"Завещание таежного охотника" - читать интересную книгу автора (Лускач Рудольф Рудольфович)

Глава 1 ДОРОГА В СИБИРЬ

Я торопился.

До отправления поезда оставались минуты, а я только выходил из машины у Ярославского вокзала.

С этого вокзала отходят поезда дальнего следования, и здесь очень людно. Пробравшись сквозь толпу, я, наконец, остановился перед своим вагоном. Проводник встретил меня обычным приветствием, проверил билет и проводил до купе, где на мягких диванах уже сидели два пассажира. Таким образом, создавалась компания, которой предстояло провести не один день в общем доме на колёсах — до Сибири ехать долго!.. Разместив багаж, я присел у окна и взглянул на часы, через несколько минут мы поедем.

Поезд уже тронулся, когда в купе вошли проводник и четвёртый пассажир — высокий молодой человек. Проводник поучал:

— Поезд дальнего следования не пригородная электричка, второго поезда сегодня уже не будет…

— На вокзал меня вёз товарищ, у него своя машина, — оправдывался юноша, — а по дороге лопнула камера…

Проводник кивнул головой и снисходительно добавил:

— Случается. Только надо всегда рассчитывать, чтобы время в запасе было… Так, пожалуйста, ваше двенадцатое место.

Пассажир поблагодарил и, уложив свои чемоданы, сел, громко вздохнул и вытер высокий лоб. Улыбнувшись нам так, что сверкнул ряд ослепительно белых зубов, молодой человек начал разминать затёкшие пальцы рук. Потом, окинув нас взглядом, сказал:

— Поезд едва не ушёл у меня из-под носа.

Полный, круглолицый мужчина средних лет, лежавший на верхней полке, спросил:

— Далеко едете?

— В Сибирь, — лаконично отозвался юноша.

— В Сибирь?.. — мужчина усмехнулся. — Сибирь — понятие растяжимое. Не то что я любопытен, но, когда говорят о Сибири, для меня это всегда звучит по-особенному…

— Вы сибиряк? — живо спросил молодой человек.

— Да. И родом и по месту жительства, — он назвал город, в котором живёт. — Если к нам едете, рад быть вам полезным.

— Спасибо, только я еду дальше, в Приамурье.

— Ну тогда звать не могу. Небось не на прогулку едете, — произнёс сибиряк.

Я невольно улыбнулся.

— А есть люди, которые в Сибирь едут именно на прогулку. Скажем, из Ленинграда на Амур.

— Хотел бы увидеть такого человека, — засмеялся юноша.

— Могу вам представить его, — я привстал и поклонился. В купе стало тихо, взгляды трёх пассажиров устремились на меня.

— Шутите? — бросил сибиряк.

— Ничуть. Я еду как раз на прогулку. Вернее, в отпуск. Хочу там поохотиться…

— Смотри ты, в какую даль теперь забираются туристы, — засмеялся молчавший до сих пор третий пассажир.

— Доеду до станции Сковородино, — пояснил я, — а дальше на какой-нибудь попутной машине. Вы, случайно, не в те места направляетесь?

Мой вопрос был самым обычным, и потому меня удивило, что молодой человек посмотрел на меня изумлённо и ответил после короткого раздумья.

— Это действительно поразительное совпадение! Я тоже еду туда…

— Вот видите, значит, попутчик, — обрадовался я.

Все присутствующие представились друг другу. Я узнал, что молодого человека зовут Олегом Андреевичем Феклистовым, работает он в Ленинградском геологическом институте научным сотрудником; Иван Иванович Рогаткин — сибиряк, возвращается в Иркутск из Москвы с конференции меховщиков. Наконец, последний пассажир — агроном Борис Степанович Холкин, из Красноярска.

Что касается меня, то я еду по приглашению сибирского охотника, с которым познакомился примерно год назад, во время моей первой поездки по Сибири.

Несколько лет я работал в Ленинграде, в тресте лесной промышленности. В прошлом году в Омске проходила конференция по вопросам заготовки древесины в Западной Сибири. Там я познакомился со старым охотником — Петром Андреевичем Чижовым. Он так увлекательно рассказывал о своих удивительных приключениях в тайге, что я решил провести свой отпуск в глухом таёжном уголке.

Мои спутники сразу узнали во мне иностранца, хотя я уже восьмой год жил в Советском Союзе и хорошо владел русским языком. Поговорив, мы пришли к общему выводу, что для чехов некоторые тонкости русского произношения представляют немалую трудность.

— Не огорчайтесь, — заметил агроном. Главное, что у нас вы нашли себе отличное применение. А это для специалиста — счастье!

Потом разговор перешёл на Прагу; мы вспоминали её исторические памятники, вспомнили Яна Гуса, Жижку, других борцов за независимость чешского народа.

Признаться, я был немало удивлён тем, что мои собеседники так хорошо знают историю моей родины, в особенности агроном, поразивший меня глубиной знаний.

— Всё очень просто, — объяснял он с улыбкой. — Я родился в бывшей Волынской губернии, а там жило много чехов. В молодости я неплохо умел объясняться по-чешски, даже с чешскими скороговорками справлялся.

Он дружелюбно рассмеялся:

— Чешских охотников я знавал, но не встречал никого, кто жертвовал бы своим временем и ехал тысячи километров ради охоты в тайге. А тем более летом. Летом-то ведь нет охоты на пушного зверя. Видимо, вы страстный охотник.

