"Проказница" - читать интересную книгу автора (Майклз Кейси)

Глава 2

Портленд-плейс отличалась от других улиц наиболее выгодным расположением и своими обитателями. Здесь жили самые интересные и влиятельные представители лондонского общества. Так, в доме номер десять обосновался адмирал лорд Рэдсток. Дом номер шестьдесят три занимал сэр Ральф Милбэнк, отец той девушки, что вышла замуж за Джорджа Гордона, лорда Байрона, и впоследствии была им покинута. И конечно же, здесь поселился вместе со своей овдовевшей матерью Саймон Роксбери, виконт Броктон. Возведенный им элегантный особняк, где он проводил основную часть сезона, значился под номером сорок девять.

Вместе с тем Портленд-плейс имела и некоторые недостатки, обусловленные градостроительными наклонностями принца-регента, а также чудовищными по своей сумбурности проектами его личного архитектора. Лет шесть назад неподалеку от северного квартала Джон Нэш взялся разбить Парк-кресент. Уже даже распахали землю, но затем работы прекратились из-за неожиданного банкротства подрядчика.

И с тех пор на том месте на фоне очаровательных просторов высились оставленные строителями горы булыжников и грунта. Теперь на заброшенную территорию снова обратили внимание, придумав для нее новое претенциозное название — Риджентс-парк. Говорили, что если Принни добьется воплощения своего проекта в жизнь, район и прилегающие угодья вскоре посрамят Гайд-парк.

Скоро. Теперь уже скоро. Это «теперь уже скоро» растягивалось на месяцы, если не на годы. Так что с севера картина была довольно неприглядная, хотя сама Портленд-плейс — благодаря скоплению огромных резиденций — имела весьма внушительный вид. Однако даже среди респектабельных особняков дом Броктона выделялся своей изысканностью.

Обитатели Портленд-плейс представляли собой особый изолированный мир. Здешних сибаритов едва ли можно было встретить дальше нескольких кварталов от такого известного места, как Мейфэр. Для прогулок они выезжали в Гайд-парк или на Бонд-стрит. Посещали только равных себе, в таких же престижных кварталах и роскошных резиденциях. Для примера достаточно сказать, что, находясь от Вестминстерского моста на расстоянии, позволяющем видеть в деталях его конструкцию, лорд Броктон крайне редко переезжал на другую сторону Темзы.

Когда он был вынужден делать это, ему приходилось направлять свою прекрасную упряжку вдоль Вестминстер-Бридж-роуд на восток, к Хорсмангер-лейн, где располагалась одноименная тюрьма. Прекрасное место, если кто-то имел в виду взглянуть на казнь через повешение. Или на жилища, которые лорд Броктон считал непригодными даже для конюшен!

Именно там, всего в нескольких милях и одновременно на расстоянии вселенной от сверкающего дворца, именуемого Саймоном Роксбери своим домом, находилась в данный момент мисс Каледония Джонстон. Она мерила шагами дощатый голый пол того, что владелец убогой развалюхи в насмешку называл гостиной. Пока мисс Джонстон расхаживала по комнате, ругая себя на все лады за недомыслие, ее друг и товарищ по заговору, Лестер Плам, наблюдал за ней и уплетал горячую булку с изюмом, купленную на уличном лотке.

— Ты сделала все, что могла. Большего просто нельзя требовать от человека. Да никто с тебя и не спрашивает. — Препровождая в рот последние кусочки сладкой глазури, Лестер обсосал один палец за другим. — Ну ладно, Калли, хватит. Сейчас мы потопаем домой, вот что. Мой папа сказал, что для деликатного человека провести неделю в городе, где Соломон говорит «гуд морроу», более чем достаточно, чтобы заслужить вечное проклятие.

— Я полагаю, не Соломон и «гуд морроу», а Содом и Гоморра, — автоматически поправила друга Калли, зная его привычку использовать и перевирать выражения, не понимая их смысла.

— Пусть будет так. Еще папа предупреждал, что этого достаточно, чтобы испортить любого, не говоря уже о таком неопытном молодом человеке, как я. И потом, вдруг он узнает, что я поехал не к школьному товарищу, а потащился за тобой в этот курятник? Представляю, что он сделает со мной за то, что я поддался твоим уговорам. Истинная правда, я заплачу за это сполна. Сам дьявол не позавидует.

— По-твоему, нужно все бросить? Это ты хочешь сказать? Черта с два, Лестер Плам! Я не остановлюсь, даже если ты убежишь, поджав хвост. И эта грязная каморка для меня не имеет никакого значения. Слышишь, ты, замечательный олух! Эта лачуга и Лондон — не одно и то же. Город огромен и прекрасен. Разумеется, мне будет его не хватать, когда мы уедем. Жаль, что у нас нет времени ходить в театры и смотреть пьесы! Неплохо также заглянуть в один из тех боксерских клубов, о которых рассказывал Джастин, или даже присмотреть лошадей в Тате[4]…

— Но не сейчас, — рассудительно заметил Лестер и принялся за вторую булочку, видя, что его лучшая подруга не проявляет к еде никакого интереса. Излишество в еде — тот грех, за который святой Петр никогда не проклянет Лестера Плама! — Мы должны немедленно вернуться домой, Калли. К тому же у нас нет денег. Твой план с самого начала был полным безумием, ты сама знаешь. Проделать весь этот путь до Лондона только ради того, чтобы прострелить человеку ногу…

— Колено, Лестер! — с жаром уточнила Калли. — Колено. И оставить его калекой, чтобы он мучился до конца жизни. У него будут адские боли каждый раз, когда усилится влажность. Ему придется напрягаться при ходьбе. Я хочу, чтобы Ноэль Кинси страдал. Страдал, Лестер! И в дождливые дни, когда станет холодно и сыро, я буду вспоминать о нем и радоваться его несчастью!

