"Сердечные тайны" - читать интересную книгу автора (Лоу Сьюзен Кей)

Глава 14

Элизабет яростно терла пятно на стенке кружки, затем ополоснула ее в ведре с теплой водой и снова придирчиво осмотрела. Пятно осталось. Она решительно начала скрести его ногтем. Если все, что ей оставалось делать, это следить за таверной, как делал и ее отец и братья, то она будет это делать наилучшим образом.

Кэда Джоунза и его сыновей не было около двух дней. По городу ходили неопределенные слухи о перестрелке близ Лексингтона. Ее мать двигалась как призрак – бледная и внешне спокойная. Она варила такое количество еды, которое они не могли съесть вдвоем. Невестки Бэнни тоже ощущали все возрастающее напряжение, но, казалось, что их успокаивает то, что они находились в доме Джоунзов.

Бэнни взяла на плечи работу отца, Джорджа, Генри и Исаака. Нужно было заботиться о лошадях, следить за расходом запасов, содержать таверну в порядке. У нее оставалось мало времени на отдых. Но какое это имело значение? В таком утешении, как сон, ей было отказано. Теперь она могла уснуть только тогда, когда была настолько изнурена работой, что ее мозг не мог уже тревожиться о том, что происходит на дороге из Бостона в Конкорд.

Единственное, что Бесс не могла делать, так это работу Брэндана. Она, как и любой, в Нью-Уэксфорде, никогда не училась печатному делу, поэтому пришлось закрыть его мастерскую. По возможности Бэнни старалась обходить это место стороной, потому что табличка с надписью «Закрыто», сделанная рукой Брэндана, напоминала ей о той огромной части мира, которая находилась вне ее контроля.

– Ты не должна так хмуриться, дочка. Это всего лишь кружка. Я не хочу, чтобы на твоем прекрасном лице появились из-за нее морщины.

Она замерла и посмотрела на дверь.

– Папа! – Кружка выпала у нее из рук, и Бэнни бросилась к отцу. – Папа, ты жив! Мы слышали что-то о боях, но ничего определенного.

– У меня все в порядке, – она ощущала его сильные и уверенные руки. – Подожди, дай мне сесть. Что-то стар стал.

– Извини. – Бэнни провела его до ближайшей скамьи. Он осторожно опустился на нее.

Седые волосы Кэда беспорядочно свисали на его лицо. Одежда была грязной, у него не было одного носка. Бэнни никогда не думала о своем отце как о старике. Он всегда был энергичным, стойким. Но сейчас морщины на его большом лице казались намного глубже, плечи опустились. И вдруг ей стало очень страшно.

– Папа? – осторожно спросила она. – Я позову маму. Она должна знать, что ты вернулся.

Он покачал головой:

– Я только что из дому, Бэнни. Она знает, что я здесь. И Исаак тоже уже дома.

– А остальные?

Отец устало посмотрел на нее:

– С ними тоже все в порядке. Не волнуйся, – он глубоко вздохнул, – но они не вернутся домой. По крайней мере, пока.

Она придвинула стул и тяжело опустилась на него.

– Где они?

– В Кэмбридже. Или на пути туда.

– Это случилось в Лексингтоне, Бэнни. Там уже все кончилось, когда мы дошли до него. Так что не знаю, как это началось. Они убили десять ополченцев.

– Нет, – выдохнула она и сжала руки.

– Мы заставили их пожалеть об этом. Мы были вместе, Бэн! Наших было очень много. Я даже не знаю, откуда они все пришли. Люди стояли по всей дороге от Конкорда до Бостона, были за заборами, на деревьях, в окнах домов. Этих красномундирников, будь они прокляты, расстреливали на каждом шагу по мере их продвижения назад.

– О, Господи, – прошептала она, но Кэд продолжал говорить, как будто ничего не слышал.

– Англичане должны были видеть, что мы едины, что мы не боимся войны с ними. Что мы можем выступать против их ружей, мундиров и мерзких королевских прав! Они многих потеряли на том пути, а потом попрятались в свои норы.

Она поднесла свои дрожащие руки к губам:

– Сколько?