— С ружьём и удочкой я прошёл леса Карелии и Севера, но тайги не знаю, — сознался я. — Для меня тайга — книга за семью замками…

— Вот это настоящий охотничий характер, — перебил меня Рогаткин. — Я вас понимаю, Рудольф Рудольфович. Тайга, честное слово, стоит того, чтобы пожертвовать ради неё отпуском. Но эго, конечно, по плечу только тому, кто охотник с большой буквы!

— По-вашему получается, — вступил в разговор наш молодой геолог, — что обычному человеку не выдержать в тайге?

— Позволю себе утверждать: да! Конечно, я не хочу сказать, что все, кто охотится в тайге, люди необычные. Взгляните хотя бы на меня… — воскликнул Рогаткин, встал, раскинул руки и повернулся кругом.

Мы рассмеялись. А Рогаткин снова сел, закурил папиросу и продолжал:

— В тайге шага не шагнёшь без того, чтобы тебе не грозили неожиданные трудности и препятствия. Но нашего брата-охотника почему в тайгу тянет? Потому, что она полна сокровищ! Ещё никто не сумел подсчитать всех богатств тайги. Не только тех, что под землёй или в недрах гор, но и тех, что бегают по земле: мягкое золото.

— Вы говорите о пушнине? — переспросили мы.

— Конечно, о ней. И ведь тут, как и в геологии, без знаний, без наблюдательности охотнику в тайге делать нечего. Допустим, соболь. Он осторожен, хитёр, когда его преследуют, может целый день идти «поверху»: перепрыгивать с дерева на дерево, и хоть бы ему что!

Сибиряк помолчал, тяжело вздохнул и сказал:

— Нет, что ни говорите, трудный кусок хлеба у охотника!

Феклистов с нескрываемым интересом следил за рассказом Рогаткина. Я спросил: не охотник ли он? Геолог ответил утвердительно и добавил, что с нетерпением ждёт охоты в тайге.

— Значит, нашего полку прибыло, — заметил я, — вы, конечно, охотитесь на крупных хищников — на медведя, на тигра?

— Что вы, что вы! Я не настолько опытен, чтобы отважиться идти на медведя. А уж о тигре и говорить нечего. Больше всего меня интересует одно сокровище тайги — соболь.

— Соболь? — удивился Рогаткин. — Так ведь на него охотятся только зимой.

Геолог смутился, но его выручил агроном Холкин:

— По-видимому, вы хотите только наблюдать за соболем?

— Вот именно, — сразу же подтвердил юноша. — Я хочу… поближе познакомиться с жизнью этого зверька.

Рогаткин, спрятав улыбку, заметил:

— Очень интересное занятие. Только неудачное время года. Сейчас, в конце лета, выслеживать соболя почти невозможно. Просто удивляюсь, как вы этого не учли… Может быть, у вас ещё какое дело есть, а ради соболя в такую дальнюю дорогу кто ж пустится?..

Феклистов с минуту помолчал, потом произнёс негромко:

— Да, работы будет немало.

Такое объяснение звучало довольно скупо, и вся история с соболем показалась нам странной. Самый факт, что геолог увлекается наблюдением за соболем, был необычен. Или он подшучивал над нами, или скрывал действительную цель своей поездки. Заинтересовавшись, я спросил:

— Должно быть, вы едете в тайгу на геологические изыскания?

— Нет, моя поездка носит иной характер. Она связана с научной работой моего дяди — биолога. Он сам хотел поехать в тайгу, но его неожиданно послали на Международную конференцию в Стокгольм. И я еду вместо него…

Я невольно насторожился: неужели ещё одно совпадение?! Дело в том, что вместе со мной должен был ехать один биолог, который, как и я, принял в прошлом году приглашение старого охотника. И вот месяц назад мы с ним списались и обо всём условились, но в последний момент он позвонил, что выезжает в Стокгольм. В день своего отъезда я получил от него письмо, но торопился на вокзал и, не читая, положил его в портфель.

— Я знаю одного биолога… Анастасия Серафимовича Реткина, — неуверенно начал я. — Мы с ним…

— Мой дядя! — перебил удивлённый геолог. — Значит, вы тоже едете к Петру Андреевичу Чижову?

— Угадали, — рассмеялся я. — Стало быть, речь идёт об одном и том же приглашении. До полной компании не хватает ещё третьего — профессора Гулкова. Но он писал мне, что, к сожалению, поехать с нами не сможет: занят. Разве дядя ничего не говорил вам о нас, о нашем уговоре?..

— По правде говоря, он что-то об этом говорил мне, даже описал каждого из вас. Но в спешке я все запамятовал… Может быть, вам это покажется странным, но, право же, голова у меня была забита совсем другим!

— Понимаю. Я тоже не успел прочесть письмо вашего дяди…

Письмо биолога Реткина было коротко. Он сообщал, что у Чижова я встречу его племянника, Олега Андреевича Феклистова, и просил помочь ему в работе, которая, по-видимому, будет нелёгкой, но обещает быть интересной.

Письмо заставило меня задуматься: странное дело, Реткин просил помочь его племяннику, а ни словом не упоминал, о какой работе идёт речь.

— Насколько мне известно, дядя предупредил Чижова о моём приезде. На всякий случай у меня с собой ещё одно письмо… — сказал Олег.

— Значит, едем вместе…

— К сожалению, — возразил геолог, — я должен сойти раньше. Мне нужно задержаться в Чите по служебным делам. Так что у Петра Андреевича вы будете раньше меня…

— Передать ему письмо вашего дяди?

Моё предложение почему-то обеспокоило Олега. Он пытался улыбнуться, но улыбки у него не получилось.

