"Наш добрый друг" - читать интересную книгу автора (Полянкер Григорий Исаакович)

5.

Время тянулось несказанно медленно, скучно, однообразно. Опять на переднем крае воцарилась напряженная тишина.

Мы знали, что противник попытается сегодня же что-то предпринять в отместку за свой провал, за свои потери, которые ночью понес, но он молчал. Проглотил горькую пилюлю и затаил на наш немногочисленный гарнизон свою злобу.

Вслушиваясь в непривычную тишину, могло казаться, что никакой войны вообще нет на свете. Вскоре в густом кустарнике осторожно запели неустрашимые соловьи, появившиеся неведомо откуда. Они на несколько минут погрели наши истосковавшиеся по песне души, пели с такой нежностью, словно хотели нам сказать: «Послушайте, ребята, пока не стреляет немец, мы вас немножко позабавим. Кто знает, когда еще настанет здесь такая блаженная тишина».

Мы уже, пожалуй, могли бы по очереди вытянуться на дне траншеи, чтобы вздремнуть полчасика, но сегодня никто из нас не решался позволить себе такую роскошь. Надо было быть готовыми к бою, не проспать, не прозевать секунды, когда немец начнет наступление, которым он нам угрожал. Он выставлял изредка из своих окопов огромный рупор и горланил на ломаном русском языке. «Русс зольдат! Недалек день, когда мы обрушит на вас наше секретный оружия, тогда заплачете горькими слезами. Русс зольдат, сдавайс в плен. Пойди к нам, пока ест время. Фюрер скоро пустит свой секретное ба-бах и русс капут. Спасайс, русс! Мы тебе давайт зуппе и хлеп!»

Наши ребята слушали этот идиотский бред и от души смеялись. А Ашот Сарян, сложив руки рупором,. отвечал:

«Гей, Фриц! На кой бес нам твой вонючий зуппе? Мы любим борщ с пампушками!» Дядя Леонтий добавлял К этому несколько крепких солдатских слов, которых не следует воспроизводить на бумаге… И на этом обычно заканчивался мимолетный диалог с фрицами.

Немец после этого надолго замолкал, так как обладал довольно скудным запасом русских слов.

Фашистский ночной пропагандист вместе со своим рупором исчезал, растворялся в ночной тишине, а у нас надолго воцарялись веселье, смех, шутки и остроты. Ребята смеялись и думали о том, что немец чувствует себя на нашей земле не очень уверенно, если прибегает к подобной болтовне.

И жизнь в нашей небольшой крепости снова пошла своим чередом, обычно, но неспокойно.

В часы затишья на нашем переднем крае прибавлялось немало забот. Приходилось не только чистить, драить оружие, но и пополнять запас боеприпасов, чинить одежду, обувь, а заодно и себя приводить в человеческий вид: бриться, стричься, мыться хоть как-нибудь, чтоб не утратить бравый солдатский вид.

Наша Джулька тоже постепенно пришла в себя после той памятной ночи. Чего греха таить, мы все были в восторге от поступка нашего четвероногого дружка и после этого случал полюбили ее еще больше. Поди знай, что она потом у всех будет на языке!

В тот первый вечер лейтенант Самохин не смог добиться нашего согласия, чтобы прогнали Джульку, он размышлял так: пусть, мол, погуляет покамест у нас, придет время – и ее все равно выпроводят отсюда. Начальство скоро узнает о ней, и ему, Самохину, немного попадет – что за собаки под ногами путаются?! Но зато он не рассорится со своими боевыми друзьями. Пусть приказ об изгнании Джульки исходит не от него, а от какого-нибудь старшего начальника…

Но старшие начальники не часто приходили в этот беспокойный уголок и ничего о Джульке знать не знали.

Правда, когда наши ребята приволокли тогда в штаб немецкого фельдфебеля и там увидели верзилу в изодранном, грязном мундире, искусанного, истерзанного до крови, едва державшегося на ногах, все ужаснулись:

– Кто его так обработал? Странные раны на нем. Не от пуль, не от осколков… А кто разорвал на нем мундир? Откуда он взялся такой?

В самом деле, за годы войны начальство наблюдало разных немцев – живых и мертвых, в различных одеяниях, но вот такой экземпляр – впервые.

