"Земля соленых скал" - читать интересную книгу автора (Сат-Ок)

Глава IV

Когда кончается лето, вава – дикий гусь улетает на юг. Над чащей начинает петь кей-вей-кеен – северо-западный ветер. Потом снова снег пригибает к земле белые березы, мороз сковывает льдом озеро. Зимой волчьи стаи, собираясь на охоту, воют на луну, поют Песню Смерти одиноким лосям и оленям.

Мы учимся ставить силки, ловить рыбу в прорубях, ходить в одиночку в чаще, управлять собачьими упряжками. Быстро бегут дни, недели, месяцы. Трудно обо всем рассказать – не все сохранила память.

И вот слышится над чащей крик возвращающихся гусей. Брат мокве – медведь вылезает из зимней берлоги. Медведица выводит малышей на теплый солнечный свет. Братья бобры высовывают круглые головы над водой у своих плотин.

Молодые Волки начинают учиться ездить верхом и строить лодки. Быстрое весеннее течение несет березовое каноэ, как ветер. Потом река успокаивается – уже лето. Мы плывем на мелководье, где греются на горячем летнем солнце жирные щуки.

Мы уже не так малы и беспомощны, как в первые месяцы жизни в лагере. Овасес скуп на слова, зато щедр на ремень. Но еще щедрее отдает он нам свои знания. Он знает, что наилучшим учителем бывает нужда и необходимость. Поэтому на третий и четвертый годы пребывания в лагере он вводит новый обычай: кто не сумеет добыть зверя, тот… не ест. Такие испытания продолжаются сначала неделю, потом две, три…

И вот на пятый год школы природы, с начала месяца Ягод и до первого снега, мы должны рассчитывать только на собственное копье и лук, на сообразительность следопыта и зоркость охотника. Но в этих испытаниях мы не одиноки. Некоторые мальчики – лучшие следопыты, у других даже птица не уйдет от стрелы, а третьи умеют подманивать зверя или находить новые рыбные места. Поэтому один помогает другому. А собственноручно добытый кролик в тысячу раз вкуснее, чем подаренный старшими медвежий окорок.

Как быстро проходит время! Вот уже снова воют волки и дует над заснеженными палатками зимний северный ветер, и снова слышен певучий шум воды первой весенней оттепели.

Я уже не маленький мальчик. Теперь мне не нужно становиться на камень, чтобы взобраться на спину коня. На маленьких ути, прибывающих в лагерь, мы смотрим свысока, как когда-то смотрел на нас Танто. Танто уже почти воин… Как быстро бегут в моей памяти те годы!

Снова прошел месяц Цветущих Деревьев. Над озерами раскричались утки и гуси. Солнце грело все горячее, все дольше оставалось над чащей и все удлинялась его дорога с востока на запад. Был месяц Ягод.

В этом месяце, как и каждый год, мы больше времени проводили в чаще, чем в лагере. Лес стал для нас вторым домом и все доверчивее открывал нам свои тропинки и тайны.

В конце месяца Ягод я обнаружил вблизи Гремящих Ям берлогу серого медведя. У подножия Острых Скал мы с Прыгающей Совой нашли несколько волчьих логовищ. Мы уже умели читать по следам: проходил ли тропой человек, быстро ли шел, больной или здоровый, друг или враг.

Лес стал для нас добрым старшим братом, кормильцем и жилищем. В нем мы черпали свою мудрость – знания о жизни, умение жить. Мугикоонс – волк был нашим другом, хотя мог стать и врагом, так же как и медведь, ласка или олень. Деревья защищали нас от ливней и давали кору для каноэ и ветки для луков.

Убив медведя, мы не бросали череп, а вешали его на ветку, украшали бусами и перьями, а внутрь сыпали табак – жертву Духу медведя. Тушку убитого бобра бросали в речку, потому что его стихия – вода.

Убитого оленя охотники кладут головой в направлении кей-вей-кеена – северо-западного ветра, перед мордой ставят посуду с едой и начинают танец: охотники изображают бег оленя, его прыжки, потом поступь охотников, сцену погони, нападения и смерти. Потом они подходят к убитому животному, гладят его и благодарят за то, что дало себя убить.

– Отдыхай, старший брат, – поют они.

А шаман, облаченный в оленью шкуру, с рогами на голове, говорит так:

– Ты принес нам свои рога, и за это мы благодарим тебя. Ты дал нам свою шкуру, и за это мы благодарим тебя. Ты наполнил своим мясом наши желудки, и за это будь счастлив в Стране Вечного Покоя, где мы встретимся после смерти. О великий мудрый старший брат! Прости нас за то, что мы должны были тебя убить.

