"Золотой плен" - читать интересную книгу автора (Грэм Хизер)

ГЛАВА 3

Он стоял около искривленного ясеня, уперев руки в бока, и на фоке заката представлял собой устрашающее зрелище. Красный плащ с изображением волчьей головы развевался за его величественной фигурой, завитки волос спадали на лоб.

Его глаза принимали оттенок индиго, когда он смотрел вниз, на Карлингфордское озеро, На том берегу были видны лагеря датчан. Тысячи воинов собрались этой ночью, чтобы сразиться на рассвете.

Олаф встряхнулся. Датчане были искусными мастерами и умными людьми. Кольчуги, которые носил он и некоторые ирландские вожди, были изобретены ими, и с таким умелым и опасным врагом ему предстояло сразиться утром. Олаф ждал от этого сражения гораздо большего, чем норвежцы или датчане могли предположить. Он, норвежский принц, ожидал не просто битвы и грабежа. Еще ребенком, просиживая холодными ночами у ног сказителя, он мечтал об Эйре. Будучи младшим сыном, он не наследовал королевства отца. Его будущее — в его собственных руках. Он подумал о своем дяде Тургейсе, который одно время властвовал над большой частью изумрудного острова. От берегов Лиффея до Дублина Тургейс простер свои руки. Олафу казалось, что он знал слабое место дяди.

Тургейс хотел основать языческую империю — но ирландцы вовсе не желали предавать своего Бога.

« Я завоюю их, а потом приучу жить вместе «, — думал Олаф. Его не заботило то, какому Богу он поклонялся. В его сознании возникла идея о новой великой расе, которая соединила бы жестокость, силу, строительные навыки викингов с порядочностью и образованностью ирландцев — и эта новая раса будет непобедимой.

Глупо размышлять так, когда предчувствуешь что-то страшное. Пока он не владел ничем. Он был просто воин и принц, как и многие другие вожди, которые поведут норвежцев в бой на рассвете. Да, сейчас его мысли казались глупыми. Он захватил много городов, обогатился сам и щедро одарил своих воинов. Но Эйре по-прежнему была полем брани, и он подсознательно чувствовал, что никогда пришедшие из-за моря не смогут покорить ирландцев. Жить вместе…» Норвежец выживет, если станет ирландцем «, — нашло на него странное озарение. Он передернул плечами, взволнованный своими мыслями. Он сын короля, только без королевства, а ему страшно хотелось быть королем.

Кто-то коснулся его плеча. Он не вздрогнул и не схватился за меч. Он узнал это прикосновение и, положив сверху свою руку, нежно притянул к себе, желая взглянуть в лицо. Его милая Гренилде! Она была так высока, что их глаза встретились на одном уровне, так смела, что носила такую же эмблему, что и мужчины, и так необыкновенно красива, что сумела завоевать его сердце.

Сейчас она подняла золотистые брови и улыбнулась:

— Ты не будешь спать, мой Волк? Я бы не хотела видеть тебя завтра еле держащимся в седле от усталости.

Он засмеялся и крепко прижал ее, передразнивая:

— Ты хочешь, чтобы я лег спать, мой варвар? Или у тебя что-то другое на уме.

Раздавшийся вместо ответа смех был похож на журчание реки. Олафа поражало, как много она умела. Он встретил ее во время одного из набегов, она руководила группой викингов. Когда деревня была захвачена, они столкнулись неожиданно. Готовые к нападению, они пристально посмотрели друг другу в глаза и уронили свои мечи со смехом. С тех пор они были вместе, влюбленные искатели приключений. Она знала и других мужчин, она была не королевской крови, и если другие женились на принцессах и держали их дома, как добычу, Олаф сделал ее хранительницей очага, и теперь другие женщины померкли в сравнении с ее красотой и храбростью.

