"Неру" - читать интересную книгу автора (Горев Александр Васильевич, Зимянин...)

Глава VI

Былую гордую Европу, похвалявшуюся своим расовым превосходством, Джавахарлал увидел теперь усталой, измученной сомнениями и тревогами. Война с ее разрушениями и кровью изменила облик преуспевавшею континента. По улицам городов в толпах неуклюже передвигались люди на костылях, в инвалидных колясках. Рано увядшие женщины угрюмо смотрели на прохожих потухшими глазами, в которых застыли боль и слезы, о не вернувшихся с войны мужьях, о потерянных семьях, о загубленной жизни.

Заводские трубы, как и прежде, выбрасывали в атмосферу клубы черного жирного дыма. А поодаль от заводов, вблизи садов и парков возводились новые банки с крепостными стенами. За зеленым сукном столов, в тишине банковских залов финансисты подсчитывали военные барыши, перераспределяли капиталы, которые потом будут затрачены на производство изощренного оружия, предназначенного для уничтожения людей, для разрушения созданных ими материальных и духовных ценностей.

Но народы больше не хотели войн. Страна Советов дала миру великий исторический пример строительства новой жизни. Заявляя о своей солидарности с пролетариатом всех стран и протягивая руку помощи угнетенным нациям, она положила начало необратимому процессу единения первого в мире рабоче-крестьянского государства с международным рабочим и национально-освободительным движениями.

В апреле 1926 года Джавахарлал с Камалой и дочерью приехал в Женеву и поселился в скромной квартире на окраине города. Беспокойство за здоровье жены и перспектива вынужденной бездеятельности угнетали Неру. Кроме того, ему тогда недоставало ясного видения пути к намеченной цели. Там, в Индии, он много говорил о свободе, но ему никогда не хватало времени серьезно вдуматься в содержание этого, казалось бы, простого и понятного слова.

«Мы хотим свободы мысли, свободы действий, быть хозяевами своей судьбы и строить Индию, достойную гения ее народа. Мы не хотим, чтобы Индия рабски подражала Западу» — так говорил его отец, примерно то же часто повторял и Джавахарлал. Но стоило только ему задуматься над тем, как воплотить эти слова в реальность, и он обнаруживал отсутствие в них плоти. В самом деле, можно ли говорить об одинаковой свободе для феодала и крестьянина? Джавахарлал знал, что крестьяне «не видят ясной связи между своими повседневными страданиями и борьбой за сварадж». И тогда он снова мысленно обращался к Ганди, которому, как никому другому, удавалось ладить и с элитой, и с социальными низами, не поступаясь своими принципами. «Ганди — великий крестьянин с крестьянским взглядом на вещи и с крестьянской слепотой в отношении некоторых сторон жизни, — рассуждал Джавахарлал. — Может быть, в любой другой стране он был бы сейчас не на месте, но Индия, видимо, все еще понимает или, по крайней мере, ценит людей пророчески-религиозного склада, говорящих о грехе, спасении и ненасилии... Ганди как вождь пришел не откуда-то сверху, он незаметно вышел из гущи народа, снизу, и все его мысли были поглощены заботой о судьбах миллионов обездоленных и угнетенных соотечественников. Он говорил, что его «самое большое желание — осушить слезы у всех людей». Проповедуя свой моральный закон правды и любви, отождествляемый с ненасилием, он стремился восстановить духовное единство индийского народа. Ганди мечтал об Индии, «в которой беднейшие люди будут чувствовать, что это действительно их страна, в строительстве которой они будут иметь решающий голос... где не будет высшего и низшего класса людей». Он часто говорил о «боге бедняков» или о «господе, живущем в бедняке». Джавахарлалу иногда казалось, что за этики словами «скрывалось прославление бедности». Но сам Неру считал бедность «отвратительным явлением, с которым надо бороться и которое надо искоренять, а отнюдь не поощрять каким бы то ни было образом». Каждый раз, когда он заводил разговор с Ганди на эту тему, тот подчеркивал, что богатые должны относиться к личной собственности как к народному добру, вверенному их попечению. Такая точка зрения совершенно не удовлетворяла Джавахарлала. Он отказывался понимать, что в этом именно и кроется разрешение социальной проблемы. Он уже стал достаточно опытным политиком. Утопических представлений, основанных на патриархальных обычаях и религии, Джавахарлал не принимал. Он подходил ко всему с меркой прогресса и считал полезным заимствовать все лучшее из опыта европейских развитых стран, в том числе из опыта России, которая, покончив с царским деспотизмом, решала социально-экономические и национальные задачи, во многом схожие с теми, которые стояли перед Индией. Извлечение уроков из истории политической борьбы других народов не означало для него преклонения перед чужеземным примером. «Плохо то, — размышлял он, — что Индия колеблется между слепой приверженностью к своим старым обычаям и рабским подражанием иностранному укладу жизни. Ни в том, ни в другом она не может найти ни облегчения, ни источника жизни и развития».

Хотя поездка Джавахарлала за границу была вынужденной, ему хотелось использовать пребывание в Европе, чтобы как можно основательнее ознакомиться с международными делами, установить контакты с друзьями Индии. Этого от него ждали и отец и Ганди. Махатма снабдил его рекомендательным письмом к Ромену Роллану, который в это время жил под Женевой на своей вилле «Ольга». «Один из моих самых дорогих соратников и друзей», — писал ему Ганди о Джавахарлале.