— Ты бессердечное создание, Каледония Джонстон, — сказал Лестер, глядя на нее с нескрываемым обожанием. — Беспощадная до мозга костей, как мне кажется. Я не могу тебе передать, как меня восхищают эти качества в женщине. Выходи за меня замуж. Выйдешь, Калли?

Она запрокинула голову и рассмеялась. Сколько она себя помнила, Лестер вечно ее смешил. Старше на целых три года, он тем не менее всегда занимал подчиненное положение. С малых лет верховодила Калли. Водить Лестера за нос было для нее таким же обыденным занятием, как кувыркаться на травянистом склоне холма. Она очень любила своего друга, одновременно компаньона и надежного помощника, а в данном случае — и добровольную жертву. По сути, она питала к нему такие же чувства, как к своему брату Джастину.

Светлый, как летнее утро, голубоглазый, как весеннее небо, Лестер был выше ее на добрых полфута и в силу своего пристрастия к еде весил в полтора раза больше. Он почитал не только хорошую пищу, но даже такую немудреную, как те две булки, которые он только что съел с огромным удовольствием, словно их окропили прекраснейшей амброзией. Природа наделила его добрым сердцем и покладистостью. Калли он всегда напоминал щенка и был чем-то вроде мягкого уютного одеяла, исправно служившего ей с тех пор, как малютке исполнилось пять лет.

Но почему тогда ей так хотелось дать этому хорошему человеку в ухо?

— Послушай меня, Лестер, — осторожно начала она, приготовившись уговаривать его, словно ребенка. — Мы с тобой преодолели столько трудностей! Удачно солгали твоему отцу, моему отцу. Ничтожно жалкая вещь в том и другом случае — но необходимая. Мы месяцами копили деньги, чтобы заплатить за эту лачугу. Три дня и две ночи ехали сюда под видом обычных пассажиров, мы узнали, где живет Ноэль Кинси. Наконец выследили его. Все шло точно по плану…

— До того момента, пока ты не влезла совсем в другую карету, — весело заметил Лестер и снова облизал пальцы, а затем вытер их о свой большой воротник. Лестер никогда не давал пище пропасть, но всегда оставлял ее следы на одежде, как свидетельство того, что он ел.

Калли простерла руки, неохотно кивая:

— Все верно, все верно. Мы допустили небольшой просчет.

— Мы? О, я так не считаю, Калли. Я к этому небольшому просчету не причастен. Никоим образом.

На это Калли любезно улыбнулась, отвесив своему товарищу по заговору изысканный поклон.

— О-ля-ля! Вы совершенно правы, мистер Плам! Я пыталась переложить вину на ваши широкие плечи. Как это похоже на меня — жалкую, худшую из женщин! Простите меня, сэр, прошу вас.

— У-уф! — воскликнул Лестер. — Мне совсем не нравится, как ты говоришь. Видит Бог, не нравится. Ты хочешь причинить мне боль? — спросил он с некоторой опаской и занял оборонительную стойку, выставив вперед одну ногу и скрестив над головой руки. — Я только сказал, что у нас возникли небольшие трудности, вот и все.

— Да, Лестер. У нас возникли небольшие трудности. Произошла маленькая заминка. Кстати, единственная после целого ряда подлинных достижений. Разве это причина для того, чтобы отказаться от нашего плана? Или ты оробел после первой неудачи? Неужели ты считаешь, что я отступлюсь? Я так не думаю, Лестер. Не думаю. И ради Бога, перестань крючиться, на тебя смотреть больно. Можно подумать, я собираюсь швырнуть в тебя эту страшную статуэтку.

Смерив Калли пристальным взглядом, Лестер начал медленно опускать руки. Когда он полностью выпрямился, к нему вернулось чувство юмора.

— Просто тебе понравилось носить эти брюки, — насмешливо сказал он и весело улыбнулся, давая понять, что это всего лишь шутка. Или это была увертка, чтобы избежать удара по голове, так как Калли уже взялась за увесистый бюст, возвышавшийся на столе.

Она повернулась к стоявшему возле двери потрескавшемуся, потемневшему зеркалу и взглянула на свое отражение. В поле ее зрения оказался Лестер, так раскормивший себя за полдюжины предшествующих лет, что брюки сидели на нем в обтяжку. Зато ее, взятые напрокат, были такие свободные и удобные! Носить их оказалось сплошным удовольствием. Высокие сапоги с отворотами ей тоже очень нравились. С некоторых пор она обожала ходить широкими шагами, как мужчина, щелкая каблуками по тротуарам тех самых улиц, где Соломон говорит «гуд морроу». Теперь она тоже могла размахивать своей тросточкой и прикасаться кончиками пальцев к загнутым полям касторового цилиндра при встрече с дамами. О, если бы ее вдруг посетило вдохновение, она даже сплюнула бы в придорожную канаву.