— Спасибо, но не буду вас затруднять. Это ведь не к спеху, письмо я передам сам, — торопливо сказал он.

Наши попутчики внимательно следили за разговором, и Рогаткин высказался насчёт нашей случайной встречи:

— Хорошая примета! — Он помолчал. — Вот что, друзья мои, вам предстоит нелёгкий путь, а, сознайтесь, много ли вы знаете о тайге? По-видимому, столько же, сколько знает большинство людей: совсем немного или вообще ничего.

Я согласился, и сибиряк продолжал:

— Вот вы отправляетесь на охоту, в странствия по тайге. Попадаете в незнакомую обстановку… Если позволите, я немного подготовлю вас к этому.

Слова Рогаткина несколько задели меня: ведь он уже знал, что я не новичок в охотничьем деле, немало уложил волков и медведей. Заметив, что его слова обидели меня, Рогаткин примирительно произнёс:

— Ничего, Рудольф Рудольфович. Вы знаете Карелию, леса Архангельской, других северных областей, а ведь все это, батенька, не тайга… Кое-что о ней я вам расскажу, а вы потом убедитесь, прав ли был я…

Он помедлил.

— У меня особое отношение к тайге. Большую часть года я провожу в разъездах. Езжу по факториям и охотничьим кооперативам, заключаю договора на контрактацию пушнины. Сам я охотник и вырос в тайге. Когда-то я учился на медицинском факультете, затем перешёл на естественный. И хотя естествознание было моим любимым предметом, вышло так, что спустя два года я покинул университет: заболел. Вернулся в тайгу, и теперь я официальный эксперт и оценщик пушнины. Это моё основное занятие. А второе — пишу. Понимаете, невозможно не рассказывать обо всём, что видишь в тайге… Ну вот, — он смущённо улыбнулся, — вот и мучаюсь. Пишу дома, в поезде, на пароходе, пишу в любой обстановке. Сначала друзья надо мной посмеивались, но теперь поверили, что это совсем не забава… Ну, кажется, и всё о себе. О тайге скажу больше.

Я постараюсь воспроизвести здесь по возможности точнее рассказ, который мы тогда услышали.

— Изо дня в день идёт человек по тайге, и поверхностному наблюдателю всё в ней кажется одинаковым: полумрак, на высоких деревьях белеют сухие ветви, а на них гирлянды серого и серебристого лишайника… То и дело попадаются пни, сломанные деревья, пахнет гнилью, тлением — мрачно становится на душе у человека… Только резкий крик кедровки и стук дятла нарушают тишину, царящую в этом темно-ветвистом лесу.

Сначала тайга поражает своей суровой первобытностью. Как и много веков назад, на тысячи километров раскинулась она, мрачная и неприступная. Вместо упавших деревьев выросли новые. Молодая поросль поднялась над мёртвыми стволами, а в зелёных кронах прыгают белки и порхает любопытная кедровка.

Вплоть до начала нашего века в тайге сохранялся культ шаманов, прочно держались суеверия. Ещё сегодня в древних поселениях можно встретить остатки старых деревянных сооружений на высоких сваях: шаманы сжигали здесь жертвоприношения духам. На небольших тумбах тлели бобровые и собольи шкурки…

Но, как сурова наша тайга, так она и прекрасна! Стройные пихты и ели стоят как часовые, чуть подальше высятся острые контуры скал. Дневной свет, многократно преломлённый и отражённый листвой деревьев, еле пробивается к земле.

Последние лучи заходящего солнца медленно скользят по скалам, и кажется, будто скалы меняют свой облик. Растут тени, вытягиваются, падают в низины.

Вот из огромного молчаливого леса повеяло холодным ветерком. Терпкими запахами тайги насыщен он. Наступила ночь…

Если тихо стоять на скале, можно увидеть бесшумных ночных летунов. Одна из крупнейших ночных птиц — филин — вызовет изумление: этот филин ловит рыбу. Крупную рыбу он относит на берег, затем возвращается воздушным путём и ловит с необычайным упорством…

Но вот снова утро, и в первых лучах солнца, видная издалека, выделяется на тёмном фоне таёжная «франтиха» — сосна. Там светло и весело, так как солнечные лучи сквозь зелёную крышу ветвей доходят до земли, где щедрая природа соткала многоцветные орнаменты из пёстрых цветов, ягод и кустарника. Щебечет бессчётная армия пташек — жизнь бьёт ключом…

Каждому живому существу тайга даёт пищу по его силе и ловкости, смекалке и стойкости. Особенно шумно бывает под кронами могучих кедров, когда в сентябре поспевают орехи. В ветвях хозяйничают белки, глухари, а у подножия деревьев лакомятся орехами медведи, росомахи, лисицы. Иногда в пиршестве участвует рысь; некоторые охотники утверждают, будто и тигр приходит попробовать кедровые орешки…

Но я обещал дать вам несколько советов. Так вот, прежде всего: не делайте ни шагу в тайге без хорошей собаки. Можно сказать без преувеличения, что без собаки неопытный охотник, даже с ружьём в руках, погибнет в тайге от голода, особенно весной, когда вся дичь гнездится и кажется, будто всё вокруг вымерло. Лишь кое-где хрустнет сухая ветка или послышится шелест полёта птицы, которую он не успел заметить. Единственным спасением для случайного путника остаются реки, где бессчётные косяки рыб мечут икру Но сумеет ли он добраться до ручья или реки, когда дорога с каждым шагом становится труднее, когда ноги подкашиваются от усталости, а в ушах слышится звук собственного пульса. В таких случаях ищите небольшой сруб, стоящий на высоких столбах где-нибудь на безымянной прогалине. Охотники во время зимнего промысла строят эти избушки в самых глухих таёжных уголках. В начале зимы в них свозят муку, сало, солёную и вяленую рыбу, соль и другие продукты, а также инструменты. Сруб-амбар никогда не запирается, а для предупреждения непрошеных гостей — медведей и других зверей — его закрывают на крепкие засовы и ставят на высоких сваях. Попасть в него можно только по лестнице, лежащей под амбаром.

