"Война Братьев" - читать интересную книгу автора (Грабб Джефф)

Глава 5 Разлука

После Койлоса жизнь в лагере пошла совсем по-другому. От месяца к месяцу настроение экспедиции делалось все мрачнее.

Когда трое исследователей вернулись в лагерь, Урза скрылся в комнатах, которые делил с братом, и с тех пор покидал их, только идя на завтрак, обед и ужин. Вскоре после этого Мишра переехал к землекопам и поставил себе палатку. Он мог бы поселиться и под настоящей крышей — в доме для учеников, но Токасия чувствовала, что молодой человек пытается что-то доказать — и брату, и ей.

Юноши отныне пикировались друг с другом практически ежедневно. Как-то раз Урза сказал при всех, что Мишра заставляет учеников копать глубже, чем нужно. На это Мишра ответил, что это Урза требует в свою команду по очистке найденных машин учеников больше, чем нужно.

Столовая стала для братьев полем боя. Споры теперь не были обменом шутками и идеями. В голосах юношей звенела сталь. Вопросы превратились в зазубренные копья, а ответы представляли собой угрозы и вызовы. Несколько раз Мишре удалось довести брата до исступления, и в конце концов Урза окончательно перестал посещать общие обеды. Затем выяснилось, что Урза захватил половину комнаты, принадлежавшей Мишре, и устроил там дополнительную мастерскую, что вызвало сильнейшее недовольство его брата. В течение месяца после этого Мишра еще появлялся в столовой, но не говорил никому ни слова и с мрачным видом о чем-то размышлял. А потом стал обедать в лагере землекопов.

Ни один из братьев не заговаривал на личные темы ни с Токасией, ни с кем-либо еще. Со старой ученой они вели себя вежливо и старались обсуждать или ход раскопок (Мишра), или последние восстановленные чудеса (Урза). Если всплывала тема посещения пещеры, оба брата становились неразговорчивыми и отвечали на вопросы односложно.

Токасия чувствовала, что отношения братьев испортились именно из-за камней. Урза сделал для своего золотую оправу и носил на шее на цепочке. Мишра тоже носил свой камень на шее, но в маленьком кожаном мешочке на ремешке — подобно тому, как фалладжи носят обереги. Токасия не могла понять, что именно сделал силовой камень: превратил двух ее лучших учеников во врагов или же просто вытащил на поверхность зависть и ненависть, которые братья испытывали друг к другу уже долгие годы, но которым прежде умели противостоять?

Через некоторое время после полета в Койлос она подошла по очереди к каждому и попросила разрешения исследовать камни.

Урза отказался дать свой камень. Лучше он будет исследовать его самостоятельно, сказал старший брат. Ведь Токасия хорошо знает, что он вполне способен провести качественное и всестороннее исследование. Но Токасия без слов поняла, что на самом деле он боится, что она отдаст его камень брату. Он опасался, что Мишра сыграет на чувствах старой ученой — ведь он младший — и таким образом получит обе половинки камня.

Мишра тоже не захотел давать свой камень.

— Если Урза не дал вам свою половину камня, — высокомерно сказал он, — то я последую его примеру.

Но и здесь Токасия ясно поняла то, что осталось невысказанным, — на самом деле Мишра боялся, что она отдаст его камень Урзе, ведь тот станет взывать к ее логике и убедит ее. Урза старший, и поэтому Токасия, конечно, не сможет не дать ему возможности исследовать обе половинки камня.

У археолога опустились руки. Ни один из братьев не собирался делать первый шаг, каждый лишь выжидал, пока это сделает другой; каждый подозревал ее в симпатиях к другому и опасался дать ей своей камень для исследования. Удрученная, Токасия занялась другими камнями: и мерцающими осколками, еще хранившими энергию, и тусклыми сломанными стекляшками, неспособными более питать машины.

Ей ничего не удалось выяснить. Ни в одном другом камне она не нашла той мощи, как в камнях братьев, ни один другой камень не продемонстрировал сходных возможностей. Камень Мишры, казалось, ослаблял атакованные его лучами объекты — и живые, и искусственные. Камень Урзы, наоборот, явным образом усиливал облученные предметы, вплоть до того, что лишенные источников питания механизмы, и сломанные, и восстановленные, оживали. Наконец, ни один другой камень, что отмечала Токасия, не вызывал у своих владельцев жадности или ненависти.

Природа энергии, заключенной в камнях, по-прежнему оставалась для Токасии тайной. Она знала, что эта энергия существует и что на ней работают раскопанные ими транские устройства. Но раскрыть саму природу этой энергии археолог не могла. Что она собой представляет, каким образом возникает? Накапливается она в кристаллах естественным путем или это траны закачали ее в силовые камни? Ни на один из этих вопросов не находилось ответа, и неспособность самой решить эту задачу портила Токасии настроение.