Она заставила его отказаться от намерения лишать невинности своих пленниц. Кричащая женщина больше не соблазняла его, когда это божественное создание радовало, получая удовольствие от его прикосновений. Он не мог запретить мужчинам насладиться женщинами, которые были частью их добычи, но в сражении установил строгие правила — и благодаря им их тела были разгоряченные и возбужденные, и они горели желанием. Некоторые воины полюбили ирландских девушек, сделав их женами, а не рабынями.

Он нежно поцеловал Гренилде. Ее рот в наслаждении приоткрылся, и их языки сплелись в мягкой борьбе, желание в нем росло. Он опрокинул ее, придавив ее нежную оголившуюся грудь своей кольчугой так сильно, что оставил след.

— Пойдем, — прошептал он.

Оставшись наедине, в палатке, она начала снимать с него плащ, кольчугу, пояс, затем рубаху и краги из грубой кожи. Она получала от этого огромное удовольствие, а он возбуждался так сильно, что страсть трудно было сдерживать.

Когда он встал перед ней обнаженный, она отступила, как делала много раз, ее взгляд ласкал его могучее тело. Она облизывала нижнюю губу, дыхание стало прерывистым. Затем подошла, коснулась губами шрама, пересекавшего его бронзовую с золотистыми волосками грудь, пробежалась языком по упругим соскам. Он грубо схватил ее, тонкая рубаха разорвалась на части. Он прижал ее на мгновение к сердцу, потом опрокинул, не в силах больше терпеть. Олаф жадно смотрел на нее, впивался взглядом в голубые вены, пролегавшие среди молочной белизны груди, в ее напряженные соски, которые вздымались, жаждая его ласковых прикосновений. Он опять встретился с Гренилде взглядом. Ее рот был приоткрыт, язык скользил по губам, высохшим от учащенного прерывистого дыхания. Олаф и Гренилде снова слились в жадном поцелуе, и рожденный страстный порыв заставил их страстно обнимать и целовать друг друга. Он пожирал глазами ее тело от головы до ног; вихрь, закружившийся в его голове, становился все сильнее, когда он добрался до ее потайных мест, и с ее губ сорвался крик, умоляющий взять ее.

В ее стонах, приглушенных его телом, было обещание наслаждения, которое она даст ему, и сладостной муки, которую она претерпит вместе с ним. Ее золотистые волосы окутали: его. Она целовала его, и он зарылся лицом в эти прелестные волосы. Она была сильная, возлюбленная викинга. Настоящая женщина. Бесстрашная, несдержанная, страстная, она все же» уступала его превосходящей силе, а он терял над собой власть, когда был с ней. Он положил на нее руку и раздвинул ее бедра, нашептывая ласковые слова.

Она изогнулась навстречу его пальцам в пылу возбуждения, которое так и звало его. Ее длинные ноги окружили его тело, и он поднялся, чтобы отдаться ей, как она того хотела. Нежные и дикие, они слились в едином порыве страсти.

Когда они утомились, он лег и стал ласкать ее блестящее тело. Как он любил ее! Она была так совершенна — такая же бронзовая, как и он, такая же крепкая и стройная, с прекрасной фигурой. Она была его единственным другом, ненасытной любовницей, бесстрашным бойцом, ей можно было поведать о своих грезах.

Опутанный ее золотистыми волосами, Олаф заснул.

Во тьме сна он увидел, как за ним приходят змеи. Подняв свой головы, они ползли, извиваясь, одна за другой, и яд стекал с их зубов. Он пытался убить их мечом, но их становилось все больше и больше. Их отвратительные жала не могли достать его, но они впивались в других, и вокруг раздавались ужасающие крики.

Он очнулся в поту и на мгновение застыл, охваченный тревогой. Его трясло, зубы стучали. Но в палатке все было тихо. Около него лежала его женщина, биения их сердец! сливались.

Олаф сильно зажмурился. Когда он вновь открыл глаза, Гренилде стояла над ним.