Обстановка в доме Роллана простая, ничего лишнего. Кажется, все вытеснили книги. Джавахарлалу глубоко симпатичны внутреннее благородство и нравственная чистота хозяина дома. Они беседуют на родном языке Роллана — французском. Разговор идет легко, как будто собеседники давние близкие знакомые. Роллан понимает и любит Индию. Он написал яркую книгу о Махатме Ганди, «открыв» его для Европы, а затем выпустил еще две биографии индийских «духовидцев» — Рамакришны и Вивекананды. Обоих — и Неру и Роллана — занимает проблема личности и общества: как добиться примирения противоречий между ними. Джавахарлал знаком с роллановской «Декларацией независимости духа» и с его проповедью «свободно мыслящего интеллигента», стоящего в стороне от социальных битв. Теперь в словах Роллана он улавливает нотки прощания с прошлыми убеждениями, исходившими из того, что интеллигент должен только ограничиваться мышлением, чуждаясь действия. Теперь писатель готов сам устремиться в политику, в гущу событий и действовать сообща с рабочими, с представителями угнетенных народов. Роллан рассказывает Неру о своей новой книге — «Прощание с прошлым», в которой он без сожаления расстается со своей апологией «свободного духа». По его словам, социализм и коммунизм представляют «единственную гарантию подлинной независимости духа, единственную возможность полного и интегрального развития индивидуальности».

Выводы писателя удивляют Джавахарлала: ведь Роллан — пропагандист и поклонник того Ганди, который неустанно повторяет, что революционный путь не для Индии и что «Индия не хочет большевизма».

В начале 20-х годов, если не считать отдельных сторонников марксизма, в Индии еще не было организованной партии коммунистов. Однажды, в 1923 году, Джавахарлалу попал в руки еженедельник «Социалист», издававшийся в Бомбее индийскими марксистами. А вскоре, в начале 1924 года, колониальные власти организовали так называемый Канпурский процесс. Суд приговорил группу обвиняемых, среди которых были и коммунисты, к четырем годам строгого тюремного заключения. В Бомбее вскоре после вынесения приговора был создан «Комитет в защиту индийских коммунистов». Комитет опубликовал обращение к индийской общественности и к Коммунистической партии Великобритании создать денежный фонд с тем, чтобы добиться в апелляционном суде отмены приговора и признания за индийцами права на образование коммунистической партии54.

Неру не раз отзывался об индийских коммунистах как о патриотах, которые так же, как и конгрессисты, только другими методами, добивались независимости для своего народа. Он ценил в них смелость, готовность пожертвовать собой ради достижения этой цели.

Жизнь Джавахарлала в «скучной» Женеве оказалась не такой уж и бездеятельной, чего он опасался ранее. В Женеве Джавахарлал встретился с Шиамджи Кришнавармой, имя которого ему было знакомо еще со школьных лет в Харроу. Тогда Шиамджи издавал «Индиан социолоджист», считавшуюся самой крамольной газетой. Он же основал в Лондоне индийское общество национальных революционеров.

Увидев Шиамджи в Женеве, Джавахарлал невольно испытал разочарование: перед ним стоял дряхлый, утомленный жизнью старик.

Шиамджи обитал в старой, давно не ремонтированной мансарде. Приходя к нему, Джавахарлал попадал в атмосферу уныния и мрака. На полках стояли старые, пропыленные, уже забытые хозяевами книги. Шиамджи жил прошлым, которое ревниво охранял и которым гордился. Бывало, что он вытаскивал из кармана ветхий экземпляр «Индиан социолоджист» и взволнованно показывал Джавахарлалу какую-нибудь статью, написанную им десяток лет назад.

Он владел крупным состоянием, но ходил пешком, чтобы сэкономить несколько сантимов на трамвае. Шиамджи мечтал, чтобы после его смерти на его средства был создан какой-нибудь общественный фонд, и предлагал Джавахарлалу стать одним из его распорядителей. Джавахарлал не испытывал ни малейшего интереса к финансовым прожектам старца и вежливо отказался от его предложения.

Шиамджи и его жена, уроженка Гуджарата, долгие годы проведшая с ним в изгнании, доживали свой век в одиночестве, без детей, родных и друзей, беспомощные и всеми забытые. Временами во взгляде Шиамджи мелькало что-то от прежнего огня, и тогда Джавахарлал проникался к нему сочувствием и уважением. Супруги после своей почти одновременной смерти оставили большую сумму денег на обучение индийских женщин за границей.

Шумной известностью среди эмигрантов в Швейцарии пользовался Раджа Махендра Пратап. Джавахарлал встретил его в разгар лета в Монтрё. На залитой солнцем набережной Женевского озера среди пестрой толпы курортников выделялась фигура человека в нелепом костюме полувоенного образца, в высоких сапогах. Из многочисленных и вместительных карманов его пиджака торчали старые письма, газеты, документы, фотографии. Содержимого карманов хватило бы для объемистого досье в придачу с фотоальбомом. Это был Махендра Пратап, не утерявший способности радоваться жизни при любых обстоятельствах. Он объехал весь свет, жил в Японии, Китае, Тибете, Афганистане, и всюду с ним случались забавные приключения, о которых он охотно и с большим мастерством рассказывал. В карманах его оригинального костюма хранились всяческие редкости: письмо от германского канцлера, портрет кайзера с его автографом, свиток от тибетского далай-ламы. Витая в облаках и не желая считаться с реальной действительностью, Махендра Пратап основал «Общество счастья» под девизом «Будь счастлив». Он посылал почтовые открытки с обращением к участникам международных конференций, собиравшимся в Женеве. Обращения от имени общества он подписывал длинным вымышленным именем, заканчивая словами «Слуга человечества».

«Трудно было принимать Махендру Пратапа всерьез, — вспоминал Джавахарлал, — но он был абсолютно честен и искренен».

В начале лета 1926 года в Женеву приехала Кришна, младшая сестра Джавахарлала. Она взяла на себя основные заботы по уходу за Камалой.

Наконец-то опасная для здоровья Камалы весна осталась позади. С наступлением сухой погоды она почувствовала себя лучше, и теплыми вечерами Неру отправлялись на прогулки по женевской набережной, в парк «Мон-Репо», катались по озеру на пароходе, ужинали в ресторане «Перл дю лак», расположенном в деревянном доме на берегу озера. Несмотря на болезнь, Камала выглядела счастливой. Джавахарлал еще никогда не уделял ей столько времени и внимания.

