"Ладога" - читать интересную книгу автора (Григорьева Ольга)

БЕГУН

День подходил к концу, дождь тоже приутих, и в покинутой маньей землянке, куда мы перетащили Чужака, было тепло и сухо. В радостной суматохе не хотелось ворошить отдалившиеся хотя бы на время сомнения и страхи. Потому-то ни у кого не поворачивался язык спросить у ведуна, что с ним произошло и кто посмел оставить его на растерзание манье. Сам он тоже молчал, лишь изредка кося чуть приподнятыми к вискам глазами в сторону огня и равнодушно улыбаясь шуткам Лиса. После одной, особо удачной его выходки, когда охотник полностью завладел нашим вниманием, ведун осторожно, стараясь не тревожить раны, поднялся и выскользнул в вечерний сумрак.

– Опять ушел! И даже не поблагодарил! – возмущенно прошипел Лис ему вслед.

– Будто ты благодарил, когда он нас выручал? Натура у него такая… – Медведь, тяжело вздохнув, подвинулся к теплине.

Славен посторонился, уступая ему место, и огорченно покачал головой:

– Верно, натура у него такая… Я даже не знаю, как спросить его обо всем…

– А надо ли? – Беляна, улыбаясь огню в каменке, мечтательно прикрыла глаза. – Все хорошо, что хорошо кончается. Не стоит старое ворошить.

– Не скажи… Если ему что угрожает, не мешало бы о том знать.

Воспользовавшись этим спором, я незаметно вышел за ведуном. Я не то чтобы волновался, но оставлять его одного не хотелось. Всякое могло случиться.

Небо еще освещалось лучами уходящего на покой солнца. Прячась в верхушках темно-зеленых старых сосен, оно угрожающе пламенело багровым заревом. Казалось, будто притаился в кронах деревьев змей-любостай и, разглядев средь девиц одну, краше которой не видывал, рассыпался по ветвям огненными искрами. Знать бы, как запечатлеть эту красоту, не позволить ей пропасть бесследно, дать и другим на нее полюбоваться! Я вздохнул. Мог бы, конечно, песню придумать о влюбчивом змее и красавице-девице, однако словами всего не передашь…

Размечтавшись, я споткнулся о брошенную прежними хозяевами суковатку и, шлепнувшись на приземистый куст чертополоха, заметил выскользнувшую из землянки Беляну. Тревожно осмотревшись, она легко и уверенно пошла вперед, вглядываясь в темные заросли. Меня распирало любопытство, и, чувствуя себя ничем не лучше вора, пригнувшись, я поспешил за ней. По каким приметам она отыскала Чужака, для меня осталось загадкой.

Он сидел на поваленной яблоне у края копани и наблюдал за резвящимися водомерками.

– Чужак! – окликнула его Беляна.

Ведун обернулся, отблески заходящего солнца маленькими кострами отразились в его глазах.

– Чужак, – опять повторила Беляна чувственным голосом.

Как многое может выразить женщина одним коротким словом! Сейчас в слове этом слышалась страстная мольба, животный призыв и нежное обещание, но ведун лишь вежливо склонил седую голову:

– Чего ты хочешь?

– Ты ведь знаешь… Даже слепой смог бы увидеть в моих глазах пламень древнего Уда. А ты делаешь вид, что не замечаешь. Почему? Я недостаточно красива или, может, слишком проста и глупа для сына болотной колдуньи? Или ты презираешь меня? Или тебя вообще не привлекают женщины?

На каждый ее вопрос Чужак отрицательно качал головой, и наконец Беляна не выдержала:

– Объясни же!

– Что? Что твое лицо некрасиво, а твое тело непривлекательно? Но это будет ложью. Ты смела, умна, красива, и твое прошлое не делает тебя хуже, ибо наступившее мгновение сметает то, что было перед ним, и приносит совсем иной, чем прежде, мир. Сказать, что я не люблю тебя? Но это тоже неправда. Я люблю тебя так же, как люблю окружающие меня деревья, и землю, и тех, кого ты называешь нежитью, но такой любви тебе мало, а большей я не могу дать.

– Не можешь – мне? А другой – сможешь?

– Нет. Дело не в тебе. Ты не понимаешь…

– Я прекрасно понимаю! – Беляна сорвалась на крик. – Конечно, дело не во мне! В тебе! Ты мнишь себя лучшим, но ты не способен даже взять предложившую себя женщину! Холодный и бесчувственный, как жаба, ты никого не любишь и никогда не полюбишь!

