Горланова Нина Букур ВячеславДевятины

Нина Горланова

Вячеслав Букур

Девятины

Рассказ

Мы ведь тоже не какие-то особо любвеспособные. Незнакомый человек к нам рванулся, а мы стали сопротивляться: к зубному некогда, пол хотим покрасить. Но Галина от нашего сопротивления еще более соблазнилась на яростный порыв. Это похоже на то, как если б хулиган напал, а уговоры его только раззадоривают (надо бежать или дать сдачи).

Дело было на вечере нашего уральского Гомера. Он читал о своих странствиях - громко так - по внутренним ландшафтам. А этим - в отличие от настоящего Гомера - можно заниматься долго, поэтому его поэмы назывались "Одиссея-2", "Одиссея-3".

Все долго не расходились, кучкуясь. Гул стоял, а Гомер с видом служения засевал все вокруг себя автографами. Галина была с детьми (Сократ, Будимир и Любим). Она могла быть в двух состояниях: или властителя, или раба. Переключалась мгновенно, без перехода через нуль. Только что нам говорила: ну, пожалуйста, можно у вас побывать (жалобно, искренне, без фальши без всякой). И тут же сыну:

- Будка! Скотина! Ну скотина! - тихо рычала Галина. - Не подходи близко к своему физическому отцу! Он нас знать не хочет.

А дети ухом не вели, продолжая шустро искать крошки внимания, а потом несли их к матери:

- На морского окуня вон тот похож писатель! С глазами надутыми. Морда красная, страшная! Он мне сказал: "Пузырь!"

- Мама, а Сорос - это что? Смотри: сорос - туда и обратно одинаково читается, - и Сократ вывел в воздухе буквы. - Все вон там говорят: сорос-сорос.

Еще была долгая словесная возня между нами и Галиной: мы не давали согласия на ее визит к нам, она отнимала, мы все вспотели. Она наконец вырвала наше согласие. Насчет детей-то мы забыли ее предупредить, предполагая, что она сама понимает (таких буйных надо оставлять дома). Но она их с собой прихватила. Тут у них программа слегка изменилась (сбора впечатлений). Они работали в более активном режиме.

- Вагины барражировали в выси,

Копченый член дымился на столе,

начал читать Любим, добросовестно подчеркивая ритм и показывая свою вообще-то очень сильную память.

Она с довольным видом слушала свои стихи в исполнении сына, а потом с оттенком выстраданности сказала:

- Дети должны расти, как трава.

Несчастье наше было не в том, что Галина к нам пришла. Многие приходили и уходили навсегда. Несчастье оказалось в том, что выяснилось: мы живем в соседних домах! От нее уже невозможно было уклониться.

- У вас чай без варенья, что ли, насухо? Я не привыкла так, без варенья! Один песок, что ли!

- Не хочешь, не пей, - уговаривали мы ее.

- Надо же, чай без варенья, вы что!

- Ты успокоишься, нет? Галя, успокойся.

А ей только этого и надо: взглянула на нашего кота и ужаснулась:

- Ой, страшный он у вас какой, Боже мой!

- Ты что - красавец наш Кузя, умный!

- Морда у него страшная! Вот у меня кошечка - какая у нее мордочка маленькая, красивая. А у вашего - ужас!

- Так кошечки - они всегда ведь женственнее, изящнее.

- Нет, страшный, страшный, - Галина не сдавалась, криками освежая наше одряблевшее внимание.

- Кузя просто мужественный... сильный.

И мы посмотрели на Галину: у нее широкое уральское лицо, красивое, но не очень-то нежное. Примерно как у Кузи у нашего. И вся она состояла из какого-то плотного вещества, которое торчало во все стороны.

Тут Сократ, добрый мальчик, чтобы развеять тяжесть этого судорожного общения, принялся рассказывать:

- Сон видел я. Он называется: "Превращение в динозавра". Кто-то дал мне жвачку. Я превратился в динозавра: выше домов, голодный. Разламываю стены и в магазин захожу. Ем шоколадки, обжираюсь. Но потом мне стало скучно, я начал искать этого, который дал мне увеличительную жвачку. Только он мог меня превратить обратно в человека. И тут я проснулся, не нашел его.