По правде сказать, ответственность за плохое настроение в лагере лежала не только на братьях. По крайней мере, непосредственная. Гораздо большее число фалладжи, чем предполагал Ахмаль, выразили свое недовольство тем, что археолог и ее ученики побывали в тайном сердце транов. Землекопы десятками покидали лагерь. Старик Ахмаль был весьма обеспокоен таким поворотом событий, ведь он уверял Токасию, что лишь немногие из его людей верят в эти жуткие легенды. Кроме того, едва весть об открытии Койлоса разнеслась по пустыне, как почти сразу полноводный в предыдущие годы поток артефактов из фалладжийских поселений превратился в тоненький ручеек.

Впрочем, у этой засухи была и другая причина — участились набеги. Многие племена, в частности сувварди, которые на протяжении десятилетий жили в мире с соседями, неожиданно резко активизировались. Они стали чаще нападать на купеческие караваны и совершали рейды даже в Аргив. Лагерь оставался в безопасности лишь благодаря группе верных Токасии фалладжи, но она чувствовала, что нападение на экспедицию было лишь вопросом времени.

Ахмаль соглашался. «Фалладжи разделены на огромное число семей, племен и кланов», — сказал он ей однажды вечером, спустя десять месяцев после событий в Койлосе. Старики сидели у входа в палатку Токасии и попивали набиз. Большая часть лагеря уже отошла ко сну. Лампы горели только у Урзы, да и то еле-еле. Между Токасией и Ахмалем стоял мангал с тихо потрескивающими углями.

Пожилой кочевник загибал пальцы, перечисляя названия племен.

— Есть богатеи муахарины, есть могущественные в прошлом гестосы, есть и мое племя — таладины, — говорил он. — Есть и другие, например томакулы, у них даже есть город — единственный на всю пустыню. Томакулы заявляют, что они выше всех остальных и они правят в пустыне. Но на самом деле и они не могут считаться настоящими повелителями нашей земли. Кланы всегда следуют за сильными лидерами. Поколение назад все следовали за племенем гестос, поскольку у них был мудрый вождь. Затем сильный вождь, настоящий воин, появился у муахаринов, и все стали следовать за ними.

— А теперь народ пустыни следует за новым племенем, — горько сказала Токасия, сделав глоток набиза. Она пила его горячим, как принято у кочевников, но никогда не добавляла корицы.

— Да, за сувварди, — кивнул Ахмаль. — Когда я был еще ребенком, они пришли в пустыню с юго-запада, из районов, граничащих со страной под названием Иотия. У них есть кадир, он их вождь, у него много союзников. Он только и делает, что говорит о былых временах, когда перед фалладжи все стояли на коленях. Он сеет ненависть к прибрежным странам, особенно к тем, которые постепенно захватывают земли фалладжи.

— И эти сувварди — ваши нынешние вожди? — спросила Токасия.

Ахмаль пожал плечами.

— Ну не так, как ваши короли, воеводы или знать. Мой народ придает большое значение уважению. Другие племена уважают сувварди за то, чего они сумели достичь, и потому прислушиваются к их словам. Многим не нравится, что прибрежные народы наступают на наши исконные земли. Многим не нравится, что мы тут копаем.

— Наши открытия идут на пользу каждому, — решительно возразила Токасия.

— Я-то с этим согласен, — ответил Ахмаль. — И, думаю, многие другие тоже. Но люди видят, что машины и их останки, которые нам продают, да и те, что мы сами раскапываем, отправляются на восток в Аргив, на юго-восток в Корлис и на юг в Иотию. Им не нравится, что великие, удивительные вещи покидают нашу страну.

— А сувварди играют на их страхах, — закончила за землекопа Токасия. — Они набирают силу, объединяя племена перед лицом внешней угрозы — пусть даже воображаемой.

Ахмаль кивнул и сухо сказал:

— Вижу, тебе такие вещи не в новинку. Токасия рассмеялась и отпила набиза.

— Старинная аргивская политика. Уже многие столетия короли Аргива выживают именно благодаря этому принципу, играя на стороне одних против других. В Пенрегоне делают такое, что голова идет кругом. Фалладжи, по крайней мере, если выбирают кого-то себе во враги, то делают это от чистого сердца и идут до конца.

— Вот поэтому-то нам и не стоит переносить базовый лагерь в Койлос, — сказал Ахмаль.

— Единственная дорога в каньон, где мы нашли пещеры, ведет через пустыню… — начала Токасия.

— Удаленные области пустыни находятся под жестким контролем сувварди и их союзников. Они во всеуслышание заявили, что всякий чужестранец, который ступает на те земли, должен уважать собственность сувварди. Иначе с ним покончат.

Токасия развела руками и побарабанила пальцами по деревянной столешнице. Пустыня выиграла сражение с аргивским столом. Он уже шатался, а остатки перламутра капитулировали перед перепадами температуры и ветром. Скоро придется пустить его на дрова. Токасия не хотела даже думать, как ей будет не хватать стола, служившего ей и рабочим местом, и памятью о далеком Пенрегоне.

