"Бендиго Шефтер" - читать интересную книгу автора (Ламур Луис)

Глава 12

Пока я при свете лампы кормил и обихаживал коня, я все думал о нашем поселке — маленьком островке в море дикости и о тех опасностях, что подстерегают нас. Самые первые поселенцы, окруженные ненавистью, испытывали, наверное, то же самое.

Человек и город всегда связаны с миром, они не остаются в одиночестве, стоит появиться кому-нибудь новому, как от него начинают расходиться круги, словно по воде. Мы поселились в предгорьях — дичь ушла наверх, в горы, и ее стало меньше. Весной наши плуги вонзятся в здешнюю землю. Она небогата, но нам предстоит с нее кормиться. С нашей сноровкой, унаследованной от многих поколений фермеров, мы облагородим почву, будем тщательно ухаживать за посевами, и — больший или меньший, — но все равно соберем урожай. И земля вокруг нас изменится.

Стейси Фоллет скрывается в горах над поселком и угрожает одному из нас. А у нас каждый на счету, мы не можем пожертвовать одним, чтобы не ослабнуть всем вместе. Этот Стейси мне не враг, но я буду считать его таковым, потому что его глупое ружье может пробить брешь в той стене, что нам предстоит выстроить против индейцев.

А они, по сути дела, не враги. Нам незачем с ними ссориться. У них свой путь, у нас — свой. Они нападают для куража, движимые удалью да еще чувствуя в нас смутную угрозу, которая не определяется словами, но наполняет краснокожего неясным страхом. Жизненный уклад индейцев обречен — и не потому, что бледнолицых несметное число, не потому, что у них хорошие ружья и пушки, а потому, что у них есть товар. Погибель краснокожего началась тогда, когда появился первый белый торговец и стал предлагать ему то, чего он сам не мог изготовить. Проснулось желание обладать. Нужно было покупать или брать силой.

Иголка, стальной нож, ружье и порох, виски, разные побрякушки — вот что разрушало мир красного человека, и, воюя с белыми, он воевал против вожделений своего сердца. Некоторые из них восставали против наступления вещей, приносимых бледнолицыми, но их голос терялся в пустыне.

Я мог бы жить как индеец, мне по душе их жизнь. Дух индейцев витает в воздухе, окликает вас в шуме лесных ветвей и в журчании горных ручьев, но не смолкает и другой голос — голос моего народа и его обычаев. Наш обычай — наступать, идти вперед, преображая мир так, чтоб всем становилось легче жить. Хотя, в некотором смысле, и сложнее.

Когда я рассказал Дрейку Мореллу о Фоллете, он наконец заговорил.

— Я ждал его, — сказал он. — Он самый приличный парень среди всех этих бедолаг. Они сели со мной играть, им не везло, а когда вконец проигрались, то обвинили меня в жульничестве. Один солдат поджидал, когда освободится место. Я попросил его заглянуть под стол. Как я и предполагал, с их стороны он нашел четыре спрятанные карты. То есть они сами жульничали, и очень неуклюже, мне все было видно. Пришлось мне сказать им, что я о них думаю, и они ушли. Они ждали меня на улице, но я вышел через заднюю дверь. Они стояли у стены, прислонив к ней свои ружья. У них были «спенсеры» — страшное оружие, но с ним трудно быстро управиться. Я их окликнул, один успел выстрелить, но пуля шлепнулась в грязь. Я убил обоих. Они так и остались там лежать, как две перепелки. Не ждите от меня раскаяния. Они пытались побить меня моим собственным оружием. А когда не вышло, решили пристрелить меня без всякого предупреждения. Но Стейси Фоллет — другое дело. Без него им не удалось бы прожить так долго. Он опасный человек.

— Похоже на то.

— Ничего не поделаешь. Нужно быть поосторожнее. Я всегда старался быть осторожным.

— Вы смелый человек, Морелл.

— Смелый? Каждому свое, Шафтер. Люди называют героями тех, кто один раз совершил то, что смелый делает каждый день.

Он отвернулся.