– Прости, старший брат, – повторяют воины.

Мы никогда не убивали без надобности. Индеец имеет право охотиться лишь тогда, когда ему угрожает голод. Нельзя также выходить на охоту, если накануне приснился плохой сон или если шаман запрещает охотиться. Ведь в чаще тоже есть враги – злые духи или зловредные маленькие лесные душки, которые сбивают с дороги, заводят в болота и топи.

Поэтому, когда нам приходилось провести ночь в чаще, мы не боялись ни зверей, ни грозы, ни ветра, ни темноты. Но стоило нам услышать какой-нибудь непонятный звук, чтобы ночь сразу превратилась в ад, и не только для маленьких мальчиков. Мы сбивались в кучку вокруг костра, дрожа от страха: нам казалось, что мы видим во тьме враждебных людям, деревьям и животным злых духов, слуг Канаги: скелеты без голов, бегущих оленей с выеденными внутренностями, сидящую на спине оленя слепую рысь с плачущим ребенком в зубах.

Были такие минуты, когда нам казалось, что призраки кружатся вокруг нас в бешеном танце, что каждый видит их своими глазами и уж ничто не может нас спасти. Ночь проходила без сна, а на рассвете мы покидали страшное место, чтобы никогда уже сюда не возвращаться.

Но месяц Ягод был чудесным месяцем. Мы резвились и играли целыми днями. Но в конце концов трудно было отделить радость от учения и развлечение от труда.

Овасес, Сломанный Нож или Большое Крыло рассказывали о старых временах, о боях и войнах между племенами. И после этого мы вели войны между собой, заимствуя из событий прошлого все то, о чем охотно рассказывали старики. Мы обычно делились на два лагеря из одних ути – мальчиков без имени. Каждый из нас разрисовывал себе лицо и грудь военными красками и как воин, вступающий на тропу войны, натирал свое тело жиром для защиты от насекомых. Старшие мальчики посмеивались над нами, поэтому мы охотно с согласия Овасеса убегали из лагеря на несколько дней в лес, чтобы вести свои стычки и войны «между племенами».

Среди нас было два вождя – Прыгающая Сова и я. И сейчас, закрыв глаза, я хорошо вижу поляну под Скалой Безмолвного Воина, где мы собирались перед походом, слышу голоса и вижу лица моих воинов, разрисованные красной, желтой и черной красками.

Перед нами речка. За речкой лес, куда вчера со своим отрядом выступил Прыгающая Сова. По приказу Овасеса мы должны были его сегодня выследить.

Мы знали, что Сова вошел в чащу с северной стороны, но я слишком хорошо знал своего друга, чтобы подумать, что в том же направлении можно найти его отряд. Следовало также остерегаться разведчиков, которых мой осмотрительный друг наверняка оставил на опушке леса, чтобы они следили за нами.

Переплыв речку, мы пошли по следам отряда Прыгающей Совы. Мы двигались гуськом. Как только мы вошли в лес, я послал пятерых обнаружить следы разведчиков Совы, а сам с остальным отрядом направился по большой дуге на юг.

Мы шли молча. Одеты мы были, как воины на тропе войны: только набедренные повязки или охотничьи штаны. Из еды мы взяли лишь пейкник – перетертое в порошок мясо. Мы несли деревянные томагавки, копья с притупленными остриями и стрелы с деревянными наконечниками. Но на случай охоты каждый из нас получил от Овасеса по три острых стрелы.

Мы прошли порядочный кусок дороги, когда утреннее солнце начало уже подниматься над верхушками деревьев. Я остановил свой отряд, чтобы подождать разведчиков. Проходили долгие минуты тишины, молчания. Мы не двигались. Мимо нас пробежала ласка. Из-за куста выставил длинные уши кролик. Никто даже не шелохнулся, не потянулся за стрелой. Мы ждали. Скорее, чем я предполагал, послышалось чмоканье белки, все ближе и тише. Мы обрадовались. Это один из наших разведчиков извещал нас о том, что обнаружены следы противника.

Неужели Сова был так неосторожен, что не уничтожил своих следов?

После короткого совета мы решили разбиться на две группы. Я с частью мальчиков должен был идти по направлению обнаруженных следов. Вторая группа во главе с ути из рода Капотов – продолжать путь на юг. Нашим сигналом будет клекот орлицы, зовущей своего птенца.

Разведчик быстро привел нас туда, где были обнаружены следы. Это была каменистая местность, изрезанная большими оврагами, усыпанная обломками скал. Деревья здесь росли низко, а их кроны так срослись друг с другом, что трудно было увидеть голубизну неба. Ручьи здесь протекали в вечной тени, на их берегах можно было найти следы соболей и рыси. Разведчик показал несколько отпечатков мокасин на мягкой земле между камнями. Прошли трое мальчиков. Это было очевидно, как солнце на небе, и ясно, как речная вода, освещенная солнцем.

