"Месть в коричневой бумаге" - читать интересную книгу автора (Макдональд Джон Д.)

Глава 4

Забудь леди Хелену и спи. Перестань проклинать Мейера за то, что он выдумал эту поездку на Бимини, открыв таким образом обособленный закуток на чердаке моей памяти.

Она вышла замуж за симпатичного парня, пригласила меня, но приглашение пришло в момент моего отъезда. Потом были открытки с греческих островов, из Испании, из прочих мест, где принято проводить медовый месяц. Потом ничего, до письма, полученного три года назад, как минимум на десятке страниц, где она извинялась, что снова меня использует в качестве слушателя для прояснения собственных мыслей.

Она разводилась с Тедди. Этот милый, добрый и вдумчивый человек оказался весьма слабым и был буквально раздавлен и уничтожен ее сильной натурой. По ее словам, стушевался практически до невидимости. Видна только вежливая, неуверенная улыбка. Она признавалась, что продолжала его погонять и подстегивать, надеясь в конце концов вызвать внезапную вспышку мужской реакции, которая возьмет верх над рутиной супружеской жизни. Возможно, писала она, жизнь с послушным созданием на невидимом поводке лучше, чем одиночество, но не для нее – нет, потому что она замечает, как сама с каждой неделей и с каждым месяцем становится все более властной, грубой, крикливой. И поэтому отпускает его, пока он еще в состоянии самостоятельно мыться и есть. Развод оформлялся в Неваде. Выйдя замуж, она закрыла дом на Кейси-Ки, не раз подумывала его продать, но ее что-то удерживало от окончательного решения. Сейчас она этому рада. Вернется туда и постарается стать прежней Хеленой со славным, по мнению некоторых, характером.

Она сообщала, что старшая дочь Морин полгода назад вышла замуж за очень умного, очень красивого юношу, занятого брокерским бизнесом, и, кажется, восхитительно счастлива. Сообщала, что живут они в городке Форт-Кортни во Флориде, приблизительно в сотне миль к северо-востоку от Кейси-Ки – для тещи вполне подходящее расстояние. Сообщала, что Бриджит, известная как Бидди, которой три года назад, в момент написания того письма, было девятнадцать, сменила специальность на изобразительное искусство и перевелась из Бринмора в университет Айовы ради обучения у безмерно обожаемого его художника.

Хотя речь шла о личных, семейных делах, письмо не было слишком интимным. Читая, никто никогда бы не догадался об отношениях между нами во время долгого праздного круиза по Багамам на “Лайкли леди”.

Она приглашала заехать повидаться, когда я в следующий раз окажусь в районе Сарасоты. Я этого так никогда и не сделал.

Вспоминал ее несколько раз. Что-то напоминало о ней – замеченное судно под парусами, сильный шум дождя, запах, напоминающий аромат маленьких розовых цветочков, растущих на каменистой почве островов Эксума, и она занимала мои мысли примерно с неделю. Потом я ее снова вспомнил, благодаря Мейеру, и думал о Хелене Пирсон то день, то неделю. Между нами были отношения того типа, который по-настоящему ничем никого не связывает. В целом у постороннего они вызвали бы усмешку. Женщина, полгода назад овдовевшая, отсылает своих дочерей, чтобы пуститься в круиз с мужчиной, который по возрасту мог бы быть сыном ее покойного мужа, с новым принцем-консортом, весьма крупным, явно крепким, здоровым, умелым и осторожным, явно незаинтересованным в сколько-нибудь продолжительной связи.