- Страшная морда у вашего кота!

- Ты хочешь в дверь выйти или сразу через окно? - задали мы назревший вопрос.

- В школе меня все щипали, - сказала тихо Галина сквозь бегущую из глаз воду. - Ненавидели, я не могла сдержаться - всех-всех обзывала. "Любка-Любка, а что под юбкой?", "Лешка-Лешка, хер, как гармошка". А дети ведь такие безжалостные, этот Лешка меня укусил в плечо. Хотите, покажу: шрам - как от пилы!

На следующий день она принесла нам банку облепихового варенья. Совесть начала нас подгрызать: она добрая, Галина, а мы чего захотели, чтобы все вели себя как светские львы.

- Бабушка родила без мужа, мама, теперь я, - добродушно Галина перекладывала все на родовую склонность, в глубине ее мерцал трепет перед могучей силой рода: ишь, куда, мол, заворачивает, никаких сил нет бороться.

Еще через день она принесла пирог с черемухой, который все у нас очень одобрили путем уничтожения.

- Хорошо бы всех обосрать, - начала она издалека. - Чтобы они поняли, что я тоже что-то значу!

Когда Галя ушла, мы свирепо сцепились:

- Наверно, это в природе человека - показать себя любой ценой?

- Еще чего! Возьмем ангелов: они ведь не были сразу созданы падшими. Некоторые сами отпали - сами себя изобрели в этом виде...

После Галя хищно выклюнула из нашего окружения одного йога, голодаря и сторонника Цигуна. Это был год самой жестокой безработицы в Перми. Галя как-то поспособствовала его устройству сторожем в ту же библиотеку, где сама работала. Он выдерживал все ее требования: был худ, смазлив и говорил заумные вещи, от которых она аж вся пылала.

- Понятно, что все мы смертны, - говорил он. - Но в одном-то случае природа могла бы сделать исключение? Я мало ем - мало природу обираю, не загрязняю эмоциями... отрицательными. А потом бы прекратил... когда бы понял, что насыщен днями.

Когда он это Гале все говорил, сам так замирал в каком-то отлете ума в бесконечную даль, казалось, что он вот-вот прекратится. Вместе с ним замирала и Галя, а потом начинала судорожно тереть свои сильные руки:

- Я тебе сейчас массаж сделаю! И по точкам.

А он забыл, что в огромном здании библиотеки, поздним вечером, когда кругом так пусто, женщина зря не предложит такие манипуляции. Он вообще забыл, что у них, у Евиного племени, есть другое употребление, кроме служения и слушания. Он польщенно растянулся на диване...

- ... А я по точкам верхней половины прошлась, - простодушно излагала нам Галина на другой день. - Каналы очистила, ну он это принял хорошо. А сунулась ниже, он говорит: не надо! "У меня там проблемы". У нас в библиографии диван стоит кожаный, я простыню из дома принесла, дура, заранее, а он мне сурово, как сестре милосердия, пациент... в общем, стало... Ну, ладно, устрою день рождения, вы всех своих знакомых приводите! Кого попало.

С ее дня рождения запомнилось: подруга Гали, читавшая замогильные стихи про кладбища и сумерки, капитан-пехотинец, хороший малый, привыкший быть душою общества.

- Посмотри кругом, - говорил он тихонько Гале. - Ты ничего не замечаешь?

- Нет, - рыкающим испуганным голосом отвечала Галя.

- А ты здесь лучше всех! Все окружающие менее красивые.

Потом он подсел к подруге Гали, что-то тихо тоже шептал. На следующий день, сверяя впечатления, обнаружили, что говорил он одно и то же, наизусть ("Посмотри вокруг... ты лучше всех").

Дети снова развлекали всех мамиными виршами о копченых гениталиях, к матери обращались по-дружески: "Ты, корова, не перебивай!" В общем, царило непринужденное веселье. А мы ушли оттуда рано.