Солдаты, приволокшие фельдфебеля в штаб, пожимали плечами, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, когда им задавали в штабе подобные вопросы. Они отлично понимали, что если откроют тайну, то крепко насолят Джульке, и с ней придется расстаться. Они попробовали было сказать, мол, что знать ничего не знают, им приказали доставить пленного в штаб, вот и доставили, а больше им, мол, ничего не известно.

Но все же пришлось признаться и открыть правду.

И над Джулькой нависла угроза.

Правда, ее спасло то, что эсэсовец-фельдфебель немного очухался и пришел в себя. Он тут же воспрянул духом и стал жаловаться перед начальством, что его не по правилам взяли в плен и что война вообще ведется не по правилам. Как это – пускают собаку в бой, а она набрасывается как зверь и рвет на куски. Разве есть такое в уставах европейских армий? Это черт знает что! Не собака, а настоящий тигр. Слыхано ли? Гитлер объявит протест. Не по правилам…

Тут фельдфебель заметил, что начальники стали посмеиваться, а ему они сказали, что скоро разберутся с собакой и с его Гитлером, а покамест пусть честно и точно расскажет, вернее – ответит на все вопросы.

И повторили, что критика герра фельдфебеля в отношении незаконных действий собаки будет принята во внимание, если, конечно, он поведет себя разумно.

Но Джулька обо всем этом ничего не знала. Она и не рассчитывала, что в самом штабе идет о ней разговор и она является причиной того, что на время воцарилось здесь, в штабе, такое оживление и из-за нее военные смеются, шутят.

Джулька немного выспалась на плащ-палатке, отдохнула, очистила консервную банку от всякой снеди, напилась досыта, выскочила на бруствер, навострила уши, устремила свой пристальный взор вдаль, вернее, в ту сторону, за зеленой балкой, где притаился враг. И так она сидела, пока немцы не открыли огонь. Тогда Джулька соскочила на дно траншеи, притаилась, глядя на нас грустными глазами, громко зевала, нервно ворочалась на месте, а когда кого-нибудь задевала пуля и санитар выносил его к отдаленной ложбине, где находился санпост, Джулька тут же выскакивала, ползком догоняла санитара, хватала край палатки, на которой лежал раненый, помогала тащить и вскоре возвращалась с плащ-палаткой в зубах. Она не могла расстаться со своей постелью, к которой так привыкла. Она опасалась, что санитар впопыхах забудет и не притащит обратно плащ-палатку, поэтому сама бегала за ней.

Наша Джулька уже чувствовала себя у нас как дома или, как Шика Маргулис любил выражаться, как бог в Одессе.

Она уже отлично изучила повадки й наклонности каждого из нас, наши слабости и привычки. Правда, старалась не особенно бросаться в глава, когда появлялись здесь старшие начальники. В таких случаях, забившись в какой-нибудь угол, сворачивалась в клубок, притаившись. Кроме того, отлично помнила, что ей нельзя путаться под ногами в минуты большого напряжения.

При сильном обстреле она вытягивалась на плащ-палатке, прижавшись к стенке траншеи, короче говоря, вела себя исключительно спокойно и тихо. Рану, полученную той тяжелой ночью, все время облизывала длинным языком, и она быстро затягивалась. Не привыкшая к бинтам, она сорвала с ноги почерневшую от пыли и крови марлю и уже больше никому не давала перебинтовывать себя. Короче говоря, тысячу раз был прав наш всезнайка. Профессор Саша Филькин, когда сказал, что это не собака, а умница. Она и впрямь походила на того злополучного студента,, сдававшего экзамен, который все понимает, только ответить не может.

Да, наша Джулька каждого из нас понимала с полуслова. Она обладала удивительным инстинктом предчувствовать приближение опасности, угрозы, какой-нибудь неожиданной перемены. Знала, когда можно понежиться, побаловаться, а когда необходимо замереть.

Время тянулось медленно. Плыл жаркий месяц июль, незабываемый жестокий месяц на священной, древней курской земле, вернее сказать, на знаменитой Курской дуге. '

И снова над нами раскинулось необозримым шатром звездное небо. Вокруг – необычное безмолвие. Казалось, эта ночь не предвещала тревоги, но все же в воздухе чувствовалось что-то неладное, пахло порохом, угадывалось приближение грозы.