Какие же это разведчики шли так спокойно, не скрывая своих следов, как старые женщины, когда они идут стирать попоны на берег озера? Что это за разведчики, если они оставили ясные следы мокасин на влажном мху, а могли пройти по камням и не оставить никаких следов?

Глядя на следы, я начал тихонько смеяться. Это были слишком открытые уловки, чтобы завести меня в западню. Но я очень скоро перестал смеяться: ведь по обнаруженному следу пошли четверо моих разведчиков, и они могут угодить в расставленные Прыгающей Совой силки. Поэтому я пошел по следу вместе с одним ути, приказав остальным двигаться за нами на расстоянии полета стрелы.

Мы остановились у неглубокого, но густо заросшего деревьями и кустами ущелья. Оба следа – следы мальчиков Совы и моих разведчиков – вели к ущелью. Я возвратился к своему отряду, еще больше обеспокоенный судьбой тех четверых: ущелье было похоже на западню для рыси. Повеяло опасностью. Я приказал бесшумно окружить все ущелье и изучить каждое дерево и каждый куст в нем.

– Если в ущелье никого нет, каждый пусть даст сигнал клекотом орлицы.

Я остался вдвоем с одним разведчиком. Остальные тихо разошлись. Время тянулось нестерпимо медленно, меня беспокоила судьба разведчиков, которые пошли по опасному следу, будто дети на голос матери. Я злился на них. Может быть, они еще и разговаривали! А может быть, как самые маленькие ути, мурлыкали песенки о жирном молоке и белой копченой рыбе?

Наконец послышался клекот орлицы, один, другой, третий… Значит, входить в ущелье не опасно. Тут царил глубокий сумрак, как вода в ночном пруду.

Дойдя до середины ущелья, я уже знал все. Сердце колотилось от гнева и злости. На тропинке было полно затоптанных следов. Под ближайшим кустом я нашел сломанную рукоятку томагавка. Один из мальчиков схватил ее с громким возгласом:

– Уфф!

– Узнаешь? – спросил я.

– Да. Это моего брата.

А его брат и был одним из четырех разведчиков, которые позволили Прыгающей Сове поймать себя, как маленьких мышей. Помятый мох и поломанные кусты рассказали нам обо всем, что здесь произошло.

Прыгающая Сова просто окружил ущелье, куда завели наших мальчиков, как за ручку, как на шнурке, отчетливые, но предательские следы. Борьба была короткой: когда они попали в засаду, Сова напал на них, как ворона на цыплят, и без больших усилий захватил в плен.

Что делать дальше?

От места борьбы следы неожиданно начали путаться, теряться. Они уже не были такими ясными: нужно было, наклонившись, внимательно разглядывать землю, чтобы найти отпечатки ног. Они вели в сторону речки и там исчезали. Я послал двух мальчиков вверх и вниз по реке, за каждым из них шел небольшой охраняющий отряд. Розыски были нелегкими. Только когда солнце было уже в зените, прибежал один из мальчиков, неся перо. Оно принадлежало одному из схваченных Совой разведчиков. Итак, мы обнаружили дальнейшие следы.

Впервые за долгое время мы взглянули друг на друга без гнева и злости. Я не ошибся. Хотя Сова скрылся в северном направлении, сейчас его следы отчетливо вели на юг. Однако мы получили горький урок. Теперь уже нужно продвигаться вперед осторожнее, как во вражеском лесу, как перед лицом смертельной опасности. Вокруг разведчика, шедшего по главному следу, я широко раскинул весь отряд, в любую минуту готовый к бою. Мы шли очень медленно, но без малейших остановок и в полной тишине. Нельзя было задерживаться даже для утоления жажды. Мы должны были отплатить за наивность наших разведчиков.

Следы вели в сторону Красного каньона, граничившего с юго-восточным краем леса. Мы вошли в каньон неслышно, как тени. С этой минуты пришлось ползти под его стенами в густом сумраке. Приближался вечер. Наконец сердце у меня радостно забилось: перед моими глазами открылся вид на небольшое озеро. На его южном берегу пылал высокий и яркий костер. Я оказался слишком уверенным вожаком в начале дня, а сейчас Сова, видно, слишком уверовал в свою мудрость и безопасность, разложив костер и совсем не скрываясь.

Мы спрятались в прибрежных кустах, ожидая ночи.