На следующий день мы шли мимо ее окон (она жила на первом этаже). Тут распахивается рама с кряком, и вываливается под ноги нам Сократ. Ему уже было тогда лет четырнадцать. Он вскочил и побежал. А мать вынырнула и закричала вслед:

- Сифилитик!

Две недели сын не приходил, и она обратилась к нам за советом.

- Я ведь почему его сифилитиком обозвала - "скорую" хотела вызвать, она разворачивала в обратную сторону цепь событий. - "Скорую" венерическую бригаду. В баню не могла неделю заставить пойти!

Мы спросили: почему же именно венерической бригадой она пугала?

- А я Сократу говорила: наверно, ты боишься в баню идти, потому что у тебя язвы, какую-то мочалку затащил в свою кинобудку, наверно!

(Сократ был в училище, где выпускали киномехаников).

Ну, все понятно: дети растут, как трава, можно и выкосить ее, сорняки, они цепкие, ничего с ними не сделается. Но на самом деле Сократ далее до конца жизни Гали не сказал с нею ни слова. Общение происходило через бабушку.

Однажды пришел к нам наш голодарь, совсем ослабевший, тихий:

- Двадцатые сутки пошли, - скромно говорил он. - Кстати, я видел Галину. Слава Богу, у нее какой-то молодой человек, нежно поцеловал, подсадил на автобус...

А мы про Валеру уже знали, потому что все друг про друга знают, Пермь - город маленький.

- Значит, она нашла такого, на которого массаж действует, - ляпнули мы.

- Что ж вы, дорогие, так болтаете-то? - растерянно спросил он. - Это уж чересчур.

У нас было ошеломление от того, что мы сделали: да, ни хрена себе сказанули! Но, впрочем, подобное у нас повторялось несколько раз.

Жизнь в своей необычности все-таки чрезмерно щедра, с запасом. Весь Валера - это особая история, а мы возьмем здесь только край этой истории, к нам обращенный. Краешек даже.

У Гали и Валеры наступила та светлая тяга друг к другу, которая между людьми зовется любовью. Она не зависит ни от хорошей жизни, ни от тяжелых условий, ни от ума, ни от характера, и слава Богу, что не зависит. Мы, предвкушая, ждали, что светлая эта сила сделает Галину приемлемой для людей. Но на самом деле любовь дала ей еще большее ясновидение, и она видела еще яснее все темное. Галя стремилась еще больше отметиться: здесь, мол, была я (взболтав с мертвым илом прозрачные струи духа).

Она написала про книгу нашего уральского Гомера "Одиссея-4", что великий древнегреческий рапсод на последний глаз бы ослеп от потрясения, прочитав книгу. А наш пермский Улисс вытаращил, читая статью, глаза, очень здоровые, несмотря на большое количество выпитой плохой водки. И он замыслил подать на Галину в суд. А нам прямо заявил:

- Пока эта стерва к вам ходит в дом, я здесь больше не покажусь!

Мы бормотали: завистники всегда были и будут, начиная с той же Древней Греции, вспомни Зоила, который составил список всех несуразностей Гомера. И таким образом обессмертил свое имя.

Мы вынуждены были хоть что-то предпринять. Галине сказали так:

- Зачем ты пишешь все это? - Мы робели, отвратительно чувствуя себя в роли поучателей. - Тридцать два раза упомянуты в статье органы выделения и гениталии! "Коитус в тонком плане", "творческий мастурбант". Зачем ты это делаешь, Галина?

- А хочу!

Лаская гитару, вышел Валера из дальней комнаты, запел, ласково сияя глазами: "Я на солнышке лежу".

- Дурак! - счастливо захохотала Галя. - Это он меня солнышком называет.

И взрывы ее хохота, несмотря на тяжелый разговор, освежающе нас встряхнули, изгоняя всю тяжесть разговора.

