"Покорители студеных морей (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин Сергеевич)

Глава II. МОРЕХОД ТРУФАН АМОСОВ

Под лучами яркого летнего солнца туман, только что застилавший все вокруг, постепенно таял. Из его цепких объятий то тут, то там вырывались тяжелые ветви деревьев, покрытые свежей листвой. Показались деревянные крыши домов, многочисленные главы церковных куполов, древние, покрытые щелями стены крепости.

Туман редел, медленно растворяясь в утреннем воздухе.

Хлопнула где-то дверь, послышался громкий разговор, скрип колодезных воротов, по деревянной мостовой зашаркали ноги прохожих.

Теперь уже хорошо были видны бревенчатые стены домов, частоколы, каменная кладка церквей, темные бревна мостовых. Солнечные лучи прогоняли последние белесые полосы, притаившиеся по оврагам и западинам, запутавшиеся по дворам в густой зелени бузины и шиповника.

Дольше всего туман держался над рекой; сквозь него лишь угадывались смутные очертания мостов, соединявших большой город. Но вот еще немного — и туман совсем исчез, открыв взору разветвленное устье большой реки.

У истока реки Волхова, неподалеку от озера Ильмень, широко раскинулся Господин Великий Новгород. Софийская сторона на западном берегу и Торговая на восточном — части двуединого города — возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены кремля — Детинца с башнями и узкими воротами.

За стенами кремля теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора. В башнях, расположенных над воротами крепостных стен, ютились небольшие церквушки, перед которыми, торопливо крестясь, останавливались прохожие.

Разделившаяся на три конца — Гончарный, Загородный и Неревский, Софийская сторона полукружьем больших и малых деревянных домов обнимала Детинец. Трое ворот — на юг, на запад и на север — открывали горожанам дорогу под защиту каменной громады стен.

Ранняя заутреня отошла. Из многочисленных церквей, разбросанных каменными островками в большом деревянном городе, по узким, кривым уличкам растекались толпы богомольцев.

Молились горожане усердно: голодным был этот год в Новгороде. Прошлым летом полые воды затопили город, снесли восемь перегородей у Великого моста через Волхов, затопили дома, церкви, монастыри. Спаслись кто как мог — на деревьях, холмах; многие погибли. Холод зимы погубил людей еще того больше.

Наступило лето. Надежды жителей на урожай не оправдались. Начался голод: люди ели коней, собак, даже крыс. С голодом пришли болезни, быстро распространявшиеся по городу. Тысячи своих сынов похоронил Новгород, и многим еще угрожала смерть.

Именитый, потомственный купец-мореход Труфан Федорович Амосов, ведущий свою родословную от далекого пращура, одного из основателей Иванского купечества, шел сейчас по Великому мосту. Старик двигался медленно, боясь оступиться на выщербленном лошадиными копытами настиле. Он осторожно обходил щели, сквозь которые просвечивал Волхов, кативший на север свои мутные воды. На мосту было пустынно и тихо. Лавки, прилипшие плотными рядами к перилам, пустовали. От бойкой торговли, процветающей здесь в прежние годы, не было и следа.

На набережной у причалов в хорошие годы отбою не было от крестьян, предлагавших прямо с карбасов, сойм[12] и лодий[13] хлеб и толокно, сухую рыбу и хмель, орехи, мед, соль и ягоды. А сейчас стоял десяток барок, груженных лесным товаром, и хозяева наперебой навязывали редкому покупателю то вязанку дров, то пук лучины, то куль угля.

Только на Буяне, набережной, что ниже моста, куда новгородские кормщики ставили лодьи с товарами иноземных купцов, было заметное оживление. Толпа закрыла от глаз Амосова корпуса прибывших с Ладоги кораблей.

«Большой караван, — подумал Амосов, считая мачты. — Летние гости ганзейские[14] пожаловали. Ко времени ли?»

До морехода доносился глухой рокот толпы, собравшейся у причалов; слышались злобные выкрики, перебранка. Обгоняя Амосова, прошли два горожанина-ремесленника.

— Убивец нашелся, — услышал Труфан Федорович резкий голос, — тот самый, что в Любеке купца Салова убил!

— Ишь ведь, признали! Что ж теперь, виру требовать? — сказал другой. — Ванюха-то, Салова сын, таковский, маху не даст.

— Кожу с зубов норовят ганзейцы содрать. Выходит дело, нам, судовщикам да носильщикам, даром на них работай. Уперлись на своем: что дедам вашим платили, то и вам платить будем.