Калли поднесла руку к шее и коснулась белоснежного шейного платка. Провела пальцами по жилету цвета охры и расправила воротник темно-синего пиджака. Божественно! Прекрасно! Плохо только, что нужно утягивать грудь. Это так унизительно и причиняет такие страдания! И жаль, что не стало большей части волос, — из-за того, что пришлось подстричься. Сейчас прической она напоминала юного школяра, но в общем и целом своим видом была довольна. И если бы ее об этом спросили, она подтвердила бы, что нет ничего, что нравилось бы ей больше теперешней свободы и комфорта, и она готова носить такую одежду до конца отпущенных ей дней.

Она повернулась на каблуках, подбоченилась и, прижав кулак к бедру, сказала:

— Я выгляжу потрясающе модно, не правда ли? Мистер Калеб Джонстон может соперничать с самим Красавчиком Браммеллом! — После этого заявления она улыбнулась, и на левой щеке у нее обозначилась ямочка.

— И твой кошелек так же тощ, как у него, судя по тому, что говорят об этом человеке. Но это единственное сходство, какое я могу углядеть. — Лестер достал из кармана лакричную палочку и поднес к носу, наслаждаясь сладким запахом. Так иной мужчина смакует аромат дорогой сигары. — У тебя слишком длинные ресницы и даже намека нет на бороду, — сказал он. — Ты слишком мала ростом. К тому же у тебя чересчур округлые формы. По крайней мере в некоторых местах, — уточнил он.

— Ну, спасибо, Лестер! — Калли с удивлением отметила, что воспринимает его слова как комплимент.

— Ха! Ты не замечаешь, что тебе хочется слушать только приятное? А как ты собираешься объяснять своему папочке, откуда у тебя эти вихры на голове? Об этом ты не подумала? Я плохо себе представляю, что ты станешь ему рассказывать. Что я проводил тебя к твоей тете Мэри-Луизе и, пока ты гостила у нее неделю, тебя там обкорнали? Твой папочка не поверит, что это тетя остригла тебя, как овцу. Но раз уж мы зашли так далеко и ты сотворила со своими волосами это безобразие, я полагаю, можно сделать еще одну попытку. Я имею в виду — продырявить коленку твоему врагу. Как тебе такая идея, Калли?

Она с пронзительным криком кинулась Лестеру на шею, вынудив его выпустить из рук свое лакомство и шумно запротестовать.

— О, Лестер, ты лучший из друзей! — Калли расцеловала его в обе щеки и уселась рядом с ним на бугристый диван. — Один раз мы его выследили. Значит, теперь мы снова можем сделать это таким же образом, да? Но теперь мы должны передвинуть охоту на дневное время, чтобы не повторить ошибку.

На это Лестер выдал целую речь.

— Это была не моя ошибка, — начал он, откусив кусок лакрицы, — как я тщетно пытаюсь тебе втолковать. «Лестер, возьмешь лошадей и будешь ждать за углом, пока я залезу в карету. Потом поедешь за ней, а остальное — проще простого». Твои слова? Я делал все, как ты говорила. Для меня и это непомерный грех, уверяю тебя. Потом еще тот проклятый выстрел, когда мы не проехали и половины пути до «Лесничего»! Я весь взмок, когда услышал. Нам просто повезло, что ты не убила того парня.

— А надо бы, — пробормотала Калли в шейный платок, скрещивая руки на груди. — Клянусь тебе, Лестер, это был самый унизительный момент. Виконт Броктон, которого я имела несчастье похитить, настоящий сумасшедший. Болтун, каких свет не видывал. И что ужаснее всего, он имел наглость смеяться надо мной. Представляешь?

— Ну, если это тебя немного утешит, то я должен заметить, вряд ли ему было так уж весело. После того, как ты лягнула его своими тяжелыми башмаками, а затем выстрелила.

— Я не стреляла в него, Лестер, — сквозь стиснутые зубы процедила Калли. — Если бы я выстрелила, он не смог бы выпрыгнуть из кареты, а он тотчас выскочил. Клянусь тебе, даже сейчас, когда мы сидим здесь в полной безопасности, я чувствую на затылке его горячее дыхание.

— Этот человек знает, что ты женщина.

Калли перевела взгляд на окно, будто ждала, не появится ли на улице огромная черная карета с гербом Броктона, затем усилием воли выкинула эту мысль из головы.

— Да, он мог заподозрить, что я женщина, но ведь он не знал этого наверняка…

— Не только это, — сказал Лестер. — Вряд ли он догадывался, что ты мечтаешь всадить пулю в Ноэля Кинси.

Калли мельком взглянула на друга сквозь щелочки век, решив, что сегодня он что-то слишком сообразителен. Тем более странно для человека, который менее шести часов назад, по его же признанию, «взмок» от страха.

— И что? Ты хочешь мне что-то доказать, не так ли? Продолжай.

Лестер завязал аккуратным узелком то, что осталось от лакричной палочки. Погоняв шматок туда-сюда между пальцами, он сказал через секунду:

— Ты угадала, Калли. Этот виконт Броктон наверняка затаил обиду. Я думаю над этим все время. Как-никак его похитили, да еще и выстрелили. Вдруг ему захочется взглянуть на похитителя и пальнуть в него? По-твоему, это невозможно?