Но у Совы были союзники: комары, какая-то птица, беспокойно кружившая над нами, и несколько ночных жаб, тяжело прыгавших вокруг нас.

Я опасался, что крик ночной птицы и кваканье жаб разбудят чуткость противника, но, к счастью, Сова уже верил в себя без меры. Он поставил охрану только с северной стороны, мы же начали медленно продвигаться по берегу озера, чтобы добраться к лагерю с открытой, южной стороны.

Я понимал, что нам нельзя сразу начинать битву. У меня недоставало четырех воинов. Освободить их будет трудно. Но чем труднее добывается победа, тем слаще ее вкус. Мы должны были сначала освободить разведчиков и только потом напасть на лагерь противника.

Сова был непредусмотрителен. Он разбил лагерь слишком близко от группы высоких деревьев, стоявших у самой опушки леса. Их ветви свисали так низко, что их можно было коснуться руками. Кроме того, он поместил пленных не в центре лагеря, а легкомысленно оставил их за освещенным кругом, неподалеку от зарослей.

Когда пламя вспыхивало ярче, я хорошо видел всю четверку. Они лежали один возле другого, и их сторожил один из самых младших ути.

Меня беспокоило только одно: я не видел у костра Прыгающей Совы. Это могло быть опасным.

Но нельзя было дальше ждать. На ясный месяц как раз находила широкая полоса туч. План у меня был простой, настолько простой, что должен был принести успех.

Я решил сам пробраться к пленным. Вместо себя я оставил вожаком в отряде мальчика из рода Капотов. Это был сообразительный и хитрый мальчик. Я мог быть уверен, что никакой неосторожности он не допустит, и побаивался лишь одного – что он будет слишком осторожен. В нескольких словах я объяснил ему шепотом свой план.

– Я пробираюсь к пленным. Попытаюсь освободить их. Ты взберись на ближайшую к костру сосну и следи. Если заметишь, что мне что-нибудь угрожает, дай знать криком филина. Если меня обнаружат, пусть отряд сразу же нападает. Если же увидишь меня уже около пленных, пусть весь отряд приготовится к нападению с двух сторон: со стороны берега и от группы деревьев.

Я слышал его прерывистое дыхание. Он хотел что-то сказать, но, видно, колебался и только кивнул головой.

– Май-оо. Хорошо, – тихонько ответил он и начал карабкаться на дерево.

Проклятые сообщники были у Совы – комары. Привлеченные огнем, но отгоняемые дымом, они хотели на мне выместить свою досаду. Я надеялся, что комары мучают и пленных – моих разведчиков и вряд ли поэтому им удастся лежать спокойно, а часовой уже привык к их беспокойным движениям. Это могло облегчить мою задачу.

Мне повезло. Луна зашла за тучи. Костер немного приугас. На опушке леса, недалеко от меня, слышалась возня двух или трех мальчиков из отряда Совы, собирающих хворост. Комары кусали безжалостно, но все же я не мог удержаться от беззвучного смеха: до чего же мальчики Совы были уверены в своей безопасности!

Однако я чуть-чуть не понес еще одно поражение. Как раз когда я пробирался по наиболее открытой поляне между группой сосен, на одной из которых сидел оставленный мной вожак, и кустами, около которых лежали пленные, послышался крик филина. Я приник к земле. Я был на шаг от победы: от пленных меня отделял только густой куст можжевельника. И именно в эту минуту мимо меня пробежал Сова, неся большую охапку веток для костра. К счастью, он столько их набрал, что они ему закрыли лицо, и он меня не увидел. Все повторялось: я чувствовал, что и его и мои победы будут скорее плодами чужих промахов, чем собственных заслуг.

Это были, наверное, самые трудные минуты. Костер разгорелся. Дым в мою сторону не шел и не мог отогнать хотя бы одного самого маленького комара, зато доносился запах жареного над огнем кролика. И я уже не знал, что хуже: высокое ли пламя, которое могло выдать меня, или комары, или запах мяса, напоминавший, что я целый день ничего не ел.

Труднее всего бывает ждать. Я закрыл глаза, чтобы их блеск не выдал меня. Минуты тянулись, как целые месяцы. Я лежал неподвижно, как брат мугикоонс – волк, который с бесконечным терпением ожидает удобного момента.

К счастью, отряд Совы уже закончил свой пир, пламя костра снова притухло, темнота вокруг него погустела. Но разговор не смолкал. Мальчики, подражая старым воинам, продолжали похваляться своими подвигами, рассказывали, кто из них первым напал на моих разведчиков, кто кого повалил, кто больше всех мог гордиться хитростью лисицы, свирепостью волка, быстротой оленя. Я их хорошо видел, и мне снова хотелось смеяться. Один Прыгающая Сова молчал, но молчал с таким гордым видом, что мне на мгновение стало его жаль: будет ли он таким же гордым через час?