По неписаному закону тайги каждый, очутившийся в этих глухих местах в беде, может взять из амбара необходимые продукты. Но горе тому, кто злоупотребил таким гостеприимством или обобрал амбар полностью. Местные охотники по почти незаметным признакам установят присутствие человека в безлюдной тайге, по едва различимым следам узнают, что он делал, каковы его намерения и даже характер. Хоть тайга и молчалива, — нарушителю таёжных законов здесь не укрыться.

Должен сказать, что теперь условия жизни в тайге изменились. Но ремесло охотника по-прежнему требует, кроме необходимых навыков, ещё и крепкого физического развития, выносливости, смелости.

Не знаю, что вас в тайге ожидает, но думаю, пережить кое-что придётся.

По-видимому, сибиряк был прав, утверждая, что его сердце отдано тайге. Так мог говорить человек, по-настоящему любящий таёжные просторы. Мы оценили по достоинству этот живой образный рассказ…

…Ночь, проведённая в поезде, тоже имеет свои прелести. Мои спутники уже спали, а я всё ещё лежал и смотрел на тёмную плоскость окна вагона, на которой, как на экране, мелькали удивительные тени ночных пейзажей.

Когда поезд проезжал через лес, тёмные прыгающие контуры деревьев ложились на окно, но были исковерканы светом луны, на минуту прорывавшей завесу туч. Тени удлиняли ветви деревьев, растягивали стволы, вокруг которых роились, словно огненная мошкара, искры из трубы паровоза.

Какова же ты будешь, воспетая и проклятая в песнях тайга? Что ждёт нас на твоих просторах?..

В лесу, по которому мы проезжали, днём гудели тракторы, автомашины, скрипели стрелы кранов, грузивших сваленные деревья, он казался совсем иным, чем леса европейской части. Сознание, что это начало загадочной тайги, делало его особенно интересным.

Рассказы Рогаткина пробудили во мне ещё большее нетерпение и жажду той минуты, когда с ружьём и удочкой я впервые вступлю в мрачный, величественный храм зелёного царства.

Скорее бы тайга!..

Остальная часть пути прошла незаметно. Рогаткин и Холкин оказались неутомимыми рассказчиками. Мы сдружились, и, пожалуй, один только Олег Андреевич был сдержаннее и молчаливее, чем следовало ожидать в его возрасте.

Только изредка лицо его прояснялось, он как бы забывал что-то гнетущее и тогда поражал нас своим остроумием и находчивостью. Но тотчас же без видимых причин снова задумывался и замыкался в себе. Агроному тоже бросилось в глаза его поведение, но он считал, что молодые научные работники иногда так бывают поглощены разрабатываемыми проблемами, что забывают обо всём остальном.

Я готов был подумать, что агроном прав, хотя казалось странным, чтобы геолога могли настолько глубоко заинтересовать соболи, которые, как он утверждал, являются целью его поездки в тайгу.

Постепенно наша компания уменьшилась. В Красноярске с нами сердечно распрощался агроном Холкин, а в Иркутске я крепко пожал руку специалисту по пушнине Рогаткину, с которым очень сдружился. Он обещал при первой же возможности проведать меня в Ленинграде.

Вскоре сошёл и Олег Феклистов. Прощаясь, он уверял:

— Вот закончу здесь свои дела и прямо к Петру Андреевичу. До скорой встречи!

Поезд увозил меня дальше на восток.

Остаток пути прошёл без каких-либо событий, и, когда, наконец, я сошёл на тихой далёкой станции и стал расспрашивать о попутном транспорте, мне сказали, что сейчас отходит машина. Я устроился в кабине рядом с водителем.

За девять часов мы доехали до небольшого посёлка — центра золотодобывающей промышленности района.

Здесь жил сибирский охотник Пётр Андреевич Чижов. Быстро нашёл его дом и был радушно встречен его семьёй. Сестра Петра Андреевича сообщила, что охотник два дня ожидал гостей из Ленинграда, а затем уехал по делам в небольшое селение Вертловку.

Я объяснил, что мой спутник, Олег Феклистов, приедет через два или три дня. Сам же решил поехать вслед за Петром Андреевичем.

На следующий день я сел в кабину грузовой машины, шедшей по направлению к Вертловке.

Дорога вилась по узкой долине меж невысоких сопок и была усеяна крупными камнями и разбита глубокими выбоинами. Местами колеса проваливались в грязь до самых осей, и дважды мы основательно увязали в жидком месиве. Правда, водитель не терял бодрого настроения, весело объясняя:

— Ишь ты, не больно ласкова тайга к нам. Ну да мы от неё всё равно своё возьмём… Видите: шагов двести правее уже проложена новая дорога!

Несколько любопытных птиц-кедровок с криком летали над нами и рассказывали зелёному царству о том, что тут происходят непонятные вещи.