В эту ночь никто из нашего маленького гарнизона не сомкнул глаз.

По ту сторону балки мы уловили какую-то возню, доносилось приглушенное движение. Напряженно вслушиваясь, старались уловить малейший звук. Не иначе, как немец готовится к наступлению. И, судя по всему, на участке фронта нашей дивизии. Сюда, на нашу небольшую крепость, тоже направлено острие его меча.

За лесом заскрежетали танки, зарычали приглушенно моторы, огни мелькали за стволами деревьев то здесь то там.

Самохин, всматриваясь тревожно в ту сторону, откуда доносился скрежет металла, быстро шагал по траншее, проверяя, все ли готово к бою, на ходу расспрашивая ребят, что кто услышал, что заметил там, у врага. Он был необычно взволнован, просил наблюдателей обо всем ему немедленно докладывать.

Всех охватила тревога в предчувствии надвигающейся грозовой битвы. И эта тревога тут же передалась нашей неспокойной Джульке. Она нервно ворочалась возле бруствера, длинные уши ее то и дело шевелились.

Скрежет за лесом вдруг утих, и снова настала тишина. Тревожная тишина.

Вдруг Джулька подхватилась, обернулась совсем в другую сторону, стала облизываться, легко повизгивать. Кто-то явно сюда добирался. Послышался условный сигнал – трель соловья. К нам спешил со своим хозяйством долгожданный старшина Михась. Весьма кстати!

Нас это очень порадовало. Давно пора чего-нибудь поесть. Как видно по метушне врага, надвигается новая битва, и кто знает, когда выпадет возможность подзаправиться.

Джулька мгновенно перемахнула на ту сторону траншеи и понеслась навстречу Михасю… Запах пищи заставил ее позабыть обо всех опасностях. Она настигла старшину, стала подпрыгивать, кружиться перед ним, вилять хвостом. Короче говоря, встретила Михася радушно,, как положено встречать доброго, ласкового и долгожданного друга.

Должно быть, не менее обрадовался и сам Михась, увидав собаку. Он быстрее пополз к траншее, ввалился в нее со своим сложным хозяйством, обнял Джульку, погладил и налил ей первой полную банку вкусно пахнущего супа с мясом.

– Получай, Джулька, двойную порцию, а захочешь – Дам еще! – сказал он, отдышавшись и улыбаясь. – Ты честно заслужила. Я и не предполагал, что ты такая бесстрашная.

И, обратившись к нам, добавил:

– Так что же, ребята, это все правда, что у вас Джулька так красиво позабавилась с фашистом?

– Что же, старшина, ты разве там, в штабе, не видел того фельдфебеля, не разглядел, как Джулька его обработала своими зубками?

– А как же, конечно, видел! Надолго фашистская сволота запомнит. А вы, ребятки мои, глядите, берегите Джульку, не пускайте ее туда, куда не надо. – Подумав минутку, добавил: – А вообще-то, следите, чтобы она не попадалась на глаза начальству. Разное там болтают про вашу помощницу Джульку. Старые служаки крутят носом, мол, не положено держать на передовой собаку. Не по уставу. Глядите, хлопчики, как бы Джульку у вас не увели.

– Ого, пусть только попробуют! – отозвался Шика Маргулис. – Небось теперь они уже убедились, что Джулька здесь нам не помеха и не зря получает свой кусок хлеба. Честно заслужила.

– Пока начальство к нам заглянет, война кончится, – вмешался дядя Леонтий, – сюда к нам идут не очень-то охотно. Вот ты, старшина, человек! Под таким огнем добираешься к нам на пузе, пошли тебе бог здоровья и долгие годы.

– А вы как думали, что я вас оставлю без харчей? – перебил его старшина, приготавливаясь к раздаче пищи. – Достаточно, что все время находитесь на передке, у дракона под зубами, так могу ли я вас оставить без пищи? Тем более, что предстоят горячие дни.