Наконец пришло мое время. Сдерживая дыхание, я медленно-медленно вполз в кусты можжевельника. Это было не очень приятно, но иголки кусали слабее, чем комары.

У костра ничего не заметили. Никто даже не пошевелился, когда под моим локтем треснула ветка. А в моих ушах этот треск прозвучал, как удар грома. Зато вздрогнул один из пленных, лежавший ближе всех ко мне, и, должен признать, на этот раз он проявил куда большую сообразительность, чем во время поражения в ущелье. Он, наверное, догадался, что ветка треснула под ногой или рукой друга, и, делая вид, что отгоняет комаров, немного передвинулся в мою сторону. Теперь достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ножом его связанных за спиной рук. Однако я ждал, пока у мальчиков, сидящих у костра, головы начнут опускаться на грудь, а жар костра ослабнет.

Наконец я протянул руку с ножом и легко разрезал путы. Нож остался в освобожденных руках моего ути, Я пополз назад.

Когда я вернулся под сосну, отряд был готов к нападению. Я повел группу, которая должна была нападать от берега озера.

Верьте мне: прекрасное это было мгновение, когда с военным кличем, полетевшим над лесом, озером и ущельем, с поднятыми вверх копьями и томагавками мы бросились на сонный, ничего не ожидавший отряд Совы!

Бой был тяжелый, и мы с Совой потом еще добрый месяц по всякому случаю вспоминали его. Закончился он перед рассветом, и только после восхода солнца мой отряд выловил последних врагов – беглецов, скрывшихся в лесу. Сладкой была победа, хотя во время утреннего купания – уже общего для победителей и побежденных – следы от ударов томагавков и копий жгли больше, чем укусы ста тысяч комаров.

Самым же лучшим было утреннее жаркое из кроликов, которых в нашу честь наловили побежденные.

За нашу победу нас хвалил Овасес и даже Танто, хотя и на этот раз он остался неумолимым и не рассказал ни слова из подслушанного ночного совета воинов. Но это была только маленькая тучка на ясном небе славы, в лучах которой я ходил целых два дня после возвращения в лагерь. К исходу двух дней меня ждало еще большее счастье.

В конце второго дня, когда в селении уже разжигали вечерние костры, чтобы зажарить убитого Сломанным Ножом оленя, к Месту Большого Костра примчался один из молодых воинов нашего рода. Я сразу узнал его – это был Желтый Мокасин. Он был весь покрыт красновато-серой пылью большой равнины. Он вел за собой неоседланного коня. Мы, самые младшие, сразу окружили воина, с любопытством разглядывая коней. Он же, вместо того чтобы спросить кого-нибудь из взрослых воинов, обратился прямо к нам:

– Я Желтый Мокасин. Меня прислал сюда Высокий Орел, чтобы я отыскал его младшего сына.

Сердце у меня сильно забилось. Я вышел из круга мальчиков и, подняв руку вверх, воскликнул:

– Я ути, сын Высокого Орла. С чем прислал мой отец великого воина Желтого Мокасина?

Я был маленьким мальчиком, но мои слова, наверное, понравились прибывшему. Он улыбнулся и слегка наклонился ко мне.

– Желтый Мокасин, не жалея своего коня, мчался к лагерю Молодых Волков весь день и всю ночь, чтобы передать сыну Высокого Орла отцовский подарок.

И тут, в этот счастливый миг, он бросил повод коня мне в руки! Это был мой конь! Мой первый конь!

Желтый Мокасин уже отъехал к палатке Овасеса, а я все еще стоял неподвижно, держа повод коня в руке и едва сдерживая желание засмеяться или заплакать и закричать от радости. Стоявшие вокруг сверстники тоже замерли в восторженном изумлении.

Мой конь! Это был обыкновенный индейский мустанг. Ничего в нем не было красивого, ничего такого, что могло бы восхитить человеческий глаз красотой линий и очертаний. Но для меня это был самый прекрасный конь в мире. Он мне казался не конем, а птицей, самым лучшим из всех коней, каких я когда-либо видел. Правда, он не был слишком красив. Он низко опустил большую, тяжелую голову и спокойно стоял на коротких сильных ногах с немного вывернутыми внутрь коленями. Но каждый знаток индейских коней сумел бы его оценить. Под длинной шерстью вырисовывались сильные мышцы выносливого бегуна, широкая грудь говорила о равномерности дыхания, длинное туловище – о приятном волнистом галопе.