Я следил за их полётом, и мне казалось, будто, кроме них, на тёмном фоне леса порхают какие-то загадочные существа, но только не птицы…

— Летяги, — объяснил водитель. — Их тут видимо-невидимо. Стоит только раскричаться кедровкам, как эти «планеристы» скользят с высоких деревьев в чащу.

Летяги похожи на белок. Их задние лапы соединены с передними специальными перепонками, которые при прыжке служат как бы парашютом. По-видимому, летяги настолько искусно использовали своё «парашютное снаряжение», что прямо-таки плавали в воздухе. Мохнатыми хвостиками они пользовались вместо руля.

Езда так утомила меня, что я обрадовался, когда мы, наконец, остановились неподалёку от Вертловки. Остальную часть пути я решил пройти пешком.

Шофёр поехал дальше, вечером он намеревался с последней партией груза вернуться в Вертловку и там переночевать. Пользуясь этим, я оставил свои вещи в машине, взял ружьё и сумку.

До деревни оставалось немногим более трех километров. Дорога делала большую дугу, огибая холм, и я, чтобы сократить путь, пошёл напрямик через лес. Наметил направление, и ступил на узкую тропинку, которая должна была привести меня к месту назначения. Слабый дождик, застигший нас в дороге, осел несчётными каплями на деревьях и травинках, и они теперь блестели цветными огоньками. Тропинка постепенно суживалась и вскоре совсем исчезла, словно её поглотили тени, падавшие на землю от могучих елей и пихт.

Аромат живицы и багульника наполнял воздух. Было слышно, как перекликаются птицы. Вдруг, будто по команде, пернатые замолкли и наступила тишина… Она была настолько гнетущей, что я остановился, затаил дыхание и прислушался. Страшна безмолвная тайга, кажется, будто вот-вот обрушится на тебя какая-нибудь неожиданность.

Внезапно крик журавлей, летевших в вышине, нарушил тишь. И едва раздались их унылые голоса, как в тайге снова воскресла жизнь. Запел многоголосый птичий ансамбль, запрыгали белки, застучал дятел, где-то призывала горлица и протяжным стоном отвечала другая. Я пошёл дальше. Лес начал редеть, и сквозь деревья виднелось трехцветное пространство. Вверху лазурное небо, на горизонте синеющая стена леса, а перед ним жёлтая полоса болота…

Обходить его — значит, потерять много времени, и я решил рискнуть пройти через болото, надеясь на приобретённый в Карелии опыт. Срезал длинную крепкую палку, взял ружьё за спину и ступил на первую кочку. Почва, словно студень, заколебалась под ногами и осела настолько, что я очутился посередине большой воронки. Переступая с ноги на ногу, я только ухудшил своё положение и начал вязнуть.

Болото булькало, шипело, покрывалось пузырьками воздуха. Не теряя ни минуты, я положил перед собой палку, с огромным усилием взобрался на неё и, подавшись вперёд, изо всех сил схватился за жёсткую траву на краю болота. Она резала руки, но, подтягиваясь, я постепенно выбрался на твёрдую почву.

Тяжело дыша, весь в грязи, я сел на землю и задумался: что делать. Как ни страшна была эта пучина, самолюбие не позволяло, чтобы меня сочли за новичка, который не сумел пройти по тайге даже трех километров. Хорош, нечего сказать, охотник, кто поверит, что я избороздил вдоль и поперёк леса Карелии и Севера…

Первая неудача меня не охладила. «Останавливаться нельзя, — говорил, я себе, — нужно быстро и смело шагать вперёд, держа палку наготове. Если провалишься, палку надо положить, и она будет служить опорой».

Полный решимости, я снова ступил на болото. Вначале у меня захватывало дыхание и дрожали ноги, так как кочки подо мной оседали и колебались. Но скоро я освоился и при каждом шаге старался равномерно распределять вес тела. Это было утомительно. Неожиданно одна нога провалилась в небольшом ржавом кружке, который я просмотрел. Не успев опомниться, я потерял равновесие и упал. Опёрся на локоть, но не нашёл никакой опоры, вся рука по самое плечо провалилась в жижу. В этот опасный момент меня опять выручила палка.

Ходьба по болоту настолько меня изнурила, что перед глазами поплыли круги — красные, зелёные, синие. Подкашивались ноги. Наконец я добрался до конца проклятой трясины, с огромным трудом оттолкнулся от палки и одной ногой стал на твёрдую землю. Другая была ещё в болотной грязи, и в таком положении я оставался до тех пор, пока не успокоилось биение пульса в висках и не умолк звон в ушах.

На твёрдой почве меня охватило чувство огромной радости: жив, жив!..

Но только теперь я увидел, куда попал. Передо мной стояли стеной столетние ели и пихты. Их ветви опускались до самой земли, переплетались между собой, и сквозь этот заслон нельзя было пройти человеку.

Ища прохода, я двигался вдоль зелёной изгороди, но вскоре понял тщетность своих поисков. Без долгих раздумий я опустился на четвереньки и убедился, что между самыми нижними ветвями и землёй достаточно места — можно проползти. Наклонив голову, я пополз вперёд, и спустя минуту меня окружили странные сумерки. Они ничуть не напоминали вечерних, спускающихся после захода солнца. Это была какая-то зелёная мгла, в которой трудно было различить окружающее. Сюда не проникал ни единый луч солнца; все тонуло в мёртвой, призрачной тишине; моё собственное дыхание отдавалось в ушах.

