"Меня создала Англия" - читать интересную книгу автора (Грин Грэм)

7

Минти стоял у дверей – разбирал имена, разглядывал венки; огромный венок от Крога, маленький от Лаурина; он обратил внимание, что нет венков от Кейт и Холла. Гроб плавно заскользил по рельсам к подножию угловатого распятия; раскрылись дверцы, пропустили и захлопнулись. Через микрофон в алтаре хлопающие звуки огня наполнили громадное холодное здание. Минти перекрестился: стоило ради этого выуживать тело из воды? Он испытывал ужас перед огненным погребением.

Кейт и Крог стояли в первом ряду, за ними старик Бергстен, Холл и Галли; посланник прислал венок. Ближе к выходу стояли два-три служащих, женщина из гостиницы, снаружи толпились желающие посмотреть, как выйдет Крог. Кто-то привел ребенка показать похороны, тот не понимал, зачем нужно стоять спокойно, чего так долго ждут, почему вокруг тихо и неинтересно; его надоедливое нытье раздражало Минти. Он был в положении немого: кто-то говорит от его имени и все перевирает.

Ибо Минти страдал. Он страдал, разглядывая венки, разбирая имена на лентах, страдал, допекаемый надоедливым скулежом и желанием курить. Займу крону у Нильса, подумал он, не прекращая страдать. Это его четвертый друг. Новых столько уже не наживешь.

Воробей; его травили за то, что он не любил мыть шею; по воскресеньям они гуляли вместе, уныло брели по шоссе, подальше от слишком людных проселочных дорог, и почти все время молчали. У них не было общих интересов; во время каникул Воробей безуспешно учился выдувать яйца, давил скорлупу и пачкал рот; Минти собирал бабочек. В учебном же году они собирали только пыль, поднятую на шоссе автомобилями, и дружили потому, что больше с ними никто не дружил. Они стыдились друг друга, испытывали взаимное чувство благодарности, а если приходилось удирать от расправы в раздевалке – тогда они любили друг друга.

Коннел проболел всего неделю и умер. Он и героем был ровно неделю, когда подложил учителю на стул конторскую кнопку; он подарил Минти плитку шоколада, сказал, что пригласит на чай; утром, прямо с французского урока, отправился домой и умер от скарлатины.

Голос за спиной произнес:

– Как это печально. Бедный юноша. Целую неделю пробыть в воде. – Это подкрался со своей записной книжкой Хаммарстен, как всегда позже всех. Прикрывая рот ладонью, он зашептал:

– Репетиции проходят успешно. Только Гауэр никуда не годится. Я ищу другого Гауэра. – И уже по-деловому спросил:

– Из родственников кто-нибудь приехал? – Нет, – ответил Минти, – никто. – Он вспомнил мать, тетушку Эллу; не выходит у нас с родственниками, подумал он.

И еще был Бакстер, который так подвел его в решающий момент, отказавшись даже притронуться к посылке с Черинг-Кросс. – Подумать только, – шептала рядом с Хаммарстеном блондинка, – всего неделю назад он обнимал меня.

Минти поморщился. Он хотел, чтобы вместо «Шанель» пахло ладаном, чтобы горели свечи перед святыми, хотел всеми средствами поддержать в себе безумную веру в то, что его упокоившийся четвертый друг где-то обретается теперь с Коннелом, не зная боли, обид и женщин. – Вы были не единственная, – огрызнулся Минти.

– Он был такой обходительный.

– У него была девушка. Он нас познакомил. – Минти выложил самый крупный козырь. – О ней никто не знает, только я и его сестра. – Бедняжка, – сокрушался Хаммарстен, – где она? – Подвязанные тесемками очки в стальной оправе обшаривали зеркально-пустую, холодную внутренность церкви.

– В Англии. Она ничего не знает. И никто не знает ее адреса. – Но Минти-то знал, Минти помнил: Ковентри. Он сохранит эту тайну в память дружбы (он, правда, постарается забыть то утро, когда не нашлось молока, чашки – ничего, кроме вынужденного гостеприимства). Оставшуюся от дружбы тайну он умел хранить бережно, как если бы то были святые мощи, бедренная кость древнего сакса, щепка от Господнего креста; хранившаяся много лет нетронутая плитка шоколада, пропавшая в один из его бесчисленных переездов, – наверно, украли; фотограф, где он стоит с сачком, – Воробей снимал; путеводитель «В стране бушменов», подаренный Бакстером; теперь новая реликвия: Ковентри.