– Не знаю. Двести, может быть, триста ранено. Не могу сказать точно, сколько было тяжелораненых, но армия в целом здорово пострадала, а главное – мы задели их гордость, поколебали их уверенность в себе. Они больше не будут думать о нас, как о надоедливых мулах.

– Но в следующий раз они уже будут готовы дать вам отпор, – прошептала Бэнни, задыхаясь.

– Что ты сказала, Бэн?

– Сколько наших раненых, папа? Какой ценой вы заплатили?

– Меньше трети всех раненых англичан вместе взятых. Я уверен в этом.

Она снова глубоко вздохнула:

– А братья? Ты уверен, что они целы и невредимы?

– Ни царапинки. Ты же знаешь Джоунзов. Мы укрылись за каменной стеной, и эти безмозглые красномундирники так и не добрались до нас. Никто из британцев не стреляет и в половину лучше, чем Исаак и еще меньше, чем кто-нибудь из остальных моих сыновей.

– Почему же они не вернулись домой?

– Я же тебе сказал, что они пошли в Кэмбридж. Британцы в Бостоне, и мы хотим убедиться, что они, действительно, сидят там.

– А ты? – спросила она как можно спокойней, стараясь не показывать охватившего ее ужаса.

Кэд не мог терпеть одного – страха, тем более в одном из его детей.

– Ты и Исаак? Вы тоже пойдете туда?

– Нет, – он нахмурился. – Пока нет. Мы обсудили это с твоей матерью. Она сказала, что в доме нужен глава, хозяин, на тот случай, если англичане придут сюда. Пока хозяин здесь я, во всяком случае, замены на данный момент мне нет. Она уверена, что Исаак еще слишком молод, чтобы взять хозяйство в свои руки. Думаю, она права. Скоро ему будет шестнадцать, и тогда мы его здесь не удержим.

– Ох, – Бэнни встала со стула, веря в то, что ноги будут держать ее.

Это случилось. Она знала и раньше, что есть вероятность того, что это может случиться. Долгими ночами, лежа в постели, она, тем не менее, убеждала себя, что это не произойдет. Но до сих пор Элизабет не осознавала, насколько ужасна действительность.

Они стреляли в ее братьев, в ее отца. Она была Джоунз, принадлежала семье Джоунзов, которая славилась тем, что все ее члены были высокими, смелыми и сильными, тем, что их невозможно было ранить или побить. Но мускулы эти были слишком ненадежной защитой от ядер и пуль.

Она знала, что вскоре в них снова будут стрелять. Ноги ее дрожали, она пыталась изо всех сил не упасть на пол. Только один раз в жизни она проявила слабость на глазах у своего отца. Это случилось, когда Бэнни была еще ребенком. Мальчишка, с которым она ходила в школу, однажды втолкнул ее в мужской туалет, сказав, что здесь ее место. Довелось ли кому-нибудь испытать такой стыд и кошмар, как ей тогда? Когда Бэнни смогла выбраться оттуда, она побежала в «Дансинг Эль», где всё, что она услышала от отца, было обещание запереть ее в туалете своими руками, если она еще раз расплачется на глазах у людей. Быть Джоунзом значило быть сильным и мужественным. Это означало никогда не искать поддержки у другого.

Но сейчас ей хотелось стать слабой, хотя бы совсем немного. Это было так приятно. Ей хотелось расплакаться на чьем-нибудь плече, хотелось, чтобы кто-нибудь снял с нее часть забот. Хотя бы тревогу о судьбах близких. Вместо этого она будет бороться со страхом, тоской, обидой, как это делали всегда все Джоунзы. Один на один.

Элизабет через силу улыбнулась.

– Рада, что ты дома, папа. Я старалась делать все, как ты.

Он гордо улыбнулся.

– Я знаю, что так и будет, Бэнни. Теперь мы будем всем заниматься вместе, пока не вернутся ребята.

Она быстро вышла, потому что больше не было сил улыбаться.

Собиралась гроза.