Первый злобно выругался:

— Как есть свинья! Посади ее за стол, она и ноги на стел…

Купец не обратил особого внимания на слова прохожих. Требовать виру — плату родственникам за убитого — было обычным в те времена. Нередки были и жалобы на иноземных купцов.

Труфана Федоровича тревожило другое. «Почто степенной звал? — думалось ему. — Наказывал и часу не медлить. Неужто беда какая стряслась?» И старый мореход ускорил шаги.

Солнышко поднималось все выше и выше. Под его горячими лучами стали испаряться капли утренней росы на свежей зелени ветел, высаженных по обочинам бревенчатой мостовой, на траве, буйно разросшейся возле домов и по дворищам у церквей.

С наслаждением вдыхая утренний свежий воздух, пахнувший дымом домашнего очага, Амосов пробирался по узким улицам ремесленников. Тянулись бесконечные ряды кожевников, швецов, плотников, дощаников, седельников, сукновалов, веревочников. Великий Новгород насчитывал сотни ремесленных специальностей. Тысячи людей трудились над изготовлением товаров для торговли на обширной Новгородской земле.

Повернув на торговую улицу, где дома были побогаче и мостовая получше, Амосов подошел к крепким, высоким хоромам югорского купца-судовладельца Кузьмы Терентьева. Поднявшись по дубовому резному крыльцу, он постучался в тяжелую, обитую железом дверь.

Просторная горница была битком набита народом. Окна были плотно завешены: купцы собрались тайно. Две толстые восковые свечи в массивных кованых подсвечниках едва освещали бородатые насупленные лица. После резкого дневного света мореход не сразу распознал друзей и приятелей.

Поздоровавшись со всеми, Амосов подсел поближе к хозяину, освободившему местечко для почетного гостя.,

— В Торжке московских купцов зарезали, — шепнул мореходу хозяин. — Ночью гонец ко мне прискакал, вести привез. Теперь понизовского хлеба[15] нам как своих ушей не видать. Если здесь всех дел не решим — заморской торговле конец… Сынок твой, Олег Труфанович, слово держит, — добавил, помолчав, Терентьев.

Кивнув в ответ, Амосов захватил в ладонь бороду и стал слушать.

— Душит Ганза новгородскую торговлю, — продолжал прерванную речь Олег Труфанович, староста Неревского конца. — Без морского пути, без кораблей заморских торговле выгоды нет. Смотри ведь что задумали: нашим купцам за Котлин не ходить, кораблей заморских не иметь, а товары, какие надо, мы, дескать, вам на своих кораблях привезем и в Новгороде на своих дворах торговать будем.

Купцы негодующе зашумели.

— И наши товары, — повысил голос младший Амосов, — хотят на своих кораблях в Заморье возить, а ежели так — цены не мы, а они назначать будут; что захотят, то и дадут.

— А опричь всего, — раздался звучный бас, — норовят обмануть, мошенники. В сукнах недомер, в соли недовес. Товар худой, гнилье к нам везут. Только и судись с ними, будто других делов нету. Поперек дороги нам Ганза встала.

Все обернулись. На другом конце стола стоял иванский староста Никита Михайлов.

— Правда твоя! — снова зашумело купечество. — В Любеке навалом соль куда дешевле брать.

— Будем на своих судах заморские товары возить. Сколь к нам кораблей немецких с товаром приходит, столь и наших к ним.

Обождав, пока купцы успокоились, Олег Труфанович продолжал:

— Оружие, зелье, другое, что для войны надобно, немецкие купцы не везут, говорят: римский папеж запрет наложил. А грабить наших купцов — на то есть папское благословение? Попробуй сунься в море — судно ограбят, а тебя враз живота лишат. Сколько народа разбойным делом промышляет, счету нет! Порядки свои завели: ежели омелилось судно у берега, ты ни в судне, ни в товаре не волен — отберут и суда не сыщешь.

— А посадник да господа про то давно ведают, а пользы от того нет! — снова громыхнул Михайлов.

Младший Амосов движением руки остановил Михайлова:

— Не кончил я… Господа[16] всю власть взяла. Золотые кушаки тайно от народа дела решают. Голодный сейчас народ — что уж лучше у своих, русских, хлеба купить? Нет, не то им надобно. Московских купцов ни за что в Торжке загубили, с ливонцами дружбу ведут, литовскому князю посулы дают. Разгневается великий князь, закроет заставы, не только с товаром — и пустому не пройти.

Олег Труфанович остановился передохнуть. Молчания никто не нарушал. Купцы сидели смирно и согласно кивали головами.

— Это не все. Золотые кушаки сейчас думу думают, как бы ряду[17] с Ганзою учинить. По той ряде пять лет ни одно судно новгородцев в заморье не выйдет, на том крест целовать хотят. А немецкие купцы за то хлеб привезти обещают.

