"Оскверненная" - читать интересную книгу автора (Ларк Гленда)

Глава 5 РАССКАЗЧИК – ЭЛАРН

Я сидел на своем полозе и ждал, свесив ноги по обе стороны для равновесия. Мне то и дело приходилось пользоваться веслом: хоть течение при отливе и было еле заметным, иначе не удалось бы оставаться на месте. Низ моего полоза от песчаного дна отделяла вода на ширину ладони. Несколько морских луковиц, прозрачных как стекло, поспешно зарылись в песок, когда на них легла тень полоза. Часы на здании Гильдии показывали, что мне остается ждать еще минут десять – если приливная волна явится как положено. У меня было вполне достаточно времени на то, чтобы обдумать случившееся за день.

Я оглянулся назад и влево, в сторону верфей. На одном конце, перед зданием Гильдии, виднелась единственная фигура; человек наблюдал за мной. На другом конце, где теснились рыбачьи лодки, каботажные пакетботы и торговые суда, как обычно, суетились грузчики и портовые рабочие. Именно здесь происходило перемещение нетерпеливых пассажиров и товаров с больших океанских судов на плоскодонные тенкорские баркасы. Толкотня могла бы быть и еще большей, если бы не то обстоятельство, что в этот день приливная волна была спокойным Гольяном – слишком низкой, чтобы нести по заливу баркасы Гильдии. В тот день баркасы уже отправились на рассвете – с более сильным приливомДельфином. В результате в Ступицу сейчас отбывал только я с пакетами писем, которые было необходимо доставить. Мне были поручены не только письма отца и обычная коммерческая переписка, но и пакет от верховного патриарха главе Совета хранителей.

Я помахал стоящему у здания Гильдии парнишке – это был Денни. Обычно каждый раз, когда я отправлялся в заплыв, на причале собиралась целая толпа женщин и детей. Как и большинство пловцов, я имел собственных обожателей – по правде говоря, в большем числе, чем другие. Женщины бывали разборчивы и изучали расписание заплывов, чтобы проводить или встретить своих любимых пловцов. Многие давали понять, что не прочь оказать и другие услуги – бесплатно. Подобное обожание озадачивало меня, но я был, как и любой парень, восприимчив к их прелестям; все знали, что я не откажусь от предлагаемых милостей, если только в этот момент не имею постоянной подружки. Поведение мальчишек было легче понять: все они мечтали в один прекрасный день сами стать пловцами и пользовались любой возможностью поучиться у своих героев. Я и сам в детстве вел себя точно так же.

В тот день, однако, никто не пришел на причал, кроме Денни. Я не был уверен, что он вспомнит о своих обязанностях после всего, что случилось этим утром, но он не подвел меня – и Гильдию тоже. Он ждал меня в полной готовности: уложив запас еды в углубление позади сиденья и закрепив бурдюк с водой в креплении.

– Сандвичи с говядиной, – сообщил он мне, когда я спустился на причал.

– Ты знаешь, что случилось? – спросил я, разуваясь. Я влез на полоз, опираясь на руки, чтобы сохранить равновесие, и уселся верхом. Это требует определенного искусства: полоз – не лодка и не каноэ; он, конечно, имеет сиденье и опоры для ног, но все же сидите вы поверх своего суденышка. Если войти в него, как вы входите в лодку, оно тотчас перевернется. Денни кивнул:

– Говорят, те голые люди все были птицами. Это правда?

– Повидимому. – Я повернулся, чтобы положить письма поверх своего завтрака, потом плотно закрыл крышку.

– Тут поработала дунмагия?

– Так мне сказали в Гильдии. – Я не стал рассказывать ему больше; он и так скоро услышит все сплетни, а уж ихто будет в избытке.

Я ожидал, что Денни убежит, как только я оттолкнусь от причала, но он остался, дожидаясь, когда я отправлюсь в путь. Я, вернувшись, обязательно отмечу это: наверняка ему нелегко было, не обращая внимания на то, что творилось в городе, спокойно заниматься своим делом.

Я снова бросил взгляд на часы на башне Гильдии. Еще пять минут… Я застегнул ремень на щиколотке и проверил, крепко ли привязан другой его конец к полозу; петлю, прикрепленную к веслу, я еще раньше надел на запястье. Всякий, кому случалось терять контакт с полозом или с веслом на полдороги – а мне пришлось раньше испытать и то и другое, – проявляет особую заботу о том, чтобы такое с ним больше не случилось. Те происшествия мне и вспоминать не хотелось.

