"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯВеликая опала постигла казаков за непослушание царю. Приставы-московские, люди из Разбойного приказа, стрелецкие головы, по повелению государя, девятого июля во главе с приставом Саввой Языковым явились на подворья, где постоем стояли донские казаки, сопровождавшие турецкого посла. Тьма в Москве была кромешная. Нигде ни звездочки. Все улицы пустынны. В домах все спали, и тихо было, безмятежно. Лишь слышно было, как перекликались сторожа на башнях и возле решеток на улицах. – А кто бредет? – кричал стрелец с Кузнецкого. – Постой! – Бредут свои! – отвечали люди из Разбойного приказа, гремя железом. – Куда ж вы прете? – кричал другой стрелец. – Для какого дела? – Вон пристава у нас за все в ответе. Пойди да разузнай у них. Конь пристава Саввы Языкова ударил копытами в темноте, едва не налетел на двух стрельцов. – Чего вам надобно? – Бумагу надобно, – схвативши за узду, сказал один из них. – Куда бредете? Кто велел в такую темень водить людей, греметь оружьем? – Я – пристав Савва Языков. Бумаги у меня – бумаги царские! Стрелец поднял фонарь, удостоверился, что перед ним действительно пристав. Пристава и их помощники направились в Ордижцы, в Боришки и за Москву-реку хватать опальных казаков. Проскрипели в темноте несмазанные колымаги. Добрались они и до Ульянина двора. – Кажись, сюда! – пробубнил Савва Языков. – Зайдите с журавля, под окна станьте, двери подоприте колом. Иван, стучи неторопко! За ставенку становься, а то еще пальнет какой из пистоля в лоб. Здоровенный стрелец стал за ставенку и тихо постучал. Долго стучали стрельцы, пока добудились. Из избы послышался встревоженный голос Ульяны: – Кого там бог принес? Савва прокричал: – Не допытывай! С Разбойного! Зажглась лучина. Открыла дверь сама Ульяна. – Ну, что вам надобно? – спросила хрипло. – Кому нужна? – Не ты нужна нам, баба, не ты! – входя осторожно, сказал пристав. – Нам нужны другие… Которые тут у тебя на постое казаки? – Вы казаков не трогайте! – сказала Ульяна, закрыв грудь полушалком. – Изморили уж всех беспутными тревогами. – А не твое тут дело. Сама, поди, беспутная. Нашлась защитница – святая богородица! – Скажи еще «беспутная» – как размахнусь да в нос шибану, так и узнаешь, какая я беспутная!.. Юшкой красной умоешься!.. Вон казаки! На дальней кровати сидел в белой нижней рубахе и в белых портках станичный атаман Наум Васильев. Продирая глаза ладонями, смотрел он на пристава, как на какое-то привидение. – Который атаман у вас? – Я – атаман Наум Васильев! – А есаул который? – Я – есаул Сила Семенов! – отозвался есаул из другого угла. – А те, которые вон там, кудлатые? – Мы не кудлатые! – сказал один из казаков. – Кудлаты псы, кудлата шерсть бывает, кудлаты – пристава! Зачем пришел, про то и сказывай! – А сколько тут вас, постоялых казаков? – Все те, кого видишь, – ответила Ульяна. – Не шарь фонарем. Все налицо. – А где другие? Здесь семеро. А нам-то надо шестьдесят… шесть человек. Недостает… – пристав тянул, – недостает… Сколько же недостает? Шестьдесят… шестьдесят… Степан, а ну-ка высчитай! В мозгах моих туман… Шестьдесят… Тьфу, черт те дери! Перепил! Здоровенный угрюмый стрелец, вошедший следом за приставом, стал считать на пальцах: – Один, который атаман, – один! Другой, который есаул, – два! А тех сколько? – Да раздери-ка буркалы, да разуй гляделки, – проговорил казак. – Я есть Епиха Игнатьев – крайний, а это вот… Андрюшка Левонтьев, левый, там вон – Потапка Нефедов, правый, Алешка Алексеев – за правым крайний, а там – Афонька, Захарка, Еремка! – Ну, тот – крайний, и тот, который не крайний, – бубнил тупоголовый стрелец Степан. – Андрей да Еремка – два! – А он не Андрей и не Еремка. Андрей – там лежит, а Еремка – здесь, – смеялся казак, обуваясь. – Потап там, Алексей – вон он!.. Эх, голова, два