— Что с тобой, любимый? — спросила она, нахмурившись, пытаясь понять, в чем дело. — Волк, который не дрогнул никогда в бою, дрожит во сне? Расскажи мне, любимый, и я развею страхи.

Он взглянул в ее сапфировые глаза, такие прекрасные в лунном свете, и его снова охватила тревога.

— Я не хочу, чтобы ты принимала участие в завтрашнем сражении.

Она помрачнела. Ее золотые волосы спускались на грудь.

— Я сражаюсь лучше, чем многие твои люди, — фыркнула она презрительно. — И я сама собой распоряжусь. Я буду сражаться с врагами, как решила.

— Нет, ты не будешь сама решать! — крикнул он взволнованно. — Я твой господин. Да, ты почти что не уступаешь мне в ловкости, но ты-моя женщина. Ты будешь делать так, как я скажу.

Гренилде поколебалась, с удивлением заметив гневный блеск его глаз. Она могла бы поспорить с ним, напомнить, что, даже будучи женщиной, она завоевала уважение и преданность своих воинов, но она любила его. Он был ее господином, поэтому она должна обещать ему повиноваться, поступая в то же время как сама сочтет нужным.

Гренилде обернулась.

— Как скажешь, мой господин, — прошептала она, — как скажешь. — Она протянула к нему руку, стараясь успокоить его.

Гренилде лежала без сна, когда усталость взяла верх Она как бы хранила его покой от демонов ночи и молилась богу Тюру, чтобы тот оставил Олафа в живых.

Битва у Карлингфордского озера была самой кровопролитной из всех, что знали изумрудные поля. К середине дня Олаф уже понял, что сражение проиграно. Повсюду лежали тела убитых, нельзя было сделать и шага, чтобы не оказаться в море крови.

Он тоже был весь в крови; смешавшаяся на лице с потом, она затекала в глаза, мешая смотреть. Он спасся от неминуемой смерти только потому, что нападавший выдал себя ужасным криком.

Его руки, привыкшие к могучему мечу, ослабли, и разум, привыкший к победам, протестовал. Запах смерти, распространившийся вокруг, был ужасен. Да, они проиграли. Короли и принцы викингов лежали мертвые по всему полю. Олаф еще не осознал, что он один из немногих вождей королевской крови остался в живых. Он понимал только, что если кто-то из норвежцев уцелел, самое время отступать. Конечно, отступление будет беспорядочным. Выжившие просочатся в глубь страны и поищут убежища, пока не соберутся с силами для возобновления борьбы. Подняв руки над головой, Олаф посылал сигнал к отступлению тем викингам, которые могли его видеть. Когда он устало, опустил руки, то понял, что датчане сейчас берут Дублин. Но он и его люди поднимутся снова из своих укрытий и отомстят. Отомстят за этот день. Его решимость усилилась. Олаф уклонился от удара боевого топора датчанина, и тяжелое оружие врезалось в землю. Олаф воспользовался моментом и мгновенно сразил мечом врага. Затем, посмотрев вокруг, он увидел остатки своего войска; воины пытались скрыться в лесах Эйре. Теперь он мог уходить сам. Он зашагал по полю, глядя вперед на свод толстых стволов и могучие кроны деревьев.

Но вдруг он увидел Гренилде. Она была все еще в самом пекле битвы. Ее грациозность создавала впечатление танца среди врагов, стремящихся убить ее. Олаф был взбешен: она не послушалась его строгого наказа. Страх опять сковал его. Это был страх из его сна, теперь он понял, что змеями были датчане.

Он окликнул ее. Сапфировые глаза устремились на него через все поле. И она бросилась к нему, останавливаясь, чтобы расправиться с нападавшими сзади, опять бежала, то и дело взмахивая могучим мечом.

Но было слишком много датчан, и все они — с боевыми топорами, копьями, цепями и мечами. Олаф выбежал навстречу, крича Гренилде, чтобы она следовала за ним. Они вдвоем были против десяти, но тела врагов все равно падали под ударами их мечей.