Мне не сиделось спокойно. Я позволил своему взгляду скользнуть от гавани вверх, к строениям на холме. С набережной ту часть города соединяли ленты крутых улиц, вдоль которых выстроились дома; однако величественный вид Хейвену придавали общественные здания – устремленное вверх, как волна, святилище с венчающими его шпилями, здание Синода, где находилась резиденция верховного патриарха и его ведомство, бюро матриарха с похожими на луковицы куполами, университет с башнями на каждом углу, ни одна из которых не была похожа на соседнюю, библиотека со спиральными колоннами, менодианская сокровищница со своими лоджиями, обсерватория с плоской крышей, телескопами, разукрашенными флюгерами и анемометром, здание Гильдии, где находился кабинет моего отца. Мы, молодые пловцы, притворялись равнодушными ко всему этому, но я, рожденный на Тенкоре, не мог не испытывать гордости, глядя на элегантные каменные строения на вершине холма.

Для того чтобы восхищаться всем, связанным с менодианской патриархией, имелись еще более веские основания. Многие патриархи были не местными уроженцами – они происходили с самых разных островов, – но все они гордились Тенкором. Они часто повторяли, что в Хейвене находится административное сердце менодианства, его святая душа, средоточие политической проницательности, энциклопедического ума, материального богатства. По легендам, Тенкор принадлежал менодианам с момента возникновения этой религии. Действительно, составляющие его острова вскормили нашу веру, здесь она достигла зрелости, и здесь отцыоснователи воздвигли первые святилища, где проповедовали святые, мужчина и женщины. На Тенкорских островах мы, менодиане, всегда чувствовали себя в безопасности.

Поэтому особенно тяжело было примириться с тем, что в тот день так много людей здесь погибло; тяжело примириться с тем, что дунмагия какимто образом проникла в самое сердце Тенкора. Казалось, зло нанесло удар в самое чувствительное место и разрушило наше убежище.

«Были ли дастелцыптицы разумны? – гадал я. – Каково было им жить скованными цепями мерзкого заклинания? Знали ли те, кто выжил после исчезновения Дастел, что с ними случилось?»

Мои мысли помимо моей воли вернулись к Цисси. В один момент – живой, и тут же… просто исчезнувшей. Эти пустые глаза, смотревшие на меня все еще с укором… Я старался не думать о другой жизни, которую она унесла с собой… сейчас это было не важно. Моей вины в том не было. Ни в чем тут не было моей вины.

Почему же тогда я чувствую себя таким виноватым? Виноватым не потому, что так случилось, а потому, что не испытывал особой печали. Давай будем честны, Эларн: никакой печали я не испытывал.

Я снова взглянул на часы: еще две минуты, если Гольян явится вовремя; впрочем, приливные волны не отличались пунктуальностью. На прилив могло воздействовать множество факторов. Я посмотрел на юг. Тенкор составляли шесть островов, которые обычно считали одним, возможно, потому, что при низкой воде все они соединялись песчаными косами. Еще пять вытянулись вдоль западного берега залива Ступицы, кончаясь самым крупным – Внешним Тенкором у самого выхода в океан, в добрых двадцати пяти милях от Хейвена. Остров, который называют просто Тенкорским Холмом, где и находится Хейвен, единственный из всех густо заселен. По остальным разбросаны маленькие рыбачьи деревушки и мелкие фермы, но зато множество святилищ.

Глядя на юг, я видел стоячую волну – длинную белую линию далеко у берегов Нижнего Тенкора, где последние воды отлива боролись за выход в океан с наступающим приливом; на краткий момент прилив и отлив достигли равновесия. Ну, теперь уже скоро… Я посмотрел вперед, на север, куда мне и предстояло плыть. Залив Ступицы тянулся вдаль, длинный водяной палец, указывающий на самое сердце островов Хранителей; его ограничивали с обеих сторон полосы суши – Девятая и Десятая Спицы. У основания пальца располагался занимающий стратегически важное положение Внешний Тенкор, как камень в невидимом кольце, надетом на палец. На кончике же пальца находилась Ступица, столица архипелага. К вечеру я буду там.