Разница в возрасте супругов была заметной. Еще больше эта разница ощущалась в их воспитании и духовном развитии. Камала не получила такого блестящего образования, как ее муж. Пройдет время, и Джавахарлал напишет, что «ее тонкий чувствительный ум развертывался медленно, подобно цветку, и нуждался в любовном и заботливом уходе». В первые же годы супружества он, считая жену малоподходящим собеседником, нередко иронически относился к ее вопросам, казавшимся ему по-детски наивными. Она обижалась. Камале было бы легче снести сдержанность мужа в проявлении нежности к ней, нежели неприятие ее всерьез как друга и помощника. Иногда возникали мелкие раздоры из-за ложного представления о собственном достоинстве. Однако эти вспышки были поверхностными, быстро гасли и не влияли на их глубокую привязанность друг к другу, на большое взаимное чувство.

С приездом Кришны Джавахарлал получил возможность на короткое время покидать Женеву и бывать в других европейских городах, где он знакомился со многими соотечественниками — старыми революционерами, которые из-за преследования колониальных властей вынуждены были находиться в эмиграции. Основная часть индийских эмигрантов жила в Берлине. Много здесь было и индийских студентов, обучавшихся в Германии и образовавших в годы первой мировой войны патриотические группы. Германское правительство стремилось использовать антианглийские настроения индийцев в своих политических интересах. А руководители индийской эмиграции вели торг с немцами, добиваясь признания теми независимости Индии в случае победы Германии в войне. Неопытной молодежи казалось, что она играет историческую роль в судьбе Индии. Выглядело все это наивно. Война окончилась, развеялись и иллюзии. Вернуться на родину индийские эмигранты уже не могли, а жить на чужбине стало невмоготу. «В Германии, — по словам Неру, — не любят иностранцев, принадлежащих к ненордическим расам, в особенности же азиатов; их терпят лишь до той поры, пока они хорошо ведут себя».

Неру увидел, что индийцы в Берлине не только не были связаны друг с другом, но и враждовали между собой, причем каждый подозревал другого в предательстве. «Такова, по-видимому, — думал он, — судьба политических эмигрантов повсюду». Некоторые из них превратились в буржуа европейского образца и давно утратили прежнюю патриотичность. Однако большинство индийских эмигрантов, с которыми Джавахарлалу довелось встречаться, оставались патриотами и страдали от острой ностальгии. Оторвавшись от индийской действительности, они носились с надуманными проектами освобождения Индии. Их жизнь была полна лишений, повседневных волнений и вечной тревоги из-за куска хлеба.

В июле 1926 года в одной из швейцарских газет появилась статья, в которой утверждалось, что индийцы почти единодушно желают сохранения английского господства.

Редко случалось, чтобы Неру негодовал так, как сейчас. Он написал резкий ответ, в котором привел конкретные факты о подлинно всенародном характере освободительного движения в Индии. «Я могу сделать единственный вывод, — обращался он к автору статьи, — что вы считаете индийцев, которые требуют свободы для своей родины, лжецами и ханжами. В таком случае нам не о чем с вами спорить».

Переписка с отцом и друзьями, руководителями Конгресса, позволяла Джавахарлалу быть в курсе всех последних событий в Индии. Его тревожили вести о религиозных распрях, разжигаемых в стране англичанами. Крайние группировки индусов и мусульман, враждуя между собой, разъединяли народ и тем самым облегчали колонизаторам задачу держать его в повиновении. А Махатма Ганди, успокаивая Неру, писал ему в Женеву: «Индусы и мусульмане все больше и больше отдаляются друг от друга. Но это не беспокоит меня. Так или иначе, но я чувствую, что разъединение между ними возрастает лишь только для того, чтобы привести их к большему сближению». Неру не разделял этого оптимизма.

Через несколько месяцев после получения письма от Ганди Джавахарлала потрясла мрачная весть из Индии о гибели известного всей стране патриота Свами Шраддхананда, которого вероломно убил какой-то фанатик, подкравшийся ночью к его постели. Неру вспомнил, как однажды во время народного волнения против англичан этот мужественный человек с открытой грудью пошел на штыки солдат, и, когда те отступили, он, индус, смело поднявшись на священную для мусульман кафедру храма Джами-Мазджид в Дели, призвал индусов и мусульман к братскому единству. И люди внимали его призыву, ликовали, выкрикивали лозунги братства.

Вообще новости из Индии часто ввергали Неру в состояние тревоги и разочарования. Все больший вес в Индийском национальном конгрессе приобретали титулованные особы, землевладельцы и промышленники, религиозно-националистические взгляды которых мало чем отличались от взглядов лидеров «Хинду махасабха», крайне правой воинствующей организации индусов. Неру писал своему другу Саиду Махмуду, что религиозный фанатизм может погубить дело освобождения родины от колониального господства.

С наступлением осени состояние Камалы вновь ухудшилось. Врачи рекомендовали перевезти ее на зиму в горный санаторий в Монтане. Снова потребовались деньги. Кроме того, надо было выплатить крупную сумму за учебу Индиры в швейцарской школе. Пришлось продать те немногие драгоценности, которые Камала имела при себе. Но и вырученных денег не хватало. Джавахарлал и Камала не хотели ни у кого одалживаться, даже у родственников, и жили только на свои скромные средства. Приходилось экономить на всем: к примеру, Джавахарлал вынужден был воздержаться от покупки столь необходимого для него, южанина, пальто. Когда Мотилал Неру узнал о финансовых трудностях сына, он написал ему: «Мне было очень больно читать твое письмо, в котором ты советуешь продать золотые браслеты Камалы... Я боюсь, что ты пытаешься быть чересчур экономным и отказываешь себе и Камале в самом необходимом».

Камала, Джавахарлал и Кришна переехали в Монтану. Сухой и чистый воздух, пахнущий хвоей лесов, космическое безмолвие гор, внимательные врачи — все это должно было поднять Камалу на ноги. Вскоре ей действительно стало лучше.

