"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯИз-за высокого кургана поднялось солнце. Оно было огромное, красное. Лучи его падали на почерневшие степи и Курганы. Мутноватая вода золотилась в реке. А бниз по Дону все еще плыли трупы людей, верблюдов и лошадей. Походный атаман, взойдя на берег, снял медный шлем и пригляделся. Опаленные огнем курганы возвышались на степной поверхности, словно черноволосые головы богатырей. Вокруг курганов курились еще не догоревшие клочки сухой травы. Степь вокруг выглядела убогой, осиротелой, тихой. Чернели обуглившиеся казачьи зипуны, обгоревшие седла, верблюжьи головы. Всюду валялись обожженные тела и кости. В высоте кружились вороны, степные прожорливые коршуны и хищные ястребы. Для них в степи добычи было много. Стояла тишина. Татаринов велел играть в рожок – звать военачальников. Он стоял спиной к кибитке и, кроме походного рожка, ничего не слышал. Вдруг сзади него, в кибитке, послышалось рыданье. Татаринов насторожился. В кибитке атамана кто-то надрывно, горько плакал. Татаринов пошел к кибитке, отдернул ковровый полог и увидел три зажженные свечи и старика Черкашенина, костлявыми руками державшегося за седую голову. – Ой, дедко, дедко! Почто ж так заливаешься, почто так плачешь? Дед поглядел воспаленными глазами на Татаринова. – Что у тебя на душе? – качая головой, спросил атаман. Дед прошептал: – Курганы свежие! Казацкие головушки… напрасно полегли! – В курганах, дедусь, спят храбрейшие донские казаки. Казаку на поле брани смерть красна. А по Дону, ты погляди, плывут тысячи поганых басурманов. Разве ты не видел, дед, что степь горит уже ныне на крымской стороне? Огонь уже бежит по берегу до Перекопа. Выходит, не напрасно мы бились с татарами и турками! – А ты, славный атаман, побитых татар не считай! – глухо сказал старик. – Считай-ка лучше свою потерю. Три тысячи, а то и поболее, легло наших казацких головушек. А казаки ж какие! Господи! Да вон, гляди, свеча горит. Свеча великого донского атамана Ивана Каторжного. Где ж головы такой ты теперь добудешь, Миша? – говорил Черкашенин: губы его дрожали. Татаринов будто сразу окаменел. В его раскосых глазах, когда он глянул на горящую свечу, застыл ужас. – Неужто?! – Сложил свою головушку! – причитал старик. – Не стало на Дону атамана, какой один раз родится за сто лет. А вот, гляди, то горит свеча Васильева Наума – самого смелого добытчика вестей. Сгубил буйную голову возле Миуса-речки. В протоку Крынку влез с конем, а вылезти не смог. В припор ружья убили Васильева татары… – Верно ли, дед?! Старик, шатаясь, встал, подошел к одной свече, к другой, к третьей. Очистив нагар ногтем, поправил их. – А третий кто ж? – тревожно спросил Татаринов, глядя туманными глазами на третью свечу. – Сгинул и Иван Арадов, – сказал дед, – а в нем была наша надежда. Мне сказывали: его схватили возле стены и поволокли в крепость. Убили, нет ли, – точно еще неведомо, но я уж загодя поставил ему свечку: пощады турки не дадут ему. Хороший был казак!.. И как же мне не плакать? Хотелось мне побывать с тобой, Миша, в Азове. А вижу – уж не бывать тому! Помру в донских степях… – Сердце мое ты опечалил, дедусь, – тихо сказал Татаринов. – Погибли отважные атаманы. Осиротел наш Дон!.. Но перестань, дед, плакать. – Да я уже не плачу, Миша. Душа сама заплакала. И слезы снова брызнули из его старых, ослабевших глаз. Послышались чьи-то шаги. – Должно, на совет идут, – сказал Татаринов. – Садись-ка, Черкашенин. Былого не вернуть… Послушаем, что разум нам подскажет. Первым на совет вошел Петро Матьяш. Увидев щеголеватого запорожца в белой свитке, дед сел подальше к стенке. – Садись, Петро, и подожди, – пригласил Татаринов. Сняв свитку, Матьяш неохотно сел на ковер, а саблю положил меж ног. Пистоль торчал за поясам. Шапку с пером Матьяш держал в руках. Вошел Гайша с разрубленной щекой, кое-как обвязанной платком. Платок пропитался кровью. Гайша сел молча на ковер. Вошел Иван Косой, поклонился и тоже сел. Зипун был в клочьях. От