Джон посмотрел на небо. Оно было такое же темное, как ночью, хотя до вечера было еще далеко. Сильный резкий ветер трепал его волосы, и они то и дело падали ему на лицо. В воздухе запахло дождем. Он шел быстрыми широкими шагами, надеясь успеть до того момента, когда с небес обрушится разъяренный водяной поток. Сколько он ни думал, вывод напрашивался один – задание он не выполнил. Он до сих пор не выяснил, кто передавал сведения через Нью-Уэксфорд. У него были кое-какие идеи. Но в его деле – идеи не в счет. Нужны доказательства, а их не было.

Все, что ему удалось, это позволить себе потерять голову из-за женщины, в чьих глазах за внешним спокойствием бурлило море жизни, и чья музыка эхом отзывалась в его душе. Первая заповедь шпионажа – быть беспристрастным и объективным, что он и делал успешно всю свою жизнь, не затрачивая на то особых усилий. Это было также естественно для него, как идти по лесу без единого звука.

Но несколько недель назад его беспристрастность исчезла так же легко, как ветер сдувает пушинки отцветшего одуванчика. И виновата в этом была эта женщина, чья преданность не шла ни в какие сравнения с его, и чье нечеловеческое самообладание он желал бы однажды поколебать. Зная все это, зная, что это было неправильно, бесполезно и абсолютно глупо, он все равно шел по этой дороге.

Конюшня была выстроена из камня такого же цвета, как и земля. Небо еще больше потемнело, и он с трудом разглядел двери сарая. Одно окно, высоко под самой крышей, было открыто, из него слышна была музыка. Она почти сливалась со стоном ветра. Мурашки пробежали у него по спине, и в груди что-то сладко заныло.

Он тихо открыл дверь, вошел и плотно прикрыл ее за собой. Отсутствие здесь леденящего душу ветра было так отрадно. В конюшне было тепло и пахло лошадьми.

В этом странном дуэте ветра и скрипки теперь сильнее звучало последнее. Она пела о страхе и одиночестве. Музыка наполнила его жизнью, целительным воздухом, эхом зазвучала в самых потаенных уголках души.

Джон ничего не видел в темноте. Он провел рукой по стене в поисках лестницы, ведущей на чердак. И быстро нашел ее. Одним из его достоинств была память, позволявшая ему воспроизводить мысленно объект обычно с точностью до мельчайших деталей. Он быстро взобрался по лестнице наверх. К музыке. К Бесс.

Лэйтон не знал, сколько простоял так, окутанный темнотой и мелодией. Но когда музыка стала настолько прекрасна, что душа разрывалась от боли, он невольно шагнул к Бесс. Настил скрипнул под ним, выдав его присутствие. Музыка прекратилась.

– Кто тут?

– Это я.

Тишина.

– Скажи мне что-нибудь, Бесс, и я пойму, где ты.

– Я здесь, Джон. – Ее шепот соблазнительно тих и нежен.

Он пробрался к ней через сено. Она сидела как раз под окном, которое представляло собой небольшое отверстие, не пропускавшее света и из которого был виден лишь кусочек темно-синего предгрозового неба.

Джон сел рядом с ней на одеяло, грубое и толстое. Сено шуршало при каждом его движении.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Бэнни.

– Тише – Он не хотел пока говорить ей об этом, он просто хотел побыть тут, почувствовать близость Бесс в темноте, ощутить теплоту ее тела рядом, вдохнуть этот волшебный запах лаванды, смешанный с запахом сена.

– Поиграй мне, Бесс.

Элизабет так долго молчала, что Джон уже испугался, что она откажет ему.

– Хорошо, – раздался наконец ее тихий голос.

Она поняла, что ей совсем неинтересно, зачем этот мужчина здесь. Главное – он рядом. До его появления ее скрипка пела о тоске и одиночестве; сейчас Бэнни играла о страхе, крови, гневе и о свободе, за которую нужно платить огромной ценой. До этого момента она не позволяла себе думать об окровавленных телах людей, брошенных на дороге, о резком запахе пороха и криках мучительной боли.

Когда Бесс закончила играть, она знала, зачем он пришел.

– Ты ведь уходишь?

Она услышала, как Джон затаил дыхание, а потом медленно вздохнул:

– Да.

– Куда ты идешь?

– Посылают в Бостон. Рота присоединится там к полку.

Бэнни нашла его руку, и их пальцы переплелись. Его прикосновение было необычайно нежным и трепетным. Она подумала о том, что эти руки, наверное, держали ружье и стреляли в ее соотечественников, может быть, даже в ее отца и братьев.