Джавахарлал полюбил европейскую зиму. Катание на коньках приносило ему огромное наслаждение. Рискуя поломать себе ноги, он в конце концов овладел и горными лыжами.

«Но ничто, кроме тюремных стен, не могло удержать брата сколько-нибудь долго на одном месте», — говорила Кришна.

Действительно, как только Камала начала поправляться, Джавахарлал отправляется в Берлин, чтобы установить контакты с руководителями Антиимпериалистической лиги, подробнее разузнать о предстоящем в начале 1927 года конгрессе угнетенных народов.

На сей раз в Берлине Неру познакомился с Вирендранатхом Чаттопадхьяя, которого друзья и знакомые называли просто Чатто. Жил Чатто в долгой эмиграции бедно, едва сводя концы с концами, глубоко тоскуя по родине. Революционно-патриотической работой он начал заниматься еще до первой мировой войны в Лондоне и Париже. В 1917 году встречался с представителями РСДРП, посетил Москву. Встав на путь научного социализма, установил связи с III Интернационалом. Будучи человеком высокообразованным и талантливым, сумевшим полностью отказаться от морали старого мира, Чатто неизменно пользовался авторитетом среди профессиональных революционеров, коммунистов и некоммунистов. Его никогда не покидало чувство мягкого юмора. Неру высоко ценил интеллектуальные качества Чатто, считая его «очень способным и обаятельным человеком».

По предложению Чатто Неру согласился принять участие в работе по подготовке антиколониального конгресса в Брюсселе. «Идеи о необходимости каких-то совместных действий угнетенных народов, а также совместных действий этих народов и левого крыла рабочего движения, — по словам Неру, — пользовались большой популярностью». И сам он все более убеждался в правильности мысли о том, что все подавляемые народы и эксплуатируемые классы имеют одного и того же противника — империализм, а поэтому и выступать против него нужно едиными силами. В письме к отцу Джавахарлал писал: «Совершенно очевидно, что конгресс в Брюсселе будет весьма авторитетным форумом, и было бы крайне желательным направить на него представителей Индийского национального конгресса: в конечном счете самым устрашающим империализмом в наши дни является английский, тот, который господствует в Индии».

С таким же предложением он обратился к руководству ИНК, подробно информируя его о деятельности Антиимпериалистической лиги.

Однако Ганди воспринял предложение Джавахарлала без энтузиазма. «Я со всем вниманием прочитал вашу официальную информацию, равно как и личное конфиденциальное письмо о конгрессе угнетенных народов, — отвечает он ему. — Что касается меня, то я столь больших надежд на лигу не возлагаю». Свое сомнение Ганди обосновывал тем, что представители европейских стран — участники Конгресса будут преследовать якобы только свои цели. Кроме того, по его мнению, конгресс в Брюсселе мог внушить индийцам опасную мысль: «Искать свое спасение, ориентируясь на внешние силы и на помощь из-за рубежа, вместо того чтобы добиваться этого посредством наращивания собственных сил внутри страны».

Неру огорчился, прочитав эти строки. Но менять свои убеждения из-за того, что они расходились с мнениями других авторитетов и даже с мнением самых дорогих и уважаемых людей, какими для Джавахарлала являлись отец и Махатма Ганди, было не в его характере. Он упорно добивается установления связи представителей индийского национально-освободительного движения с интернациональными органами Антиимпериалистической лиги. Индийскому национальному конгрессу посылается официальное приглашение направить делегацию в Брюссель, подписанное Сун Цинлин, вдовой выдающегося китайского революционера-демократа Сунь-Ятсена, и видным деятелем английской лейбористской партии Джорджем Лансбери. Приглашение зачитывается на съезде Конгресса в Гаухати в декабре 1926 года и единодушно принимается его делегатами.

В Монтану пришел долгожданный ответ от генерального секретаря Конгресса Рангасвами Лиенгара. Джавахарлал уведомлялся о том, что он назначен представителем ИНК на брюссельском конгрессе. Одновременно ему пересылается чек на пятьдесят фунтов стерлингов — для оплаты возможных расходов. Однако в ответе Лиенгара не было главного — политических указаний. «Я надеялся на получение каких-либо инструкций в связи с брюссельским конгрессом, — писал Неру Лиенгару, — но выходит так, что мне придется рассчитывать только на себя».

Он все же запрашивает Шриниваса Айенгара, исполняющего обязанности председателя Конгресса, о том, можно ли в качестве политической цели освободительного движения в Индии назвать вместо расплывчатою «свараджа» — «независимость». Ответ пришел от отца. Мотилал поддержал сына. «Мы (Конгресс) требуем свараджа, — писал он, — а ты можешь интерпретировать это понятие как «независимость».

До начала конгресса оставалось чуть больше месяца. Джавахарлалу за это время нужно успеть многое. Он налаживает связи с левыми лейбористами в Англии и с их помощью собирает богатый фактический материал, обличающий грабительскую сущность британского империализма в Индии. В эти же дни пишет для женевского журнала «Ревью оф Нейшнс» статью, в которой обрушивается на тех, кто не в меру превозносил «цивилизаторскую» роль Англии в Индии и проповедовал мир между метрополиями и колониями. «Мир — это прекрасно, но даже ужасы и страдания на поле битвы лучше мира на кладбище».

В руководящие органы Антиимпериалистической лиги вместе с Анри Барбюсом, Роменом Ролланом, Сун Цинлин входит и Чатто.

Неру прибывает в Брюссель за несколько дней до открытия конгресса, 6 февраля 1927 года. С ним рядом Кришна. Он бесконечно благодарен сестре, которая взяла на себя обязанности его личного секретаря и машинистки. Неоценимую помощь Джавахарлалу оказывает Чатто: он знакомит Неру с тонкостями в позициях делегаций отдельных стран, представляет его многим делегатам.

Неру и Чатто засиживаются далеко за полночь, обсуждая проблемы национально-освободительного и международного рабочего движения. От Чатто Неру слышит правдивый рассказ о Советской России.