Дальше излагаем простые факты. Галя сказала в 1995 году, что у нее рак по женской части. Ей гарантируют полное выздоровление после операции. Но она отказалась. Цитата: "Я этим местом еще поживу!"

Мы можем сказать: долго думали. Наконец мы пришли к Гале:

- У тебя дети, их нужно вырастить. Если мы встанем на колени, ты пойдешь на операцию?

- Нет, не уговаривайте, не вставайте на колени! Я без этого места не женщина.

29 декабря 1996 года мы видели Валеру, который выходил от Гали, вытирая мокрые глаза. Он тоже не смог ее уговорить ни на "химию", ни на облучение.

Галя сначала употребляла чистотел, потом водку с подсолнечным маслом, еще - тигровый коготь и акулий хрящ. Она всех уверяла: отлично это помогает! Она развернула еще более бурную деятельность: победила в конкурсе на лучший рассказ о Каме, написала юбилейные частушки о губернии, устроила свой творческий вечер, где передразнивала апостола Павла, наклеив бороду из бумаги и натянув фальшивую лысину. Наши дети, услышав это, ужаснулись. Факты таковы: быстро, как на счетчике, выскакивали номера стадий новообразований: первая, вторая, третья, четвертая-а, четвертая-б...

И тут она узнала про очередное абсолютное лекарство: витурид.

- Мне из Петрозаводска с поездом пришлют в Москву. Пусть ваши друзья возьмут витурид на одном вокзале, перевезут на другой... там всего шесть килограммов.

Мы собрали деньги и вручили Валере. Он привез витурид чудодейственный.

Еще 31 декабря 1997 года она прислала с Валерой нам стихи:

Хоть нет меня, но я сегодня здесь.

Плесните мне в ментал бокал шартреза.

Ваш тесен круг,

Но я в него пролезу...

Валера сказал, что у Галины сильные боли, и нужно наркотики через час колоть.

Мы ее навещали.

- Юбку я вам возвращаю. Еще бы года три назад я ее наполнила, а сейчас велика. Да, завещание я написала.

Мы поразились: у Гали, как у большинства знакомых, нечего завещать. Мы даже испугались: мол, детей ее не можем взять - на своих все силы истрачены. Один из нас пролил слезы, а другой скрипнул зубами от потрясения. А Галя продолжала:

- На похороны свои я вас не приглашаю. Пусть будут лишь мама и Валера. Дети мне не нужны. Сократа вызвали из армии, он по-прежнему со мной молчит. Будка меня обзывает каждый час "вонючкой" - из-за него я завтра в хоспис уеду. Запахи им сейчас не нравятся, умирания... А на девять дней вы приходите! Там будет много народу. Я всех известила: приходить!

Мы говорили об этом, не переставая. Настолько было все тяжело. С того берега она еще будет команды нам передавать...

Через день пришла мама Гали, вздернув в негодовании свое лицо жестяной красоты:

- Еще б пожила моя Галя, но эти святоши... в хосписе, всю ее иконами обставили, вы бы только посмотрели! Уговорили ее умереть вместо того, чтобы бороться за жизнь! - и она со значением на нас посмотрела, зная, что у нас тоже дома есть иконы.

Мы каждый день друг другу твердили: не пойдем на девять дней! И то, что мы сейчас все время о ней говорим, - это управление нами! А мы же все-таки свободные люди.

- Не о детях думала в последние минуты, а о том, чтобы нас за ниточки дергать, какое высокомерие!

И тем не менее в день девятин нам пришлось оказаться у Гали. Дело было так. Пришло нам извещение на посылку. Мы пошли получать, обрадовались. Оказалось, что это витурид для Гали. Почему послали на наше имя: потому что уже знали про хоспис? Непонятного тут много. Почему ранее через Москву присылали? А сейчас по почте... Как ни вертелись мы, а на девятины попали. Это факт. Никого в обед еще не было, но нам мама Гали дала по ложке кутьи. Дети плакали, включая Сократа. И видно было, что от слез у них уже выстраивалась другая прошлая жизнь: там они все время любили мать и получали в ответ огромную любовь.