И все-таки я был вполне уверен, что она не планировала подобных событий. Они возникли из ее и моих логических рассуждений, а в действительности оказались совсем иным, чем мы предполагали. Может быть, для нее они подтверждали, что она еще жива после исчезновения навсегда абсолютного эмоционального ориентира всей ее жизни. Может быть, эту мысль подсказало ей собственное тело в стремлении к выживанию; может быть, сексуальное воздержание все сильнее сжигало и иссушало ее, месяц за месяцем, постепенно убивая все желания. Мой рассудок, просчитав все и взвесив, выдал ответ: было бы грубо и жестоко обмануть ее ожидания, сделав вид, будто я не замечаю ее ненавязчивого флирта. Отсутствие реакции с моей стороны означало бы, что меня в самом деле пугает разница в возрасте, что мне неловко и неприятно играть роль доступного молодого человека в каком-то спальном плавучем фарсе. Я убеждал себя, что должен ответить на ее призывы со всем энтузиазмом, на который способен. Но сладкая сиюминутная реальность плоти разбила доводы и рассуждения. В полутьме Хелена представала девушкой – гибкой, податливой, стройной, чувственной, элегантной, так решительно отказывалась от намерения получить удовольствия больше, чем дать, что некоторые попадавшиеся мне в дальнейшем женщины казались отчаянными эгоистками.

Наконец удалось приглушить живость воспоминаний и погрузиться в заслуженный сон…

Воскресенье, шестое октября, было тихим, серым и непроглядно туманным. В десять утра за Бобби Гатри приехала жена, и они повезли Джо Паласио обратно в Майами. В понедельник им предстояло получить оценку и результаты предварительного подсчета, основанные на детальной инспекции. Мы с Мейером завели “Флеш” в канал и около одиннадцати, когда сквозь завесу тумана стало просвечивать бледное солнце, направились на север к Лодердейлу с “Муньекитой” на буксире. “Лопнувший флеш” по-прежнему был нагружен барахлом и причиндалами “Флотационной ассоциации”. Мейер заверил, что, как только партнерство получит за “Бама-Гэл” деньги, они перенесут свои вещи на рабочее судно, которое присмотрел Бобби за подходящую сумму.

– Бобби прямо на рабочем судне построит специальные химические цистерны и оборудует их автоматическими помпами с датчиками, чтобы один человек мог подавать необходимое количество смеси.

– Прекрасно.

– После следующей удачной спасательной операции мы собираемся установить такое же оборудование, только поменьше, на грузовике, вместе с хорошей лебедкой. Можно будет с легкостью вытаскивать из каналов автомобили.

– Прекрасно.

– Я тебе надоедаю, Макги?

– Если б я с жаром ввязался в прелестное прибыльное предприятие с троими симпатичными ребятами, наверняка охал бы, подпевал и приплясывал. Желаю удачи, Мейер.

Он вытаращил на меня глаза, пожал плечами и потопал вниз разбирать кассеты и фотоаппараты, проверяя, нельзя ли спасти их, промыв чистой водой. Он снова вошел в образ мамаши-наседки, только на сей раз заботился не о Макги, а о Гатри с Паласио. Они оказались в хороших руках. Но Мейер будет надоедливым, покуда их маленький бизнес спокойно не завершится.

У меня планов не было. Было умеренное беспокойство. Я решил помочь троице завершить работу по оборудованию судна, потом, может быть, собрать приятную компанию и пойти в круиз по фарватеру, скажем даже до Джэксонвилла. Приблизительно через месяц начать искать клиента, который попал в такое затруднительное положение, что с радостью согласится на мой метод спасения за обычный пятидесятипроцентный гонорар. А попутно игры и развлечения, кое-какие девушки, немного смеха.

В почтовом ящике валялась рекламная листовка, приглашавшая подписаться на что-то, поэтому я не обратил внимания на письмо от Хелены и достал его только в понедельник вскоре после полудня.

Сначала хрустящий белый конверт с обратным адресом, напечатанным рельефными черными буквами: “Фоулмер, Хардахи и Кранц, адвокаты”. К сопроводительному письму, под которым меленькими алыми буквами была выведена подпись некоего доктора Уинтина Хардахи, был подколот скрепкой подписанный кассиром банка чек на двадцать пять тысяч долларов. Письмо было датировано двадцать восьмым сентября, а чек – двадцать седьмым сентября.

"Дорогой мистер Макги.

Во исполнение воли миссис Хелены Трескотт… (Фамилия Трескотт на миг меня озадачила, но потом вспомнилось приглашение на свадьбу, которую я пропустил, – она вышла замуж за Теодора Трескотта.) пересылаю Вам чек на сумму в двадцать пять тысяч долларов ($ 25 000) вместе с письмом, которое миссис Трескотт просила меня отослать с банковским чеком.

