"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯВалуйский воевода послал гонца узнать, кто прискакал. Гонец сообщил: – Татаринов с станицей! – Поставьте свечи в церкви, – сказал валуйский воевода, – покойник голову везет к царю!.. А ты, гонец, спеши в Оскол, предупреди-ка воеводу. Гонец переменил коня и помчался в Оскол. В Осколе воевода, расспросив гонца валуйского, тоже сказал: – Пропала буйная головушка!.. Скачи в Елец! Предупреди!.. Гонец переменил коня и помчался в Елец. Елецкий воевода разгладил бороденку, перекрестился и прошептал: – Ну, царствие небесное ему, рабу божьему Михаилу!.. Скачи-ка, гонец, во град великий Тулу. Переменив коня, гонец поспешил пыльной дорогой в Тулу. Там воевода был степенный и рассудительный. Он первым делом спросил: – Кормили, поили ли атамана в Ельце? Где дали отдых? – Нигде еды ему не давали! Питья – нигде! И отдыху нигде не бывало. Гонят и коней не меняют, – сказал гонец. Тульский воевода накормил атамана Татаринова и казаков горячей пищей, дал вина по доброй чарке. Спать уложил. Велел и коней накормить, и просушить седла потные. – С кем дружбы не вела беда лихая… – говорил сочувственно старик боярин, поглядывая на дорогу, ведущую к Москве. В Коломне встречал Татаринова со станицей большой отряд стрельцов. Взяли в кольцо, приказали: – Снимайте самопалы! Сабли – долой! Поедете в Москву под стражей. Татаринов строго сказал: – Всем сабли снять. Ружья отдать стрелецким головам. Саблю свою оставлю при себе. Заспорили с ним стрельцы. Но атамана переспорить не пришлось. – Ежели вам, стрельцы, – говорил Татаринов, – сабля моя нужна, то берите, а я вернусь назад. А ежели вам и царю нужна голова моя, то моя сабля от моей головы неотделима. Поеду я к царю при сабле. Въехали казаки на Красную площадь, окруженные стрельцами. Коней завели в Разбойный ряд. Казаков посадили в оковы. А атамана Татаринова под сильной стражей водворили в Посольский двор. Царь приказал немедля позвать Татаринова в Золотую палату для допроса с очей на очи. Когда атаман явился, пристав Савва Языков сказал Татаринову: – Порядки для всех в Москве одни: сними-ка саблю! Но гордый атаман не снял саблю, а заявил приставу: – Не ты надевал, не тебе и снимать мою саблю. Ежели сам царь прикажет снять ее, тогда другое дело. В Москву я приехал не за разбоем, приехал голову отдать царю, коль будет надобно… Пойди, скажи! Пристав ушел, но вскоре вернулся. – Иди при сабле! Но руки держи от нее подальше! Татаринов вошел в Золотую палату взволнованный. Увидел царя в золоченой одежде, сидевшего в высоком богатом кресле. Лицо государя было бледное. Глаза усталые. Татаринов быстрыми шагами приблизился к царю, стал на колени, как подобало, и низко поклонился. В палате было тихо. Тишина тянулась долго. Наконец государь произнес надтреснутым, хриплым голосом: – Ну, встань! Гордыня Дона! К добру ли встретились? Татаринов поднялся не спеша. В глаза царь заглянул недобрым, тяжелым взглядом. – Ну, говори! – сказал не скоро царь. – Кроме тебя, здесь нет никого. Стены немы в палате… Привез ли грамоты Фомы, которые вы отобрали на Дону у турецкого посла? Татаринов ответил: – Великий государь, ежели те грамоты посла не взял Степан Чириков, то сам Фома Кантакузин куда-нибудь запрятал их. Мы грамот не сыскали на Дону. – Так! Вы грамот не сыскали! Ну! Дальше лжу говори! Татаринов серьгой тряхнул: – О чем же говорить тебе, коль ты, великий государь, во лже подозреваешь? – О том скажи, как вы, разбойники, посла турецкого убили! Чьих рук то дело было – Старого? Твоих? Ивана Каторжного или кого? – Всем войском, в полном всех согласии, приговорили и убили до смерти! – ответил, не колеблясь, Татаринов. Царь, помолчав, спросил: – А водится ли то меж государями? – Меж государями, – отвечал Татаринов, глядя в глаза царю, – не водится. – Не водится? – спросил царь, приподнимая голову. – А на Дону? – Господь помог, убили! – ответил атаман и тоже вскинул