— Идем! — крикнул Олаф. Он вышел навстречу последнему сопернику, едва сознавая, что ранен в руку и кровь капает на кольчугу. Ноги подкашивались от глубокой открытой раны в бедре, но он не хотел сдаться из-за усталости и боли. Он должен сражаться как демон, забыв обо всем, кроме того, что необходимо выжить.

Бой не утихал, пока не пал последний противник. Олаф бросился в лес, ища Гренилде среди деревьев; наконец она откликнулась. Идя на голос, он нашел ее, лежащую на листьях. Сейчас она была прекраснее, чем когда-либо. Он не замечал ни пота, ни грязи, ни крови. За этим ужасным гримом, покрывавшим ее лицо, он видел только глаза, прекрасные глаза цвета сапфира. Они смотрели на него с любовью, а потом начали тускнеть. Она закричала в предсмертной агонии.

Олаф упал на колени.

— Нет! — вопил он, поворачивая ее тело, чтобы найти раны. Обнимая ее, он весь испачкался в ее крови. Рана была на спине. Он откинул свою крупную золотистую голову и застонал. Жизнь начала покидать ее. Руки, протянутые ему, были холодны и слишком слабы, чтобы ухватиться за него.

— Мой любимый, — шептала она.

Поглаживая спутанные волосы, он наклонился и поцеловал ее в губы, не обращая внимания на ужасный запах смерти в воздухе.

— Я буду любить тебя вечно, — клялся он. Их дыхания смешались. — Ты не должна покидать меня.

Он пытался улыбнуться ей. Грудь Гренилде напряглась, и из нее вырвался с шумом воздух, она забилась в приступе кашля. Кровь тонкой струйкой стекала с ее губ, а он целовал их снова.

— Не умирай, — умолял он, — пожалуйста, не умирай.

С трудом шевеля пересохшими потрескавшимися губами, она прошептала:

— Возьми меня, любимый… Твое тепло убьет холод смерти. О, возьми меня… мой господин… возьми меня… мне холодно… так холодно… как в ледяной шторм у нас на родине.

Ее шепот стих.

Он схватил ее и начал трясти, потом сел и, прижимая мертвое тело к своей груди, убаюкивал ее, как ребенка, нашептывая ласковые слова.

Когда Олаф наконец опустил тело на землю, солнце уже зашло. Он стоял, дрожа; горечь утраты и боль становились невыносимы для него, слабого и уставшего. Запрокинув свою золотистую голову, Олаф стонал, скорбя от безысходности, взывая к небесам. Он говорил богам о своих неудачах, о своих муках и потерях… Даже датчане, самые жестокосердые варвары, трепетали перед своими богами и молились им. Это был страшный вой Волка, разносивший вокруг холод ужаса и смерти.

С высокого холма Аэд Финнлайт оглядывал озеро. Он видел вокруг кровавое месиво. Посреди поля стояли датчане. Было ли дело в превосходящей силе, хорошей организации, или Святой Патрик услышал их языческие молитвы, никто не знает, но они победили. Дублин, бывший норвежским городом на протяжении многих лет, теперь перешел победившим датчанам.

Опустившись на одно колено, Аэд сомкнул глаза и молился. Тела, которыми было усеяно поле, были вражескими, но он не ощущал удовольствия при виде ужасной дани смерти. «Пусть этот кошмар закончится, — молился он про себя, — пусть датчане уходят в свой Дублин и строят там крепости. Пусть они прекратят свои бесчисленные набеги. Дай нам пожить мирно…»

Аэд не чувствовал облегчения от своей молитвы. Он понимал, что происходит внутри него, и это все объясняло. Было странное предчувствие: то, чему он был свидетелем сегодня, только начало чего-то более ужасного. «На все воля Божья», — прошептал он сквозь накатившую волну боли.

— Отец!