сабель ли, от стрел ли – обе полы его зипуна были разорваны; и на правом плече Косого виден был след сабли… Вошел Осип Петров. На переносье у него виднелась рана. Он устало сел на ковер и расстегнул кафтан. Вскоре вошли Алексей Старой, Тимофей и Иван Разины, Корнилий и Тимофей Яковлевы. Расселись где кто мог. Татаринов презрительно поглядел на Матьяша, сел на подушку и спросил: – Ты где ж загулял, казак? Куда девался ты с войском, когда на правый берег татары навалились? Матьяш молчал. Все ждали его ответа. Походный атаман, не сводя глаз, снова спросил: – Где было твое войско, Матьяш? И слыхано ли дело, чтоб дать нам клятву на дружбу и порушить ее начисто? Матьяш, вперив глаза в ковер, продолжал молчать. – А позовите-ка сюда Панька Стороженко. Пускай войдет и Нечаев с бумагой и чернильницей. В кибитку вошел Григорий с походной канцелярией; он внес треножный столик. – Пиши! – хмуро сказал Татаринов. – Пиши, что Петро Матьяш по трусости своей отсиделся во время боя в камышнике, за низиной Дона. Дьяк записал. – Пиши: «По приговору войска и атаманов…» Петро Матьяш вскочил, напыжился, почувствовав, к чему клонится дело. – Постой! Не пиши! – прервал он Татаринова. Хитро поглядывая в глаза атамана, сказал: – Мое вийско Запорижске хоть махоньке, да четыре тысьчи осталось цилехеньки. А твого, атамана, вийска було богацько, а куды воно дилось? За тэ ты моей головы и хочешь соби в подарунок? Встривай, Татаринов! Ты що от мене хочешь? Щоб мы, храбрые запорижцы, своим языком цилували стены стой каменюки, из которой триста гармат гуркотило? Несбыточно! Неприбыточно! И дерзновенно! Дерзновенью твоему нема удержу. А я свое вийско Запорижске заберу да возвернусь в Чигирин, а нет – поскачу в Персию. Хиба я можу вийском Запорижским прудыть под Азовом широку ричку Дон? Хиба у вас своих курганив мало? Годи! Я бачив, що ночью робылось!.. Петро Матьяш накинул на плечо белую свитку и хотел было выйти. – Постой! – сказал Татаринов. – Панька Стороженко дождемся. Послухаем, какую речь он будет молвить от войска Запорожского. Так с Дона-реки у нас не уходят. В кибитку вошел Панько Стороженко, здоровенный, широкоплечий и длинноусый, поклонился и степенно остановился возле входа. – Що тут у вас роблится? – спросил он. – Мабуть, Петро Матьяш в Чигирин собрался? Так того, донские казаки и атаманы, не будет! Вийско з вами зостанется. Загнав нас оцей курячий сын в камышник, дак мы чуть коней своих в болоти не потопили. Вси кони у нас в грязюки. А покиль мы выбирались з болота, бой с погаными татарюками и покончали… Татаринов кивнул дьяку. – Пиши: «По приговору атаманов и войска… Петро Матьяша за…» – Постой! – снова торопливо прервал Матьяш. – Ты все же, атамане, хочешь сбрить своей вострой саблей мою добру голову? А ты не торопись. Я, – сказал он неожиданно, – застаюсь с вийском Запорижским. Но тилько нам зараз треба полизти на ту крепость Азов. Татаринов спросил у атаманов: – Полезем ли мы теперь на крепость? Тимофей Разя сказал быстро и решительно: – Полезем немедля! Дело! Огонь погнало на Крым. Татар мы побили немало. Подмоги Калаш-паше теперь не будет! Но Корнилий Яковлев не согласился с Разиным: – На крепость лезть не след. Нам надобно от крепости Азова вовсе отступиться и более не затевать такого несбыточного дела. Тех стен не проломить нам. Атаман Татаринов оплошку сделал, поведя на крепость войско: побило казаков столь много… Тимофей Яковлев не согласился с братом. – Коль огня не погнало бы на нашу сторону, – сказал он, – речи свои мы вели бы уже не тут, а в крепости. Вины Татаринова тут нету. – Какая думка у Гайши? – спросил Татаринов. – Гайша на все согласен, атаман. Пойдем – пойдем. Не пойдем – не пойдем! Гайша нет только сыта верблуд, сыта джигит. Кочешь, атаман, – пойдем. Не хочешь – не пойдем! А пачему нет здесь Иван Каторжный? Пачему пленный мурза каварыл минэ: чик калава Иван Большой, чик калава Наум Васильев? Татаринов метнул глазами в ту сторону, где молча сидел Черкашенин. – Солгал, видно, пленный