Интересно, были бы у них эти проблемы с кочевниками, если бы Урза не оказался столь точен в расчетах, а Мишра не слушал так внимательно сказки землекопов? Токасия покачала головой. Прошлое ушло в прошлое, изменить его было не проще, чем сдвинуть горы, из которых она и ее сподвижники извлекали транские машины, или расплавить металл, из которого они были сделаны.

Было очень тихо, только гудели угли в жаровне.

— Ты думаешь не о пустынных племенах и раскопках, — нарушил молчание Ахмаль. — Ты думаешь о двух братьях.

Токасия ответила не сразу.

— Они снова ссорятся, — сказала она наконец.

— С тех пор как вы побывали в Тайном сердце Древних, — сказал Ахмаль, — они ссорятся каждый день.

Токасия бросила взгляд на предводителя землекопов, но он поднял руку:

— Нет, они не рассказывали мне, что у вас там произошло. Никто ничего не говорил старому землекопу. Но и мне, и всем остальным ясно как день — произошла крупная ссора. Своего рода поединок, от которого братья не оправились. На прошлой неделе они едва не подрались у раскопа. — Он искоса посмотрел на нее. — Ты знаешь об этом?

Токасия кивнула:

— Урза пенял Мишре, что тот зарылся глубже, чем нужно, только чтобы отыскать какие-либо детали онулета. А когда землекопы в самом деле извлекли из-под земли эти детали, Урза лишь чудом сдержался и не обвинил Мишру прилюдно в том, что тот своими руками закопал найденные им предметы в том месте, где их нашли.

— Мишра, конечно, ничего такого не делал, — сказал Ахмаль. — Но намек брата он распознал и на следующий день погнал землекопов на работу в полдень. У него был вид человека, который не остановится, пока из раскопа не вынут целого онулета в рабочем состоянии. И все это лишь для того, чтобы доказать: старший брат не прав.

Токасия кивнула:

— С каждым днем они ведут себя все хуже и хуже, ни один не хочет поговорить с другим, разобраться, в чем дело, и помириться. Едва они сходятся в одном месте, как начинается спор. Потом каждый из них по очереди бегает за мной и доказывает, что другой был не прав. А если я пытаюсь возразить, показать, что и он сам не прав, он сразу обвиняет меня в том, что я просто приняла сторону другого. За все годы, что я их знаю, мне никогда не было с ними так трудно, как сейчас.

Ахмаль наклонился вперед.

— Фалладжи верят, что человек сделан из камня, огня, воздуха и воды. В совершенном человеке эти элементы находятся в равновесии. В тот день, когда я впервые увидел младшего брата, в нем было куда больше огня, нежели следует, и с тех пор мало что изменилось. В старшем же брате преобладает камень — холодный и твердый. Кончится тем, что он или треснет, или сотрется в пыль.

— Аргивяне верили когда-то в нечто подобное, хотя в нынешние дни мало кто про это помнит, — сказала Токасия. — Есть мир реальности, а есть мир мечты, снов. Старики священники из аргивских храмов сказали бы, что братья живут в своих мечтах или снах и забывают о реальности.

Ахмаль хмыкнул:

— Урза не рассказывал тебе, что ему снится? Токасия покачала головой:

— Урза больше никому ничего не рассказывает. Ни мне, ни брату. — Она подняла глаза на предводителя землекопов. — А Мишра?

Ахмаль кивнул:

— Мне он тоже ничего не рассказывал, но вот Хаджару, одному из моих молодых помощников, кое-что говорил. Тот ему ближе по возрасту и характеру, его тоже пожирает огонь, он мечтает стать великим воином. Боюсь, еще немного — и он уйдет от нас к сувварди. Короче, Мишра говорил с Хаджаром, а тот говорил со мной, а я говорю с тобой. Так вот, Мишра видит сны.

— И что ему снится? — спросила Токасия, наливая себе еще набиза.

— Тьма, — сказал Ахмаль и протянул руки к жаровне, пытаясь согреть ладони. — Ему снится, что вокруг него тьма, она зовет его и пытается затянуть, тащит его, как шакал, вцепившийся в ногу добыче. И он ее боится.

— Он прямо так и говорил? — удивленно спросила Токасия.

Ахмаль пожал плечами:

— Мишра говорил с Хаджаром. Хаджар говорил со мной. Я говорю с тобой. Все говорят друг с другом, что-то добавляется, что-то забывается. Может быть, тебе самой следует у него спросить. Скорее всего он не сказал прямо: «Знаешь, Хаджар, мне снится тьма и я ее боюсь». Однако Мишра ночует в лагере землекопов, и все знают, что иногда он просыпается среди ночи и кричит, будто отбивается от каких-то врагов, которых никто, кроме него, не видит.