голову. – Господь помог?! – Царь встал, тихо откашлялся. Глядит на атамана, пытая его совесть. А атаман, бывалая головушка, совесть царя пытал. Когда ж пытать ее, как не в такое время? Глаза царя мутнели и туманились, а глаза Татаринова все больше разгорались. Царь сказал: – Из-за того война пойдет с султаном! Идолы!.. Как крепость брали? Говори! Татаринов начал рассказывать: – Подкопами! Клали в подкопы порох. Порох пожгли. На стены лезли. Крепость забрали мы умом да храбростью. Легло людей немало. Можно ли, нельзя ли – пришли да взяли… – А устоите ли? – спросил государь, несколько смягчившись. – Сколько теперь в Азове казаков? – Донских казаков у нас будет тысяч десять. Да запорожских черкас тысяч десять. – А есть ли у вас хлебные и пушечные запасы, зелье, свинец, ядра? Где нынче кочуют ногайские мурзы со своими улусными людьми? – Ядер пушечных и всякого ружья в Азове много; а зелья, и свинцу, и хлебных запасов нет нисколько. И кормимся мы рыбой да зверьем промышляем. А то, что нам прислал ты, великий государь, со Степаном Чириковым и с Иваном Каторжным, зелье, да свинец, да другие запасы, – все изошло. Стены худые в крепости заделали, проломанные места починили… А мурзы ногайские почали быть с нами в дружбе и по нашему указу кочуют ныне без страха и склоняются под твою государеву руку. Государь вздохнул, помолчал и опять спросил: – А куда ж подевались письма, которые были при турском после? – Великий государь! – еще смелее сказал Татаринов. – А были ли какие письма у Фомы, мы то не ведаем. И где он те письма ухоронил, мы не дознались. И на Дону, и в Азове мы о них ничего не слыхали. И никому из нас про то не ведомо. Он ведь, Фома, пройдоха и лазутчик был не из простых… – Если солжешь, – сказал царь, – то лжу твою, Татаринов, и пепел твой пущу из пушки по ветру! Ты слышишь? Татаринов сказал, не дрогнув голосом: – На лже мы не родились, государь! Ежели сыщутся те грамоты – пришлем тебе, не медля часу. Царь сдвинул брови. – А запорожские черкасы не хотят ли с вами разодраться или какого сделать дурна? Живете ли в мире? – Живем мы в мире… А в нынешнем году стычка некая была, в Филиппов пост. Атаманишка Петро Матьяш учал бунтовать. Хотел было половину Азова-крепости себе забрать. Не вышло дело. Сами же черкасы на то согласия не дали, со стены его, Матьяша, в Дон кинули. Азова-города сдавать мы никому не будем! Помрем все до единого человека, но не покинем крепость. Ту крепость, государь, мы взяли ценою нашей крови. И ежели наши головы ты, государь, снимешь, то и тогда донские казаки Азова никому не отдадут. Сказал тебе без лжи. Царь встал и зло взглянул в горячие глаза Татаринова. – Не отдадите той крепости? – повышая голос, спросил он. – Не отдадим, – повторил Татаринов твердо, нахмурив лоб и сдвинув брови. – Разбойники! Вы завели там государство с беспутными порядками! Ослушники вы царской воли! – Великий государь! – сжимая рукой шапку, сказал Татаринов. – Да нам то государство есть русская земля! – А я-то кто для вас? – А ты для нас царь русский, великий государь! – Замолчи! Ты лжу всю высказал царю-государю! Азов забрали самочинно. Фому убили! С султаном, с крымским ханом меня ссорите, к войне вплотную придвинули. Вестей не посылали. Степана сажали в яму, голодом морили, в цепях держали. Ироды! Я повелю казнить вас! Лжу говорил мне Каторжный! Лжу говорил Старой, придя из Белоозера! Лжу говорил Наум Васильев! И ты мне молвишь лжу!.. Царь, словно бичом, хлестал Татаринова словами. Атаман молчал, теребя шапку. Задрожав всем телом, царь крикнул на всю палату: – За вашу лжу безбожную, за ваши дерзости царю Руси и боярам, за ваше воровство и подлые разбои – сколько приехало к Москве, всех вас я повелю казнить! Татаринов расправил гордо плечи. – Грех будет на тебе! – сказал он, глянув на иконы. – На мне, как видишь, государь, тобой жалованное платье. Казнишь меня – казнишь себя! Помилуешь меня – помилуешь себя!.. Нам