Калли провела кончиком языка по внезапно пересохшим губам. Она вспомнила, как, взглянув напоследок на Саймона Роксбери, увидела небрежную надменную улыбку на его красивом лице. Это было крайне унизительно!

— Да, вполне возможно, что ему захочется найти этого человека, — сказана она. — Вероятно, даже наказать. Но он не так долго видел мое лицо, чтобы хорошо его разглядеть. А я не сделаю дважды одну и ту же ошибку. Я постараюсь держаться от его сиятельства — его противного сиятельства! — на расстоянии мили. Так что вряд ли увижу, как он станет выходить из положения.

Лестер поднял палец, давая знать, что хочет обратить внимание на брешь в ее логике.

— В том-то и дело, Калли, — начал он, ерзая взад-вперед на буфах и поворачиваясь к ней, чтобы лучше ее видеть. — Зато виконт Броктон захочет держаться к тебе ближе. Будь я на его месте и зная, что разыскиваемая мной личность собиралась пристрелить Ноэля Кинси, я бы… буквально приклеился к упомянутому мистеру. И дожидался бы, когда возле него появится слишком коротенький и слишком женственный джентльмен, а также солидный мужчина, его компаньон. — Лестер снова привалился к подушкам и скрестил ноги в лодыжках. — Вот что я бы сделал, Калли, — закончил он и сунул в рот лакричный узелок.

— Проклятие, — тихо прошептала она. — Проклятие, проклятие, проклятие!

— Скажешь, я не прав? — с удовлетворением в голосе спросил приятель и последовал за Калли, которая, вскочив с дивана, снова принялась расхаживать по комнате. — Я могу утверждать это хотя бы потому, что у тебя даже дым повалил из ушей. Это ли не звездный час! Тебе вот невдомек, а я додумался. Папа говорит, что я лопух и что ты водишь меня за нос! Ха! Наивный человек, много он обо мне знает!

Калли не обращала внимания на слова друга, так как мысли ее переключились на другое. Из-за этого несносного, самодовольного и надменного Саймона Роксбери дело неожиданно еще более осложнилось. Он не понравился ей с первых минут, как только появился в экипаже. Он смотрел на нее так, будто ее пистолет был всего лишь игрушкой. Сначала это его забавляло, а потом смертельно утомило.

А теперь он может помешать ей, и прекрасный план наказать это ничтожество, этого повесу Ноэля Кинси не осуществится.

— Значит, так, — проговорила она наконец, размышляя вслух, — лошадей мы наняли на неделю. И нечего беспокоиться, что он их узнает. Было слишком темно, чтобы он ясно разглядел любую из них. Так же, как и тебя. Единственное, что он мог видеть, — это что вместе со мной был, как ты выразился, солидный мужчина. Конечно, чтобы замести следы, на этот раз стоило бы появиться в женской одежде. Но у нас мало денег, а я ничего не взяла из Дорсета. И потом, виконт, вероятно, станет искать маленькую худощавую девушку или двух джентльменов. Так что мне не остается ничего другого, как опять появиться в мужском наряде. Только теперь я наряжусь зеленым деревенским юнцом, совершающим свой первый визит в столицу, а не слугой в деревянных башмаках. Возьмем в руки путеводители и постараемся высмотреть Кинси на улицах Мейфэра. Но нам придется привнести еще одно маленькое изменение, чтобы сбить виконта с толку. Это совсем несложно. Ты все поймешь, когда я тебе объясню, дражайший Лестер. Но у нас остается только три дня. Мы должны действовать очень быстро.

— Насчет Мейфэра, по-моему, ты хватила через край, Калли, — резонно заметил Лестер. — Как это будет выглядеть? Человек с важным видом идет себе по Бонд-стрит, а ты подходишь и запросто в него стреляешь?

— Нам не придется этого делать, — отмахнулась Калли. — Я все продумала. Сначала надо его найти. Можешь мне поверить, Лестер, мы успеем выполнить свою работу и вернуться на почтовом дилижансе. Через несколько дней мы будем уже дома, а виконта Броктона оставим искать ветра в поле еще две недели. Это я тебе обещаю! — Она улыбнулась. — Ну что, Лестер? Тебе есть что добавить?

— Не знаю, Калли, — честно признался он. — Разве что молитву?

Тяжелая статуэтка ударилась о стену дюймах в шести над его головой и разбилась на мелкие кусочки. К счастью, Лестер Плам оказался очень увертлив. К тому же он понимал, что в действительности у его подруги доброе сердце.

Следующие десять минут она объясняла ему суть «одного маленького изменения», предусмотренного ее перекроенным планом поиска Ноэля Кинси. После этого Лестер Плам пожалел, что проклятый бюст не попал в него. По крайней мере это была бы естественная развязка злосчастного приключения.

— Саймон, ты собираешься есть свою булочку или будешь ждать, пока она засохнет?

Броктон опустил газету и пристально посмотрел на женщину, восседающую на противоположном конце длинного стола. Затем перевел взгляд на лежавшую перед ним медовую булочку и перевернул страницу.

— Ты не получишь ее, мама, — сказал он, вновь поднимая газету к лицу. — Ты дала мне обещание, помнишь?