Дни бегут быстро. Работы столько, что на сон остается совсем мало времени. Джавахарлал участвует в заседаниях подготовительного комитета конгресса, пишет проекты резолюций, беседует с прибывающими в Брюссель со всех концов мира делегатами, делает заявление для международной прессы.

«Мы отдаем себе отчет в том, — говорит он в этом заявлении, — что в борьбе, которую ныне ведут колониальные, полуколониальные и угнетенные народы, есть много общего. У них зачастую одни и те же противники, хотя иногда они выступают в различном обличье... Контакт между народами приведет к лучшему пониманию общих проблем и трудностей и неизбежно выльется в более тесное сотрудничество, которое приблизит всеобщую победу».

В день открытия конгресса, 10 февраля 1927 года, Неру дает интервью газете бельгийских коммунистов «Драпо Руж», в которой приветствует «создание органа, объединяющего движения в колониях и опирающегося на сотрудничество рабочих организаций капиталистических стран, сочувствие писателей и политических деятелей». Он отвергает утверждение английской прессы, что брюссельский конгресс является коммунистическим. «Для Англии, — говорит он, — все, кто выступает против эксплуатации других народов, — большевики».

Неру избирают в рабочий президиум конгресса. Председательствующий на конгрессе Стефан Дейвис, руководитель профсоюза шахтеров Южного Уэльса, предоставляет ему слово.

Говорит Неру спокойно, уверенно, почти не прибегая к жестам, никакой аффектации, что делает его речь еще более убедительной.

— Мы должны рассматривать индийских князей и крупных землевладельцев как пособников английского правительства в проводимой им политике в Индии. Они не хотят свободы для Индии из-за того, что это означало бы свободу крестьян от эксплуатации... Мы часто наблюдаем отвратительный союз английских капиталистов с капиталистами индийскими.

Воззрения Неру выходят теперь за рамки национальных задач: он связывает борьбу за независимость в Индии с антиимпериалистическим движением всех прогрессивных сил мира.

— Я хочу, чтобы вы осознали, — обращается Неру к делегатам конгресса, — что задача освобождения Индии — не только национальная проблема. Она непосредственно затрагивает большое число других стран и косвенно отражается на обстановке во всем мире. Мы не можем дальше терпеть сложившееся положение не только из-за того, что свобода — это хорошо, а рабство — плохо; для нас и для нашей страны это вопрос жизни и смерти. В равной мере такое же положение нетерпимо и для вас.

По предложению Неру участники конгресса принимают резолюцию, в которой говорится, что «конгресс горячо поддерживает индийское национальное движение в его борьбе за полную независимость Индии и считает, что освобождение страны от иноземного владычества и всех форм эксплуатации есть важный шаг к окончательному освобождению народов Земли». В резолюции, которая была написана самим Неру, выражалась надежда, что «индийское национальное движение положит в основу своей программы идею полного освобождения крестьян и рабочих Индии, без чего не может быть подлинной свободы, и что оно будет сотрудничать с освободительными движениями в других частях света».

Самой многочисленной в Брюсселе была китайская делегация. В нее входили как представители гоминьдана, так и коммунисты, выступавшие в то время единым фронтом.

Неру вступает в тесный контакт с китайскими делегатами и предлагает им принять совместную индийско-китайскую декларацию, проект которой был им заранее заготовлен. Декларация ставила задачи углубления интернациональной солидарности и расширения сотрудничества между представителями национально-освободительного движения двух соседних стран. Неру по своей инициативе ведет переговоры с английскими коммунистами, в частности, с Гарри Поллитом и другими, а также с левыми лейбористами о том, что они поддержат эту декларацию, выступят в британском парламенте против посылки английских войск в Китай. Неру предусматривает также проведение в Индии кампании солидарности с китайским народом и пишет в индийскую газету «Волонтер» статью «Положение в Китае и долг Индии», в которой выступает в поддержку китайской революции как истинный интернационалист.

Несмотря на попытки отдельных китайских делегатов всячески подчеркнуть исключительность «китайского вопроса» и их требования о признании «традиционной культурной миссии» Китая в Азии, что отдавало великоханьским шовинистическим душком, декларация была принята и в течение более чем тридцати лет служила укреплению дружбы и сотрудничества между двумя народами Азии.

На конгрессе Джавахарлал встретился с молодым вьетнамцем по имени Нгуен Ай Куок. На его худом лице с резко очерченными скулами светились бесстрашные и чистые глаза, знавшие правду жизни. Он скромно держался в стороне от шумных дискуссий, и только по тому, как с ним подчеркнуто уважительно здоровались видные деятели Антиимпериалистической лиги, можно было догадываться, что это был один из тех руководителей национально-освободительного движения в Азии, которые вынуждены были скрываться от многочисленных агентов империалистических спецслужб. Позднее Неру узнает, что это был Хо Ши Мин. Через двадцать семь лет, в 1954 году, они вновь встретятся — в Ханое, уже в качестве руководителей двух государств.

Конгресс закончил свою работу 15 февраля 1927 года. Созданы руководящие органы Антиимпериалистической лиги. Неру, как представитель Индии, избран одним из пяти почетных президентов лиги и членом ее исполнительного комитета.

Джавахарлал заметно утомлен. «После восьми или девяти дней работы конгресса без ночного отдыха и без приличной пищи я смертельно устал», — признается он в письме Лиенгару. Но времени на отдых не остается: он готовит подробный отчет о брюссельском конгрессе и уже через несколько дней отправляет его в Индию.

Неру не только подробно описывает работу конгресса, анализирует принятые на нем документы, но и высказывает глубокие мысли о складывающейся в мире расстановке сил. «Нам нельзя больше оставаться в неведении того факта, — отмечает он, — что американский империализм в ближайшем будущем создаст огромную проблему, еще большую, чем та, которую ныне представляет собой английский империализм. Не исключен также и такой вариант — на это есть много указаний, — что две державы с тем, чтобы господствовать над миром, создадут мощный англосаксонский блок».