Она объяснила, что предназначает данную сумму для оплаты одного давнего обязательства и, поскольку ее выздоровление от нынешней критической болезни представляется маловероятным, желает избавить Вас от трудов по предъявлению претензий.

Если у Вас возникнут какие-либо вопросы по этому поводу, со мной можно связаться по указанным ниже адресу и телефону.

Искренне Ваш…”

Адвокатская контора находилась в Форт-Кортни, штат Флорида. Ее письмо – толстое – было запечатано в отдельном конверте, адресованном мне. Я вернулся на “Флеш”, положил его, не распечатывая, на стол в салоне. Взял большой стакан, налил на кубики льда солидную порцию джина “Плимут” и начал расхаживать, прихлебывая спиртное, краешком глаза то и дело поглядывая на письмо. От странного совпадения – я почти год не думал о ней, а потом, ровно за неделю от отправления письма, нахлынули такие живые воспоминания – у меня дух захватывало.

Но письмо надо было прочесть, причем джин нисколько не облегчал дело.

"Тревис, мой дорогой!

Не стану обременять тебя клиническими подробностями, но ох до чего мне противно болеть, я почти с облегчением читаю на лицах окружающих – никто не надеется, что я выкарабкаюсь… До смерти надоело болеть – по-моему, плохая шутка. Помнишь день на острове Дарби, когда мы поспорили, кто придумает самую плохую шутку? И в конце концов бросили жребий. Я не очень-то храбрая. Боюсь слабоумия. Процесс умирания дьявольски неумолим, а сегодня я адски страдаю, приказав сократить дозу той дряни, которой меня пичкают, чтобы писать тебе с ясной головой… Извини за ужасный почерк, дорогой. Да, я боюсь, а к тому же совсем отчаялась, так отчаялась, что не рассчитываю не только вырваться из этого кошмара, но даже выползти из него маленькой седенькой старенькой леди – одни кости да пергамент.

Еще год назад, дорогой, я выглядела точно так же, как в то чудесное лето, которое мы провели вместе, и в этом году могло быть не хуже, если бы не небольшая проблема с большой буквы “Р”. Год назад врачи думали, будто все удалили, потом обратились к кобальту, потом снова влезли в меня своими железками, причем вроде бы казалось, что все неплохо, но проблема возникла еще в двух местах, и в четверг собираются снова принять радикальные меры, к которым меня теперь готовят, и, по-моему, хотя доктор Билл Дайке никогда не признается в этом себе самому, он действительно считает, что лучше мне уйти так, а не тем долгим, жутким путем, который ждет меня, если я откажусь от операции.

Я сказала, что не собираюсь тебе докучать! Меня так и подмывает разорвать листок и начать все сначала, но, думаю, я уже на это не способна. Насчет чека – мистер Хардахи позаботится, чтобы ты получил его с этим письмом, – пожалуйста, не сердись. По правде сказать, я разбогатела более или менее случайно – один старый друг Майка, очень умный и занятый управлением человеческими деньгами, распорядился насчет капиталовложений вскоре после его смерти. На протяжении последних пяти с половиной лет он от моего имени покупал смешные пакетики акций, о которых я никогда прежде не слышала, но многие из них росли, росли и росли, а он улыбался, улыбался и улыбался. Но конечно, в конце концов он все устроил так, чтобы все было чисто в смысле налогов на недвижимое имущество. Отбрось неприятную мысль, будто ты получил деньги, предназначенные для моих дочерей, – они получают достаточно. В любом случае это нечто вроде твоего гонорара…