уха! Считай получше… Наум Васильев, хоть и строг и взволнован был, но тоже улыбнулся. – Вот голова, а еще приставная! Считать не может. Ну, нас тут семеро! – сказал он. – А ты не брешешь? – Чего брехать нам? Семеро! – А скольких же нету? – А нету пятидесяти девяти. Пересчитал пристав недоверчиво еще раз всех казаков и насчитал восемь. Еще пересчитал – восемь. – Да где ж семеро? – Всех семеро! – уже хохотал Наум. – Восьмая-то баба, Ульяна!.. – Закуй в железо атамана! – приказал обидевшийся пристав, а сам на лавку сел. – Почто ж в железо? – Дознаешь после. Перед царем в ответе ты. – А не за что! – сказал Наум и выпрямился гордо, – В Москве берут, а не за что!.. Сказывал мне Старой, как ты возил его на Белоозеро – собачья честь!.. И нас туда погонишь?.. – Клепай, Семен, ноги! – Я ж не клепальщик. – Зови-ка Ваську-кандалыцика! Вошел Васька. Бурый, нос горбылем. Глаза – горошины мелкие, вздутые щеки; шапка серая набекрень, подвыпивший. Он бросил кандалы… – Ой, ироды! Иуды! Да они ж ни в чем не виноваты! – заголосила Ульяна. – Кого клепать? – спросил Васька. – Вот этого! – Кто ж вам велел? – спросил Наум. – Велел нам государь. – Клепай, – сказал Наум, – раз нас такой милостью сам царь изволит награждать. Опять на Белоозеро? – Другие есть места, куда подалее, – сказал кузнец-кандальник Васька. – Перековал я брата вашего – и в год не пересчитаешь! – Нашел чем хвастать! Клепай скорее! – Кого в Сибирь… Кого в Мезень… Кого в Чердынь… – приговаривал Васька, раздувая широкие ноздри. – Всех не упомнишь… Ульяна побледнела, упала на постель, забилась всем телом, но вскоре поднялась и пошла на пристава с поднятыми руками. – Пристава!.. Где у вас бог? Где правда государя? Где ваши души подлые? Только знаете заковывать в железо! Сколь многих перековали! Поискалечили людей. Потому от вас, сатаны, и бегут люди искать волю да долю на Дон. И я сбегу! Нате, берите, клепайте и мои ноги и руки! – неистовствовала она. – Тебя нам заковать трудненько. Твои ноги не влезут в наши колоды, – засмеялся пристав. – Чего орешь? Чего надрываешься? Да нетто они тебе родные? – Эх, вы! Звери – не люди! Куете только горе людям! Васька склепал кандалы крепко-накрепко. Наум прошелся. Загрохотало, зазвякало. Сковали Науму руки. Он и говорит: – А будь что будет! Подойди-ка, пристав! Тот подошел. – Ну, погляди мне в очи… Невиновен я перед государем. А перед тобою, падло воронье, ответ держу. Вот на-ко тебе в рыло, выкуси! – Атаман ударил Савву Языкова. Что-то хрястнуло в его тяжелых руках. – Еще возьми, коль мало! Пристав упал на пол, задрав ноги. – Стрельцы! – заорал он. – Стенька, Васька, Полунька! Держи атамана! Нас тут побьют всех до смерти. Стрели из пистоля! Стрели! – А вот я стрельну из пистоля! – сказал Наум. – Кого тебе надобно еще клепать – клепай в железо! – И еще раз ударил Савву Языкова ногой. Казаки бросились было на пристава, но Наум остановил их: – Себя щадите. Не троньте грязь эту! – Клепай покрепче и есаула! – Нет, – сказал Наум Васильев. – Расклепывай! Алешка, подопри спиной двери! Дверь подперли трое казаков. Савве Языкову приказали: – Вели расковать! – Рас-с-кко-ввы-вай! – задыхался Савва. – Пойдем мы и без железа! Закованного расковали. – Ведите нас! – сказал Наум. – А может, подводы дать? На Дон еще побегите? – Не побегим на Дон. Веди по службе царской, а что ударил я тебя, – о том ты лучше помолчи. Никто из казаков не побегит. – А будь вам проклята службишка ваша! – крикнула Ульяна. – Давай-ка мне коней, я побегу на Дон… Прощай, проклятые бояре!.. Запытали они, проклятые, Исая Бондаря – муженька моего. А ни за что! Ироды! Метнувшись к Науму, Ульяна тихо переговорила с ним и выбежала во двор. – В Москве не жить ей, – сказал пристав. – В тюрьме сгинет баба! И сел писать бумагу: «…июля в девятый день, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу