"Корунд и саламандра" - читать интересную книгу автора (Гореликова Алла)

ВОЛЬНЫЙ ГОРОД СЕБАСТА

Брат Серж входит в келью, неся с собой запах дождя и свежей зелени.

— Что-то ты невесел, друг Анже.

— Еще одна ниточка оборвалась. — Я кладу кошелек на стол и вздыхаю. — Хотел бы я знать, как понравилось это королеве Нине! Что я хочу сказать — не так-то просто сделать из обычной вещи защитный амулет. Она работала долго. Нашептывала над каждым стежком. А принц подарил его каким-то бедолагам, бегущим от королевского суда.

— И ты снова не знаешь, как подступиться к нему, — кивает Серж. — Знаешь, я бы попробовал королевскую оружейную. Хотя, что я говорю! Отец предстоятель наверняка побывал там. Ну ничего, Анже, он что-нибудь найдет, вот увидишь! Хочешь, Анже, выйдем в сад? Там хорошо сейчас.

— Нет! — Я даже головой мотаю, отгоняя желание послушаться Сержа, выйти в сад, вдохнуть весну полной грудью. — Не могу я. Кошелек этот заберут завтра, я должен узнать еще что-нибудь.

— Да ведь принц Карел отдал его?

— Ну, мало ли… мне интересно. Как они добрались… — Я краснею, наверное. Не зря пресветлый упрекает меня в любопытстве, ой, не зря! — Я чувствую, понимаешь, что-то будет еще!

— Брось оправдываться, Анже! Можно ли стыдиться, что дело Господне так тебя зацепило! — Серж улыбается открытой своей улыбкой. — А знаешь, друг Анже, мне тоже интересно.

Серж берет кошелек, проводит пальцем по серебру наговоренной вышивки:

— Вещь, которой касался святой Карел… Анже, ведь то, что делаешь ты, — это чудо!

— Что ты, брат, — шепчу я.

— Да, — тихо повторяет Серж, — чудо Господне…

Он боится. Он и не думал, что способен так невероятно, так полностью, от самого дна души и до самых кончиков волос, бояться… так полно, да, именно полно — страх плещется вровень с краями, от малейшего толчка плеснет — и накроет ужасом.

Когда он понял с непреложной ясностью, что придется бросать все и бежать… когда с притворным спокойствием проходил с семьей мимо поста стражи у Южных ворот… когда их остановили в Коронном лесу, и он, минуту назад еще веривший в спасение, осознал, что спасения нет, — даже тогда он так не боялся.

Но теперь…

Теперь, в кажущейся безопасности, имея на руках залог неприкосновенности, он не может спать спокойно, он вздрагивает от шума за дверью, он… он словно умом повредился! Снова и снова слышится ему сиплый голос начальника поста у себастийских ворот: «Коронная защита, ишь ты! Ладно, я доложу. Милости просим в наш город, господин Томас». Он доложит — и что? Конечно, коронная защита дается раз и навсегда. Конечно, не имеет значения, дал ли ее король, королева или принц. Но вот понравится ли королю выходка сына? Славный наш король, все это знают, высказав раз свою волю, не признает ни помех, ни прекословии.

— Я была на рынке… — Жена подходит тихо, приобнимает… Она так спокойна, поразительно! А впрочем, что взять с глупой женщины. Разве она понимает… да она и не задумывается!

— И что рынок?

— Он такой дешевый, — восхищенно тараторит жена, — и там столько всего, просто глаза разбегаются! А рыба — я и не слыхивала, и подумать не могла, что может быть столько разной рыбы, я и половины названий не запомнила! Но что это я… я же не об этом хотела! Послушай, я там разговорилась с одной доброй женщиной…

Холодный ком, стывший все эти дни внутри господина Томаса, неприятно трепыхается. Она разговорилась! Бог весть, чего наболтала… воистину глупая женщина!

— Я же просил тебя…

— Я помню, дорогой! Я не сказала ничего лишнего, что ты! Просто нам же надо на что-то жить! Да и, прежде всего, где-то жить! Гостиница — это, знаешь ли, слишком!

— У нас хватит денег лет на десять, спасибо принцу Карелу. Мы могли бы снять дом… или даже купить, но пойми, это привлечет к нам внимание! Сейчас мы живем тихо и незаметно.

— Да неужели ты думаешь, что здесь нас никто не найдет?! Что мы живем спокойно, потому что хорошо спрятались?! Никто тебя не ищет, Томас! Благослови Господь нашего принца, у тебя же коронная защита! Хватит уже трястись, Томас! Мы можем спокойно налаживать новую жизнь! Господи, да мы и в Корварену могли бы вернуться, если бы ты не был таким трусом! Глупая женщина…

— Так что ты хотела мне рассказать?