Критикуя «узкий национализм», он защищает идею развития сотрудничества между народами, высказывает мысль о необходимости создания международной организации солидарности народов афро-азиатских стран, выступает против империалистических войн. «Я надеюсь, — говорит Неру, — что после обретения свободы мы используем нашу энергию для установления мира на земле». Уже тогда он приходит к выводу, что Советский Союз — «друг всех угнетенных народов и что у Индии есть все основания к тому, чтобы развивать с ним дружественные отношения».

Социализм, который до этого существовал в сознании Неру лишь как отвлеченная идея, теперь становится конкретной целью, соединенной с борьбой за независимость. Он знал, что руководители Индийского национального конгресса, в том числе Ганди и отец, не разделяют его взглядов, и все-таки пишет в отчете: «Я принимаю в своей основе социалистическую теорию о государстве». Коммунисты привлекали Джавахарлала прежде всего своими впечатляющими успехами в России.

Говоря о социалистической теории государства, Неру не принимал расплывчатых догм социалистов из II Интернационала и открыто отдавал предпочтение III Интернационалу.

По окончании брюссельского конгресса Неру несколько дней проводит в Лондоне и Париже. Здесь его радушно принимают лидеры профсоюзов, руководители левых партий. Он участвует в заседании исполкома Антиимпериалистической лиги, состоявшемся в Кёльне, затем едет в Дюссельдорф на митинг протеста против казни Сакко и Ванцетти. Во время одной из поездок он обнаруживает за собой слежку. Друзья предупреждают его об угрозе ареста. Что ж, он готов и к этому: ведь перед отъездом из Индии английские власти пытались заполучить от него обещание, что в Европе он не будет заниматься политической деятельностью.

В сентябре из Индии приехал Мотилал. Его приезд не был неожиданностью для Джавахарлала: он неоднократно приглашал отца присоединиться к ним и хотя бы несколько недель отдохнуть в Европе.

Джавахарлал знал, что в жизни отца наступили нелегкие времена. Авторитет и влияние возглавляемой Мотилалом Неру свараджистской партии55 катастрофически падали. Тщетными оказались усилия перестроить в «национальных интересах» работу Законодательного собрания. Обещанный свараджистами «взрыв изнутри» не удался. Слово «доминион», казалось, вытеснило неопределенный «сварадж» из политического лексикона лидеров партии. Укрепилось правое крыло — так называемые «респонсивисты». Они настойчиво требовали полного сотрудничества с колониальными властями. Все это привело к тому, что на последних выборах в законодательные органы свараджисты лишились многих мест.

Мотилал остро переживал происходившее. Тяготился он и отсутствием сына. Письма Джавахарлала из Брюсселя нет-нет да и вызывали у Мотилала опасение: не сблизился ли сын с «коминтерновцами»? Тем более что такое же предположение высказывали и некоторые ознакомившиеся с отчетом Джавахарлала конгрессисты.

Джавахарлал встретил отца в Венеции. Беседы с сыном, его объяснения несколько успокоили Мотилала.

В октябре 1927 года произошло знаменательное для обоих Неру событие: советский полпред в Германии передал им приглашение Всесоюзного общества культурных связей с зарубежными странами (ВОКС) посетить СССР в дни празднования 10-летия Великой Октябрьской социалистической революции. Мотилал колебался недолго и, уступив настояниям Джавахарлала, дал согласие на поездку.

О скором приезде Неру в СССР сообщала газета «Правда» 5 ноября 1927 года: «Несмотря на чинимые английскими властями препятствия, на торжествах в Москве будут и индийские делегаты. Здесь уже находятся три индийских делегата, представители индийской секции Лиги борьбы с империализмом. Сегодня-завтра должен приехать один из виднейших вождей индийского национального движения — Пандит Мотилал Неру... Он приедет в Москву в сопровождении своего сына Явахирлала Неру, вождя левого крыла Национального конгресса. Как известно, Явахирлал Неру был официальным представителем Индийского национального конгресса на первой конференции Антиимпериалистической лиги, состоявшейся в феврале 1927 года в Брюсселе».

На предстоящую поездку Неру в Москву откликнулась и индийская печать. В статье «Товарищеская рука», опубликованной в калькуттском «Форварде», говорилось: «Приглашение, присланное индусам, имеет особое значение. Вековая идея о «низших расах», резко отделявшая Европу от Азии и Африки и белых от желтых и коричневых, рухнула. Россия протянула свою братскую руку презираемым и угнетенным».

Отец и сын Неру с Камалой и Кришной выехали поездом из Берлина вечером 6 ноября и через сутки пересекли советскую границу в районе станции Негорелое. Офицер-таможенник, хорошо владевший английским, вежливо осведомился у них о цели поездки в СССР. Услышав ответ, он приветливо улыбнулся и сказал, что Неру, как гости Советского государства, освобождаются от таможенного досмотра.

Здание станции было празднично украшено красными флагами, на алом кумаче огромных транспарантов белели надписи на разных языках: «Советский народ приветствует своих гостей!» Неру вышли из вагона и сразу попали в кольцо радушных жителей Негорелого.

— Тебе не кажется, что вот так же нас приветствовали соотечественники в дни кампании несотрудничества? — шепнул сыну растроганный теплой встречей Мотилал.

— По-моему, русских гораздо больше интересуют диковинные для них сари Камалы и Кришны, — отшутился Джавахарлал.

В Москву Неру приехали к вечеру 8 ноября. На вокзале их встретили представители ВОКСа и знакомый Джавахарлалу по Брюсселю индийский коммунист Ш.Саклатвала, который прибыл сюда несколькими днями раньше в составе многочисленной англо-ирландской делегации. От него Неру узнал, что через два дня откроется Всемирный конгресс друзей СССР. В его работе примут участие около 1000 гостей из 43 стран. Саклатвала сообщил, что намеревается выступить на конгрессе, но еще не решил окончательно, в качестве представителя какой делегации — англо-ирландской или индийской — будет выступать. Он слышал, что на одном из первых заседаний от индийской делегации должен выступить Чатто. На вопрос Мотилала о составе участников конгресса Саклатвала ответил, что организаторы не намеревались делать из этого тайны. «Прокоммунистическим» назвать конгресс будет сложно, — улыбнулся он. — Нас, коммунистов, не больше 10 — 15 процентов от общего числа участников. Основная же масса — представители самых различных партий и группировок, придерживающиеся далеко не всегда левых взглядов».