— О, это уже слишком! Никакого снисхождения к матери! Никакого внимания! В прошлый раз ты чуть не забыл про мой день рождения. Если бы я не приколола записку Силсби так, чтобы ты увидел, пока он тебя бреет, ты бы меня не поздравил. А две недели назад ты пропустил обед у своей двоюродной бабушки. Тетя Алиса четверть часа повторяла, что я, наверное, тебя убила, потому что никто из родственников не видит тебя годами, а мне пришлось терпеливо все это слушать. Но стоит человеку произнести при тебе одну глупую фразу, какой-нибудь пустяк в минуту слабости, как ты сразу заберешь его себе в голову и ничем это из тебя не вытравишь. Клянусь Богом, я пригрела змею у себя на груди!

Саймон тяжко вздохнул и снова опустил газету, на этот раз положив ее на стол. Робертс, слуга, стоявший наготове, бросился к своему хозяину и аккуратно ее сложил.

— Может, я и змея, мама, но вскормленная не твоей грудью, — холодно сказал Саймон. — У тебя никогда не находилось времени для таких обыденных дел — только для лошадей и ломберного стола. — Он замолчал, ожидая вспышки ярости.

Виконтесса Броктон отодвинула назад кресло и поднялась во весь свой устрашающий рост — около шести футов. Издав низкий утробный звук, женщина ринулась на штурм стола. Пока она обходила его, халат в лавандовую и ярко-розовую полоску вздымался позади ее внушительного тела подобно расправившемуся парусу военного корабля. Она уже было схватила лакомый кусок, но Саймон сумел чуть раньше убрать блюдо за пределы ее досягаемости.

— Неблагодарный негодник! — прошипела виконтесса, плюхаясь в тотчас выдвинутое для нее кресло справа от Саймона. Все слуги Броктонов были легки на ногу, что являлось необходимым качеством, учитываемым при найме, а Робертс — легче многих. Виконтесса с размаху опустила пухлые локти на стол и, подперев ладонями двойной подбородок, улыбнулась — в некотором роде сентиментально — своему дорогому сыну, ее самому совершенному творению.

— Объясни мне еще раз, мой мальчик, чего ради я должна сидеть так далеко, в самом конце этого чудовищно длинного стола?

Саймон перегнулся через кресло и поцеловал мать в лоб.

— Чтобы мне не пришлось умереть голодной смертью, мама, — напомнил он и сдался, поставив перед ней блюдо. — Только смотри не забудь, когда вечером Кэтлин упрется тебе в спину своей далеко не слабой ступней, чтобы затянуть корсет, что я здесь ни при чем.

— М-м-м… еще тепленькая, — очаровательно замурлыкала виконтесса после первого кусочка сладкой булочки. — Если бы мне не надо было выходить замуж, клянусь, я выбросила бы все корсеты и в жизни не взглянула бы на сухие хлебцы!

Саймон жестом позвал Робертса, изобразив указательным и средним пальцами букву «V». Слуга тотчас шагнул к буфету и достал ларец с набором изысканных сигар. Выдернув одну, Робертс обрезал небольшими ножницами кончик, положил сигару на серебряное блюдо и отнес его на стол, поставив перед хозяином.

Саймон передвинул сигару в угол рта и позволил Робертсу ее зажечь.

— Правильно, мама. Выходи замуж и делай из меня пасынка. Торопись, пока не кончился сезон, или вдовий домик — ваш, девушка!

— Не подшучивайте надо мной, молодой человек! — сказала Имоджин Роксбери, вырывая сигару из пальцев сына и делая здоровую — или нездоровую — затяжку. — Ты можешь в любой день жениться, и я буду вдовствующей виконтессой. Я отказываюсь! Вдовствующая? Что за отвратительное слово, какое-то старческое! Если бы ты считался со мной и по-настоящему меня любил, то дал бы обет безбрачия.

— Я и дал, — сказал Саймон, вернув себе сигару. — Повторно. Просто ты мне не веришь.

— Я не настолько легкомысленна! — фыркнула виконтесса и жадно посмотрела на сигару, когда Саймон сделал новую затяжку. — Ты богат, красив, имеешь титул. Поэтому ты, конечно, рано или поздно женишься. Точь-в-точь как у мисс Остин в ее очаровательном романе «Гордость и предубеждение». Она пишет: «Удачливый одинокий мужчина просто должен хотеть жениться. Это общепризнанный факт». Я никогда не была так обеспокоена, пока не прочитала эту глупую книжицу прошлой зимой! Ты станешь возражать, но с таким же успехом ты можешь попытаться передуть ветер. Ты захочешь жениться. Ты должен жениться. Но не рассчитывай, что я останусь вдовствующей виконтессой. В данный момент я подумываю о графине. Графиня! Только бы найти графа… Какая прелесть, правда? — Виконтесса показала на колечко дыма и снова выхватила у сына сигару. Всласть затянулась, наблюдая за тем, как колечки дыма поднимаются к потолку. — Жаль, что среди нынешних мужиков так прискорбно мало желающих.