Михась стал быстро разливать по котелкам борщ, роздал хлеб и сухари и, посматривая, с каким удовольствием ребята уплетают свой обед, потирал руки:

– Ешьте, ребята, на здоровье. Кому добавочки – не стесняйтесь, будьте как дома, подставляйте котелочки!

Ночь плыла над головой тихая, тревожная июльская ночь.

Люди ели торопливо, опасаясь, что в любую минуту немцы могут им помешать. Ели молча, никто не шутил, не смеялся, как обычно, никому не нравилась эта коварная тишина. Каждый был погружен в свои тревожные мысли. Сердце подсказывало что-то неладное, не затишье ли это перед бурей?

И в самом деле, не успели бойцы опорожнить котелки, как в белесом тумане приближающегося рассвета послышался сильный гул самолетов, идущих в тыл врага. Почернело небо от наших самолетов. Загремели залпы сотен наших орудий. Вздыбилась там земля от взрывов, е стане врага. Густые облака пыли, дыма, копоти поднялись к небу, отравляя предрассветный воздух.

– Молодцы! – сияя от восторга, отозвался Самохин. – Это наша артиллерия и авиация рубанули по врагу, расстроили планы фрицев. Здорово!

– Кажется, кончился наш курорт, ребята, – сказал дядя Леонтий, – начинается большой сабантуй. Теперь держись!

Ребята отстранили котелки, помчались на свои места, глядя в ту сторону, где бушевал огонь.

– Ну и дают! Вот это удар по немчуре, парад у них не выйдет! – закричал Шика Маргулис.

Ребята оживились. Усталость как рукой сняло. То, что ребята видели теперь перед собой, вселяло свежие силы, уверенность, что фашисты, как бы ни бесились, здесь не пройдут.

Все вдали потемнело, побагровело, покрылось едким дымом, пламенем. Куда скрылись звезды, осколок золотистого месяца, который недавно так игриво скользил между облаками? Вдруг со стороны черного леса загремела вражеская артиллерия. Ударили минометы. Неудержимая лавина снарядов, мин обрушилась на нашу сторону с отчаянным воем, визгом, свистом. Казалось, вся земля вокруг вздыбилась. Черные фонтаны земли взмывали ввысь, покрывая все вокруг сверкающими осколками. Казалось, какая-то невидимая сила молотит землю огромными цепами и она, эта бедная земля, стонала, дрожала, дышала огнем, дымом, копотью.

Настоящее светопредставление! Земля вот-вот разверзнется, не выдержав этого страшного огня.

За два с лишним года войны такого еще не было. Когда кончится это вынужденное землетрясение? Когда прекратится этот град осколков, свист пуль, вой снарядов и мин? Сколько может продолжаться этот страшный огонь? Сколько может бушевать это море дыма и пламени, и как человек в силах такое выдержать?

«Можно. Нужно. Необходимо!…» – точил мозг какой-то внутренний непонятный голос. И, оглушенные неистовым ревом, градом осколков и пуль, мы стояли насмерть, прижавшись к сыпучим стенкам нашей небольшой крепости, следили за огненным валом, бушевавшим впереди нас, зажав оружие в руках, всматривались в огонь и дым, готовились встретить немцев, которые вот-вот попрут за огненным валом к нашим позициям.

– Да, ребятушки, теперь все ясно как божий день! – воскликнул старшина Михась, стараясь перекричать дикий гул. – Начался большой сабантуй. Держись, мальчики! Держись!

Он быстрым движением отшвырнул в сторону термосы и все свое немудреное хозяйство, подскочил к очумевшему от гула молодому солдату, который не мог наладить противотанковое ружье, сунул ему свой автомат, а сам занял его место.

Заметив испуганное лицо молоденького солдата, его растерянный вид, крикнул ему над ухом:

– Не дрожи так, сосунок! Гады сюда не дойдут. Кондрашка их хватит… Не дрожи, ты ведь мужчина, гвардеец, понял? Успокойся. У тебя оружие в руках, и ты не один здесь. Спокойнее!

Парнишка взглянул на усача, не зная, что ответить. На глазах блеснули слезы. И, крепко зажав автомат в руках, он прижался к старшине, смущенный и растерянный.