и по приказу дьяков, думного Ефима Телепнева да Максима Матюшкина, Степан Борисов сын Юрьев, да Петро Васильев сын Зайцев, да Иван Елизаров сын Бертенев; да подьячий Алешка Карапелов – посланы на дворы, где стоят донские казаки: атаман Наум Васильев да есаул Сила Семенов с товарищи – переписывати их рухлядь, ковать в железо и роспись имянно сделать…» Савва Языков стал чернить на бумаге опись имущества, отобранного у атамана, есаула и казаков: «…В Ордижцах, на подворье у Ульяны Гнатьевны, вдовицы, женки мучника, стояли казачьи рухляди атамана Наума Васильева, да казаков Епихи Игнатьева, да Андрюшки Алексеева: 5 пищалей, да ствол, да 5 вязней[42]; зипун дорогильный, кушак турской, шелком вязанный, на ем нож булатный, черен – рыбий зуб, ножны хозевые, черные, оправлены серебром, кушак мухояровый, черный; подушка шитая; двое штаны лазоревые; зипунишко серое сермяжное; попона пестрая, епанча черкасская, войлок ордынский; котел медный и сундук замкнут…» Наум Васильев прервал его: – Погоди! Почто ж ты не писал кафтанишко сизый суконный? – А позабыл – впишу! – Попон волошских не вписал! – Впишу… Но не вписал все же пристав складни резные, на трех створках, иконы дорогой… – Э-э! Пристав! Пиши всю пашу рухлядь и не обворовывай! – Вся ночь уйдет в писании. Всего не перепишешь, – А ты пиши не торопясь, – сказал Васильев. – Ночь длинная. Вдруг есаул Семенов вскочил. «Эх, мать ты моя, молись за меня во Нижнем Новгороде, – подумал, – ночь темная не подведет!» – Прощайте, казаки! – прокричал и выскочил в окошко. За ним – еще два казака. Раздались выстрелы, шум поднялся, но вскоре все затихло. – Выводите казаков! – заорал пристав и выругался. Переписал пристав все, что было рухляди. Кроме того, приставом Саввой Языковым записано было в роспись: «66 пищалей, 66 вязней, 66 сабель». Все записанное приставом доставлено было в Посольский приказ с короткой припиской: «А есаул Сила Семенов, да вдовица Ульяна Гнатьевна, да два казака с ее постоя бежали со двора и нигде еще не объявились». Когда казаков и атамана Васильева привели во двор Посольского приказа, к ним сейчас же приставили стражу и Савву Языкова. И вскоре повезли в разные остроги, а Наума Васильева – в Белоозеро. С ним десять человек. В дороге за Москвой стали они кормить коней. Солнце было за полдень. Стояла жара, и носилась пыль. И опять на белоозерской дороге появился царский возок – из окна показалось морщинистое лицо старухи Марфы Ивановны, матери царской. Опираясь на клюку, она сошла на землю. Едва передвигая ноги, подошла к Науму Васильеву. – В острог везут? – спросила тихо. – Везут в острог, как видишь, матушка! – сказал Наум. – Ослушались царя? – Царя мы не ослушались. Кого ослушались – нам неведомо. А бояр мы, верно, не почитаем. – Вы бы бояр почитали да бога не гневили… – Пустое, матушка! Бояр гневим, а бога и царя мы чтим. – Остер язык твой!.. – Острее надо бы, да бог не вразумил. Острее будем! Попили нашей кровушки: в Москве злодеи наши – бояре; в Крыму – татары; на море синем – турки… Иди да звени железом до дальнего острога… – А подойди-ка ближе! Наум подошел. – На тебе, атаман, образок святой. – И протянула она ему дрожащей рукой складенец. Опять, как в прошлый раз, – Николу-чудотворца. Васильев отступил. – Царица-матушка! – сказал он. – Твой образок я не возьму. Старуха затряслась. Глаза сверкнули гневом. – А! – вскричала она. – Ты богохульствуешь?! – Нет, матушка, – ответил Васильев. – Не богохульствую, а не хочу я, чтобы гневила царская матушка всевышнего. Кто образок дает, а сам по острогам нас сажает, тот… – Я ль вас в острог садила? – Не ты, так государь. Не утруждайся, матушка… Мы царской милости просить не будем – кровь запеклась на сердце… Васильев отвернулся. Казаки собрались и, окруженные стрельцами, тронулись в дальний путь. |
||
|