– Какую же вы допустили оплошность с этим сообщением о браке, – сказал Хаммарстен. – Ваше счастье, что не потеряли работу. Хоть и не к месту, но Минти рассмеялся: хорошенькое счастье! Считать венки, записывать фамилии, сочинять свою колонку, а потом тащиться по лестнице, одолеть все пятьдесят шесть ступенек: четырнадцать до Экманов, двадцать восемь до пустой квартиры с забытым зонтиком и гравюрой Густава – глаза вылезут на лоб, пока доберешься до коричневого халата, какао в шкафу и Мадонны на камине! А в общем-то, подумал он, пожалуй, счастье, все могло обернуться гораздо хуже.

– Сегодня объявлен грандиозный выпуск американских акций, – сказал Хаммарстен. – Борьба не на жизнь, а на смерть. – Он зашелся старческим кашлем, заплевав щетину на лице и сюртук. Высоко в небе появилась группа самолетов; точно стая ласточек, перестраиваясь на лету, они описали круг над озером и ринулись к ратуше, сверкая алюминиевыми крыльями и наполняя воздух ревом моторов, – благо, орган к этому времени утих. Ребенок перестал плакать.

– Смотри! – закричал он. – Смотри! – Наконец, началось интересное. Из церкви юркнула служащая гостиницы и, прищурившись, окинула всех острым оценивающим взглядом; торопливо пошли сотрудники компании (им еще надо было попасть на работу). Поддерживаемый шофером, старик Бергстен сходил к машине; он явно не понимал, зачем понадобилось его присутствие здесь, и, раздраженно осматриваясь, каждую минуту ожидал подвоха. Галли задержался около Кейт, сказал что-то подходящее к случаю, вышел из церкви и нацепил монокль. Увидев Минти, он сделал попытку улизнуть, но тот успел схватить его за локоть.

– Вы будете на обеде выпускников?

– Разумеется, разумеется.

– Мне пришла в голову такая мысль, – сказал Минти, – всем изрядно надоели традиционные тосты, разговоры о школе, директоре и всякой чепухе. Что если посланник скажет что-нибудь о литературе, а вы – об искусстве?…

– Что ж, – ответил Галли. – Имеет смысл подумать, мой дорогой. – Вы такой многогранный, вы бы могли сказать что-нибудь о музыке, о драме – и само собой – о военном деле.

– Только предупредите меня вовремя, – сказал Галли, освобождая руку. – Бросьте открытку.

– Вы были с ними в тот вечер, да?

– Не понимаю – где?

– Вы играли с ними в карты?

– А-а, да. Да.

– И, конечно, знаете, что говорят люди: что даже при таком тумане он не мог просто так свалиться в воду?

– Мало ли что говорят!

– Он был пьян?

– Немного. Дорогой мой, вы не можете себе представить, какой тогда был туман. Я целый час добирался до миссии.

– Почему же, отлично представляю, – ответил Минти, – я ведь тоже там был. – Он закашлялся. – Я до сих пор не могу прокашляться, весь вечер торчал на улице. – Он сунул руку в карман и достал серебряную спичечную коробку. – Вот, хотел подарить ему. – Повернул коробку, чтобы Галли увидел герб. – Я на самом деле был в Харроу, мне она ни к чему. А ему бы пригодилась.

– Ну вот, значит, и вы помните, какой был туман. – Он вышел с Холлом. Я не стал подходить, решил идти за ними следом и сразу потерял их из виду. А через десять минут услышал его крик. – Бедняга.

– Еще бы! Но самое интересное, что Холл вернулся после крика. Он был ближе к нему, чем я, и все равно ничего не слышал. – У вас разыгралось воображение, Минти. – Отвернувшись, Минти смотрел, как из церкви выходит Холл. Галли воспользовался этим, чтобы ускользнуть. – Бросьте открыточку насчет обеда, дружище.

– Да-да, – ответил Минти, – насчет обеда. – Он, не отрываясь, смотрел на подходившего к дверям Холла, закипая дикой бессмысленной злобой от одного вида осиной талии, коричневых вельветовых лацканов; если бы я что-нибудь мог сделать; желтый кусачий уголек, он стоял между Холлом и улицей с холодным чистым солнцем, толпой народа и узорной вереницей самолетов в небе.

– Прошу прощения, мистер Холл. – Он шагнул к нему навстречу, трогая зубы воспаленным, прокуренным языком, и уже чувствовал, как будничность обстановки остужает его мстительное пламя, оставив только желание уколоть побольнее, разозлить. – Вы не желаете сделать заявление? – Какое еще заявление?

– Вы, конечно, войдете теперь в число директоров компании? – спросил Минти и, словно остужая кофе, часто задышал в лицо Холлу табачным запахом. – С вашим опытом вы, разумеется, будете руководить филиалом в Нью-Йорке?