Конечно, мы позабыли о наших кострах. Я повел коня к речке, а за мной все ути, больше увлеченные, чем завидующие, шли помочь купать его. Ведь они знали, что, хотя отец подарил его мне, я никому не откажу, если кто-нибудь из них захочет испытать моего коня. Мустанг был спокойный и добродушный. Он стоял в воде и тихо ржал, когда мы массировали его мягкими веточками вербы. У него были большие умные глаза и мягкие ноздри. Я прижимался к ним лицом так нежно, как когда-то прижимался щекой к материнской руке. Это был наш конь!

Когда он обсох, мы начали его украшать, вплетая в гриву и хвост самые красивые перья, какие только имели. И вскоре конь наш стал красивее коней всех воинов из лагеря Молодых Волков и больше напоминал верхового коня какого-нибудь великого вождя, чем единственного коня многих маленьких ути.

Мы быстро проверили, что он умеет. Отец постарался дать нам умного друга. Конь был хорошо объезжен, нам не стоило никакого труда сесть на него. По свисту он ложился на землю, потом снова по свисту поднимался, менял шаг и направление по едва ощутимому прикосновению руки. Галоп у него был плавный и длинный, а на его спине легко могли поместиться даже три знаменитых всадника из селения Молодых Волков.

Как раз заходило солнце, когда я на украшенном коне, окруженный сверстниками, подъехал в сиянии красных и желтых лучей к палатке Танто, чтобы поделиться с братом своей гордостью и радостью.

Танто внимательно осмотрел коня, одобрительно кивая головой, сел на него и, меняя ход от шага до галопа, проехал вокруг Места Большого Костра и осадил его на полном скаку так, что копыта мелькнули прямо над нашими головами.

Танто улыбался.

– Хороший конь, – сказал он. – Береги его и будешь иметь друга, который сумеет тебя уберечь.

Он на минуту скрылся в палатке, вынес волчью шкуру и стремена и набросил их на спину моего коня.

О, как же я был богат!

– Прими этот подарок, – сказал Танто, – от своего брата, и пусть поможет тебе Великий Дух в твоей молодой жизни. Завтра, прежде чем солнце поднимется над верхушками деревьев, – он показал па буки на востоке, – приходи ко мне, а твой конь пусть пасется вместе с конями воинов.

Задолго до назначенного времени я был у брата. Из нескольких палаток поднимался в небо тонкими и прямыми столбиками дым, обильная роса и сползающий к реке туман обещали ясную погоду. Со стороны леса доносился гомон птиц. Мягкий ветерок пах живицей и лесными травами.

Я был счастлив. Добр был ко мне месяц Ягод. Я победил над озером около Красного каньона. Меня похвалили Овасес и Танто. Отец прислал чудесного коня, а сегодня впервые мой старший брат берет меня с собой в чащу.

Ожидая брата, я, как молодой пес, бегал вокруг типи, размахивая от радости руками, и кричал об охоте, на которую я отправляюсь. Ничего не видя вокруг, я наскочил на воина Черную Руку, который возвращался с ночной охоты и нес на плечах дикую козу. Я наскочил на него так, что едва не сбил его с ног, и сразу убедился в том, что у Черной Руки очень тяжелая рука. Было больно, но ни воину, ни мне это не испортило настроения.

Черная Рука даже засмеялся:

– Великий ты охотник, ути. Но все же я бы тебе посоветовал взять с собой оружие. Звери возвращаются сейчас с ночной охоты в логовища, и что ты будешь делать, если встретишь одинокого волка?

– Я не испугаюсь, Черная Рука. А кроме того, со мной идет в лес Танто, мой брат. А он слишком великий охотник, чтобы бояться мугикоонса.

– Танто – храбрый юноша, – признал Черная Рука. – Но и величайший охотник не знает всего, и величайший охотник не учится на своих ошибках. Ибо каждая большая ошибка может быть его последней ошибкой. Кто ошибется, будет плясать Танец Смерти на северном небе, – указал он на серую полосу горизонта. – Встретиться бы нам там как можно позже, Молодой Волк.

Черная Рука ушел, бормоча еще что-то про себя, а я, конечно же, не поверил его словам. Слишком прекрасен был этот день, чтобы прислушиваться к благоразумным советам. Я продолжал бегать вокруг типи брата, напевая песенку обо всем, что случилось в последние дни, о дороге через чащу, победоносной битве и предстоящей охоте.