— Хотите, прогуляемся? Я только прихвачу свою трубку. Вы прочли Плутарха?

— Нет еще.

— И не торопитесь. Он того заслуживает. — Он закрыл за нами дверь. — Вы счастливее, чем думаете. В отношении книг, конечно. Когда переселяешься на Запад, много с собой не потащишь, а майор Макен, как я слышал, тщательно подбирал книги. Завидую вам, что вы начинаете именно с этих книг. Голова — как дом, который владелец обустраивает по своему вкусу. Если в доме пусто и холодно, никого, кроме себя самого, винить не приходится. А у вас есть возможность сделать свой дом удобным и даже изысканным.

Вдруг он заговорил о другом.

— Шафтер, вы могли бы для меня кое-что сделать?

Я удивился. До того мне казалось, что он так прочно стоит на ногах, что ни в чем не может нуждаться.

— Я говорю о Нинон. Если Стейси Фоллету повезет больше, чем мне, позаботьтесь о ней. Она станет красивой женщиной, Шафтер. Она необычайно талантлива. Здесь она надолго не задержится. В ней таится нечто, что потребует себя выразить. Кем бы она ни стала, у нее не будет тихой, спокойной жизни: помешают страсть, огонь, честолюбие.

— Но она же еще ребенок.

— Долго ли девочке быть ребенком? — Он пожал плечами. — Пока она еще ребенок, а однажды утром просыпаешься, глядь — а перед тобой уже женщина, да не одна. Целая дюжина незнакомых женщин.

— Ей лучше остаться здесь. У нее будет время, чтобы разобраться в себе и понять, кто она такая на самом деле.

— Чепуха, Шафтер. Ты сам это знаешь. Человек — никто, пока сам себя кем-то не сделает. У Нинон эта работа не займет много времени. Глину, из которой она слеплена, я хорошо знаю.

Ужинали мы в тот вечер у Каина вместе с Рут и Будом. Мы говорили о книгах и о сапогах, о таинственных происшествиях и о детских мечтах, о дальних странах, где стоят древние храмы и где когда-то боги бродили среди людей. Пришел с отцом Ленни Сэмпсон и слушал, широко раскрыв глаза, пока Морелл рассказывал об Улиссе и циклопах, о Тесее и Минотавре, об Энее и возникновении Рима. Как хорошо было вот так разговаривать в теплом уютном доме! Когда разговоры иссякли, Нинон спела пару песен, и мы сели пить кофе. Потом дети отправились спать, а мы еще долго беседовали о судьбе нашего поселка.

— Вам нужен шериф, — сказал Морелл. — Скоро пойдут люди. Вместе с мирными появятся и дикие. Если не будет представителя закона, жди беды.

— А вы бы не взялись за эту работу? — спросил Каин.

Морелл ответил не раздумывая.

— Нет, — сказал он. — Я слишком известен в этих краях. Не хотелось бы накликать на всех беду. Если вы меня вытерпите, я останусь, но только не шерифом.

— Это дело для Бендиго, — сказал Сэмпсон. — Он рассудителен, но, когда нужно, может и выстрелить.

— Я же скоро уеду.

— Уэбб? — предложил Морелл.

— Нет, — сказал Каин. — Он горяч. Мне он нравится, но он опасен.

Потом мы заговорили о городских властях. Тут и родилась мысль о муниципальных законах и выборах. Сэмпсон и я предложили в мэры Каина, но он отказался. Сказал, что самый подходящий — Джон Сэмпсон, и мы решили, что, когда будет голосование, мы выдвинем именно его. Каин выдвинет.

Возник вопрос и о собственности на землю. Пока никто ничего не требовал, только Уэбб и Стюарт хотели застолбить приисковые участки у Каменного ручья. Никто, кроме Рут Макен. Она считала своей террасу, на которой стоял ее дом. Там было несколько акров земли и кусок луга за деревьями. На том лугу мы не пасли свой скот, потому что он хорошо просматривался только из ее дома.

Мы подумывали об огородах и пашне. Мы с Каином и Джон Сэмпсон сговорились работать вместе, но ведь я скоро уеду. Их отношение ко мне постепенно и незаметно поменялось: я стал охотником, добытчиком, и теперь они стали считать меня ровней.

