Игорь Михайлович Голосовский Хочу верить…

1

Все началось с командировки в г. Прибельск. Послала меня туда редакция газеты. Я должен был написать очерк о патриотах-подпольщиках, боровшихся с фашистскими захватчиками во время оккупации.

Эту тему подсказала мне бывшая участница одной из подпольных групп Лидия Григорьевна Тарасенкова, живущая сейчас в Москве. Она рассказала много интересного о своих боевых друзьях и сообщила фамилии и адреса некоторых из них.

В Прибельске я пробыл две недели. Встретился с работниками исторического музея, областного партийного архива, с немногими оставшимися в живых партизанами, с членами семей погибших героев.

Вернувшись в Москву, я намеревался написать очерк, но не смог сразу приняться за работу. Живу я с матерью и младшей сестрой Катюшей в небольшой комнате размером в восемнадцать квадратных метров. Пока я был в командировке, Катюша вышла замуж.

Я ничего не имел против ее супруга Виталия, с которым был давно знаком, но молодожены создали в нашей комнате, прямо скажу, нерабочую обстановку.

Узнав о моих затруднениях, ответственный секретарь редакции раздобыл путевку в Ялту, в дом отдыха и, вручив ее мне, сказал:

— У тебя отпуск не использован. Совмести приятное с полезным. Поезжай и твори. Сейчас конец октября, народу там немного. Никто не будет тебе мешать.

В поезде я обдумывал композицию будущего очерка.

Симферополь встретил меня жарким солнцем и темно-голубым, совсем летним небом.

А в Москве в день моего отъезда выпал первый снег…

Василий Федорович оказался прав: Ялта как будто вымерла. Странно было видеть этот шумный южный город таким сонным и притихшим. Вечерами по ярко освещенной набережной прогуливались солидные мужчины в темных костюмах и их представительные супруги.

Дом отдыха, помещавшийся в густом парке на окраине города, также был совершенно пуст; я оказался один в просторной комнате и немедленно уселся за машинку.

Обычно я долго мучаюсь, прежде чем напишу первую фразу. Груду бумаги, бывало, исчеркаю, пока найду удачное начало, а тут сел за стол, и слова сами полились.

Очень уж интересный был материал!

Работа увлекла меня, я даже обедать забывал. Через неделю очерк был готов. Получился он довольно объемистым: шестнадцать страниц на машинке. Для газеты это много. Но о сокращении я не мог и думать. Все казалось одинаково важным.

Мне не раз еще придется возвращаться к событиям, описанным в очерке, поэтому изложу их в двух словах.

В 1941 году, после того как фашисты заняли Прибельск, в городе возникла подпольная патриотическая организация во главе с секретарем подпольного горкома партии Георгием Лагутенко. В эту организацию вступили коммунисты, оставленные в городе для подпольной работы, недавние школьники, военнопленные, бежавшие из концлагерей. Патриоты взорвали железнодорожный мост через речку, склад артиллерийских снарядов, помешали немцам пустить в ход металлургический завод.

В городе была создана подпольная типография, регулярно, выходила газета. В июне 1942 года агентам политической полиции удалось напасть на след организации. Секретарь горкома и его друзья были арестованы.

Арестовали также члена штаба Людмилу Зайковскую. До войны она преподавала немецкий язык в школе. Людмила осталась в оккупированном городе по заданию горкома комсомола. Это была красивая девушка, хладнокровная и бесстрашная. Лагу-тенко безраздельно ей доверял, но Людмила Зайковская оказалась предательницей. Когда ее арестовали, она выдала гестаповцам четверых товарищей, оставшихся на свободе и продолжавших совершать диверсии: Остапа Тимчука, Семена Гаевого, Василия Галушку и Тараса Михалевича. Все они по доносу Зайковской были арестованы и через несколько дней повешены. Вскоре фашисты расстреляли Георгия Лагутенко и других подпольщиков. Зайковской среди них не было. Она исчезла. По-видимому, немцы выпустили ее из тюрьмы в благодарность за предательство…

Когда Прибельск был освобожден, удалось захватить архив политической полиции. Немцы в панике не успели его уничтожить. В архиве были обнаружены показания Людмилы Зайковской. Она умоляла немцев подарить ей жизнь и сообщала, что железнодорожный мост был взорван Тимчуком, Михалевичем, Гаевым и Галушкой.