Она перестала кричать и, закрыв лицо руками, заплакала, причитая:

– Я дура, дура…

Чужак хладнокровно отвернулся от рыдающей девушки, опустил конец посоха в копань и, распугивая водомерок, обвел по воде большой круг. Серебристая рябь побежала к его ногам, задирая вверх тонкие гребешки волн. Теперь я видел только его белые волосы и слышал голос, доносившийся так тихо, как будто ведун делился сокровенным:

– Возможно, ты права и мне не дано познать то уничтожающее разум чувство, которое меж людьми принято именовать любовью, но послушай одну историю. Она вряд ли утешит тебя, но все же… Когда-то здесь жили люди. Они плакали и смеялись, любили и ненавидели, лелеяли мечты и вынашивали планы. У них было много чувств, сжигающих их души. Теперь их нет. Они ушли и унесли с собой свои чувства, и ничто не напомнит случайному прохожему ни о них самих, ни, тем более, о бушевавших в них страстях. Но осталась деревня. Дома, где мохнатые существа, скрываясь по темным углам, ждут своих хозяев. Поля, где до сих пор в порубежной полосе стоят термы, сохранившие запах приносимых в дар Чуру вин. Вот эта сотворенная руками копань, которую населяют уже новые, неведомые ушедшим людям жильцы. И существование всего этого гораздо таинственнее, прекрасней и долговечнее, чем все чувства человеческой души. С годами это очарование затмит все остальное, и случайно наткнувшийся на древнее поселение человек благоговейно вытащит из-под земли глиняный светец или закопченные камни теплины. Глядя на них, наш далекий потомок увидит и печище, и лес, и даже людей, некогда живших здесь. И тогда в его сердце войдет настоящая любовь. Не та, что греет только двоих, а та, что согревает и сохраняет все, даже богов.

– Ты говоришь глупости. – Беляна вытерла глаза, но тон по-прежнему оставался злым и обиженным. – Кого волнуют плошки или сырые подземные жилища? Как можно сравнивать радость, посланную Ладой, с жалкими воспоминаниями?

– Конечно, сравнивать нельзя. Но и то, и другое имеют право на жизнь, а мы имеем право выбора.

Беляна подсела к нему на бревно:

– Я не понимаю, ведун.

Чужак засмеялся. Я впервые услышал в его смехе не равнодушие, а мягкую ласку.

– Тебе и не нужно понимать. Достаточно лишь верить…

– Во что?

– Во все, что хочешь.

– Это глупо.

– Возможно… – Чужаку надоел разговор, и он, замолчав, уставился на воду. Моя прижатая к земле рука начинала потихоньку затекать, и я слегка шевельнулся. На беду под ней оказалась махонькая, но сухая палочка, которая, сломавшись, оглушительно треснула.

– Кто здесь?! – Беляна подскочила, вглядываясь в темноту. Я сжался в комок, поспешно размышляя – а не лучше ли вылезти из своего укрытия да сделать вид, будто я только подошел, но время было упущено, и мне оставалось лишь уповать, что она не надумает разыскивать случайного видока. Чужаку, казалось, все было безразлично, зато Беляна паниковала, теребя его за рукав:

– Это манья…

– И что?

– Неужели ты не боишься ее? Она – убийца.

– Смерть – всего лишь переход к другой жизни. Беляна, покачав головой, отступила от Чужака и, глядя на его согнутую спину, спросила:

– Ты не боишься умереть?

– Не знаю. – Ведун вскинул голову, всмотрелся в затухающее небо. – Манья причинила мне много боли, наузы посланных за мной людей отняли много сил, но никого из них я не боялся. Наверное, нельзя бояться тех, кого любишь.

– Может, ты и Гореловских оборотней любил? – В голосе девушки зазвучала насмешка. – Так же, как меня?

– Они желали моей крови, ты желаешь моей души – кто же милосердней?

– Сумасшедший. Ты сумасшедший! – Беляна попятилась от ведуна, а потом, быстро отвернувшись, побежала в мою сторону. Таиться было бесполезно, и я выскочил ей навстречу. Отшатнувшись, словно от блазня, Беляна охнула, и я успел заметить на ее щеках мокрые дорожки.