Постепенно терялось ощущение времени и пространства, я двигался, но не знал куда. Вдыхал запах этой удивительной земли, веками погружённой в зелёный полумрак. Перелезал через мёртвые стволы поваленных деревьев, светящиеся голубовато-зелёным светом. Стоило до них дотронуться, как холодный свет прилипал к руке, вытекал между пальцев. Я знал, что свечение вызывают различные бактерии и что световая энергия возникает в результате сложных процессов, главным образом окисления, и называется… Я усиленно вспоминал. Ага, вспомнил! Хемилюминесценция! Я повторял это слово про себя, а холодок ужаса бежал у меня по спине…

И тут, сам не знаю почему, я совершенно неожиданно рассмеялся.

Мой смех ещё не успел смолкнуть, как где-то поблизости послышались тихие шаги, хрустнула ветвь… Я напряг слух и поспешно схватил ружьё…

Но вновь все стихло. Я пополз дальше и внезапно почувствовал нежный запах фиалок. Откуда могли взяться фиалки в местах, где царит темнота и стоят непроницаемые зелёные сумерки? Не сразу я сообразил, что этот запах также вызывается бактериями, живущими в истлевшем дереве. Я быстро полз дальше, и в конце концов зелёный туман стал редеть. Между деревьями появились просветы голубого неба, затем на их корнях мелькнул зайчик света, рождённый солнечным лучом, и наконец я смог встать на ноги.

Я с облегчением вздохнул. Эти несколько часов окончательно убедили меня, что рассказы о коварстве тайги — совсем не небылицы.

Пробираясь ползком, я потерял ориентировку и теперь шёл наугад. Вскоре открылась небольшая полянка. С одной стороны её высилась скала; я решил подняться на её вершину, чтобы определить направление к деревне. Но это оказалось делом нелёгким, так как не было никакой тропинки, и оставалось только пробираться по густому подлеску, который и привёл меня к скале. На ней образовались как бы естественные ступеньки, облегчавшие восхождение.

Когда, наконец, я взошёл на вершину скалы, передо мною открылась необычайная по своей красоте картина. Вокруг раскинулись необозримые леса, окрашенные во всевозможные оттенки, местами переходящие в синеву или оранжевый и золотой цвета. Длинными полосами вились среди лесов светло-зелёные перелески.

Я любовался этой красотой, но она не радовала меня. Я надеялся увидеть деревню, а видел одни лишь леса…

Пять часов блуждал я по тайге, и теперь мной овладело чувство одиночества. Солнце вот-вот скроется за зубцами зелёной стены, — видно, придётся провести ночь в тайге!

Неожиданно я заметил на северо-западе струйку дыма. С минуту наблюдал, не исчезнет ли дым, но столб дыма увеличивался. Сомнений не было: дым шёл из трубы, так как дым от костра поднимается медленно, еле заметным облачком, развеваемым легчайшим дуновением ветра. Значит, там находились люди, может быть, деревня.

Определив направление, я спустился со скалы. Прошло почти два часа, пока, наконец, добрался до небольшого селения. Это была Вертловка.

Вдоль речки, образовавшей здесь несколько излучин, стояло около двадцати изб. Едва я перешёл мост, как кто-то окликнул меня. Обернувшись, я увидел грузовую машину, на которой приехал сюда. Шофёр бежал навстречу.

— Ого, долго продолжалась ваша прогулка! — кричал он. — Мы уже забеспокоились. Я два часа как тут, а о вас ни слуху, ни духу. Где вы пропадали, Рудольф Рудольфович?

Я не успел ответить, как чьи-то сильные руки схватили меня и встряхнули, словно деревцо. Так приветствовал меня Пётр Андреевич Чижов!

Он был среднего роста, лет около сорока. Смуглая кожа покрывала слегка выступающие скулы его лица, а несколько морщинок в уголках глаз подчёркивали их живость. Брови у него были такие густые, что, казалось, они бросают тень на веки. Чёрные волосы на висках тронул лёгкий серебристый налёт.

Сразу же после приветствий он сказал:

— Бьюсь об заклад, что вы застряли в Казачьем болоте или блуждали по Минайскому ельнику!..

Раздался весёлый смех. Нас окружило несколько местных жителей, по-видимому узнавших от водителя о моём приезде.

— Подтверждаю без пари, — отвечал я, — заблудился в вашей тайге.

— Э, батенька, тайга не тётка. Она не нянчится даже с родными детьми, не говоря уже о чужих, и сразу выпускает когти. Приехал Илюша, шофёр, а где, дескать, вы? Я сразу понял, куда вас занесло. Уже хотели вас разыскивать, только я отговорил. Вы же ведь охотник, сообразите осмотреться откуда-нибудь свысока. Вот и затопили мы покрепче печь сырыми дровами, чтобы вы почуяли домашний очаг. Как, помогло?

— Помогло, — подтвердил я.

— Итак, будьте нашим гостем. Чем богаты, тем и рады служить. Пожалуйста, проходите.

Я вошёл в добротную избу сибирского охотника. Обнесённая изгородью, она стояла на самом берегу реки. Изба была срублена из крупных брёвен и снаружи обшита досками в ёлочку, Веранда, наличники окон и крыльцо изобиловали резными украшениями, свидетельствовавшими об искусстве сибирских плотников.

Мне отвели просторную комнату, пол которой был застелен медвежьими шкурами. Их было пять штук.

Диван покрывала великолепная тигровая шкура. Богатые трофеи говорили, что Пётр Андреевич принадлежит к числу охотников, которые имеют заслуженное право похвастаться своими успехами.