— А… ах, да! Так вот, эта добрая женщина предложила мне… у нее сейчас пустует флигель, и мы могли бы там пожить, пока не станем твердо на ноги. Она даже согласна пустить нас бесплатно, если я буду полоть ей огород и подметать двор. Разве это не замечательно? Ведь, пока малышка не подрастет, я не могу искать работу. Кстати, а что такое флигель?

Господин Томас раздраженно пожимает плечами:

— Кажется, просто сарай.

— Сарай? — обиженно тянет жена. — Но… ну… может быть, мы все-таки посмотрим? А еще, знаешь, она сказала, что грамотный человек легко найдет работу в порту.

— В порту? — переспрашивает господин Томас; в голосе его есть целеустремленность, которую поглощенная своими мыслями женщина не замечает.

— Да, там очень много всяческой бумажной работы, так она сказала. Так что, Томас? Ты сходишь?

— В порт? Да, надо, — неожиданно твердо отвечает жене господин Томас. — Схожу.

На лице женщины отчетливо проступает удовлетворение. Господин Томас, впрочем, хоть и смотрит вроде бы на жену, этого не видит. Новая мысль овладевает всем его существом. Господину Томасу представляется корабль, уходящий прочь от берегов Золотого полуострова. Мир велик… нельзя же, в самом деле, всю жизнь сидеть взаперти и вздрагивать от шагов за дверью?

— Схожу, — с отнюдь не свойственной ему решимостью повторяет господин Томас.

Что за тяжкий сегодня день! Столько, я чувствую, можно было бы узнать… а не выходит. Опустошен я. Опустошен чужим страхом. И раз, и другой, и третий — одно и то же. Сутолока и гомон порта. Я теряюсь — как, верно, терялся и господин Томас. Мелькание лиц, обрывки разговоров — и ровный, мерный, незамечаемый и неумолчный рокот волн.

Путаные, бессмысленные обрывки, совсем как в те дни, когда дар мой только начинал открываться мне. И это после столь связных, столь полных видений… обидно!

Что ж… знать, на то воля Господня.

Ввечеру приходит пресветлый, выслушивает меня сочувственно. Проводит пальцами по бархату, по серебряной вышивке. Роняет:

— Хоть что-то.

Отчаянный стыд накрывает меня, я бормочу что-то покаянное, и пресветлый, хмурясь, осаживает меня резко и сердито:

— Воля Господня, Анже. Его дар. Мыслю я, это знак тебе дан: не усердствуй столь рьяно. Не дознания этого ради дана тебе жизнь. Да и я виноват, увлекся сам и тебя вослед увлек… — Отец предстоятель умолкает на краткий миг и продолжает истинно по-отечески: — Завтра пойдешь огород копать. Свежий воздух и труд телесный… Вот, с братом Сержем пойдешь. А ты, Серж, проследи, чтоб Анже и там не перетрудился. Ты, чаю, поздравомысленней его будешь.

Брат Серж послушно склоняет голову, и пресветлый, одарив нас благословением, уходит. И уносит злополучный кошелек, так мало успевший поведать нам. А Серж спрашивает:

— Анже, а ты вообще из-под крыши выходил сегодня?

— До того ли было, — вздыхаю я.

— А знаешь, какой денек был хороший, — мечтательно прищуривается Серж. — Весна началась, друг Анже. Да в полную силу. Погоди, вот выйдешь завтра, на земле потрудишься — попомни мои слова, обратно в келью не захочешь. По мне, так прав пресветлый: рьян ты больно. Совсем тут зачахнешь за дознанием этим.

Я благодарно улыбаюсь Сержу, но на душе все же тоскливо.

— Полоса неудач, — бормочу я.

— Не бери дурное в голову! — отзывается Серж. — Удачи, неудачи… Согласись, Анже, — твоя неудача какому-нибудь бедолаге может счастьем показаться!

— Это да. — Я вздыхаю, вспоминая себя год назад. Тогда у меня язык бы не повернулся назвать неудачей нынешнее мое положение!

— А знаешь, Анже, занесла меня как-то кривая дорожка в Себасту. И занятный там со мною приключился случай.

Серж замолкает, и взгляд его становится хитрым — выжидательный взгляд признанного рассказчика: мол, что, хочешь послушать?

— Расскажи, Серж! — Я через силу улыбаюсь, — к чему своим кислым настроением других заражать. Вовсе ни к чему.