Кто-то тронул его за плечо. Аэд повернулся к своему сыну Ниаллу из Улстера. Ниалл был могучим мужчиной тридцати лет, красивым молодым великаном, мудрым, как и его отец, с проницательными угрюмыми зелеными глазами.

— Фенвен и Маэлсечлайнн ждут нас, отец. Мы дола поехать получить дань с датчан для Святого Патрика.

Аэд кивнул и поднялся на ноги, его кости хрустнули и он поморщился. Он совершенно не беспокоился о своем здоровье. У его сына не было никакого желания завладеть короной при жизни отца. А вообще, Аэд иногда сомневался в том, что Ниалл займет когда-нибудь место Ард-Рига. Этот титул не обязательно передавался по наследству; он оспаривался несколькими сильными королевскими родами. Ниалл был обременен своими собственными заботами в Улстере, к тому же с севера постоянно исходила опасность нападения викингов.

Всегда найдутся люди, готовые свергнуть неосторожного короля, и человек на месте Аэда не мог позволить себе выказывать слабости. Он взял поводья и вскочил на лошадь с такой ловкостью, что никто другой бы и не подумал, что у него больные кости.

— Едем к датчанам, — сказал он сыну.

Заиграли трубы, и ирландцы тронулись в путь.

Когда они добрались до места, наступили сумерки. Отец с сыном все же продолжали свой путь, пробираясь сквозь тела убитых, к палатке Фриггида Кривоногого, предводителя датчан. В поспешно устанавливаемом лагере горели костры. Датчане прекратили ставить палатки и таскать добычу, завидев ирландцев. На их лицах сверкали улыбки победителей, их коварные взгляды холодили сердце и как будто предупреждали, что обещанное перемирие продлится недолго.

Но все-таки Аэд без страха взирал на Фриггида, несмотря на отвратительный нрав дикого рыжего датчанина.

Действительно, Фриггид находил удовлетворение в приступе ярости, исказившей черты его лица, когда закричал своим людям:

— Найдите его! Волк должен умереть!

Фриггид смягчился, лишь обращаясь к Аэду.

— Смерть, Ард-Риг.

Аэд счел нужным мрачно улыбнуться. Этот наводящий ужас датчанин боялся, боялся, что один норвежец останется в живых… Волк.

Олаф находился с Гренилде всю ночь. Утром он был уже совсем другим человеком, спокойным и даже более решительным. Рана на его ноге гноилась, но он не думал об этом. Он взял Гренилде на руки и бродил в поисках воды. Солнце обжигало, но его поступь была ровной. К середине дня он нашел ручей и нежно обмыл ее, касаясь тела с благоговением, лаская шелк волос, атласную бронзовую кожу.

Остаток дня он провел, сооружая могилу. Когда ложе было готово, он положил туда Гренилде, вложив ей в руки меч. Затем сложил большой костер, так как хотел, чтобы ее путешествие в Вальхаллу было недолгим. Она полетит вместе с ветром, рядом с богом войны Водяном и, вероятно, станет принцессой там, на небе, если не смогла стать ею на земле.

Когда все было готово, он поцеловал ее холодные губы. Оглядевшись, нашел кусочек кремня, высек огонь и с помощью факела поджег могилу. Огонь быстро разгорелся. Стоя на берегу ручья, Олаф смотрел на пламя, похожее на еще один закат. Его взгляд был устремлен вдаль. Он не оплакивал больше своего горя. Оно стало частью его, вошло в сердце.

Утром Олаф с трудом поднялся. Раны причиняли ему невыносимые страдания. Он нагнулся над ручьем и жадно пил, потом решил промыть раны. Бедро горело так же сильно, как огонь на могиле Гренилде.

Он начал промывать рану, но слабость лишила его последних сил. Он упал в ручей, лицом в грязь, его золотистые волосы теперь стали серыми и путанными. Волк потерял сознание, но мог дышать.