Токасия немного помолчала. Она не могла сказать, случалось ли это с Мишрой до Койлоса, когда Мишра и Урза жили вместе. Урза никогда ни о чем подобном не говорил. Впрочем, Урза и о своих снах ей не рассказывал, даже если они ему снились.

— Ты знаешь, что каждый из них унес кое-что из Койлоса? — осведомилась Токасия.

— Силовые камни, — ответил Ахмаль. — Они похожи на те, которые, как ты говоришь, питают машины Древних. У каждого из молодых господ есть по одному. И каждый из них все время держит камень при себе.

— Могут ли камни быть причиной всего этого? — спросила землекопа Токасия. — Может ли их энергия заставлять братьев так себя вести?

Ахмаль пожал плечами, и Токасия продолжила:

— Ты знаешь, на что способны эти камни?

— Мишра не рассказывал мне, что было в Койлосе, — решительно ответил Ахмаль. — Может быть, Хаджару, но…

Некоторое время в темноте был слышен лишь треск горящих угольев.

— Камень Урзы делает машины мощнее, — нарушила тишину ученая. — Поэтому он называет его Камень Силы. Камень Мишры, по всей видимости, обладает противоположным свойством. Урза назвал его Камнем Слабости.

Ахмаль фыркнул:

— Может быть, младшему обидно, что у него более слабый камень.

— Так и есть, — сказала Токасия. — Поэтому Урза и повторяет эти названия Мишре в лицо.

— А как их называет Мишра? — спросил Ахмаль. Токасия на мгновение задумалась.

— Я ни разу не слышала, чтобы он говорил о них как о самостоятельных предметах. Один камень — «его», Мишры, а другой камень — тоже «его», Урзы.

— Это похоже на правду, — заметил Ахмаль. — Старший брат всегда имел склонность называть вещи и определять их. Думаю, он таким образом как бы присваивает их, делает их своей собственностью.

Токасия вздохнула.

— Сколько лет они живут с нами, — сказала она, — а остались такой же загадкой, как и энергия внутри силовых кристаллов. Как траны.

— Что до транов, Древних, то мы с тобой в конечном счете поймем, кто они и что они, — сказал Ахмаль. — У них хватает здравого смысла оставаться мертвыми. Вот живые — те не перестают меняться. Коня на скаку оседлать труднее.

— Это у фалладжи такая поговорка? — Токасия подняла свою чашу.

— Не знаю, как у фалладжи, а у землекопов — точно, — сказал Ахмаль, поднимая в ответ свою. — Особенно вот у этого старого землекопа.

Заговорили о другом — о пласте твердого песчаника, на который натолкнулись во втором раскопе, о том, когда Блаю понадобятся дополнительные охранники и сколько он за них запросит с Токасии. Наконец Ахмаль попрощался и покинул палатку. Ночь была приятной, и Токасия знала, что, может быть, так и заснет прямо в походном кресле, укутавшись в мягкую шкуру из гномьей страны Сардии.

Ахмаль медленно шел через лагерь. Костры и светильники были погашены. Темно было даже в комнатах Урзы, где обычно до самой поздней ночи горел свет.

Старый землекоп стоял в центре лагеря и смотрел на звезды. Луна еще не взошла, и над головой фалладжи сияло усыпанное звездами небо. Ахмаль попробовал представить себе, может ли небо в далеких прибрежных городах быть таким красивым, и решил, что нет. Там ночь напролет жгут костры, сквозь их дым ничего не видно. Это у городских так принято.

Вдруг слева от него что-то зашевелилось, раздался скрип сандалий по песку. Ахмаль медленно повернулся на звук: не опуская головы, он пристально разглядывал тени. Безлунная ночь была темной, но для острых глаз фалладжи темнота была не помеха.

У стены одного из ученических бараков раздался шорох, а затем тихое, приглушенное покашливание.

— Кто идет? — крикнул Ахмаль, глядя на тень. — Покажись, или я подниму весь лагерь!

Навстречу землекопу вышел худой, жилистый человек, одетый в темную льняную рубаху. Ахмаль сразу узнал Хаджара, своего старшего помощника. Молодой фалладжи виновато улыбнулся. У него было узкое лицо с крупным, полным зубов ртом.

— Такая прекрасная ночь, а я не могу уснуть, — сказал он. — Я подумал, а не пойти ли прогуляться.

Ахмаль улыбнулся.

— Да, ночь хоть куда, я и сам решил прогуляться, — сказал он. — Но уже поздно, так что давай-ка вместе прогуляемся обратно. — Старый землекоп собрался уходить, но Хаджар не сдвинулся с места. — Ты идешь? — спросил Ахмаль и улыбнулся. — Или ты не один? — Обращаясь к тени, появившейся у Хаджара за спиной, он произнес: — Эй, ты, а ну-ка покажись.