– Он там, – даже не спрашивая, кого я ищу, бросила она и, смирив шаг, прошла мимо. Я сделал вид, будто направился к ведуну, однако, подождав, пока голова девушки скроется в землянке, присел на прежнее место.

Не по себе мне было. После всего услышанного, Чужак не стал ближе или понятнее, наоборот, отдалился невыразимо. Теперь я и впрямь начал сомневаться, что его отец был человеком. Почему-то стало страшно сидеть в ночной темноте, глядя на его неподвижный силуэт, и размышлять над недоступными пониманию словами. Захотелось в тепло, к друзьям, где разговоры проще, смех веселее, а люди не только действуют, но и думают по-людски. Осторожно, боясь обратить на себя внимание ведуна, я пополз к жилищу. Едва приблизился к пахнущей дымом дыре, как из влазни высунулась хитрая физиономия Лиса, и, точно мать, зовущая домой заигравшегося с приятелями сына, широко открывая рот, он завопил:

– Бегу-у-ун! Чужа-а-ак!

– Здесь я. Не ори! – отозвался я, но, ничуть не понизив голоса, он продолжил:

– Славен зовет!

Чужак лениво поднялся, плавно, будто не касаясь земли, заскользил на его зов. Я поспешно вполз в теплое жилище. Спустя пару мгновений появился и ведун.

Для человека, совсем недавно чуть не умершего, он двигался слишком быстро.

«Хватит! – оборвал я сам себя. – А то такого надумаю, что и дышать боязно станет».

Славен дождался, пока Чужак сядет, и, пристально вглядываясь в его лицо, спросил:

– Послушай, ведун, – впервые он осмелился признать в Чужаке вещий дар, – хватит уж таиться от нас! Коли грозит тебе что-то – скажи…

У меня в ожидании ответа сердце замерло и дыхание приостановилось, но Чужак молчал. Просто смотрел на Славена спокойными, ничего не выражающими глазами и молчал. Напряженная тишина нависла над головами, грозя лопнуть, как чрезмерно переполненный вином бычий пузырь. Славен, растерявшись, уже менее уверенно повторил:

– Ты должен рассказать нам, если тебе что-либо грозит.

– Ты что – не слышишь?! – резко спросила Беляка. Воистину униженная женщина способна на дерзкие поступки!

– Слышу. – Чужак изволил открыть рот. – Мне нечего вам сказать.

– Как нечего? Кто затащил тебя сюда? Почему?

– Послушай ты, Славен, – Чужак откинул со лба белую прядь. Радужные ободки вокруг его зрачков стали совсем незаметными, и глаза казались обыкновенными, лишь немного скошенными к вискам. – Иногда чем меньше знаешь, тем спокойнее. Особенно, если это знание ничего не меняет. Мне нечего рассказывать о себе, но есть, что рассказать о всех вас.

Я ощутил внутри съежившийся комок любопытства и страха. Кто знает, не собирается ли Чужак вытащить из моей души на всеобщий суд нечто сокровенное, то, о чем и самому себе признаться боязно, не говоря уж о других. Лис настороженно вытянул шею, а Славен скосил глаза на Беляну, словно желая ощутить ее поддержку.

– Сновидица солгала, избирая вас. Никакой Княжьей воли не было. Меслав даже не знает о вашем существовании.

Сначала я не понял. А когда пришло осознание сказанного, пришло и объяснение – ведун бредил! Подобная нелепица может зародиться только в горячечном бреду!

Однако на лице Чужака сохранялось прежнее невозмутимое выражение, и руки не тряслись, как у больного, да и речь была плавной, спокойной, точно он прежде, чем сказать, взвешивал каждое слово на невидимых весах и, лишь убедившись в его достоверности, выпускал на волю.

– Что ты несешь?! Ты лжешь! – Славен вскочил и, стукнувшись головой о земляную крышу, рухнул обратно.

– Не суетись. – Чужак улыбнулся. – Я говорю правду. Я всегда говорю правду. Солгала Сновидица. Князь желал видеть меня, и только. Она боялась за меня и оказалась права. Не Князь, а она избрала вас.

Это не могло быть правдой! Солгавшая Сновидица каралась богами. Великий Прове владел ее устами, и осмелившуюся нарушить их чистоту ждали страшные муки рядом со злодеями и убийцами в пылающих владениях неумолимого бога Кровника.