Часто говорят, что пловцы укрощают волны самим фактом того, что мчатся на них; что, если бы не было полозьев или серфингистов, седлающих прилив, напор воды в Ступице был бы так силен, что опрокинул бы все суда, стоящие в гавани, смыл бы с набережной все склады и потопил элегантные дома, выстроенные на самом берегу. Споры об этом идут до сих пор, даже после тех событий…

Я – один из немногих еще остающихся в живых людей, кто знает все о случившемся в тот день, когда пловцы побоялись оседлать прилив.

Однако я опять отвлекся.

Уж ты прости меня: я старый человек и не так хорошо соображаю, как раньше.

Ты всегда слышишь прилив до того, как увидишь: рев воды заполняет уши звуком невероятной мощи. Даже Гольян громогласен. А уж если услышишь издали прилив месяца Темной Луны, тот, который мы называем КоролемКитом, то тебе покажется, что гора сорвалась со своего основания и рушится в океан.

Это самый волнующий звук, который только может услышать человек. Я дрожу, когда он раздается, даже теперь; в его власти все еще наполнить меня жаждой ощутить под собой полоз; он разжигает во мне желание еще раз промчаться по заливу Ступицы, почувствовать, как прилив поднимает полоз, и ты взлетаешь на гребень волны и мчишься вместе с ветром…

В Ступицу я добрался перед закатом. Как всегда, я чувствовал усталость. Плечи болели, бедра болели, болело все. В этом не было ничего нового. Во время заплыва часто приходилось сильными ударами весла направлять полоз, чтобы не потерять волну, которая неожиданно начинает ускользать от тебя, или чтобы не угодить в тихую заводь, или чтобы не напороться на камень или плавник, принесенный отливом. Нужно было постоянно оставаться настороже, быть готовым своевременным гребком улучшить свое положение на волне. Приходилось оставаться в напряжении, готовым ко всему на протяжении нескольких часов. Это сказывалось. Всегда.

Я позволил полозу соскользнуть с волны и направил его в глубь гавани, защищенной от ярости океана волноломом. Гольян вспенивал воды реки, катился между уходящими в глубину стенами дамбы и постепенно терял силу выше по течению. После того как волна миновала дамбу, ворота в ней закрывались, задерживая в русле реки воды прилива; потом, когда требовалось во время отлива создать волну для путешествия вниз по течению, ворота открывались.

Я подгреб к пирсу, принадлежавшему нашей Гильдии, и ко мне подошел дежурный гильдиец. Больше никого поблизости не было: ни восторженных поклонников, ни зевак. Даже у пирса Совета хранителей, где были пришвартованы «Честь хранителей», «Гордость хранителей» и еще несколько судов, царило безлюдье.

– Привет, Марис, – устало сказал я, без особой радости думая о том, что мне скоро снова предстоит пуститься в путь, – можно предположить, судя по тишине в гавани, что у вас тоже утром с неба падали люди.

Он кивнул с мрачным видом, беря у меня весло и помогая вытащить полоз из воды.

– Это не предмет для шуток, – сказал он мне.

– Я совсем не нахожу это смешным, поверь. Что тут произошло?

– Говорят, птицы превратились в людей, и те, кто в это время летел, упали. Разные ходят слухи. Все нервничают, то и дело оглядываются через плечо, опасаясь, что вокруг шныряют дунмаги. Совет хранителей выпустил обращение, но кто в Гильдии верит Совету? А что происходило на Тенкоре?

– Примерно то же самое. Мне нужно быстро помыться и переодеться, а потом побывать у главы Совета. У меня для него два письма.

Марис пошел со мной вместе к зданию Гильдии.

– Ах, это будет не так легко, как ты думаешь. В Совете царит переполох: сегодня утром умер Эммерлинд Бартбарик.

Я вытаращил на него глаза. Глава Совета был стар, но все же совпадение казалось странным.

– Только не говори мне, что его убила упавшая птица, – выпалил я.

– Нет. Впрочем, твоя догадка не так уж далека от истины. В то время он гулял в своем саду, и там прыгало несколько птичек. Когда они превратились в людей, у Бартбарика случился сердечный приступ. Через час он умер. Изза этого в городе началась еще большая неразбериха. Сын Эммерлинда Фотерли пытается добиться, чтобы его выбрали новым главой Совета, а сирсилв Датрик потребовал прибытия всех членов Совета для выборов. Похоже на то, что во время происшествия с птицами Фотерли растерялся, а Датрик, наоборот, сразу все объяснил: сказал, что это связано с какимто дунмагом с Дастел. Я сам не читал выпущенного Советом обращения, но благодаря Датрику в нем появилось объяснение случившегося как раз тогда, когда в нем была наибольшая нужда. Когда дело дойдет до выборов, думаю, Датрик выиграет, несмотря на свое фиаско на косе Гортан и предательство его агента. Как, кстати, ее зовут?