Речь идет о моей старшей дочери Морин, Тревис. Ей почти двадцать шесть. Вот уже три с половиной года она замужем за Томом Пайком. Детей у них нет. У нее были два выкидыша. Мори – молодая женщина с потрясающей внешностью. Она тяжело заболела после второго выкидыша год назад. Я должна была о ней заботиться, но в то время лежала в больнице перед первой операцией… Господи, что за мыльная опера!.. Бриджит примчалась на помощь и до сих пор здесь, так как заварилась какая-то распроклятая каша. Понимаешь, я всегда считала Мори крепкой, как скала, а Бидди – ей сейчас двадцать три – вечной неудачницей, мечтательной, необщительной, незнакомой с реальностью. Но ей пришлось остаться не только из-за меня, но и из-за того, что Мори трижды пыталась покончить с собой. Смотрю, как рука моя пишет эти слова на бумаге, и мне это кажется еще более нереальным. Покончить с собой – что за глупая, страшная белиберда! Том Пайк очень милый, лучше не придумаешь. Они с Бидди изо всех сил стараются удержать Морин, но, по-моему, с ней что-то неладно. Как будто до нее по-настоящему не достучишься. Том испробовал все способы профессионального лечения и консультаций, и они стараются убедить меня, будто теперь со всеми проблемами покончено. Но я не могу поверить. И разумеется, не могу вылезти из проклятой постели и обо всем позаботиться. Давай просто скажем: скорее всего, мне уже никогда и не выбраться из проклятой постели.

Помнишь, в круизе ты мне рассказывал, как живешь, чем занимаешься. Возможно, я преувеличиваю, но в сложившейся ситуации моя старшая дочь пытается лишить себя жизни. Ты никогда не работал на превентивной основе? Я хочу, чтобы ты постарался не дать ей покончить с собой. Не имею понятия, как это сделать и принесет ли сделанное хоть какую-то пользу. Но все равно, самый ничтожный шанс для Мори стоит гораздо больше двадцати пяти тысяч.

Я думала о тебе в эти последние дни и наконец решила, что не могу попросить никого другого и что никто другой из заслуживающих моего доверия ничем не сумеет помочь. Ты ужасно проницательный, и ты знаешь людей, Тревис. Я помню, с какой огромной ловкостью, тактом, любовной нежностью ты заново собрал из осколков погибающую вдову. Знаешь, в моих воспоминаниях о том лете ты предстаешь в двух обличьях. Одно – молодой мужчина, намного младше меня в момент наших забав, казавшийся необычайно ребячливым, как мальчишка, отчего я себя видела злой и старой развратной ведьмой. А в следующий миг ты был таким.., старым и мудрым, что я чувствовала себя глупой молоденькой девочкой. Если б мы не провели вместе какое-то время, я могла бы приспособиться и провести остаток жизни с Тедди Трескоттом… В любом случае у меня осталось впечатление, что ты сможешь справиться почти со всем в этом мире. Я имею в виду не только рефлексы и мускулы… Я веду речь о тонком искусстве манипулирования людьми, как, по-моему, следует обращаться с Мори. Разве она не сумеет понять драгоценность жизни? Я понимаю – сейчас больше, чем прежде.

Поверь, дорогой, слишком велико искушение обрушить на тебя чудовищную предсмертную просьбу – спаси жизнь моей дочери! Но я не способна на столь драматическую банальность. Захочешь – сделаешь, не захочешь – не надо. Очень просто.

Только что пережила пару ужасных приступов, не могу как следует закрыть рот, позорюсь, так громко втягивая слюну, что вздрагивает сиделка. Поэтому мне сделали укол, все начинает затягиваться туманом, плывет куда-то. Продержусь до тех пор, пока не подпишусь, не запечатаю это письмо, но, возможно, с этого момента оно будет казаться пьяным бредом… Я написала, что видела тебя в двух обличьях… Я и в себе вижу двух женщин… Знаешь, каким странно юным остается сердце, несмотря ни на что? Одна – уродливая оболочка в опутанной проводами постели, вся в трубках.., дурной запах, боль, шрамы, ничего не помогает, разве что ненадолго… Другая – там, в Шрауд-Ки, на борту “Леди”… Она с тобой резвилась, проказничала, возилась, подзуживала в постели.., действительно, жутко бесстыжая ведьма-вдова, полностью поглощенная бесконечными новыми впечатлениями в то нескончаемое, бесконечное, очень короткое время, когда мы походили на два пышущих жаром, синхронно работающих двигателя… Сердце остается юным.., непростительно, дьявольски, остро… О, мой дорогой, удержи ту, другую, подольше, подальше, крепко стисни в объятиях и не дай ей растаять, ибо…"

Вместо подписи нацарапано “X”. Они все уходят, и мир становится пустым. Хорошие стоят на крышке западни, до того замечательно встроенной в пол, что столярной работы не видно. И по-прежнему задевают за предательскую бечевку.