Вид Танто немного разочаровал меня: у брата, кроме томагавка и охотничьего ножа, никакого оружия не было, а мне он дал только мешок из козьей шкуры. Из того, что он не взял никаких припасов, я сделал вывод, что большого похода не будет и мы отправимся очень недалеко. Мне не полагалось ни о чем спрашивать, хотя любопытство мучило меня нестерпимо, но, когда селение скрылось за деревьями, Танто заговорил сам:

– Я нашел пчел. Мы идем за медом для моего брата и его друзей.

Теперь разочарование сменилось радостью.

Я, правда, мечтал о большой охоте на оленя, белую козу или даже на медведя, но, с другой стороны, ничего лучше, чем темные соты с медом, нельзя было и пожелать. Поэтому я быстро примирился с тем, что сегодня еще не буду охотиться вместе с Танто как великий охотник, и только глотал слюнки, думая о вкусе меда, который ждал нас в лесной борти.

И лишь один раз меня проняла дрожь – когда я вспомнил, какой «вкус» имеют жала лесного народца, защищающего свой мед.

Думая об этом, я шел вслед за братом, внимательно осматриваясь вокруг. Наконец я нашел то, что искал: куст кванони, густо покрытый темными продолговатыми ягодами.

Танто сел на землю, я же начал рвать ягоды. Когда я достаточно собрал их, мы оба натерли тело резко пахнущим красным соком ягод, который защищает от пчел лучше, чем дым можжевельника.

Мы шли тропинкой на север и возле старой сосны, сломленной и сожженной молнией, свернули на восток, в густой, не очень высокий, с молодыми зарослями лес.

Здесь уже нужно было идти осторожнее, чем по тропинке. Ведь мы вошли в страну братьев хищников, которые, хотя солнце уже взошло, могли возвращаться с охоты в свои логова. Нужно было не ступать на сухие веточки и листья, следить за тем, чтобы не зацепить тонкий ствол молодого деревца, идти против ветра, чтобы сразу заметить зверя, прежде чем он нас почует.

По тому, как брат осматривался вокруг, я понял, что мы приближаемся к цели. Мы миновали ручей, который бесшумно вился среди обросших мхом камней, потом кусты с ягодами и рощу тесно переплетенных между собой грабов. Когда мы вошли в нее, внезапно послышался треск сломанной ветки. Танто схватил меня за руку и стиснул ее так, что я чуть не крикнул. И тут же я услышал разъяренное гудение пчелиного роя, какое-то тихое ворчание и громкое чмоканье.

Брат быстро понял, кто нас опередил. Держа меня за руку, он начал отступать. Но как раз в этот момент и я заметил около невысокого дуба бурого медведя с сотами в лапах.

И по сей день я со стыдом вспоминаю, что я потерял тогда рассудок, забыл осторожность и, вырвав свою руку из руки Танто, бросился бежать вслепую. Испуганные глаза плохо видят. Я споткнулся о сухой корень и растянулся во весь рост со страшным криком. За спиной я услышал короткое злое рычание медведя. Это был враг людей – медведь-отшельник, уже и так раздраженный пчелами.

Брат поднял меня с земли, и мы помчались к высоким деревьям. За нами трещали ветки под лапами медведя. Мы хорошо знали, что даже самый быстрый бег не спасет нас и, если мы не успеем взобраться на высокое дерево, то будем плясать сегодня Танец Смерти на северном небе. Это был короткий, но смертельный бег. К счастью, Танто удалось схватиться за нижнюю ветку большого граба. Он молниеносно вскарабкался на нее и подал мне руку. Я слышал за собой сопение медведя. Я что-то кричал. Брат подхватил меня и подтянул вверх, как рыбак маленькую плотвицу. Едва я схватился за ветку, как почувствовал, что кто-то бьет меня по ноге, срывает мокасин: медведь лез за нами. Он остановился лишь тогда, когда тонкие ветки начали под ним прогибаться. Он рычал, скалил клыки и пытался трясти ветки, на которых мы сидели.

Это был старый отшельник со множеством шрамов на шкуре, разорванным ухом и свирепыми, налитыми кровью глазками.

Я вскарабкался как мог высоко и дрожал, судорожно вцепившись в ветку. Но к Танто уже вернулось спокойствие. Он отломил большую ветку и начал стегать ею по носу медведя.

Дерзость Танто придала мне отваги. Я тоже начал бросать в медведя мелкие ветки и кричать:

– О мокве, медведь, мохнатый брат! Иди отсюда, не то мы убьем тебя, и дух твой должен будет лазить по деревьям, как рыжая белка. А это же стыд для такого воина, как ты!

Закричал и Танто:

– О мокве, медведь, злой брат! В моем типи есть одна шкура больше и чернее твоей. Но наступают зимние холода, и я ищу вторую шкуру. И если ты хочешь сберечь свой мех, иди и оставь нас в покое!