Так стало известно о ее предательстве.

Я перепечатал очерк набело и отослал в Москву, оставив себе копию. Отпуск мой фактически только начинался, и я наконец-то мог немного отдохнуть. Тут как назло испортилась погода. Десять дней подряд лили дожди.

Мне все надоело, я решил плюнуть на отпуск и отправился в аэропорт. Я хотел немедленно лететь в Москву. Но билетов на завтра, конечно, не было: все курортники убегали. Я взял билет на вечерний самолет 6 ноября, решив провести ноябрьские дни с родными. Мне оставалось еще три дня пробыть в Ялте.

На следующее утро снова засветило солнце. Окно моей комнаты выходило на пляж. Когда я писал очерк, сидя за машинкой, я любовался загорелыми телами. Теперь и я сам мог купаться и загорать. Но билет уже был взят…

На пляж вели крутые каменные ступени, гладко отполированные и такие скользкие, точно их намазали мылом. Спустившись мимо закусочной, где жарились чебуреки и пахло горелым луком, я снял ботинки и с наслаждением погрузил ноги в прохладную гальку.

Я стоял долго. Меня ослепило море. Оно было зеленое, синее и серебряное. Пена быстро высыхала на камнях. Волны, догоняя друг дружку, набегали на берег и нехотя отползали назад.

На гладком валуне сидела девушка в голубом купальнике и, поджав колени к подбородку, задумчиво глядела вдаль. У нее было загорелое, восточного типа лицо, черные брови, темные глаза и соломенные волосы, легкие как пух. Эти светлые волосы резко контрастировали со всем ее южным обликом.

Раздевшись, я с разбегу прыгнул в море и… едва не задохнулся от холода. Вода, такая ласковая на вид, оказалась ледяной. Я пулей выскочил на берег.

Девушка улыбнулась. Зубы у нее были белые и ровные, хотя немного мелкие.

— Ничего себе водичка! — пробормотал я пристыженно.

Девушка сошла с камня и принялась подбирать волосы.

Это было нелегким делом: волосы вырывались из рук, лезли в глаза, запутывались между пальцами. С трудом справившись с ними, незнакомка уложила их на затылке блестящим тяжелым узлом и, прикусив нижнюю губу, ловко закрепила длинной шпилькой. Потом осторожно натянула резиновую шапочку и вошла в воду.

Я был уничтожен. Три года назад на факультете журналистики я слыл неплохим пловцом, а теперь испугался холодной воды! Стиснув зубы, я снова ринулся в море и героически просидел там до тех пор, пока девушка не вышла на берег. Я вылез вслед за ней и принялся прыгать на одной ноге, делая вид, что вода попала в ухо. На самом деле я просто окоченел.

Девушка даже не заметила, какой подвиг я совершил в ее честь. Она вообще меня не заметила, хотя я прыгал у нее перед глазами. Неторопливо она надела голубое, в белый горошек платье, нагнувшись, застегнула белые босоножки и направилась к лестнице. У нее были стройные, длинные загорелые ноги, покрытые светлым пушком. Она шла так неслышно, будто не касалась земли.

Весь вечер я думал об этой девушке, а утром, едва рассвело, спустился на пляж. Но погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, моросил мелкий, противный дождь.

После завтрака я отправился в городской парк. Там был шахматный павильон. Уже не думая о девушке, я решил скоротать время за шахматной доской. Конечно, меньше всего я ожидал встретить незнакомку в павильоне.

Она сидела возле окна и играла в шахматы с толстым, небритым мужчиной. Он сопел и, прежде чем переставить фигуру, подолгу держал ее над доской. Я заглянул через его плечо. Позиция толстяка была явно безнадежной. Через минуту он встал и буркнул:

— Это был просто зевок! Впрочем, играете вы неплохо.

Он с достоинством удалился. Поздоровавшись, я предложил:

— Сыграем?