А ты хлопаешь глазами, пытаешься сглотнуть ком в горле, испытываешь дурноту, старина Трев, кидаешься к телефону. Девушка сообщает, что мистер Хардахи ушел обедать, после чего добавляет, что его, может быть, удастся перехватить, спрашивает, важное ли у тебя дело, и ты с ужасающей точностью отвечаешь: вопрос жизни и смерти. У доктора Уинтина Хардахи мурлычущий голосок, полезный для передачи сверхсекретной информации.

– Гм, да. Да, конечно. Гм… Миссис Трескотт скончалась в прошлый четверг вечером.., гм.., после операции.., в реанимационной палате. Очень храбрая женщина. Гм… Я считаю для себя честью знакомство с ней, мистер Макги. – И добавил, что короткая поминальная служба состоится завтра, в воскресенье.

Я уверен, бывали и худшие понедельники. Могу с ходу назвать три.

Хелена, черт возьми, это не лучшая твоя мысль. О твоей Морин преданно заботятся любящие ее люди. Может быть, ей там просто не нравится. Любой способен составить весьма длинный перечень современных изъянов реальности. А ты представляешь меня милым старым философом, который усядется у нее на веранде, начнет, поплевывая, строгать палку и трепать ее по плечу, сообщая, что жизнь прекрасна? Потерпи, детка. Посмотришь, что будет дальше.

Помню твоих дочерей, но не слишком отчетливо, это ведь было пять лет назад. Высокие, обе стройные, гибкие блондинки с длинными, гладкими волосами, ниспадающими потоком, с правильными чертами лица, немножко бесстрастные, в полном сознании необходимости источать абсолютную холодность, отчего они выглядят и ведут себя словно инопланетяне, наблюдающие за причудливыми ритуалами землян. Серо-голубые глаза редко моргают, как бы делая снимки скрытой камерой. Корабельная форма, наряды для отдыха открывают очень длинные ноги и руки с морским загаром. Сдержанно вежливы, быстро движутся, выполняя поручение или оказывая любезность, держатся по привычке совсем рядом, бормочут друг другу комментарии, едва шевеля девичьими, ненакрашенными губами.

На каком основании, черт возьми, Хелена Пирсон Трескотт, ты думаешь – думала, – будто я смогу на каком-либо уровне контактировать с ними обеими? Я старше твоей старшей дочери не настолько, насколько ты была старше меня, но разрыв между нами большой. Не доверяй никому старше тридцати? Проклятье, я не доверяю никому старше, равно как и младше тридцати, пока события не продиктуют иного, и некоторые из моих лучших друзей – белые пляжные девочки, протестантки с нордическим темпераментом.

Хелена, по-моему, прикончить себя – личный, самостоятельный и гнусный шаг, оставляющий при успешном исходе не вкус высокой трагедии, а привкус тошнотворной растерянности. Чего ты от меня хочешь? Я не гожусь на роль пропагандиста идеи о возможности прекрасной жизни. Она в самом деле возможна. Но понимание этого не купишь у дружелюбного розничного торговца.

Нет, спасибо. Муженек Томми и сестричка Бидди справятся. Что, кстати, скажите на милость, я объявлю всем троим?

Меня прислала Хелена?

Вдобавок, милая леди, вы мне оставили выход. “Захочешь – сделаешь, не захочешь – не надо. Очень просто”.

Я этого не сделаю.

Но скажу тебе, что я сделаю. Просто ради честной игры. Совершу небольшую поездку туда, выдумав какую-нибудь причину, докажу нам обоим, как неудачно твое предложение. Скажем, мы оба будем спать спокойнее. Ладно? Никто не обижен?