все едино! Все дело наше идет на пользу государству! Но помни: не мы лжем, а султан. Ты тщетно вверился султану, послам его. Велел бы лучше дать нам свинец и ядра. Велел бы порох дать. Велел бы хлеб нам дать и ружья новые… Добытое кровью нашей взял бы себе – на вотчину. Без лжи я говорю! А не возьмешь ту вотчину себе – не будет счастья твоим детям: ни Алексею, наследнику прямому, ни меньшому – Ивану, ни дочери твоей Ириньице!.. Слова Татаринова неожиданно сломили волю царскую. Царь в изнеможении опустился в кресло. – О господи! – шептал он. – Ну, вразуми несчастного. Ну, повели обресть мне мужество, вдохни мне силы… С кем мне совет держать? Помилуй и спаси! Дверь отворилась, вошел без зова пристав Савва Языков. Видно, он стоял за дверью и подслушивал. – Великий государь, – вмешался он без спросу. – Вели казнить Татаринова и воров-казаков… – Повремени, – слабым голосом остановил его царь. – Позови ко мне князя Пожарского. Он где-то здесь… – Пожарского? – переспросил Языков, не веря ушам своим. – Зови Пожарского! – резко повторил царь. Савва исчез. «Что-то будет?» – думал Татаринов. Вскоре вошел князь Пожарский. Увидев князя, царь встрепенулся. – Димитрий Михайлович! – сказал он ласково. – Ты мне будь советчиком верным, честным… Порассуди! Ты лучше многих знаешь, как поступить мне в таком трудном деле… Как поступить с Азовом-крепостью? Казнить ли атаманов или помиловать? Вернуть ли крепость турскому султану или оставить за собой?.. Скажи мне, князь! – Великий государь! – ответил князь Пожарский. – Не знаю, что сказать. В моих советах ты ране не нуждался. Советчик я худой. Мне ведомо, что все бояре приближенные думают иначе и государь склоняется к боярам родовитым и знатнейшим. Мой же род, как всем то ведомо, незнатный и непригожий для суждения. Сплелось тут разномыслии всяких тьма, а пользы в том отечеству нет никакой… Ты лучше бы спросил совета у Салтыковых, которых так ласково и милостиво приблизил после ссылки… Глаза Пожарского были чисты, ясны, и голос его звучал без колебаний, спокойно, твердо. Широкоплечий и мужественный, князь Пожарский держал себя в палате царской с достоинством. Он был уже не молод: ему шел шестой десяток лет. Курчавые волосы на висках покрылись серебром, недлинные усы свисали книзу и тоже серебрились, как и короткая бородка. Высокий ровный лоб был без морщинок. И снова молвил царь: – Я жду совета твоего. Ты стоял крепко и непоколебимо, без всякой шаткости за наше государство! Ты спас мне жизнь и матушке моей! – Уволь меня, великий государь, – ответил Пожарский. – Решай, как бог тебе подскажет, но то не забывай, что Русь сильна, пока живет народ! Но царь сказал настойчиво: – Поведай мне, как поступить нам в сем деле, наиважнейшем для всей отчизны нашей. – Великий государь! – сказал тогда Пожарский. – Я вижу твое платье царское на атамане. Ты, знать, пожаловал посла от Дона, – так не казни, а вознаграждай дальше. Донцы ведь за тебя пролили под Кремлем немало крови. И ныне под Азовом – за тебя же! Пожалуй их новым твоим царским знаменем! Татаринов словно огнем зажегся. А князь продолжал: – Пожалуй казаков донских и атаманов свинцом да порохом. Пожалуй их, как прежде жаловал, казною царской. Вели склонять ногайцев под твою руку государеву. Вели купцам на Дон ездить без задержек, беспошлинно, и хлеб возить, и всякие товары продавать по ценам сходным. Вели им, казакам, давать отпор и туркам, и татарам. Вели им, атаманам и казакам, жить с запорожцами в ладу и в крепкой дружбе. Пожалуй, государь, их всемилостивейше наградами… И государь, успокоившись, сказал: – Спасибо, князь! Иди. Князь ушел. – Где Савва Языков? – спросил царь. Савва вошел лисицей хитрой: – Великий государь, я перед твоими светлыми очами. Повелевай! – Савва! – тихо сказал царь. – Сведи меня в палату нашу. Пристав Языков увел царя в его опочивальню. А атаман Татаринов, словно в чаду или во сне, отправился в Посольский двор. |
||
|