Когда-то я занял второе место в турнире. Правда, турнир был в школе, но тем не менее я считал себя приличным шахматистом. Уверенно и небрежно я разыграл дебют, а после того, как моя противница внезапно рокировалась в другую сторону, уже не сомневался в победе. Она бесстрашно вскрыла королевский фланг и повела вперед пешки. Усмехаясь про себя, я осторожно группировал фигуры и ждал, когда ее атака захлебнется. Но после того как она вдруг пожертвовала слона за пешку, я призадумался. Моя позиция только казалась неприступной. Через три-четыре хода пешки черных неизбежно должны были прорваться на первую горизонталь…

Я беспомощно глядел на доску. Девушка откинулась на спинку стула. Я заметил, что она скучает.

— Сдаюсь, — сказал я, так и не взяв черного слона. Это было своеобразным шиком. Слабый игрок не заметил бы расставленной западни.

Вторая партия после долгой и упорной борьбы также закончилась моим поражением.

— Благодарю вас, — сказала девушка и встала.

— Еще партию?

— Нет, мне пора.

Она ушла. Я даже не успел узнать, как ее зовут.

Следующий день был последним днем моего пребывания в Ялте.

Утро было таким радостным и сияющим, что думать об отъезде не хотелось. Теплый ветер, дувший с моря, еле шевелил листья акации, росшей под моим окном. С пляжа доносились гулкие удары по волейбольному мячу и азартные крики играющих.

Я вышел на балкон и сразу увидел вчерашнюю противницу. В купальнике и голубой шапочке, тонкая и стройная, она приподнималась на цыпочки и била по мячу с той же ленивой и спокойной грацией, с какой входила в море и переставляла на доске шахматные фигуры.

Несколько минут я любовался ею, потом вернулся в комнату и принялся укладывать в чемодан вещи. «Завтра я уезжаю, что мне до нее?» — подумал я. Тем не менее через несколько минут я был на пляже. Узнав меня, она улыбнулась и махнула рукой.

В ней следа не было той холодной надменности, которая задела меня вчера. Я встал в круг, и через минуту мне уже казалось, что я давным-давно знаком и с нею и с остальными своими партнерами.

Наигравшись вдосталь, мы дружно кинулись в ледяную, обжигающую, как кипяток, воду. Я догнал девушку и, плывя с нею рядом, спросил, как ее зовут.

— Маша, — ответила она и, засмеявшись, брызнула водой мне в лицо.

Но когда я, одевшись, пригласил ее в кино, она отказалась так резко, что я растерялся. Однако через минуту Маша как ни в чем не бывало заговорила со мной о шахматах. Ее лицо снова стало приветливым.

— Вы будете сегодня в павильоне? — спросил я.

— Да.

— Не обманете?

Маша удивленно подняла черные брови.

Но она не пришла. Напрасно прождал я целый час. Я два раза прошелся по набережной в надежде встретить ее, но она, видимо, забыла о своем обещании.

Возвращаясь в дом отдыха, я зашел на почту, чтобы купить газету, и внезапно увидел Машу. Задумавшись, она сидела на скамейке. Ее тонкие смуглые руки бессильно лежали на коленях. Что-то грустное было в ее позе, в склоненной набок голове, в сжатых губах, в рассеянном взгляде.

Подойду к ней, я спросил:

— Почему вы обманули?

Она медленно подняла на меня глаза. В них блестнули слезы.

— Простите, — тихо сказал я. — Что-нибудь случилось?

— Да, — просто ответила Маша.

— Может быть, я смогу вам помочь?

Она покачала головой. Нужно было уйти. Но что-то помешало мне это сделать. Сознавая, что поведение мое нельзя назвать иначе, как бестактным, я продолжал донимать ее вопросами:

— Это очень большая неприятность?

— Я должна завтра быть в Москве, — устало ответила Маша. — Я получила телеграмму… А в кассе аэропорта нет билетов. Вот и все.

— И вы послали телеграмму, что не приедете? — догадался я.

— Что же оставалось делать?

— Возможно, ее еще не отправили! Пойдемте скорей! — Я схватил Машу за руку и потащил на почту. Она покорно пошла за мной.

— Как ваша фамилия? — спросил я, когда мы подбежали к окошку.

— Сапожникова.

Ее телеграмма еще лежала на столе у приемщицы.

— Сразу думать надо! — сурово сказала девушка в форменном кителе, возвращая приготовленный к отправке бланк. Я вручил его Маше и, не выпуская ее руки, вышел на улицу.

— Что же дальше? — спросила она.

Я достал из кармана свой билет на самолет и протянул ей.

— А как же вы сами?