Саклатвала красочно описал ноябрьский военный парад и демонстрацию сотен тысяч людей на Красной площади. Слушая его, Неру искренне пожалели, что не приехали двумя днями раньше, и не смогли увидеть это, как следовало из рассказа Саклатвалы, великолепное зрелище.

Неру остановились в 207-м номере московского «Гранд-отеля». Окна гостиницы выходили на площадь Свердлова, и Джавахарлал любовался строгими, внушительными домами, опоясывавшими площадь и сходившимися к центру ее архитектурного ансамбля — величественному зданию Большого театра.

Москва ноябрьских дней 1927 года многим напоминала Джавахарлалу большие европейские города, но он сразу заметил и ее отличие от них. На вымощенных булыжником улицах те же трамваи, автобусы, однако значительно меньше автомобилей, нередко встречаются запряженные лошадьми телеги, коляски с живописными бородачами извозчиками. Неру отметил отсутствие некоторых товаров в магазинах, обратил внимание на скромную одежду москвичей. Но не эти детали быта советской столицы, объяснение которым он легко находил, отложились в его памяти. Джавахарлала поразили в советских людях энергия, решимость, способность выносить тяжкие лишения ради достижения цели, царивший повсюду дух равенства, братства, доброжелательности. Узнав значение столь часто звучавшего здесь слова «товарищ», он неизменно испытывал волнение, когда видел, с какой гордостью, с каким достоинством обращаются с этим словом друг к другу советские люди. «Каждый, является ли он носильщиком на вокзале или официантом в ресторане, — «товарищ»; так здесь говорят всем... Крестьянин из деревни или рабочий с завода, посещая президента, приветствует его как представителя своего класса, только чуть более умного и талантливого, и говорит ему: «Товарищ!»

В первые же часы пребывания в Москве Неру побывали на Красной площади. Джавахарлал не удержался и зашел в церковь, расположенную рядом с Кремлем. Он увидел толпу верующих, преимущественно пожилых женщин. «Никто не останавливал их, но все входившие в церковь не могли не видеть плаката, висевшего рядом с храмом, на котором было выведено знаменитое изречение Маркса: «Религия — опиум для народа!» — не без улыбки отметил Джавахарлал.

У деревянного, лишенного украшений Мавзолея молчаливо стояла многотысячная очередь. «Со всех концов России... приезжали представители простого люда, крестьяне и рабочие, мужчины, женщины и дети, чтобы отдать последний долг своему дорогому товарищу, который поднял их со дна и указал путь к счастливой жизни».

Безграничную, но осознанную, далекую от бездумного, слепого поклонения любовь к Ленину Джавахарлал чувствовал в каждом советском человеке. Он видел, как светлели лица при упоминании имени вождя, с каким бережным интересом, с какой уважительной благодарностью рассматривали люди ленинские портреты, украшавшие Москву в дни праздника.

«Так можно относиться только к самому близкому, самому родному человеку, — думал Джавахарлал. — Для русских Ленин был и остается другом, братом, отцом».

Интерес к личности Ленина возник у него самого давно. Впервые услышав о вожде русской революции в конце 1917 года, он стал тщательно выбирать из газет, журналов и книг все сведения о Ленине, о его теоретической и практической деятельности. Он прочитал краткий биографический очерк о Ленине Э.Людвига, «Большевистскую Россию» А.Калгрена, «Теорию и практику большевизма» Бертрана Рассела, «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида, некоторые другие. Книги были, конечно, далеко не равноценны. Редко какая из них содержала правдивую информацию о Советской России. Большинство авторов не скрывало своих антипатий. В лучшем случае они писали о России с настороженной неприязнью, а такие, как Калгрен, — с откровенной ненавистью. На Джавахарлала никогда не действовало пугало «большевистской угрозы». Определив свое отношение к Советской стране, «заглянувшей в будущее», составив мнение о ее вожде как «о великом уме и гении революции», он, приехав в Россию, не пережил разочарований.

Пребывание Неру в Москве было слишком коротким — всего три дня. Сетуя в письмах к старшей сестре на кратковременность поездки в СССР, Джавахарлал вместе с тем признавался, что и месяца было бы мало даже для поверхностного знакомства с жизнью этой гигантской страны. Но здесь, в Москве, он стремился использовать каждый час, любую возможность, чтобы объяснить себе, как большевики решают некоторые из тех проблем, с которыми, по его убеждению, предстоит столкнуться строителям будущей новой Индии.

Его интересует, какую политику проводит государство диктатуры пролетариата в отношении самого многочисленного класса — крестьянства, как Советское правительство решает сложнейший, отягощенный колониальным наследием царизма национальный вопрос, как большевики борются с не менее тяжким последствием старого режима — с некогда почти всеобщей неграмотностью, как они осуществляют культурную революцию, чего добилось государство в деле уравнения женщин в правах с мужчинами.

Одно из самых ярких впечатлений в Москве оставило у Джавахарлала посещение Дома колхозника. Он воочию убеждается, с каким уважением и заботой относится Советское государство к своему неутомимому кормильцу — сельскому труженику. В доме, рассчитанном на одновременный прием 350 человек, крестьяне могут не только остановиться и отдохнуть, но и получить консультацию по любым вопросам сельского хозяйства. Не умеющих читать и писать здесь учат грамоте, им дают книги, столь нужные деревне. В больших аудиториях, стены которых увешаны схемами, диаграммами, выставлены образцы сельскохозяйственных машин, призванных облегчить труд крестьянина; здесь рассказывают о новостях земледелия, животноводства, наглядно демонстрируют преимущества обработки земли с помощью нового мощного союзника — науки, здесь убеждают в необходимости коллективного хозяйствования в деревне.

