает. Но очень много говорит о тебе и о той маленькой костлявой девчушке Дорис.

С лица Кэссиди пропала ухмылка.

— О Дорис? — Руки стиснули руль. — Я одно знаю наверняка. Милдред лучше дважды подумать, прежде чем попробовать обидеть Дорис.

— Милдред не из тех, кто думает дважды. Это дикая, злобная...

— Нечего мне рассказывать, — оборвал его Кэссиди. — Знаю, что она собой представляет.

— Знаешь? А может, и нет. Может, я ее знаю получше тебя. — Хейни вытащил изо рта сигару, отвел ее в сторону и осмотрел. — Милдред бьет сильно. Это настоящий кулачный боец. Может много вреда причинить.

— И это знаю. Расскажи что-нибудь новенькое.

— Она рвется размазать тебя, заставить ползать на брюхе. Вот чего она хочет. Увидеть, как ты ползаешь. Она добьет тебя до конца. А что сделает с Дорис, мне страшно подумать. Кэссиди неотрывно смотрел на бегущую широкую белую бетонную дорогу.

— Пожалуй, на это я не куплюсь. Если ты ведешь игру в покер, Хейни, я не играю.

— Это не покер. Я все карты перед тобой открываю. Знаешь ведь, как я хочу Милдред. Умираю медленной смертью, потому что не могу ее получить. По-моему, у меня есть единственный способ ее завоевать.

— Вот этого я как раз не пойму, — признался Кэссиди. — Эта женщина распаляет тебя, ты ее хочешь больше всего на свете. А сам сидишь здесь и уговариваешь меня к ней вернуться.

— Я этого не говорю.

— Ты чертовски ясно сообщил о ее желании меня вернуть.

— Ползком, — добавил Хейни. — Я сказал, она только этого хочет. Не тебя. Ты ей не нужен. Ей не терпится видеть одно. Видеть, как ты ползешь к ней на брюхе. Чтобы она могла разбежаться, врезать тебе ногой по морде и послать ползти дальше. Она хочет только расплаты.

— Ну и отлично. Знаешь, когда она ее получит? Когда Атлантический океан пересохнет.

Но Хейни в зеркале заднего обзора покачал головой:

— Она ее получит, Джим. Она такая. Найдет способ получить именно то, чего хочет.

— И что же я должен делать?

— Облегчи себе жизнь. — Хейни подался вперед, зашептал густым, маслянистым шепотом: — Ради себя самого. А если тебе действительно дорога эта девушка, Дорис, то ради нее.

— Говори, Хейни. Просто скажи.

— Ладно. — Шепот стал громче, еще маслянистей. — Говорю, тебе надо вернуться к Милдред. Но возвращайся не как мужчина — как червяк. На коленях, на брюхе, ползком. А когда она вышвырнет тебя за дверь, все кончится. Она расплатится, все развеется.

В этот самый момент навстречу автобусу вылетел огромный оранжево-белый грузовик. Автобус поднимался на холм, грузовик поворачивал на вершине холма и слишком широко развернулся. Когда автобус вынырнул снизу, грузовик вильнул к обочине. Казалось, машинам не разминуться. Автобус как бы содрогнулся и съежился, а потом грузовик мелькнул мимо, и все обошлось.

— Конец, — пробормотал Кэссиди.

— Джим!

— Я здесь. Слушаю.

— Ну как?

В ответ Кэссиди рассмеялся. Смех был натужным, сухим, с кислым привкусом.

— Не смейся, Джим. Пожалуйста, не смейся. — Хейни опять держал в руках фляжку и выпивал. — Ты должен это сделать, Джим. Ничего больше ты сделать не можешь. Если ты это не сделаешь...

— Господи Иисусе, заткнись же, наконец!

Хейни глотнул еще.

— Заявляю, что это единственный способ. Единственное, что можно сделать. — Он влил себе в глотку еще спиртного, потом еще, потом выпитого оказалось достаточно, чтобы он полностью принял субъективную точку зрения и признал: — Мне ужасно нужна Милдред. А это единственный способ ее получить. У нее сейчас только одно на уме. Она хочет расплаты. Так сделай это, Джим. Сделай, прошу тебя, сделай. Пойди к ней и разреши, чтобы она тебя вышвырнула. Я знаю, потом она будет смотреть только на меня.