Саймон, не утруждая себя сдержанностью, заметил:

— Мама, ты груба, как извозчик. Я еще удивляюсь, как ты не обточила себе два передних зуба, чтобы лучше свистеть! Неужели ты не заметила, что в лондонском обществе нынче котируется нечто более утонченное? Сумасбродство времен твоей юности потеснили такие понятия, как вежливость и хорошие манеры. И что самое ужасное, женщины теперь не пьют джин, не сидят нога на ногу и не курят после завтрака.

Виконтесса не удержалась от гримасы, хотя и разняла под столом ноги.

— Я бы убила твоего отца за то, что он умер раньше меня, — заявила она со вздохом. — Пройти через брачный рынок даже однажды — почти за пределами моих возможностей. Не знаю, как я вынесу это сейчас, когда мне под пятьдесят. Подобных сентиментальных вещей достаточно, чтобы вызвать раздражение у кого угодно. В наши дни мы ходили на балы в одежде для верховой езды и могли танцевать с одним и тем же мужчиной весь вечер, ни о чем не думая. А теперь… Ты только подумай, нельзя смотреть на мужчину более трех секунд, не будучи связанной с ним романтическими отношениями!

Саймон посмотрел на мать долгим бесстрастным взглядом и наконец сказал:

— Под пятьдесят, мама? В самом деле? Скажи, умоляю тебя, в какую сторону ты ведешь отсчет? Должен ли я вскоре признать тебя своей сестрой? Или мы оповестим весь мир о том, что ты зачала меня в еще недозволенном возрасте?

— Ха! — Имоджин подскочила и, наклонившись вперед, ловко шлепнула сына по спине. — Ты меня понимаешь, не так ли? Скажи ты что-нибудь похожее современной женщине, нынешней тупоголовой пустышке, и с ней случится обморок. Или на нее нападет такой изнурительный недуг, что придется дарить ей бриллиантовое ожерелье и везти лечиться на континент. Я же удовольствуюсь всего-навсего этим милым жирным ломтиком, который ты припрятал от меня, хотя вовсе не собирался есть.

Саймон подтолкнул к ней свою тарелку и, вернувшись в исходную позу, стал наблюдать, как мать набросилась на ветчину. Его дорогая мать! Как он ее любил! Каждую косточку ее чересчур напористого тела. Он любил ее, несмотря на все нелепости, приходившие ей в голову. Как сейчас, например. После шести лет вдовства она вдруг решила непременно выйти замуж. Жила у себя в Суссексе, беззаботная, как жаворонок, счастливая среди своих собак и лошадей, и вдруг почувствовала необходимость принять участие в лондонском сезоне охоты за мужьями.

Ради этого она выкрасила седые волосы и стала изнурять себя голоданием, чтобы обрести фигуру, какой не имела даже в девичестве. Дай ей волю, она, наверное, подошла бы к первому же мужчине, которого сочла подходящим, свалила бы его на землю одним взмахом круглого, как мяч, кулака, затем подбросила вверх, закинула на плечо и отнесла бы в ближайшую церковь.

Саймон хотел бы, чтобы мать отказалась от этой глупой затеи, сожгла корсеты и вернулась к прежним удовольствиям, а чтобы костер получился хороший, вылила бы в него краску для волос из тех флаконов, за которыми тайком посылала горничную.

Но решение Имоджин была неколебимо, и как бы Саймон ни убеждал ее, что он не женится, она ему не верила. Похоже, она считала, что для женщины титул вдовствующей виконтессы хуже смерти. Что ему оставалось делать? Разве только сказать ей, что совсем недавно он обнаружил в себе непреодолимое романтическое влечение к Арману?

— Чему ты улыбаешься, Саймон? — спросила Имоджин, заметив выражение лица сына. — И почему ты так поздно вернулся вчера, вернее сказать, сегодня утром? Ты был со своими беспутными приятелями? Но я припоминаю, ты говорил, что вы не собираетесь кутить всю ночь.

У Броктона испортилось настроение.

— Я… гм… меня задержали… совершенно непредвиденно, — сказал он и, чтобы уйти от объяснений, ухватился за первую пришедшую в голову мысль. Она во многом была связана с образом его похитительницы в тот последний момент, когда девушка ускакала прочь. — Мама, ты… по-прежнему ездишь в мужском седле?

Имоджин кивнула, дожевывая последний кусочек вкусного деревенского бекона.

— Это единственный способ почувствовать, что норовистая лошадь тебе покорна, — сказала она, направляя вилку ему в нос. — В юбке это невозможно, потому что поневоле прижимаешь обе ноги к одному боку. Вы, мужчины, скажете, что так надо для защиты нашей женственности. Вздор! Чтобы не дать нам обскакать вас на охоте, вот зачем! И поэтому же вы хотите видеть нас на выдохшихся клячах, ползущих как улитка. Спасибо Всевышнему, что твой отец не захотел видеть, как я сломаю себе шею ради сохранения моей давно забытой и никогда не оплакиваемой непорочности. Это еще одна причина, почему мужчины выходят из себя, когда мы ездим верхом как положено, а не так, что задница смотрит не на тот конец лошади.

Виконтесса заулыбалась, обнажив прекрасно сохранившиеся белые зубы, и подмигнула сыну.

— Ты только посмотри на него, Саймон! — Она кивнула на Робертса. — Он краснеет, как стыдливая девушка. Не думала, что у него есть уши. Три раза в день он стоит здесь с каменным лицом, пока мы набиваем себе животы.