Следующие дни мы продолжали работать. Каменная стена лесопилки уже была готова, мы начали наращивать ее бревнами. К концу недели она уже подросла до крыши.

Нили Стюарт мыл золото. Крофт утеплял дом. А еще он нашел небольшое поле, где весной собирался сажать овощи.

Поначалу Стюарту везло. Каждый вечер он рассуждал о золоте, потом стал говорить мало, но становился все более важным. Видно, дела его шли неплохо. Несколько раз он делал какие-то закупки у Рут, расплачиваясь золотом.

А вот Уэбб не слишком усердствовал, только изредка появляясь на своей золотой делянке. Он предпочитал охотиться или заготавливать дрова.

На охоту мы ходили только парой. Когда я охотился с Уэббом, всегда старался предоставить ему право на самые выигрышные выстрелы. Он стрелял метко и зря патроны не тратил. Случались и разговоры, но мне казалось, что я ему нравлюсь не больше остальных. Иногда он жаловался на Фосса, говорил, что тот ленив. Нужно, чтоб кто-нибудь, еще поменьше, чем он сам, его бы отлупил. Может, это его чему-нибудь научило бы, говорил Уэбб.

От Плутарха я перешел к «Опыту о человеческом разуме» Локка. Основатели нашей страны читали и перечитывали эту книгу. Она и вправду сильно отличалась от всего того, что мне уже довелось читать.

Иногда появлялись группы мормонов, мы давали им приют и пищу, за которую они всегда щедро расплачивались. Стейси Фоллет не появлялся, а когда я осмотрел его давний наблюдательный пост, то не нашел там никаких следов. Может быть, он решил уйти отсюда. Большинство из нас о нем позабыли, потому что надвигалось Рождество.

По воскресеньям, с самого нашего приезда, мы служили мессу. Каин или Джон читали из Библии, а Том Крофт руководил пением. Нам нравилось петь.

А потом к нам приехал Мозес Финнерли.

Мы с Каином только что водрузили наверх толстенное бревно — стропило будущей лесопилки — и остановились перевести дух. Когда на дороге возникли три всадника, к нам подскочил Уэбб с револьвером в руке. Мой винчестер тоже всегда был наготове. Если хочешь прожить подольше, иначе нельзя.

— Как поживаете, джентльмены? — осведомился худой человек с изможденным лицом и глубоко посаженными глазами. — Я — преподобный Мозес Финнерли, а вот брат — Джозеф Паппин, а это — брат Олли Троттер.

Один — приземистый крепыш с пустыми глазами, которые поначалу казались веселыми. Второй — большой, толстый, с отвисшим подбородком.

— Здравствуйте, — сказал Уэбб. — Я — Уэбб. А это братья Шафтеры.

— Очень приятно, — сказал преподобный. — Я весьма польщен. Как мы поняли, тут у вас поселение. Мы решили, что просто обязаны принести вам слово Божие.

— У нас есть слово Божие, — ответил Уэбб. — Библия в каждом доме. А по воскресеньям мы устраиваем чтения.

— Это замечательно. Но Библию нужно разъяснять, сэр. Слово Господне нельзя осквернять, распространять его должны только посвященные.

— Сойдите с лошадей, джентльмены, — сказал Каин. — Мы небогаты, но готовы поделиться с вами тем, что есть.

— Небогаты? — глянул вокруг толстяк Олли Троттер. — Мы слыхали, что у вас тут лагерь золотоискателей..

— Может быть, несколько лет назад тут и шла кое-какая добыча, — улыбнулся Каин. — Но мы здесь недавно. Собираемся заниматься торговлей и пахать землю.

На лицах приезжих мелькнуло разочарование. Но разве я им судья? Тем более что близился полдень, самое время для передышки.

Иногда замечаешь разные мелкие подробности. Например, было видно, что лошади у них не самые лучшие и прошли долгий путь. Всадники путешествовали налегке, и, если бы они не были служителями Господа, я бы сказал, что они, видимо, убрались откуда-то в спешке.