Джавахарлал с восхищением отзовется о московском Доме колхозника в первом же интервью по возвращении на родину, отныне он будет мечтать о том времени, когда создание таких домов станет возможным в Индии.

В Советской стране успешно решается национальный вопрос. К такому выводу приходит Джавахарлал после нескольких дней пребывания в СССР. Он не заметит никаких следов национализма или шовинизма. Все национальности, уравненные революцией, пользуются одинаковыми правами, не только сохраняют, но и развивают свою самобытность, культуру, язык. На концерте русского классического балета Неру встретил рядом с русским татарина и казаха в национальных одеждах. Джавахарлала поразили успехи среднеазиатских народов, в прошлом угнетенных, отсталых, столь напоминавших ему народы Индии. Он узнал о десятках тысяч узбекских, туркменских, таджикских женщин, презревших вековые предрассудки, сбросивших паранджу и наравне с мужчинами участвующих в строительстве новой жизни. Беседовавшие с Неру представители народных комиссариатов делились замыслами, идеями, планами, целью которых будет полное преодоление вековой отсталости народов Востока, создание национальной экономики, повышение культурного уровня, и он радовался и по-доброму завидовал дерзкому энтузиазму, непреклонной решимости большевиков.

Неру увидел, как в Советской стране образование, бывшее еще десять лет назад привилегией для немногих, стало доступным каждому. В Народном комиссариате просвещения ему объяснили, что ликвидацию неграмотности и развитие школьной системы большевики считают важнейшими средствами строительства социалистического общества и воспитания нового человека.

Познакомившись с тем, как живут и трудятся советские женщины, Джавахарлал потом с негодованием опровергал буржуазные мифы о «национализации женщин в большевистской России». Он утверждал, что советская женщина «независима и может показаться агрессивной в своей независимости, и наотрез отказывается играть подчиненную роль по отношению к мужчине». Неру написал о том, что Советский Союз единственная в мире страна, где женщины занимают крупные государственные посты, единственная страна, послом которой является женщина, единственная страна, где торжественно всенародно празднуется Международный женский день.

10 ноября отец и сын Неру в качестве гостей присутствовали на открытии в Колонном зале Дома Союзов Всемирного конгресса друзей СССР. Джавахарлал увидел много знакомых лиц. Неутомимая Сун Цинлин, Анри Барбюс, мексиканский художник Диего Ривера, представители Коминтерна — немка Клара Цеткин, японец Сен Катаяма, француз Поль Вайян-Кутюрье; англичанин Уильям Галлахер. В толпе участников конгресса мелькает улыбающееся лицо вездесущего Чатто. Сопровождающий Неру переводчик познакомил их с Н.К.Крупской, Е.Д.Стасовой, С.А.Лозовским, А.В.Луначарским и другими видными советскими государственными и общественными деятелями.

Джавахарлал с огромным интересом слушал выступления ораторов — людей самых разных национальностей, возрастов, профессий, взглядов, убеждений. Выходившие на трибуну конгресса высказывали страстное желание не допустить новой войны и выражали искреннюю решимость помочь советскому народу создавать новый общественный строй в условиях мира.

За несколько часов до отъезда из Москвы Неру в числе других участников конгресса были приняты Председателем ЦИК СССР М.И.Калининым и наркомом иностранных дел Г.В.Чичериным. Простота, демократичность, спокойная рассудительность советских руководителей понравились Джавахарлалу, но главное, что он вынес из встречи, — это убежденность в миролюбии Советского государства, в его готовности развивать дружеские отношения со всеми народами, в стремлении оказывать поддержку силам национально-освободительною движения.

11 ноября Неру выехали в Берлин. Уже в дороге Джавахарлал начал обобщать свои впечатления от увиденного в Москве.

Через несколько месяцев мадрасская газета «Хинду» опубликовала очерки Неру о поездке в СССР. В декабре 1928 года в Аллахабаде увидела свет первая книга Джавахарлала, составленная из этих очерков. Он назвал ее «Советская Россия» и поместил в ней фотографию В.И.Ленина, читающего газету «Правда» в кремлевском кабинете.

Джавахарлал не мог не написать о своей поездке в Советский Союз. Трехдневное пребывание в Москве повлияло на эволюцию его политического мировоззрения. Он признавал, что «стал теперь лучше разбираться в международных вопросах, лучше понимать современный мир, находящийся в процессе постоянного изменения». Нет, Неру не стал марксистом и тем более коммунистом, в чем его неоднократно пытались упрекать политические противники. Некоторые стороны советской действительности он, последователь Ганди, разделявший идеи ненасильственного преобразования общества, не сумел понять и сохранил к ним критическое отношение. Однако сначала в «Советской России», а несколько позже в «Автобиографии» он открыто выразил свои симпатии к социализму и коммунизму и искренне заявил о том, что «насилие в России, каким бы плохим оно ни являлось, было направлено на создание нового строя, основанного на мире, сотрудничестве и подлинной свободе для масс».

Со страниц своей книги о Советской России Неру убеждал индийцев видеть в северном соседе не врага, а друга. «Каждому изучающему современную историю ясно, — писал он, — что Россия не хочет войны». Хорошо понимая, что измышлениями об «агрессивных планах России в отношении Индии» британские империалисты стремились оправдать свою разбойническую, грабительскую колониальную политику, Неру утверждал, что у России никогда не было «никаких экономических мотивов, чтобы стремиться к захвату Индии». Он сумел оценить значение для Индии советского опыта в деле создания национальной экономики, развития культуры, как бы предвидя ту дружескую бескорыстную помощь, которую будет оказывать Советский Союз независимой Индии, и прозорливо предсказал: «Если Россия найдет удовлетворительное решение этих проблем, то наша работа в Индии будет облегчена».