Кэссиди опять рассмеялся. А Хейни опять выпил.

— У меня есть деньги в банке, — сообщил он.

— Я тебе говорю, заткнись.

— Около трех тысяч долларов.

— Ну-ка, слушай, — сказал Кэссиди. — Я хочу, чтобы ты заткнулся. И спрятал эту чертову фляжку в карман.

— Три тысячи долларов, — бормотал Хейни, кладя руку на плечо Кэссиди. — Точная сумма: две семьсот. Это мое состояние. Сбережения за всю жизнь.

— Убери от меня руки.

Хейни все держал руку на плече Кэссиди:

— Я тебе заплачу, Джим. Заплачу, чтобы ты это сделал.

Кэссиди схватил руку Хейни и сбросил с плеча.

— Джим, ты слышишь, что я говорю? Я сказал, что с тобой расплачусь.

— Прекрати.

Хейни хлебнул еще:

— Можешь воспользоваться деньгами. Деньги хорошие.

— Забудь об этом. Прекрати.

— Пятьсот! Как насчет пяти сотен?

Кэссиди впился зубами в нижнюю губу и сильно прикусил. Автобус снова шел вверх, а вершина холма была залита белым горячим бетоном под сияющим в полную силу солнцем. Автобус силился выбраться на вершину.

— Даю шесть сотен, — продолжал Хейни. — Я готов заплатить наличными шестьсот долларов.

Кэссиди открыл рот, глубоко вдохнул и плотно сжал губы.

— Семьсот, — не отступал Хейни, сунул в рот фляжку, запрокинул голову, сделал долгий глоток, оторвал фляжку от губ и опять заговорил, хрипло, громко:

— Знаю, что ты вытворяешь. Думаешь, будто загнал меня в угол. Ладно, гад. Ты меня одолел. Признаю, одолел. Даю тысячу долларов.

Кэссиди повернул голову, чтобы что-то сказать, понимая, что у него нет времени и что надо смотреть на дорогу. Но как только снова устремил взгляд вперед, почувствовал навалившуюся тяжесть Хейни, почуял сладкое от спиртного дыхание. Автобус уже выехал на вершину холма и начал спускаться.

С одной стороны вниз шла извилистая дорога, а с другой извивалась река Делавэр, так что дорога с рекой образовывали что-то вроде клещей. Река граничила с другой лентой воды — с узкой лентой канала Делавэр. А далеко внизу канал отделял от дороги барьер из крупных камней. За ним был другой холм, очень высокий. Чтобы его преодолеть, автобус должен был набрать большую скорость на спуске. Он все быстрее катился с холма, Кэссиди чувствовал его дрожание, слышал рев мотора.

Когда автобус быстрей покатился под горку, Кэссиди слышал радостные крики детей, видел в зеркале, как они подпрыгивают на сиденьях. Видел серьезные лица взрослых пассажиров, вцепившихся в ручки кресел. Потом в зеркале осталось одно лицо, лицо Хейни Кенрика, очень близкое, очень большое. Хейни наваливался на него и Кэссиди заорал, приказывая ему сесть.

Хейни был слишком пьян, чтобы слушать, слишком пьян, чтобы понимать происходящее. Потом попытался просунуться еще дальше, потеряв при этом равновесие. И протянул вперед обе руки. Правой рукой оперся сбоку на сиденье водителя. В левой держал отчасти полную фляжку. Он не соображал, что держит фляжку, что переворачивает ее вверх дном, что виски льется на голову, на лицо, на плечи Кэссиди. Правая рука соскользнула с сиденья, и он попробовал опереться левой, ударив фляжкой Кэссиди по голове.

Кэссиди моментально потерял сознание и упал грудью на руль. Одна его рука повисла, другая зацепилась за руль и повернула его. Нога сильно жала на акселератор. Автобус, визжа, полетел под гору.

Ближе к подножию холма автобус продолжал поворачивать, заскользил на двух колесах, налетев на обочину, стремительно понесся вниз. Он некоторое время держался на двух колесах, потом перевернулся и кубарем покатился по склону холма, переворачивался и переворачивался. Он переворачивался до тех пор, пока не разбился о крупные камни у канала Делавэр. В бензин попала искра, и он взорвался.

На залитых солнцем камнях обломки пылающего автобуса казались оранжево-черной кляксой.