Когда они отправились ставить свою палатку, Уэбб посмотрел им вслед, сплюнул и сказал:

— Бен, тут дело нечисто. У этого Финнерли поганый глаз.

Они сели за стол вместе с нами, и те взгляды, что они то и дело бросали в сторону Лорны, доверия у меня не вызывали.

— Спасена ли ты от заблуждения, девушка? — спросил вдруг ее Финнерли, когда она проходила мимо него. — Разъясняли ли тебе милость Господню?

Каин хотел что-то сказать, но я его опередил:

— Она еще не успела нигде заблудиться, преподобный отец, и спасать ее нужды нет.

— Об этом судить Господу, — повернулся он ко мне.

— Вы правы, отец. Он будет судить всех нас.

Мои слова и я сам не слишком ему понравились. Но, похоже, чувства оказались взаимными, так что я не обиделся. Я уважаю слуг Господних, но мой скромный опыт говорил, что для спасения души многие из них сами нуждаются в помощи своих собратьев. Мы, Шафтеры, всегда почитали Христа любящего и всепрощающего, и вряд ли я ошибся, когда решил, что в Мозесе Финнерли тлеют уголья из дьявольского костра.

Он принялся читать длинную и витиеватую молитву, а я, особенно, когда голоден, предпочитаю слуг Господних, которые умеют сказать то, что требуется, коротко и сжато. Тем более что в его молитве больше всего говорилось о том, что Господь запрещает, а не о том, что Он прощает.

Закончив молитву, Финнерли помолчал, а потом сказал:

— Тот большой дом, что стоит на террасе… он чей?

— Там живет вдова Макен, — сказала Хелен, — прекрасная женщина.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Финнерли.

И тут, легка на помине, постучалась и вошла сама Рут вместе с Нинон. На лице Каина мелькнула тень неудовольствия.

Все, за исключением Олли Троттера, встали. Каин представил приезжим миссис Макен, и я заметил, что их лица стали такими умильными — чуть слюнки не потекли.

— Миссис Макен, мы странники, которым негде приклонить головы, — сказал Мозес Финнерли. — А у вас большой дом. Сможете ли вы нас приютить?

Она поглядела на него холодным, изучающим взглядом, потом улыбнулась:

— Мой дом не так уж велик, а для троих и вовсе мал.

— Для троих?

— Да, святой отец. У меня есть сын. Боюсь, вам придется поискать себе что-нибудь, но обычно вновь прибывшие в наше селение сами о себе заботятся. Мы готовы поделиться едой, хоть у нас самих не густо, но дома наши очень малы.

— Да нам нужна самая малость, — сказал брат Джозеф Паппин. — Уголочек, чтоб от ветра прикрыться. И все.

Рут перестала улыбаться.

— Не сочтите за черствость, но в моем доме для мужчин места нет. Вы и сами должны понимать, что на постой у женщины одинокой рассчитывать неприлично.

Ему это не понравилось, но он все же вежливо поклонился:

— Да, да, конечно. Я не подумал. Вы упомянули о сыне…

— Он еще совсем мальчик.

Она присела. Хелен подала ей кофе, и разговор продолжился. Рут Макен была не дура, так что, похоже, гости пришлись ей по душе не больше, чем нам с Уэббом..

— Издалека ли вы изволили прибыть? — спросила миссис Макен.

— Издалека. Но нет такого пути, который мы бы не одолели, чтоб донести до вас слово Божие.

— Вы приехали с Запада?

Финнерли словно пропустил ее вопрос мимо ушей и принялся разглагольствовать о Боге и делах Его, а я пил кофе, и мне казалось, что это сам дьявол цитирует Писание, чтобы добиться какой-то своей цели. Однако это было несправедливо — что я знал о них и их прошлом? Вдруг окажется, что они достойные и приличные джентльмены? Правда, как я сам себя ни укорял и ни уговаривал, поверить в это все равно не мог.

— Завтра мы устроим службу и будем рады видеть вас всех, — сказал преподобный Финнерли.