мурза! Дед встрепенулся. – Сумбату-мурзе, – сказал он, – срублю башку, если он солгал… Ковер откинулся на входе, словно его сорвало ветром. Мелькнул знакомый сафьяновый сапог, кафтан золотой, чалма на голове. Блеснула золотая серьга под левым ухом: Иван Каторжный вошел в кибитку, а вслед за ним – Наум Васильев. – Все живы ли, здоровы, казаки? – спросил Каторжный, оглядываясь. Татаринов вскочил, не веря глазам своим. – Дедко, гляди: Иван пред нами! – Слыхали мы, что вы татар побили тут немало и в речке потопили, – сказал, здороваясь, Наум Васильев. Старик Черкашенин обнимал Каторжного и Наума Васильева. Глаза его снова наполнились слезами, на этот раз от переполнявшей его радости. Он быстро потушил свечи и, подойдя к Каторжному, посмотрел в его глаза. – Да что ж ты, дедко, плачешь? – спросили атаманы в недоумении. Дед вынул из ножен саблю, с которой никогда не расставался, и молча вышел. – Мы вам подарки привезли, – сказал Каторжный. – Добыли мы в бою семнадцать бочек пороху! То султан послал порох татарам… И он рассказал, как проходил горячий бой с татарами на Кагальнике, какие казаки в бою погибли, какие отличились. А Татаринов говорил ему о неудаче, которую постигло войско в боях за крепость. – Как дрались запорожцы? – спросил походного атамана Наум Васильев. – Да дела у них еще не было, – сказал Татаринов, – но дело запорожцам найдется вскоре. – Как дрались туркмены? – спросил Каторжный. Гайша, улыбаясь, сказал: – Карашо! Сергень-Мергень награда надо. – Сотню коней я дам в награду вашему храбрейшему джигиту Сергень-Мергеню. Гайше – две сотни дам, – сказал Татаринов. – Гайша бился насмерть! – Сыпасиба!.. Сергень-Мергень награда карашо. – А Паньку Стороженко за честь и славу войска Запорожского, которое наперед послужит правдой, – двадцать коней даю. А был бы ты, атаманушка Петро Матьяш, первым в бою – тебе бы я отдал пятьсот коней, а нет – турскую красавицу… Но ты последним был… Ивану Косому – сорок коней даю. Петрову Осипу – сто коней. Братьям Тимофея Разина – сорок коней. Сыну Тимофея Ивану – десять коней. Васильеву Науму – сто коней. Ивану Каторжному – триста… – А деду Черкашенину? – спросил Старой. – Ему дарю арабского коня из войсковой казны. Дьяк Григорий все записал, как было сказано походным атаманом. – Другую тысячу, – сказал Татаринов, – раздать по войску! Всем в сборе быть. Будем подкопы рыть под крепость. Рыть землю будем денно и нощно. Бабам в Черкасске рыбу ловить. С купцов, через Облезова, взять хлеб и деньги. На Волге с купеческих да боярских кораблей пошарпать хлеба. Науму Васильеву ехать немедля в Астрахань и продать там персидским купцам дочку Калаш-паши за золото. Купить товары разные. Товары привезти все в целости. «Купцами» станем! Где сила нам не сгодилась, атаманы, – там хитрость надобна! Ну, атаманы! Гей-гуляй!.. Мы потолкуем вчетвером. Петро Матьяш, затаив злобу, надел шапку с пером и вышел первый. За ним вышли донские атаманы. Татаринов, Старой, Васильев и Каторжный держали совет. Татаринов поведал о том, что давно задумал: – С Дона-реки нам крепости не взять. Брать крепость будем со всех сторон – подкопами. Струги переволокем на море. С моря пойдешь ты, Иван. Конные пойдут по суше. Струги по Дону пойдут с Алешей Старым: опять толкнемся в стены. Наума Васильева пошлем в крепость торговать астраханскими товарами: куницами, лисицами да белками. Без этого не взять Азова. С «товаром» на возах наладим казаков, с полтысячи. Ну, атаманы, дело ли? Атаманы думали… Татаринов продолжал: – Коней за Манычем укроем, отпасем. Войско с татарских да с турецких глаз упрячем подалее. Гляди-ка, недель за семь подроем стены. Вот только струги к морю волокчи степями не легко. А волокчи их к морю надо. Брать будем крепость со стен и изнутри. Поразмыслив, все атаманы согласились с походным атаманом. – Раз вы согласны все, то… гей-гуляй! – закончил Татаринов любимым возгласом. В кибитку вошел, тяжело дыша, дед Черкашенин. На ходу вдел в ножны свою окровавленную саблю… |
||
|