В то время, когда немецкая артиллерия вела ураганный огонь, высоко в небесах, над лесами, полями и перелесками шел напряженный воздушный бой. Столкнулись в воздухе десятки краснозвездных самолетов-истребителей с быстрокрылыми стервятниками с черными крестами на фюзеляжах.

Тут и там, объятые дымом и пламенем, падали машины, врезаясь в земную твердь. Кружили в воздухе, барахтаясь под разноцветными куполами парашютов, пилоты, выбросившиеся из горящих самолетов.

Землю терзала раскаленная сталь. Земля захлебывалась от огня. Пылали созревающие хлеба.

Брезжущий рассвет, который только недавно пытался выскользнуть из сизой дымки тумана, из белесой предутренней пелены, покрывшей долины и впадины, почернел, перекрасился в багровый от огня цвет. Казалось, рассвет раздумал появиться в положенное ему время. Непонятно стало, то ли наступит утро, то ли снова начнется ночь.

Нам казалось, что после этого ужасного огня, грохота, воя снарядов, после этого сплошного ливня осколков, покрывших всю землю, ничего живого вокруг не останется и все превратится в смерть.

Люди были оглушены и ничего уже не слышали, кроме отдаленного гула и дикого металлического воя. Все потеряли счет времени и не могли понять, сколько минут, часов бушует этот страшный огненный смерч. Должно быть, скоро огонь пригаснет, угомонится, притихнет, и люди смогут минутку передохнуть, прийти в себя. Но вот послышался из-за леса новый гул моторов. И через минуту на поле боя вырвалась лавина черных металлических коробок. Это были танки с крестами на боках.

Холод охватил душу.

Танки шли спокойно и уверенно в развернутом строю. Они неторопливо направлялись к нашим позициям. За машинами, как на фантастическом параде, двигались немецкие автоматчики з обнаженными головами, засученными рукавами, прижимая к животам черные автоматы.

Немцы шли в психическую атаку.

По их раскрытым ртам и искаженным злобным лицам не понятно было, то ли они поют свою победную песню, то ли орут от удовольствия, от предчувствия близкой победы.

Мы, чуть высунувшись из окопов, наблюдали за этим беспримерным парадом.

Что это будет? Можно ли остановить лавину, которая прет так нагло? Можно ли выстоять, когда такая буря бушует вокруг и на много километров влево и вправо от нас, где тянутся такие же траншеи и заграждения? Хватит ли у нас сил, чтобы остановить эту дикую армаду? Заставить ее попятиться назад?

Согнувшись в три погибели, чтобы осколки и пули его не задели, спешил по траншее Самохин, как бы желая показать товарищам, что и такой огонь не страшен, что надо взять себя в руки, что любой ценой надо держаться, отбить и эту атаку.

Лейтенант что-то приказывал, орал, захлебываясь, но разве услышишь что-нибудь в этом громе?

Мы, однако, по его жестам поняли, что надо приготовить противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью. Еще означали его жесты – подпустить врага как можно ближе, отсечь пулеметным и автоматным огнем немецких автоматчиков от танков и ни шагу назад, ни шагу!

Да, собственно, мы и сами это отлично понимали. Не впервые нам встречаться в открытом бою с танками и автоматчиками врага. Нам уже издавна знакомы его повадки.

Самохин остановился возле Михася, увидев, как он целится из своего противотанкового ружья по головной машине, похлопал его по плечу и крикнул над ухом:

– Спасибо, старшина, что на подмогу пришел!

– А как же иначе, надо же этих гадов остановить. Сейчас я их накормлю малость свинцом, – ответил Михась, тщательно прицеливаясь и дожидаясь, чтобы ревущая махина подползла еще ближе. – Я их немало бил… Это моя главная профессия…

Шика Маргулис поправил каску, сползавшую на лоб, кивнул своему второму номеру – Саше Филькину, который как ни в чем не бывало протирал краешком гимнастерки стекла очков, и воскликнул:

– Профессор, кончай,свою подготовительную работу, немец уже под боком! Готовность номер один!…

– Понятно, дорогие, славные мои синьоры! – чуть растерянно улыбнулся он, надевая покрепче очки, чтобы не слетели, поклал рядом с собой у кромки бруствера две связки гранат.