— А мы будем рады вас послушать, — ответил Каин и встал. — Уже поздно. Если хотите, устраивайтесь прямо здесь на полу, джентльмены. Сожалею, что не можем предложить вам ничего получше.

Они переглянулись.

— Разве тут нет пустого дома? Может, где-нибудь народу поменьше? Мы очень устали и…

Тут меня словно бес попутал.

— Может быть, у Дрейка Морелла? — предложил я.

Финнерли дернулся, будто в него всадили нож.

— Морелл? Он здесь? И вы приютили такого человека? — Его голос вдруг зазвенел: — Он убийца! Злодей, настоящий злодей!

— У нас он ведет себя мирно, — сказал Джон Сэмпсон, — и мы не замечаем за ним ничего дурного.

— Он игрок, убийца и насильник! — кричал Финнерли.

— Мне показалось, что он настоящий джентльмен, — сказала Рут Макен. — Я уверена — он честный человек.

Финнерли хотел продолжать, но осекся — что-то в лице Каина или в моем его остановило. Он сдержался, но глаза преподобного сузились и были полны ненависти.

— Его все равно повесят, — заявил он. — Здесь таким не место!

Он резко повернулся и вылетел вон. Паппин и Троттер потащились следом.

— Помолчал бы, — сказала Хелен. — Нечего наседать на мистера Морелла.

Я закрыл было дверь, но Рут сказала:

— Оставьте ее пока открытой, мистер Шафтер. Здесь не мешает проветрить.

— Чтобы проповедовать слово Божие, следует уметь хоть немного прощать, — сухо заметил Сэмпсон. — Мистер Морелл побывал в переделках, не сомневаюсь. Но ведь и у нас всякое случалось.

— Джон, я вот все думаю, — сказал Каин, — не посеять ли нам овес? Я тут видел дикий овес, он должен хорошо расти, а у нас будет чем кормить лошадей.

Женщины занялись бумажными украшениями для рождественской елки. Каин опять принялся за гвозди. Я уткнулся в книгу и, время от времени отрываясь от Локка, прислушивался к тихому журчанию разговора, к едва слышному потрескиванию поленьев в очаге, к тем спокойным звукам, которые исходят от трудящихся рук. Вечер не отличался от многих других, но я, к счастью, уже тогда догадывался, что через много лет именно такие вечера я буду вспоминать с нежностью.

Когда я прочел у Джона Локка о знании и суждении, я снова задумался о Дрейке Морелле и о выходке преподобного Финнерли.

Это вроде той истории со вспорхнувшей птицей, которая предупредила меня, что в кустах притаился Стейси Фоллет. Я ведь не знал наверняка, есть ли там кто, но, раз она вспорхнула, предположил, что есть. Судить же о Дрейке Морелле мы могли только по его нынешнему поведению и по тому, что он рисковал жизнью, спасая чужих детей. Это было то, что мы видели сами и знали достоверно, и мне этого хватало, чтобы не судить его строго, не имея для этого достаточных сведений.

Оторвавшись от книги, я посмотрел на всех, кто был в комнате, и вдруг почувствовал себя отделенным, как бы отрезанным от них. Как будто моя мечта уже осуществилась, и я вот-вот вырвусь в дальние края и стану наконец кем-то. Но кем? Все здесь такие разные, но цельные. Или, может быть, мне лишь только так кажется?

Этан — охотник, неотъемлемая часть гор и лесов, как волк, олень или барсук. Каин — ремесленник, руки которого умели гнуть сталь точными и уверенными движениями, а отложив молот — держать и оглаживать только что созданную вещь. И Джон Сэмпсон — человек добродетельный, богобоязненный, терпеливый и прощающий, но сильный и уверенный в себе.

А кто я?

Мне даны плоть и разум, такие податливые и восприимчивые, и лишь от меня зависит, каким содержимым я их наполню. Конечно, кое-что зависит от предков, кое-что от окружения, в котором я живу, от тех людей, с которыми сталкиваюсь, и все же — главное в моих руках.

Каким человеком мне суждено стать? Что же я должен делать, чтобы стать человеком?