Медведь, убедившись, что не достанет нас, медленно слез с дерева. Я в упоении выкрикивал попеременно похвалы, угрозы и ругательства, но вскоре умолк. Хитрый враг начал сначала вырывать корни, а потом пытался повалить дерево, напирая на него всей тушей. Танто, не переставая, ругал медведя и бросал в него ветками. Дерево качалось, хотя ствол у него был толстый.

Наконец медведю надоели напрасные усилия. Он прорычал еще несколько раз все ленивее и тише, опустился на четыре лапы, зевнул и медленно пошел в чащу молодых грабов. Мы прислушивались в напряженном молчании. Треск ломающихся веток затихал вдали. Танто рассмеялся и, когда в лесу снова воцарилась спокойная тишина жаркого полудня, бесшумно соскользнул на землю, а я последовал за ним.

Но не успели мы сделать и пяти шагов, как с противоположной стороны, откуда мы перед этим пришли, выскочил тот же медведь. К счастью, Танто увидел его сразу. Я закричал, колени у меня ослабели, я был уверен, что уже ничто меня не спасет. Но брат сумел подбросить меня на ветку и сам, как птица, взметнулся из-под самых зубов зверя. Я совсем утратил мужество. Вспоминая предостережение Черной Руки о том, что первая ошибка охотника может стать его последней ошибкой, я потерял веру в спасение, даже веру в предусмотрительность и мудрость своего брата.

А у него даже глаза побелели от ярости; он метнул сначала томагавк, потом нож. Но рукоятка томагавка зацепилась за ветку, и он не попал в цель. А нож, вместо того чтобы ударить в самую пасть, поднятую к нам, только скользнул по клыкам, калеча губы, и пробил переднюю лапу.

Поднялась целая буря – отшельник бесился, его рычание разносилось над лесом, как раскаты августовских громов. Молодые деревца, вырванные с корнем, летели во все стороны, земля, подбрасываемая вверх могучими лапами, долетала до нас, засыпала глаза и рот. Маленький камешек угодил мне прямо в верхнюю губу, и я ощутил во рту вкус крови.

Лес вокруг замер. Кроме треска деревьев, ломаемых бурым братом, и его рычания ничего не было слышно. Маленькая трясогузка, севшая около меня на ветку, так оцепенела от страха, что я мог бы взять ее рукой.

Подножие нашего дерева выглядело так, будто здесь вели бой сто воинов. В зеленом мху виднелись черные пятна ободранного дерна, в воздух все еще летели ветки, комья земли и клочья медвежьей шерсти, вырванной им самим в бешеной ярости. Даже Танто замолк и смотрел на отшельника глазами, больше напоминавшими мои, – глаза испуганного ути, а не взрослого охотника.

Тени деревьев вновь начали ложиться косо. Не знаю, не помню, сколько времени могло пройти с тех пор, как мы снова залезли на дерево. Стиснутые на ветках пальцы деревенели, перед глазами мелькали темные пятна.

Внезапно я ожил: Танто, выпрямившись и приложив руки ко рту, издал высокий и громкий крик. Медведь замолчал и, подняв морду кверху, начал недоверчиво нюхать воздух, еще на минуту лег у подножия нашего дерева, зализывая раненую лапу и принюхиваясь.

Тут услышал и я что-то вроде далекого фырканья коней и топота копыт по мягкому грунту. Танто снова начал кричать.

А медведь, по-видимому, учуял, что ему угрожает опасность, вскочил и быстрой рысцой скрылся в лесной чаще.

Нас спасли Овасес и Большое Крыло. Никто из них не промолвил ни слова, но Танто, рассказывая о том, что произошло, опустил голову и смотрел в землю так же, как это делал я, когда мне приходилось признаваться в какой-нибудь мальчишеской глупости.

Мы возвращались в соление следом за Овасесом. Когда мы уже шли по тропинке, ведущей к лагерю, и когда ко мне вернулась вся моя храбрость, я промолвил непринужденным тоном:

– Я считаю, брат, что даже величайший охотник не знает всего и величайший охотник не учится на собственных ошибках, иначе можно сделать такую ошибку, которую уже не исправишь, и придется тогда плясать Танец Смерти на северном небе. Почему ты не взял с собой лук, разумный брат?

Но на этот раз мудрость Черной Руки обернулась против меня. Не вовремя я повторил его слова. Рука у Танго была еще тяжелее, чем у Овасеса и Черной Руки: всыпал он мне действительно по-братски.

Итак, я узнал другую истину: над чужими ошибками не следует смеяться.

Но, разумеется, с тех пор ни я, ни Танто не ходили в лес без лука и острых стрел в колчане.