— Полечу в субботу. Или в понедельник, какая разница! Обо мне не беспокойтесь.

Глаза ее повеселели.

— Спасибо!

— Пойдемте скорей в кассу.

Оформление билета на ее имя заняло немного времени. Маша отдала мне деньги, и мы вышли из агентства.

Мы медленно шли по набережной. С каждой минутой я все больше робел. Пока нужно было хлопотать, я не думал, как все это выглядит со стороны. Теперь я был уверен, что Маша смотрит на меня с иронией. «Неплохой способ завести знакомство, — думает она. — Предприимчивый молодой человек».

Мне очень хотелось пригласить ее куда-нибудь — в кино или в кафе, — но я не решался: ведь она не смогла бы отказаться, даже не испытывая желания со мной идти…

— Вы очень спешите? — спросил я, когда молчание стало неловким.

— Нет…

— Поужинаем вместе?

Она бросила на меня короткий взгляд и тотчас опустила глаза. Так и есть, что я наделал! Взгляд ее был явно насмешливым.

— Можно еще сыграть в шахматы, — попытался я исправить ошибку.

— Нет, лучше уж поужинать. Я хочу есть, — ответила она спокойно.

Зашли в ресторан «Южный». Толстый скрипач-венгр и пожилой гитарист с жалобными слезящимися глазами, отчаянно фальшивя, играли «Каррамбу». Зал был почти пуст.

— Может, выпьем шампанского?

— Пожалуй… Я замерзла.

— Тогда уж рюмку коньяку…

Маша не ответила, и я умолк с безнадежным видом. Я никак не мог вести себя с ней просто и свободно. В голову почему-то лезли самые банальные и плоские фразы. Разговор не клеился. Маша была вежлива, и только. Я ее совершенно не интересовал. Выпив бокал шампанского, она спросила:

— Разве вам не нужно на работу? Вы можете пробыть здесь столько, сколько захотите?

Я объяснил, какая у меня работа.

— Вы журналист! — сказала Маша с уважением. — Какая интересная профессия! О чем же вы пишете?

— Только что, например, написал о подпольщиках Прибельска. Замечательные были люди! Впрочем, не буду рассказывать, сами прочтете в газете. Мой очерк скоро опубликуют.

— Нет, расскажите! потребовала она. В ее голосе мне послышалась настороженная нотка. Я попытался отшутиться, но Маша настаивала с упорством, которое меня немало удивило. Я достал из кармана копию очерка и протянул ей:

— Вот, если хотите… Я плохой рассказчик.

…Незаметно я наблюдал за ней, пока она читала.

Первые страницы она пробежала быстро, затем что-то привлекло ее внимание. Она вернулась к началу страницы и принялась читать вновь. Лицо ее помрачнело. Не дочитав до конца, Маша аккуратно сложила листки и протянула мне.

— Понравилось? — спросил я.

— Ничего, бойко написано! — Ее тон стал чужим, враждебным. — Однако, простите, мне пора…

Маша встала и направилась к выходу, не интересуясь, иду ли я за ней.

Мы остановились у ворот санатория, где она жила. Было уже очень поздно.

— Благодарю вас за помощь, — сухо сказала Маша.

— Я вижу что-то случилось, — ответил я. — Не спрашиваю что. Вы все равно не скажете. Пусть… Я не навязываюсь в знакомые, но мне обидно, что мы так расстаемся. Прощайте! — Я зашагал прочь.

Я был оскорблен. Взбалмошная девчонка! Я ругал себя за то, что ввязался в это знакомство. Получил щелчок — и поделом!

Но почему она вдруг так переменилась? Эта мысль долго не давала мне уснуть. Измученный, злой, я встал рано и побрел на пляж. Опять ярко светило солнце, и вчерашние юноши и девушки играли в волейбол, но все было другим.

Я разделся, бросился в воду и уплыл далеко в море. Вода не казалась мне холодной.

Что эта странная девушка увидела в моем очерке? Ночью я полчаса изучал страницу, которую она прочла дважды. Ничего особенного там не было.

В небе застрекотал железный кузнечик. Надо мной проплыл вертолет. Он летел низко. В окошке была видна голова летчика. Летчик высунулся и кому-то помахал рукой. Может быть, мне.

Через три дня я вернулся в Москву.