Ахмаль ожидал увидеть одну из благородных учениц, порученных заботам Токасии. К подобным вещам относились с неодобрением, но тем не менее они были обычным делом. Ахмаль еще не забыл свою юность и наизусть помнил все оправдания, которые юные особы придумывали в таких случаях. Кончалось все обычно нравоучительной беседой с пристрастием и просьбой к Токасии не спускать глаз с аргивской девушки.

Поэтому Ахмаль весьма удивился, когда вышедшая из тени фигура оказалась не будущей светской дамой, а широкоплечим великаном Мишрой. Ахмаль почуял неладное и произнес:

— Добрый вечер, молодой господин. Ты тоже решил прогуляться?

Мишра улыбнулся, и даже при неверном свете звезд Ахмаль разглядел, что это была натянутая, неестественная улыбка.

— Мне нужно забрать кое-что из комнат Урзы — из моих старых комнат, — сказал он. — Я попросил Хаджара помочь мне.

— Я вижу, — осторожно подбирая слова, продолжил Ахмаль, — все настолько важно, что тебе необходимо забрать это кое-что прямо сейчас, глубокой ночью, когда спит даже твой брат?

— Так и есть, — сказал Мишра и замолчал, словно взвешивая сказанные им слова. Затем он, видимо решив, что получилось не так уж и плохо, выпрямил спину и повторил: — Так и есть. Кое-что важное. Ты что, не веришь мне?

Ахмаль подошел к парочке поближе. Он ясно чувствовал исходящий от молодых людей запах вина. От них пахло даже сильнее, чем от него самого.

— Как можно, молодой господин Мишра, — сказал Ахмаль. — И что же, это кое-что настолько тяжелое, что нести его надо вдвоем, а то и втроем?

— Да, — кивнул Мишра, но, решив, что это уже чересчур, поправился: — Нет. Не совсем. Просто с Хаджаром не так скучно.

— А-а, — сказал Ахмаль. — Ну хорошо. Знаешь, у меня для Хаджара есть дело. Сможешь обойтись без него?

Мишра нахмурился, а Ахмаль задумался: пойдет парень дальше в одиночестве или бросит свою затею? Было очевидно, что он идет к брату, и Ахмаль понимал, что скорее всего младший брат собирается поговорить с Урзой о чем-то серьезном. Очевидно, младший решил прежде набраться храбрости посредством фляги с вином» что и объясняло его решение осуществить задуманное так поздно.

Мишра снова неестественно улыбнулся:

— Конечно. Раз ты говоришь, что тебе нужен Хаджар, я спокойно обойдусь без него.

— Да, есть у меня для Хаджара одно дело, — сказал Ахмаль, — Мне нужна его помощь. Но я повторяю, мне кажется, что твой брат уже спит. У него не горит свет.

Мишра покачал головой:

— Мой брат частенько лежит ночью без сна, все размышляет. Я удивлюсь, если он действительно спит.

Ахмаль поднял руки, притворяясь, что сдается.

— Как скажешь. Ты знаешь его лучше, чем я. Пойдем, Хаджар, у меня есть к тебе дело.

Худой фалладжи подошел к Ахмалю, и старик повернулся к Мишре спиной. Пара отправилась обратно в лагерь землекопов.

Ахмаль оглянулся. Удостоверившись, что Мишра ушел, он обратился к помощнику:

— Хаджар, что вы задумали?

Узколицый молодой человек хмуро посмотрел в небо.

— Не знаю, могу ли я тебе сказать.

— Мы фалладжи, — сказал старик. — Если бы у меня было время, я бы перечислил всех твоих и своих родственников, и оказалось бы, что твоя мать и моя мать происходят от одной и той же матери. Так что говори. Куда это вы шли, распространяя на весь лагерь запах набиза, куда вы крались во тьме, словно шакалы?

Молодой фалладжи остановился, словно ему было трудно одновременно передвигать ноги и решать, как кодекс чести пустыни предписывает поступать в таких случаях. Ахмаль ждал. В конце концов юноша сказал:

— Молодой господин Мишра был зол.

— Зол на Урзу? — спросил Ахмаль. Тень кивнула в темнота

— На то, что господин Урза все время его дразнит. Все время хочет выставить его дураком. Все время ищет, как бы обманом отобрать у него камень.

— И вот господин Мишра выпил достаточно набиза и достаточно разозлился, чтобы пойти к Урзе и решить это дело раз и навсегда, — закончил за юношу Ахмаль.

Тень пожала плечами.

«Да, так и есть», — подумал Ахмаль. Отличная идея — разбудить брата среди ночи только для того, чтобы разрешить спор, начатый тремя днями раньше.

Если только он и вправду рассчитывал застать Урзу бодрствующим. Перед глазами Ахмаля возникла весьма мрачная картина. Похоже, младший брат действительно собирался кое-что себе вернуть.

От этой мысли старый землекоп похолодел.

— Быстро, — сказал он Хаджару. — Теперь у меня и вправду есть для тебя дело. Беги в палатку Токасии. Она спит в кресле. Разбуди ее. Расскажи ей то, что рассказал мне, и скажи, что я жду ее в комнатах бра… в комнатах господина Урзы.