– Выходит, ты использовал нас? – Лис не сделал ни одного движения, но вложил в слова столько презрения, что мне показалось, будто он ударил Чужака. – Молчал, позволяя нам мечтать о Княжьей дружине? Спасал, надеясь заполучить друзей? А что стало бы с нами в Ладоге – на это тебе, конечно, наплевать… Ведун ты или не ведун, но дела твои похуже собачьего дерьма воняют.

– Почему? – Брови Чужака приподнялись. – Вы все мечтали служить в Княжьей дружине. Я знаю – вы будете в ней.

– Когда ты станешь Князем, не так ли? У тебя ведь большие планы! А что ждет старика Меслава? – Лис, разволновавшись, похрустывал суставами, ломая пальцы. – Убьешь? Заворожишь?

– Погоди, – Славен оборвал горячую речь Лиса. И обратился к ведуну: – Зачем ты понадобился Князю? Это его люди затащили тебя сюда?

Отсыревшее полено зашипело, охваченное пламенем. Чужак посохом выгреб его из теплины, ответил:

– Да, это были близкие к Меславу люди – Ладожские Старейшины. Но вряд ли Князь догадывается об их делах. Я нужен ему живым, а они собирались убить меня. Возможно, они уже поведали Меславу, что в заброшенном печище меня разорвала манья.

– Князю нужна твоя сила?

– Нужна, и сейчас больше, чем когда-либо.

– Да при чем тут Князь! – Ярость Лиса, подогреваемая мыслью об обмане, заставившем его покинуть родное печище, возрастала, и он уже кричал, перебивая Славена: – Ты нас оскорбил! Нас, не Князя! Меслав хотел тебя видеть, так на здоровье! Иди куда хочешь, но без нас!

– А куда же пойдешь ты, братец? – Медведь впервые принял участие в споре, и, глянув на его мрачное лицо и налитые печалью глаза, я почувствовал холод. Медведь знал нечто гораздо более жуткое, чем откровения Чужака.

Лис, не поворачиваясь к нему, резко ответил:

– Обратно! Домой!

– Нашего дома уже нет. – Медведь тяжело вздохнул и замолчал.

– Да. – Чужак сцепил руки на коленях. – Через пять дней после нашего ухода топляки разрушили деревню, а Болотная Старуха покрыла ее водой и тиной.

Этого я уже не смог вынести.

– Врешь! Врешь! Врешь! – завопил отчаянно, сердцем ведая, что все услышанное – правда.

– Он не врет. Он никогда не врет… – словно вынося приговор, сказал Медведь. – Я узнал об этом еще в Захонье, от старухи тамошней… Только вам говорить не хотел. И без того бед хватало.

Гибель родного села заставила забыть о распрях, и севшим голосом Славен спросил:

– А люди? Спаслись?

– Не все. Отец твой жив, и Росянка, и еще многие. Сновидица ворожбой сдерживала топляков, пока люди уходили. Всех ждала, поэтому сама не успела. – Медведь бросил осторожный взгляд на Чужака и чуть тише добавил: – Ее топляки страшно рвали, злобу за успевших уйти людей вымещали. Кровь по всему печищу была…

Я тоже покосился на Чужака. Ни тени горя не отразилось на его худом лице. Словно не о матери его говорили, а о совершенно незнакомой женщине. Зато моя душа, объятая болью, рвалась надвое. Обманула нас Сновидица – это верно, но она же спасла наш род да и нас самих от верной смерти. Помогал нам Чужак ради своей корысти, но ведь помогал же… Сдерживая мучительный стон, я уставился на Славена. Он сначала сидел молча, сжав бледные губы, а потом медленно опустился перед Чужаком на колени:

– Твоя мать отдала жизнь за мой род. Я отдам свою жизнь ее сыну потому, что ничем другим я не могу ее отблагодарить. Я пойду с тобой, как она того хотела.

– И я. – Боль смыла с Лиса злость, и голос у него стал торжественным, точно перед богами клялся.

Беляна, нащупав в полутьме мою руку, сдавила ее тонкими крепкими пальцами. Ее шепот ожег ухо:

– А ты? Что скажешь ты?

Глупая девка! Что я мог сказать, если ни в душе ни в голове не было согласия? Если больше не существовало места, являвшегося во снах и согревающего сердце теплом в самые худшие мгновения? Если беда была необъятной, а вера – сокрушенной? И понимая, что ответа не будет, она ласково прижала мою руку к теплой и влажной щеке…