— Не будет этого! — неожиданно хлопнул кулаком о стол старший Амосов. — Отцы наши, деды, прадеды на такой грамоте креста не целовали, и мы не будем!.. — От гнева его голос дрожал. — В разор пойду, а чести русской позорить не дам! Морская дорога божья — никто закрыть не может.

Тут купцы не выдержали — все разом повскакали с мест и закричали:

— Прав Амосов! Мы все за тобой! Не дадим морскую дорогу закрыть, не дадим!..

Кузьма Терентьев тщетно пытался унять разбушевавшихся гостей.

Неожиданно раздался громкий, настойчивый стук у крыльца. Купцы мгновенно затихли. Хозяин со свечой пошел открывать непрошеному гостю.

— Свой человек, господа купцы. Никола Воронин послал упредить: народ бунтует, кричат вече ударить. Пусть сам расскажет… Говори, Спиря, — подтолкнул хозяин гонца.

Круглолицый молодец, с короткой шеей и выпученными глазами, трудно переводил дыхание.

— Немцы у Готского двора[18] седельника Семена Федорова сгубили… Сродственники купца Салова народ собрали виру требовать, а немцы пьяные шли — да в драку. Наши гнуть их стали, они подмогу крикнули. Из Готского двора немцы вооруженные выскочили, многих посекли, а Федорова насмерть…

Купцы молча переглядывались. Натужно дышал гонец.

— То нам на руку, — нарушил молчание младший Амосов. — Самое время с господой рассчитаться.

Он на минуту задумался. Пошарив в поясе, вынул пригоршню золотых монет.

— Ты, молодец, — обратился он к парню, — собирай ребят, пусть на вече ударят. Да погорластее ребят-то, да поболе. Что прикажу — пусть кричат. Пока вот это бери, а ежели по-нашему будет, всех одарим. Да погоди, — удержал гонца за рукав Амосов. — Грамоту хозяину отнесешь.

Он попросил у Терентьева небольшой отрезок бересты и костяной палочкой стал быстро чертить угловатые буквы.

— Смотри, чтобы в чужие руки не попала!.. — строго предупредил Олег Труфанович. — Ну, с богом, ступай.

Гонец мотнул головой — понял, мол. Ссыпал деньги в карман, а через минуту, дробно стуча подкованными сапогами, он скатился с крыльца и скрылся в переулке.

Когда затихли шаги посыльного, купцы вновь принялись обсуждать дела.

— Спасибо, Труфане! Трудное дело на себя берешь, — с поклоном сказал Терентьев.

Остальные купцы молча враз поклонились Амосову. Тысяцкий, подойдя к столу, высыпал все деньги из своего кошеля:

— Поможем на доброе дело, господа купцы. По очереди стали купцы подходить к столу и ссыпать деньги. Быстро выросла большая куча.

— Моих три лодьи в Холмогорах. Возьми их, — говорит кто-то.

— Моих две.

— Я четыре даю.

Главное взял на себя Труфан Федорович. На морских лодьях он задумал привезти хлеб в голодный Новгород из Дании. Из полуночных стран по студеным морям должны были пройти корабли новгородского купца. Опасен и труден был этот путь, а впереди еще тяжелый поход по рекам, через дремучие северные леса к берегам Студеного моря.

Обойтись своими силами и без помощи Ганзы накормить новгородцев, не дать кабальным договором с немцами связать свою заморскую торговлю, открыть морскую дорогу на Балтике для своих кораблей — вот что объединило новгородских купцов и заставило их вступить в борьбу с Ганзой.

Теперь хозяин и гости напряженно прислушивались. Они чего-то ждали.

Первым загудел большой колокол Софийского собора. Набатный призыв мощным гулом разливался по городу. Почти враз ударили кончанские вечевые колокола.

Но купцы не тронулись с места, они ждали главного.

Наконец забили в набат на Ярославовом дворище. Призывные звуки старинного колокола были с пеленок знакомы каждому новгородцу. Как бы уступая власть старшему, умолкли все остальные вечевые колокола, а колокол на Ярославовом дворище все звал и звал. Купцы поднялись и вышли из дома. Они спешили вовремя попасть на сборище.

Торговая сторона, где исстари собирались новгородские горожане решать свои дела, быстро заполнялась народом. Люди бежали со всех концов города, с пригородов и посадов.

У торга на Славенском конце скопилась огромная толпа. Она занимала всю площадь между церквами. Запоздавшие располагались у самого берега. Многие бежали с оружием, на случай, если придется решать вопрос силой.