Хаджар заколебался.

— Я не думаю… — начал он.

Ахмаль зашипел:

— Парнишка, ты столько выпил, что думать уже в самом деле не можешь! Я сказал тебе привести госпожу Токасию, и ты ее приведешь! Или мигом отправишься копать не транские машины, а выгребные ямы! А ну марш!

Угроза стрелой пронзила пьяный мозг Хаджара. Он тут же пришел в себя и со всех ног помчался на скалу, где стояла палатка Токасии.

Ахмаль покачал головой и зашагал в сторону хижины Урзы и Мишры. Грузное приземистое здание из грубо отесанных бревен с крышей из шифера. Крепкая дверь и окна из вощеной бумаги защищали от пустынного ветра. «Одному там уютно, — подумал Ахмаль, — двум мальчишкам — нормально, а вот двум юношам уже тесно. А если они еще и злы друг на друга, то и вовсе невыносимо».

В окнах горел свет, так что если Мишра и думал украсть что-то незаметно для брата, то его затея провалилась. Снаружи было очень хорошо слышно, что внутри ссорятся. Мишра, как того и следовало ожидать, что-то бубнил пьяным голосом, Урза же, напротив, говорил отрывисто и резко.

У порога Ахмаль остановился. «Пока, — решил он, — лучше подождать. По крайней мере до прихода госпожи Токасии».

Голоса стали громче, со стороны бараков других учеников приближались огоньки. «Ага, — подумал Ахмаль, — если молодой господин Мишра в самом деле надеялся побеседовать с братом наедине, то и эта его затея провалилась». Урза перешел на крик, но Ахмаль смог разобрать только слова «вор!» и «ложь!».

Из темноты появились Хаджар и Токасия. Молодой фалладжи сразу сообразил, что к чему, и тут же исчез, отправившись обратно к палаткам землекопов. Он, несомненно, расскажет всем, что братья наконец решили выяснить отношения.

Токасия была немного не в себе, она еще не до конца проснулась. Приглаживая пальцами короткие седеющие волосы, она спросила Ахмаля:

— Почему ты их не остановил?

— Потому что, насколько я мог расслышать, мебель они пока не ломают, — ответил старик. — Все равно нам следует еще немного подождать. Драка зрела несколько месяцев кряду, так что надо дать им возможность выплеснуть из себя эту ерунду.

Донесся звук бьющегося стекла. Токасия сделала шаг ко входу, но Ахмаль удержал ее за руку.

— Каждый раз, когда мальчишки дрались, кто-нибудь вмешивался, — сказал он. — Так что пусть теперь продолжают. Да, они заработают несколько синяков и порезов, но это ничего — главное, чтобы они разобрались друг с другом самостоятельно, без посторонней помощи.

Крики стали совсем неразборчивыми, казалось, из комнаты слышен лай диких собак, а не человеческие голоса. Затем раздался звук, свидетельствовавший, что в комнате еще что-то расколотили, что-то большое и тяжелое. У дверей собрались почти все ученики и несколько землекопов, приведенных Хаджаром.

И тут в окнах зажегся очень яркий свет. Золотой лучик свечи исчез на фоне пламени двух костров — зеленого и красного.

Ахмаль опустил руку. Он никогда не видел, чтобы свечи или лампы давали такой свет. Он подумал, не опрокинули ли братья масляную лампу на пол и не начался ли пожар. Мысль дать братьям возможность разобраться друг с другом собственными кулаками внезапно перестала казаться столь разумной.

— Это камни, — сказала Токасия, ее голос дрожал от страха. — Они применили друг против друга камни.

— Транские камни? — спросил Ахмаль, но собеседница уже не расслышала вопроса, со всех ног ринувшись к двери. Спустя мгновение Ахмаль последовал за ней, жестом приказав остальным не двигаться.

Токасия распахнула дверь и влетела внутрь, Ахмаль дышал ей в спину. Фалладжи почувствовал запах дыма и заметил, что мебель и пол комнаты обожжены, хотя нигде не было видно открытого огня.

Братья стояли в противоположных углах комнаты. Каждый из них сжимал в руке камень. Камень Урзы вспыхивал красными огненными стрелами, а камень Мишры испускал изогнутые зеленоватые копья. Копья сталкивались со стрелами в середине комнаты, и казалось, что там сошлись в схватке разноцветные руки, пытающиеся побороть друг друга.

С каждым мгновением оба брата слабели. Мишра был похож на загнанную лошадь, у него шла кровь из носа. Лицо Урзы исказилось от боли, у него тоже из носа шла кровь. Мишра почти сидел на корточках, а его брат стоял величественно и прямо. Каждый сжимал силовой камень обеими руками.