После таёжного испытания я привёл себя в порядок, и мы сели за большой накрытый стол. Пётр Андреевич сожалел, что Олег задержался в Чите, а когда я рассказал ему, при каких обстоятельствах встретился с ним в московском поезде, он рассмеялся:

— Ведь вы же могли ещё в Ленинграде обо всём договориться. По телефону!

Затем я подробно рассказал о своих первых шагах по тайге.

Упомянул я также о намерении Олега охотиться на соболя, что, по мнению нашего попутчика, меховщика Рогаткина, было почти безнадёжным занятием.

Мой хозяин ответил не сразу. Он задумался, и у меня снова усилилось подозрение, что за этими разговорами о соболях что-то кроется.

Однако Пётр Андреевич заметил:

— Теперь, в начале осени, охотнику на соболя трудно добиться чего-либо стоящего. Но, наверное, учёный себе на уме.

— С чего бы это геолог взялся за такую нелёгкую работу? — Сибиряк махнул рукой и пробурчал: — Я имею в виду биолога Реткина. А что касается его племянника, то, вполне возможно, он чересчур увлёкся этим делом…

Вдруг мы услышали, как совсем низко пролетел самолёт. Следя за его полётом, Пётр Андреевич воскликнул:

— Смотрите! Кружит! Он сядет на лугу у реки… Интересно, кого нам принесло из облаков.

К нашему приходу на лугу уже было многолюдно. Жители, главным образом молодёжь, бежали к самолёту, из которого вышли два человека. Мы подошли ближе. К своему величайшему изумлению, я узнал одного из них: Олега Андреевича. Жизнерадостный, улыбающийся, он махал мне рукой и кричал:

— Итак, я здесь и, как видите, порядком торопился, чтобы не заставлять вас долго ждать.

Подошёл Пётр Андреевич и протянул Олегу руки.

— От души рад вас видеть, редкий гость с неба.

И только тут мне пришло в голову, насколько необычным был прилёт Олега в глухую таёжную деревню. Где и как раздобыл он самолёт и почему так спешил? На кончике языка у меня уже вертелся вопрос, не связан ли его полёт через тайгу с соболями, но геолог засмеялся, взял лётчика под руку и объяснил:

— Позвольте представить вам Михаила Дмитриевича Карасика, пилота нашей геологической авиаразведки. Благодаря его любезности мне не пришлось трястись по таёжным дорогам. Он прилетел вместе со мной из Читы, потому что должен произвести заброску продуктов и приборов для экспедиции в окрестностях Алдана.

Олег тоже остановился у Чижова. Положив вещи, он вместе с хозяином отправился навестить старейшего жителя деревни — Родиона Родионовича Орлова.

Вернулись они нескоро.

Мы уселись в просторной горнице за стол, на котором, по сибирскому обычаю, было так много блюд, что у меня разбегались глаза.

Тут и блюда с дичью, жареной и печёной рыбой, пирог из дичи, ветчина, свиное жаркое, огурцы с чесноком, черемша в сметане, икра, солёные грузди и маринованные грибки.

Кроме меня, за столом сидело девять человек, из них я знал только хозяина, Олега, шофёра Илюшу и пилота. Остальных мне лишь представили, и за столом мы познакомились ближе. Младший брат Чижова, Тит Андреевич, статный, широкоплечий мужчина, председатель сельсовета. С ним пришли замечательный охотник Фома Кузьмич, учитель Борис Михайлович Антонов и его жена Светлана Александровна — фельдшер сельской амбулатории. Самым интересным гостем был старый охотник Родион Родионович Орлов. Он пришёл вместе с Олегом, сел рядом с ним и весело сказал:

— Я вижу, вы приготовили небольшое угощение. Что ж, одобряю. Для далёких гостей да будет мёд. Ведь у нас тут, наконец, находится Олег Андреевич Феклистов, внук славного Ивана Фомича Феклистова!

Слова старика вызвали аплодисменты, а у меня вполне понятное удивление, поскольку о знаменитом предке Олега я до сих пор ничего не слышал. Прежде чем я успел расспросить о подробностях, наш хозяин живо добавил:

— Этому обстоятельству, дорогие гости, мы обязаны прежде всего моим стараниям, а также предусмотрительности дяди Олега Андреевича, биолога Реткина, который послал его вместо себя. А теперь, пожалуйста, — разговорами сыт не будешь — угощайтесь.

Еда была превосходной. Мы принялись за неё с таким аппетитом, что разговор прекратился, и только иногда кто-нибудь нарушал тишину, предлагая тост или произнося несколько в большинстве своём шутливых фраз.

Сибиряки — любители шуток и расценивают их как приправу, которую необходимо добавлять даже к самому вкусному блюду.

Я уже наелся, как говорится, до отвала, когда на столе появились пельмени. Каждый по вкусу поливает их уксусом или сметаной.

Зимой пельмени делают в запас. Десять-пятнадцать тысяч замороженных пельменей висит в мешках на чердаке.

Достаточно бросить их в кипящую воду — и вкусная еда готова. Сибиряки утверждают, что только мороз придаёт им настоящий вкус. Мне же пельмени нравились всегда, как зимой, так и летом.

Ужин затянулся. Наконец, появился самовар. Формально это означало конец еды. Но к чаю на стол поставили всевозможные пироги, варенья, и вновь завязался разговор.

Олег спросил, какое впечатление оставило у меня путешествие по тайге, и я ему вкратце рассказал о встретивших меня злоключениях.

Присутствовавшие с видимым интересом следили за моим рассказом, время от времени сопровождая его смехом. Серьёзным оставался только геолог, и, когда я кончил, он спросил:

— Соболей случайно не видели?