«Кто собрал вече?» — спрашивали друг у друга горожане, стараясь перекричать колокольный гул и шумевшую толпу.

Над сборищем проплывали знамена: главное — Великого Новгорода — и знамена пяти великих концов города. Появились степенной посадник и тысяцкий, торопливо пробирались сквозь толпу члены господы — старые посадские и тысяцкке, перепоясанные золотыми кушаками, и за ними важно шествовали кончанские старосты.

Толпа расступилась, пропуская знать к вечевой башне. Взойдя по ступенькам на помост, посадник махнул рукой — и колокол стих. Утихла понемногу толпа. Посадник поклонился в пояс и звучным, громким голосом произнес полагающееся по старинному обычаю приветствие вечу. Поклонился и тысяцкий, поклонилась господа. Народ ждал настоящего слова.

Наступила гнетущая тишина. Было слышно, как на крыше соседнего дома ласково ворковали голуби.

— Без нашего ведома собрано вече, — начал посадник, с беспокойством косясь на застывшую толпу. — Пусть говорит тот, у кого есть дело… Я спрашиваю, кто созвал вече?

— Не бывать ряды с Ганзою! — пронзил тишину чей-то резкий голос. — Ганзейские купцы не токмо в своих городах — на русской земле наших людей губят.

Сборище вдруг сразу стало шумным.

— Убивцы, душегубцы!.. — кричали в толпе. — Привести ганзейских гусей на вече!

— Не дадим закрыть морскую дорогу! На своих кораблях повезем товары в заморье! — раздалось с другого конца. — Доколь убытки терпеть?

Посадник понял, откуда дует ветер. Он мигнул глазом дьяку, стоявшему поодаль. Тот быстро скрылся, нырнув в толпу. Старые посадники и тысяцкие, перешептываясь, с беспокойством оглядывались по сторонам.

— На расправу ганзейских купцов!

— Громить их поганые дворы!..

Вдруг толпа стихла и, словно разрезанная ножом, расступилась, освобождая проход еще кому-то.

Показалось шествие: четверо горожан-ремесленников несли своего товарища. Подходя к вечевой башне, они опустили тело.

Круглолицый парень с короткой шеей, повернувшись к толпе, снял шапку. Шелест пронесся над вечем, тысячи людей обнажили голову. Сняли шапки побледневшие правители.

— Братцы, измываются еретики-немцы над Великим Новгородом — душу христианскую зазря загубили! Изрубили всего и места живого не оставили.

— У-у!.. У-у!.. А-а!.. — заревела толпа.

В общем гаме сначала ничего нельзя было понять.

— На расправу немцев!

— Жги дворы!..

Возбужденная зачинщиками, толпа зашевелилась, кинулась в сторону, готовая броситься к гостиным дворам.

— Стойте! — крикнул посадник. — Слушайте мое слово!

В городе голод, умирают наши дети и жены. Ганзейские купцы сулят вскоре засыпать хлебом Новгород…

— Долой посадника, он продался Ганзе! — взревел вдруг детина с короткой шеей.

— Долой! Долой!.. — завопили в толпе.

— Наши купцы русского хлеба привезут!..

— Амосов старший хлебом посулился!..

— Почто от народа скрываетесь, тайно дела решаете?..

Голоса становились все настойчивее и громче. Толпа угрожающе напирала на вечевую башню, подбираясь к ступеням.

Улучив удобный момент, парень с короткой шеей прыгнул к помосту вечевой башни и схватил за одежду растерявшегося посадника. Несколько человек бросились его защищать; другие с криком поспешили на помощь парню, и началась свалка.

На помост взбирается мореход Труфан Амосов. Толпа понемногу успокаивается.

— Слушайте люди новгородские! — раздается спокойный голос морехода. Он кланяется на все стороны.

— Пусть говорит, слушаем!

— Слушаем!

— Говори, Амосов!

— Задумал я на своих кораблях хлеб привезти, а с ганзейцами ряды не чинить. Купцы югорские, иванские в согласии… Прошу слова новгородского. Как скажете, братья?

— Не чинить ряды с Ганзою!

— Сидели голодом, потерпим еще!

— Согласны с Амосовым!

— Согласны, согласны!.. — завопила в один голос толпа. Амосов поднял руку — опять стало тихо.

— Дружина нужна из людей лучших, непугливых. Тяжел и опасен будет наш путь.

— Кого хочешь бери!

— Все согласны!

— За Новгород Великий и головы сложим!

— Эй, мореходы, выходи к Амосову!..

Вече закончилось временной победой купечества: простой народ поддержал его. Посадник был выбран новый, а о договоре с Ганзой господе сейчас нельзя было и думать.