Даже комната пострадала от стрел силы и слабости. Внутри было очень жарко, воздух дрожал от наполнявшей его энергии, пульсирующий звон с каждым мигом становился все громче. Ни один из братьев не желал сдаваться, воздух между ними вспыхивал все ярче.

Токасия подняла руки и что-то крикнула, но Ахмаль не разобрал слов. Братья не обратили на ученую ни малейшего внимания, настолько они были захвачены дуэлью. Токасия снова закричала и сделала шаг вперед, встав точно посередине между юношами, там, где сталкивались красные и зеленые лучи. Ее руки были подняты, словно она хотела силой остановить мальчиков и их камни,

Ахмаль подхватил ее крик и рванулся вперед, но было поздно. Рубиново-зеленый, нефритово-красный луч разорвался, оба брата уставились на ученую. В удивлении они на мгновение забыли о том, что должны контролировать свои камни, и лучи того и другого внезапно брызнули во все стороны…

Комната взорвалась.

Ахмаль почувствовал, как ударная волна подняла его в воздух и отбросила назад, туда, где должна была находиться дверь. Неистовая сила опрокинула все четыре стены и снесла большую часть крыши, осыпав наблюдателей обломками шифера и горящими кусками дерева.

Когда Ахмаль очнулся, первое, что он увидел, были звезды. Они нежно кружились перед его глазами. Он медленно поднялся на ноги, чувствуя ужасную боль в левом колене. Старый землекоп сжал зубы и огляделся.

Вокруг него стонали раненые зрители, кто-то кричал. До этого Ахмаль не слышал шума и подумал, не оглох ли он от взрыва. Затем он увидел, что вокруг стоят люди с горящими факелами, кто-то разжег костер. Ахмаль с трудом заставил себя посмотреть в сторону, где должно было быть здание.

Оно было разрушено почти полностью, остался лишь один угол. Остатки стен дымились. Посреди бывшей комнаты стояли двое, склоняясь над кем-то третьим.

Ахмаль дохромал до развалин здания. Токасия лежала у Урзы на руках, Мишра на коленях стоял рядом. Ученая походила на сломанную куклу — голова была свернута на сторону. Мишра прикоснулся к шее пожилой женщины, затем взглянул на Ахмаля и покачал головой.

Урза поднял глаза, глядя прямо на младшего брата. Его взгляд был полон ненависти, в нем бушевало пламя, от жара которого, казалось, испаряются катящиеся по его щекам слезы. Ахмаль не мог припомнить, чтобы Урза плакал хотя бы раз за все время своей жизни в лагере. Но слезы не могли защитить младшего брата от ярости, кипевшей в глазах старшего.

Тот не двинулся с места, не произнес ни единого слова, но Мишра отшатнулся, словно брат ударил его наотмашь. Он встал и отошел от тела Токасии на несколько шагов. Урза, казалось, не обратил на это внимания — он лишь продолжал, не моргая, глядеть на Мишру. Тот сделал еще шаг назад, затем еще один, а потом повернулся ко всем спиной и что было сил побежал в ночь, прочь от разрушенного дома.

Никто не подумал остановить его.

Ахмаль возложил на могилу последний камень. Ученики и землекопы отдали последние почести ученой, а Хаджар вызвался сделать поминальный камень, чтобы отметить место ее упокоения. Вокруг было вырыто немало ям и канав, но для Токасии выдолбили отдельную могилу — в скале, где стояла ее палатка.

Пока Токасию обряжали и читали молитвы — и старинные аргивские, и пустынные фалладжийские, — Урза не отходил от нее ни на миг, сделав первый шаг в сторону лишь тогда, когда могилу начали засыпать камнями. Где Мишра, никто не знал, все полагали, что больше никогда его не увидят.

За несколько дней, прошедших с трагической ночи, Урза сильно похудел и осунулся, Ахмаль даже подумал, что молодой человек теперь выглядит старше, чем сама Токасия. Стоя у могилы, землекоп хотел что-то сказатьему, но юноша поднял руку, прося оставить его в покое. Ахмаль кивнул и отошел прихрамывая — у него действительно было повреждено колено, и фалладжи был вынужден теперь ходить, опираясь на посох, принадлежавший некогда покойной ученой.

На рассвете второго дня после похорон Ахмаль отправился искать Урзу. Он нашел его у могилы, в той же позе, что и за день до того, словно молодой человек сам превратился в надгробный камень.

— Господин Урза, нам надо поговорить, — тихо сказал Ахмаль.

Урза кивнул:

— Я понимаю. У нас много дел. Надо, чтобы работала школа, продолжались раскопки. Надо извлекать на свет то, что лежит под землей. — Последние слова он произнес вяло, без выражения, словно бы это было последнее дело, которым он хотел сейчас заниматься.

— Ну да, ну да, — сказал Ахмаль. — Во-первых, я хотел сказать, большинство учеников и землекопов в порядке, хотя несколько человек пострадали от взрыва. В общем, ничего серьезного.