– Когда?

– Завтра.

Пальцы Бесс замерли.

– Уже совсем скоро.

– Да.

Слышно было, как неистовый ветер носился и завывал за стенами конюшни в том мире, таком ужасном и жестоком. Здесь же царила уютная темнота и была только эта рука, столь дорогая ее сердцу.

– Научи меня играть, Бесс.

Его голос был бестелесной сущностью – неким духом, окружавшим Бэнни теплой волной и разлившимся по всему телу. Бесс кивнула, зная, что если даже Джон и не видит ее, он все равно поймет, что она согласна. Элизабет приблизилась к Джону, стала на колени за его спиной и приложила скрипку к его плечу. Щекой она касалась шелковистых волос мужчины.

На этот раз Бесс не стала учить его. Его пальцы просто легли на ее руки и, не мешая игре, стали повторять за ней движения пальцев, которыми она извлекала музыку из инструмента.

Снова вернулось ощущение одиночества. И сейчас уже ей рисовалось израненное тело Джона с темными пятнами на мундире. Его густые блестящие волосы были покрыты грязью, а веки плотно прикрывали глаза на мертвенно-бледном лице. Мимо него шли солдаты, уверенные в себе, беспристрастные. Внезапная вспышка яркого света; резкий хлопок выстрела…

Бэнни закричала, уронила скрипку и всем телом прижалась к Джону. Ее сердце тяжело билось. Он повернулся, бережно приподнял Бесс и посадил себе на колени. Потом привлек ее голову к себе и сказал:

– Шш… это только гроза.

Небеса разверзлись. Она услышала, как потоки дождя обрушились на землю. Ливень колотил по крыше, стекал по стенам конюшни. Бэнни сильнее прижалась к Джону, пытаясь спрятаться на его широкой груди от своего страха.

Он нежно ласкал ее, проводя рукой по спине. Бесс по-прежнему дрожала, но теперь уже не от страха, а от чего-то еще. Ей нужно было прикоснуться к нему, нужно было убедиться хотя бы в этот момент, что он был цел и невредим. Она обхватила его спину, ощущая его твердые мышцы под шерстяной тканью мундира.

Это была настоящая пытка. Бесс с такой нежностью гладила его спину, что ему захотелось обнять ее сильнее. Он ощущал на своей шее ее легкое дыхание, которое ласкало и волновало его больше, чем темнота ночи. Боже, какое искушение. Она касалась щекой его горячей и гладкой кожи, вдыхая его запах.

Внезапно Лэйтон почувствовал, что больше не может выносить этой муки. Он устал. Устал все время притворяться кем-то другим, устал следить за каждым своим словом, взглядом и действием. Устал жить на грани смерти. Устал быть все время один. Джон уже и сам не понимал, кто же он на самом деле.

Бэнни осознавала, что ей было легче думать о нем, чем об окровавленных телах, лежащих в грязной канаве.

Мужчина застонал.

Бесс подняла к нему свое лицо и стала губами искать его губы. Она знала каждую черточку его лица, знала, каким оно выглядело днем. Но немного интересно было ощущать прикосновение его лица в кромешной темноте.

Джон схватил ее за плечи и отстранил от себя.

– Бесс, – хрипло произнес он. – Ты не должна…

Элизабет замерла, с испугом сообразив, что она снова невольно испугала его.

– Почему?

– Ты не знаешь все обо мне.

Она помедлила, потом отодвинулась, и, затаив дыхание, стала ждать, когда он встанет. Но Джон не сделал этого.

– Есть вещи, о которых нельзя забыть, – сказал он.

Внезапная вспышка молнии осветила его лицо, бледное, как будто, окаменевшее. Но выражение, застывшее на нем, говорило о неистовой мучительной страсти, которая в равной степени обуревала и ее. Прогрохотал гром.

– Хорошо… – прошептала Бесс.

– Бесс.

– Мне все равно, Джон. Я не хочу больше думать. Я не могу больше думать. Я хочу только чувствовать.

Он крепко прижал ее к груди и стал жадно целовать требуя отдать ему все. И она сделала это.