Саймон украдкой взглянул на слугу, чья кожа от воротничка до корней огненно-красных волос сделалась цвета свеклы.

— Робертс, я прихожу к выводу, что еще одна прибавка к твоему квартальному жалованью не помешает.

— Да, милорд, если вам угодно. До тех пор, пока ее сиятельству не будет угодно отправиться домой. Если только вы не возражаете.

— Ты балуешь слуг, Саймон, хотя каждый день читаешь газеты. Сегодня в стране множество ливрейных лакеев не имеют работы. — Даже отчитывая сына, виконтесса ему улыбалась. — Но не будем обсуждать плачевное состояние английской экономики послевоенного периода. Оставим это до другого раза.

Она подмигнула Саймону, понудив его возвести глаза к небу, так как он хорошо знал, что за этим последует.

— Ну, я ухожу? — внезапно сказала Имоджин, что заставило Робертса тотчас выскочить вперед, чтобы подхватить ее зашатавшееся кресло, когда она встала.

Имоджин не отказывала себе в удовольствии проверить, кто из них двоих окажется быстрее. Робертс проявлял замечательную стойкость. Но временами, когда он пребывал в легкой дремоте, Имоджин все же подлавливала его, поскольку их соревнование находилось еще на раннем этапе и он не вполне привык к ее проискам.

— Какие планы на вечер, дорогой? — спросила она, поворачиваясь, чтобы покинуть комнату. — Я полагаю, отправишься на эту скучную вечеринку к леди Бессингем? О Боже, до чего же глупая женщина! Опять примется лопотать о проклятых манерах. Вероятно, я задремлю к середине ужина, а до того уроню нос в пудинг. Хорошо бы сначала куда-нибудь прокатиться. Небольшая прогулка пойдет мне на пользу. Если только ты не побоишься, что тебя увидят вместе с твоей скандальной матерью.

Саймон поднялся вместе с Имоджин — обнаружив при этом отменную реакцию, хотя и уступив Робертсу добрую секунду, — и поцеловал мать в щеку.

— Почту за честь, мэм, — искренне сказал он. — Мой экипаж к вашим услугам. Я буду у подъезда ровно в пять.

— А до этого? — спросила Имоджин, внимательно и лукаво оглядывая сына. — Видно, у тебя есть какие-то планы на это время. Возможно, ты хочешь приобрести обивочный материал для экипажа? Насколько мне известно, пули сыграли злую шутку с бархатом на сиденье.

— Так кто из нас более щедр к слугам, мама? — спросил Саймон, уверенный, что либо Хардвик, либо грум сообщили ей об инциденте и что каждое их слово было хорошо оплачено.

Имоджин пожала своими довольно внушительными плечами:

— Ты мой единственный сын. Я делаю то, что должно делать матери, Саймон. Теперь объясни, кто и почему в тебя стрелял. И какого дьявола ты ему позволил?

Саймон протянул руку и поспешил увести мать из утренней гостиной в коридор, несомненно, к большому облегчению Робертса. Ошеломленный слуга сразу вздохнул и привалился к буфету.

— Мама, поведай мне, что ты уже знаешь, а я доскажу остальное. Хорошо?

— Прекрасно, — иронически закивала Имоджин. — Из тебя нужно выдаивать информацию по каплям, как я и предполагала. Так вот, мне известно, что ночью, пока ты находился в каком-то злачном месте, в твоей карете спрятался злоумышленник. Кстати, ты проигрался. Не настолько, чтобы разориться, но достаточно, чтобы сделать тебе замечание. Итак, на полдороге до «Лесничего» вы остановились. Каким образом, не знаю, но ты убедил своего похитителя позволить тебе повернуть карету. В это время произошла короткая драка, во время которой прозвучат единственный выстрел, и налетчик беспрепятственно ускакал.

— Не совсем беспрепятственно, мама. Мне удаюсь завладеть пистолетом.

— Как будто это что-то меняет! И пожалуйста, не перебивай! Я слышала также, что тот негодяй вскочил на ждавшую его лошадь с ловкостью циркового акробата из цирка Астли. Хотя, я полагаю, мой осведомитель употреблял несколько иные выражения. Стыдно, Саймон! Ты был пьян? Сколько же потребовалось выпить, чтобы какой-то разбойник получил над тобой превосходство! Но если это не бренди, тебе нет оправдания.

— Она ударила меня деревянным башмаком по голове, — сердито пробормотал Саймон и через секунду пожелал забрать свои слова обратно. Имоджин остановилась посередине длинного коридора, выложенного черно-белой плиткой, и, широко раскрыв глаза, посмотрела сыну в лицо. У нее были удивительные глаза — синие, еще не начавшие блекнуть от времени. Сейчас в них странным образом сочетались недоверие и откровенная насмешка.

— Она? Это что, новый вид развлечения? Женщины-разбойницы? Бог мой, как забавно! Как же я в свое время об этом не подумала!