Урза кивнул, и Ахмалю показалось, что юноша вовсе не задумывался о том, как себя чувствуют другие. Ему не было дела ни до собственных ран — царапины и ожоги на его лице и руках уже зажили, превратившись в едва заметные шрамы, — ни до здоровья учеников и землекопов.

Ахмаль покачал головой и выдавил из себя:

— Во-вторых, мне кажется, надо как можно скорее отправить учеников обратно в Пенрегон.

Урза удивленно посмотрел на Ахмаля. У юноши был такой вид, будто он спал, а теперь проснулся.

— Т-то есть как? Н-нам нужно п-продолжать работу, начатую Токасией, — заикаясь, произнес молодой человек. — Н-нам нужно д-двигаться вперед.

Ахмаль сделал глубокий вдох.

— Понимаешь, фалладжи следуют за людьми, а не за идеями. Фалладжи уважали Токасию и поэтому следовали за ней. Они могли бы последовать за твоим братом, поскольку он жил среди них и знал их нравы. Но тебя они не знают. Ты не говорил с ними, не интересовался их жизнью. Они не останутся.

— Мы можем набрать других землекопов, — запротестовал Урза. — В конце концов есть же и ученики, мы можем использовать их.

— Если здесь не будет фалладжи, на лагерь будут нападать кочевники, — сказал Ахмаль. — День ото дня недовольство фалладжи аргивянами растет. Многим фалладжи не нравится, что аргивяне считают их землю своей. Так что тебе придется привести сюда много людей из самого Аргива — солдат, землекопов. Ученикам здесь больше не место.

Урза сжал губы:

— Понятно. — Он о чем-то задумался. Впрочем, все было ясно, Ахмаль читал мысли юноши как открытую книгу. — Скажи мне, — наконец произнес молодой человек, — я здесь в безопасности?

Ахмаль посмотрел на курган из камней. Однажды он уже сказал Токасии, что все в порядке, и оказался не прав. Он не мог позволить себе ошибиться еще раз.

— Мне так не кажется. Другим ученикам, пожалуй, ничто не угрожает, а вот тебе… Среди моего народа есть люди, которые считают, что это ты виноват в смерти Токасии. Что это из-за тебя сбежал Мишра.

Урза опустил глаза.

— Я не знаю, где он, — тихо сказал он и добавил: — Я хотел бы, чтобы он вернулся.

Ахмаль кивнул:

— Я тоже.

Он положил руку на плечо молодого человека. Урза вздрогнул от непривычного прикосновения и отшатнулся. Землекоп опустил руку и оставил молодого человека одного у кургана.

О трагедии сообщили в Пенрегон, отправив туда орнитоптер. Когда машина вернулась назад, из кабины вышли Лоран и, к удивлению Ахмаля, Рихло. Первая прибыла для того, чтобы подготовить находки и записи Токасии к отправке в столицу, а второй — чтобы проконтролировать работы по сворачиванию лагеря и эвакуации учеников. Узнав, что теперь любой дикий кочевник пустыни может напасть на лагерь и перебить беззащитных детей, встревоженные родители срочно отправили из Пенрегона караван.

К моменту прибытия этого каравана Урзы уже не было в лагере. Два дня он помогал Лоран приводить в порядок записи Токасии, а затем ушел на юг вместе с другим караваном. Молодой человек сказал Лоран, что у него нет желания возвращаться в Пенрегон. Ахмалю он дал понять, что не хочет видеть, как люди покидают его любимый лагерь.

Мишру так и не нашли, хотя Рихло разослал во все концы воздушные патрули. Если он и возвращался в лагерь, то никто его не видел или не признавался, что видел.

Один только Ахмаль решил проводить Урзу. Больше никто из фалладжи не хотел его видеть, а поскольку работы больше не было, землекопы постепенно покидали лагерь. Многолюдное некогда место превратилось в город призраков — в нем еще оставались жители, но его тайное сердце было навсегда утрачено. Оно умерло вместе с Токасией.

Стоя у могилы Токасии, Ахмаль провожал глазами караван «дружественных» фалладжи. Урза шел пешком, опираясь на один из старинных посохов своей покойной наставницы. Кроме него он взял с собой лишь несколько силовых камней. «Вот и все, что молодой человек уносит с собой, — подумал землекоп фалладжи, — посох, горстка безжизненных стекляшек и накопленные за годы знания».

Урза обернулся и посмотрел туда, где стоял Ахмаль. «Нет, — поправил себя старик. — Он смотрел туда, где лежала Токасия». Караван уже отошел на значительное расстояние, и Ахмаль не мог разглядеть лицо юноши, но он видел, что тот идет понуро, сгорбившись от скорби.

Ахмаль решил, что понимает его чувства. В одну ночь Урза потерял все — свою наставницу, свой дом и своего брата.

Ахмаль не понял одного — ему понадобятся годы, чтобы понять это: какая из трех потерь была для молодого человека самой тяжелой.