Серж кивает. И начинает:

— Я был тогда, видишь ли… хм, в бегах. Искали меня по всем коронным землям, а я пережидал эту суету в Себасте Приморской, есть там такой район, Собачейка, где затеряться легче легкого. И вот живу я в той Собачейке неделю, две, веду себя тихо-смирно и каждый день толкусь в порту, в компании всяческого отребья, выпивох и просто неудачников, ждущих хоть какого разового заработка.

Я киваю. В каждом крупном городе, пожалуй, есть места, где толкутся подобного рода люди. В Корварене уж точно есть: скверик у задней стены миссии святого Карела. Я чуть ли не жил там добрых два месяца, пока не наткнулся на меня пресветлый.

— Ну вот, и представь, друг Анже, — подходит раз ко мне господин. Такой, знаешь… не просто господин, а ваше благородие… а то и высокоблагородие. Причем и не хлыщ какой-нибудь столичный, шпагой разве что в фехтовальном зале махавший. Видно, что всякого повидал и в переделках бывал, а то и сам их заваривал. А смотрит — прям так и тянет перед ним в струнку вытянуться. «Пойдем, — говорит, — парень. Работенка есть». И ведет меня прямиком в «Миногу», есть там такая забегаловка, из тех, где никому ни до кого дела нет, пока в его дела не суются…

Серж молчит, словно собираясь с мыслями. Я жду.

— И вот, друг Анже, предлагает он мне безо всяких там намеков и недомолвок пойти матросом на капер. Тебя, мол, ищут — он ведь, Анже, и по имени меня знал, и про все мои дела, приключения да похождения. Ищут, парень, а когда найдут — ну, сам знаешь, что тогда. Так что выбирать тебе особо не из чего. А у меня, парень, контракт на пять лет, с долей в добыче, а потом, коли жив останешься, можешь осесть на теплом берегу своим домом, и никто тебя не тронет, только налоги плати исправно. На каком еще таком теплом берегу, спрашиваю я… Ты не замечал, Анже, что первыми почему-то выскакивают на язык самые глупые вопросы?… На южном, спокойненько так отвечает благородный господин. На южном берегу Ограничного моря. Или Внутреннего, ежели тамошние места больше к душе лягут. Постойте-ка, говорю, господин хороший, так вы что, зовете меня служить империи? Ну разумеется, отвечает, а ты думал? В этой стране у тебя, парень, одна дорога.

Серж снова замолкает, молчу и я.

— Он был прав, друг Анже, — с внезапной глухой горечью говорит Серж. — Он был прав. Но капер… Одно дело браконьерствовать помалу… В общем, говорю я ему со всей ответной любезностью: мол, не тянет меня на капер. Вообще в море не тянет. Уж извините, добрый господин, качку не переношу. А сам думаю: драпать придется. Выдаст ведь. А он плечами так равнодушно, знаешь, пожал: ну, парень, как хочешь. Мое дело предложить. Только вот что, парень, я тебе скажу, ради твоего же спокойствия: забудь об этом разговоре. Если ты пойдешь сейчас к королевскому сержанту и станешь ему рассказывать, что тебя вот прямо здесь, в Себасте, зазывали на имперскую службу, а ты, как добрый подданный, отказался, — прошлые твои грехи это не спишет. Да и мне, кстати, тебя выдавать неинтересно. Во избежание лишних разговоров. Все понял, парень? Как не понять, отвечаю. Вот и славно, кивает, тогда еще кое-что тебе скажу. Если вдруг припечет тебя так, что и качка пугать перестанет, приди вот в эту самую «Миногу», подойди к хозяину и скажи так: предлагал мне как-то капитан Беркут работу, так вот, я надумал. Запомнил, парень? Запомнил, говорю, спасибо. И дернул я, Анже, из Себасты в тот же день. Вот так вот, друг Анже. Вот какие дела у нас делаются.

— И ты никому не сказал? — спрашиваю я.

— Почему, сказал, — отвечает Серж. — Отцу предстоятелю сказал. Я, видишь ли, как раз тогда в монастырь и попал. Из Себасты-то дернуть легко, а потом куда? На коронных землях меня искали. И хорошо искали, друг Анже! Так и получилось, что в один прекрасный вечер оставалось мне либо в монастырские ворота постучаться и убежища попросить, либо поднять лапки перед королевской стражей. Так кончилась одна моя жизнь и началась другая, и оказалось, что к ней легко привыкнуть, что можно находить удовольствие в малом, что есть покой, который не тяготит. Что прошлое можно вспоминать спокойно. Странными путями ведет нас Господь…