– Нет, – ответил Холл. – Туда поедет Лаурин.

– Но мистер Крог стольким вам обязан…

– Запомните раз и навсегда, – сказал Холл. – Он мне ничем не обязан.

Это у меня перед ним обязанности. – Он натянул тесные коричневые перчатки. – И если у нас возникают разногласия относительно моих методов работы, то страдаю от этого только я. Пока я рядом, – закончил Холл, – вам лучше не раздражать мистера Крога.

– Вы не прислали венок, – сказал Минти. – Разве вы не были в хороших отношениях с ним?

– Не был, – ответил Холл.

Он подождал, когда выйдет Крог, и оба направились к машине, рядом и врозь, не обменявшись ни единым словом. По случаю похорон толпа обошлась без восклицаний. Мозг и рука: плотное крестьянское тело, томившееся в визитке и тесном воротничке, воплощало мозг дела, а рядом шла его недумающая сокрушительная рука с осиной талией и холодно сверкавшими брильянтовыми запонками. Говорить им было не о чем. Смерть – как с ней все просто, и как мудрено, труднее, чем любовь мужчины и женщины, было то, что связывало их, отталкивало и казнило одиночеством в машине. После их отъезда толпа стала расходиться. Ждать было нечего, смотреть не на что.

– Гляди, – запрокинув голову и спотыкаясь на каждом шагу, кричал малыш, – гляди!

– Мне пора в редакцию, – сказал Минти, – надо сдавать материал. – Как с ней говорить? Женщина. Одно это вызвало в нем озлобление. – Он очень подвел меня с этой вашей свадьбой.

– Мы собирались пожениться.

– Ладно, мне пора, – сказал Минти. – Надеюсь еще увидеть вас. Если надумаете работать вместе… – Ему не терпелось уйти, он презирал все это – духи, шелковые чулки, пудру, крем; маленький, насквозь прокоптившийся Савонарола, он брезгливо морщил нос; только задобрив счетчик и выпив какао под школьной фотографией, он сможет сказать, что вполне очистился. Он даже вздрогнул, когда она заговорила: он не привык к продолжительным беседам и разговорчивую женщину подозревал во всем смертных грехах. – Вы слышали, как он кричал, – сказала Кейт. – А я нет. Я даже ничего не чувствовала.

– Я не сообразил, – сказал Минти, – ничего не было видно. А потом Холл вернулся, и я решил, что ничего страшного не произошло. – Они поссорились, – сказала Кейт. – Эрик и Холл.

– Вы думаете, – начал Минти, – что Холл…

– Думаю! – оборвала его Кейт. – Я знаю. – Он обмер от этого «знаю»: ведь надо что-то делать, если знаешь, а что, тоскливо подумал он, может сделать Минти?

– И поэтому в Нью-Йорк едет Лаурин, – сказала Кейт. – Вы, конечно, остаетесь здесь? – не скрывая своего презрения, спросил Минти.

– Нет, – ответила Кейт, – я уезжаю.

– Правильно! – воскликнул Минти. – Хорошо. Пусть побесятся! А вы не можете придумать что-нибудь посильнее? Все-таки – брат, это мне он был… – Он не решился сказать вслух – «друг», его отпугнул ее спокойный и дорогой траур, он мог претендовать только на знакомство. Перчатками, туфлями, элегантным платьем она отнимала у него Энтони.

– Несколько дней назад я могла погубить их, – сказала она. – Достаточно было намекнуть «Баттерсону». Только зачем? Свой своего не выдаст. Все мы воры, все заодно.

– Он не был вором, – возразил Минти, вступаясь за Воробья, Коннела, Бакстера…

– Мы все воры, – продолжала Кейт. – Хватаем, что плохо лежит, и ничего не даем взамен.

– Так вы до социализма договоритесь, – фыркнул в ответ Минти.

– Вот уж чего нет – того нет, – сказала Кейт. – Это не про нас. Братских отношений в нашей лодке не признают. Хватай кусок побольше и благодари Бога, если умеешь плавать.

Над озером опять появились самолеты, оставляя позади перистый след: «Крог», «Крог».

Дымное кружево повисло над Стокгольмом, и пока самолеты выписывали последнюю букву – первая успевала растаять. – Значит, возвращаетесь в Англию? – спросил Минти, думая о пятидесяти шести ступеньках, о пустующей квартире и итальянке на четвертом этаже…

– Нет, – ответила Кейт. – Просто снимаюсь с места. Как Энтони.

…о ладане и сгущенном молоке, о чашке (чашку-то я забыл купить)…

– Найду работу в Копенгагене.

…о требнике в шкафу, о Мадонне, о пауке, томящемся под стаканом, о доме вдали от дома.