Я ответил отрицательно.

— Если хотите теперь, в конце лета, найти соболя, вы должны иметь всевидящие глаза и семимильные сапоги, чтобы быстро забраться на пятьдесят-семьдесят километров в глубь тайги, — с улыбкой посоветовал председатель сельсовета.

— Это меня не пугает, — ответил юноша.

— Правильно, Олег Андреевич. Верхом на лошади вы будете там через два дня. Не тащиться же пешком по тайге, — подзадоривал геолога хозяин.

Олег с ударением произнёс:

— Я хотел бы ознакомиться с местами, где водится соболь, и вообще со всеми особенностями вашего края.

— А их у нас действительно много, — подтвердил учитель Антонов, — сами увидите, в каких местах мы живём. Куда ни обернёшься, везде сотнями километров считать надо. А вокруг тайга, сопки и болота. Здесь кое-что испытаете. Летом нас мучает гнус, а зимой лютые морозы. Но это наш родной край, и мы его любим. Правда, Родион Родионович?

Старый Орлов улыбнулся и поддакнул:

— Правда, голубчик.

— Родионыч ещё молодчина, — говорил Тит Андреевич. — Прошлую зиму с нами белку промышлял.

— Много-то я не настрелял… как тут усидеть дома, когда все выбираются на белку? А теперь, чёрт возьми, меня опять ждёт немалая работа, не так ли, молодой человек, с теми, вашими… соболями.

Старик смотрел на Олега, но тот молчал. Я чувствовал, что здесь дело совсем не в соболях.

Разошлись гости далеко после полуночи. Прощаясь, Родион Родионович Орлов пригласил меня назавтра к себе.

Прежде чем лечь спать, я выглянул в окно. Журчала речка, и откуда-то совсем близко доносилась тихая песня тайги, которую наигрывал в могучих кронах деревьев ночной ветерок.

Передо мной расстилалась погружённая во тьму тайга, а из тумана над рекой возникали нереальные образы, поднимавшиеся над зелёным морем деревьев. Во тьме раздавался протяжный крик совы.

Утром меня разбудил Олег. Он уже встал, так как на рассвете вылетал пилот с местным снайпером, и геолог провожал Карасика до самолёта. На луг пришли многие жители Вертловки: никогда ещё не случалось, чтобы кто-либо из охотников этого далёкого селения летал на самолёте.

Я быстро оделся. После завтрака мы с Олегом осмотрели хозяйство Петра Андреевича и потом зашли к Орлову. Старик жил в новом доме вместе с внучкой, черноглазой красавицей Тамарой, которая вела его хозяйство.

Она встретила нас радостной улыбкой, и мы почувствовали себя желанными гостями в доме. Родион Родионович угостил нас по-своему. На столе появилась копчёная рыба, сибирский таймень, копчёные дикие утки. Водка была настоена до зелёного цвета на каких-то душистых травах. Орлов утверждал, что эти корешки — излюбленное лекарство у медведей.

Разговор вернулся к соболям.

— Соболи, — начал Родион Родионович, — очень прожорливы. Говорят, что бодливой корове бог рог не даёт. Если бы соболь был величиной, скажем, с собаку, худо бы нам пришлось! Страшно было бы войти в тайгу. Это был бы самый страшный хищник на свете. Достаточно того, что и теперь там, где водятся соболя, белкам и полёвкам — конец! Мало того, тут и птицам несдобровать. Тихонько ползёт он по ветвям, а потом перепрыгнет с высокого дерева на соседнее пониже, где сидит глухарь, рябчик или тетерев. И, глядишь, птица уже у него в зубах.

— Хитрый зверёк, — согласился Олег. — Потому он так меня и интересует.

— Да только, брат, за ним набегаешься. Ног потом не чуешь, — засмеялся Пётр Андреевич.

— Они у меня крепкие. Лишь бы скорее очутиться там, на 135—61…

— Как вы сказали? — воскликнул я.

Олег запнулся. Наступила тишина, все ожидали объяснения, но вместо Олега заговорил Орлов. Говорил он медленно, рисуя рукой круги на столе:

— Так вот, о чём тут разговор. О месте, об определённом месте на карте: широта, долгота и точка. Что же в этом удивительного?

— Конечно, место, где водятся соболи! — поспешно подтвердил Олег.

Я взглянул на Петра Андреевича, тот пожал плечами и с улыбкой добавил:

— В общем разговор о бродячих таёжных месторождениях. В конце концов нечего играть в прятки. Тут все свои. Вас, Олег, мы считаем за родного, и единственно только Рудольф Рудольфович среди нас новый человек. Но и его занесло к нам хорошим ветром. Поэтому я не вижу никаких оснований, чтобы и ему открыто не рассказать всего. Так вот, — он сделал паузу, — Олег привёз письмо от своего дяди, где говорится, что старик Родионыч когда-то спас деда Олега. Да, спас, это написано чёрным по белому. Больше того, в тяжёлые времена заботился также о его семье и детях. Правильно?

Олег растерянно улыбнулся и поддакнул.

Мы вопросительно смотрели на старого охотника. По его морщинистому лицу пробежала усмешка. Затем он уселся поудобнее на скамье и отрицательно покачал головой.

— Ты, Андреич знаешь, что оказать помощь человеку, попавшему в беду, — для таёжного жителя закон! Ты тоже поступил бы также. Особенно в те годы, когда тайга скрывала беглых политических ссыльных…

Старик не договорил, провёл пальцами по лицу, словно снимая паутинки, помолчал и только после этого начал свой рассказ.