— Возможно, рано или поздно ты пришла бы к этому, если бы отец не укротил тебя и не отвел к алтарю… в нежном возрасте двенадцати лет. Вот откуда взялись твои пятьдесят. Как видишь, мама, я запомнил. Но если вернуться к теме, то у тебя нет повода для беспокойства. Крошка, как выяснилось, охотилась совсем за другим человеком и довольно мило извинилась за причиненное неудобство… перед тем как попыталась размозжить мне голову ботинком. Я думаю, она не станет больше меня беспокоить. Эта юная, достаточно образованная, судя по речи, девушка сейчас, вероятно, уже возвращается в свою деревню и благодарит провидение, что избежала ареста. И наверное, сожалеет обо всем происшедшем.

— Ты сказал, что девушка, это отчаянное создание, кого-то преследовала… Так это не был случайный акт жестокости в целях грабежа? Она выполняла некоторого рода миссию?

— Похоже, так. — Саймон пошел дальше, и матери пришлось идти вместе с ним. Он повел ее к лестнице, чтобы скорее освободиться и заняться намеченным делом. — И на меня произвела сильное впечатление ее решимость. У этой юной мисс довольно много общего с тобой, мама. В самом деле, она так же неистова и слегка непристойна, но вместе с тем необычайно привлекательна. Должен признаться, я получил даже некоторое удовольствие от ее атаки. Не смотри на меня так, мама. Я прекрасно понимаю, что сам себя дразню, полагая, что она сейчас на пути в свой Суссекс или куда-то еще… при том, что ее миссия осталась невыполненной.

— И ты собираешься охотиться за этой девушкой, не так ли, Саймон? — спросила его мать, поднимаясь на первую ступеньку. — Хочешь ее выследить? Спасти от нее самой? — Она повернулась и посмотрела вниз, на своего сына, словно богиня Юнона в чересчур нарядном капоте.

Саймон тяжело вздохнул.

— Ну все, мама…

— Нет, не все. Ты собираешься ехать за ней, не так ли?

— С жаждой мести, дорогая моя, — многозначительно произнес Саймон, когда дворецкий протянул ему шляпу и трость. — Спасибо, Эмери, — сказал он, нахлобучивая шляпу, и ловким движением прокрутил трость, прежде чем сунуть под мышку. — Я намерен преследовать ее для возмездия, мэм, — повторил он сквозь стиснутые зубы и улыбнулся. — Забавная вещь даже для меня. Вот так. Теперь ты довольна, мама?

— Я не уверена. А когда ты найдешь ее? — Имоджин продолжала допытываться уже совершенно серьезно, как будто только что увидела в сыне нечто, всегда ею подозреваемое и вызывающее тайный страх. — Что потом, Саймон?

— По правде сказать, не имею ни малейшего представления, — честно признался он.

— Я вижу… — забормотала виконтесса так тихо, что ее сын с трудом улавливал слова. — Она молодая, интересная, она достаточно хорошо говорит. Пытается показать, как он разгневан, но глаза улыбаются, даже когда он осыпает ее проклятиями. Она, вероятно, из вполне приличной семьи, приемлемой по меньшей мере. О, будь они неладны — та булочка и та ветчина! Мне придется голодать до конца дня! До конца недели! Осталось совсем мало времени, теперь это ясно.

— Мама, что с тобой? — спросил Саймон с некоторой озабоченностью и положил руку ей на плечо. Чтобы суматошная и громогласная Имоджин сделалась вдруг такой серьезной? Это так на нее не похоже! Слышать ее тихое бормотание было так же необычно, как увидеть утку, летящую задом наперед через Серпентайн[5]. — Что ты там бормочешь?

Имоджин прижалась щекой к руке сына.

— Ты ведь любишь меня, Саймон? Любишь мои чудачества, мои в чем-то дерзкие манеры и простую речь. Тебе нравится, что я горой стою за верховую езду, так же как, я убеждена, и твоя налетчица, не правда ли?

— Я обожаю тебя, и ты это знаешь, — сказал Саймон, только чтобы прекратить разговор.

— Обожаешь, — повторила виконтесса, тяжко вздыхая, как будто он разочаровал ее до глубины души. — Так же, как всех тех пустышек, которые флиртуют с тобой и хихикают из-за своих вееров. Я знаю, что это утомляет тебя сверх меры. О, Саймон, ты думаешь, я не понимаю?

Саймон убрал руку и распрямился.

— Мама, подобные умозаключения только вредят твоему здоровью, — твердо произнес он. — Я хочу разыскать эту дуреху, чтобы спасти ее, пока она не создала себе еще больших трудностей. Тогда ее казнят на виселице, и это навсегда останется на моей совести. Только поэтому я стремлюсь разыскать девушку, мама. Кроме того, я желал бы представить ее Арману. Вот и все.

— Конечно, Саймон, — согласилась Имоджин. У нее задрожала нижняя губа. — А сейчас я, пожалуй, пойду прилягу. Увидимся позже, дорогой. — Она повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, тяжело припадая к перилам из гладкого красного дерева. При этом она выглядела маленькой и хрупкой — весьма необычное превращение для женщины недюжинного телосложения и крепкого здоровья. — Может, Кэтлин принесет мне винегрет или немного подгорелой дичи?

— Или твою бутылку джина! — сердито крикнул Саймон вслед матери, круто повернулся на каблуках и направился к выходу. Возле двери уже навытяжку стоял Эмери, держа ее открытой для своего хозяина. — Ох, эти женщины! — посетовал Саймон старому слуге. Тот кивнул и сказал:

— Совершенно верно, сэр. Как всегда.