– Блейз Полукровка. – Я знал ее в лицо: она достаточно часто бывала пассажиркой на наших кораблях. Говорили, будто она недавно поставила Датрика в глупое положение, спрятав от него какуюто женщину, или чтото в этом роде.

– Политически тут некоторое время будет путаница, – сказал Марис. – Ты ведь знаешь, что менодианская патриархия, хоть этого во всеуслышание и не объявляет, смотрит на силвмагию как на дело нечестивое, немногим лучше черного греха дунмагии…

Я остановился в вестибюле, чтобы взять ключ от своей комнаты.

– Ну, хоть и не объявляет во всеуслышание… – Я расписался в книге. – Некоторые патриархи в других островных государствах в своих святилищах открыто обличают всякую магию, как я слышал.

– Правда? Ну, здесь такое не пройдет: слишком много силвов среди прихожан местных менодианских храмов. – Он был прав. Как ни парадоксально это могло бы показаться, менодианская вера была крепче на островах Хранителей, чем гделибо еще, а в Ступице было больше святилищ, чем в любом другом городе. Существовала даже группа хранителей, именовавших себя «этичными силвами», пытавшихся сочетать силу силвов с менодианской моралью. – Впрочем, – продолжал Марис, – после того, что случилось сегодня утром, многие стали говорить, что запретить следует любую магию. Патриархи на эту тему пока не высказывались – они слишком заняты, оказывая помощь пострадавшим, – но я подозреваю, что они поддержат такие настроения.

Направляясь в свою комнату, я поморщился. Марис был прав. Путаница, несомненно, возникнет. Правители из Совета хранителей могли ненавидеть менодианскую патриархию, но не рисковали наступать ей на ноги. Получив власть по воле народа, советники, не угодившие избирателям, могли ее и лишиться. Тем не менее сейчас, как мне казалось, было вполне возможно, что Совет и патриархия схлестнутся в открытую.

Умываясь и переодеваясь, я думал о смерти главы Совета. Мы, жители Тенкора, и менодианская патриархия внимательно следили за тем, что происходило на главном из островов Хранителей; часто говорили даже, что Тенкор узнает, что происходит в Ступице, раньше, чем это становится известно в самой столице. Мой отец, как было мне известно, поддерживал Датрика, главным образом потому, что на дух не переносил Фотерли, называя его мелким интриганом, хоть и был не таким человеком, чтобы в открытую критиковать членов Совета. Я соглашался с его мнением, только сомневался, что Датрик окажется лучше: просто он был хитрее и, возможно, безжалостнее. Я несколько раз встречался с ним и даже бывал у него дома. Мне не нравился ни сам Датрик, ни его высокомерная жена, ни зазнайкадочь. Мысль о том, что он может стать правителем островов Хранителей, была неприятной.

И мы тут были бессильны.

Тенкор являлся, конечно, частью государства хранителей, но наша Гильдия правила только на нем и должна была следовать политике Совета. Все граждане островов Хранителей участвовали в выборах, но главу Совета, в руках которого сосредоточивалась власть, выбирали сами советники.

Для предстоящей встречи с сирсилвом советником Датриком я оделся очень тщательно, выбрав самые изысканные предметы туалета из тех, что хранились в моей комнате. Потом я направился к зданию Совета, намереваясь вести себя самым осмотрительным образом. Я мог быть неосторожным, даже безрассудным в частной жизни, но я оставался человеком Гильдии, воспитанным в убеждении, что только верность Гильдии делает мужчину мужчиной.

Кроме того, житель Тенкора должен был в столице вести себя сдержанно.

Отношения между Советом хранителей (в который входили исключительно силвы), менодианским Синодом (члены которого, как правило, обладали Взглядом) и Гильдией (состоящей по преимуществу из не обладающих никаким даром менодиан) были сложными и напряженными. На взгляд Совета, верность патриархии островам Хранителей была сомнительной, поскольку очень многие патриархи и матриархи имели другое гражданство. Силвы к тому же испытывали естественную антипатию к обладающим Взглядом, поскольку тех не обманывали созданные силвами иллюзии, а никому из длинноносых не хотелось, чтобы магия, делающая их красавчиками, оказывалась для когото очевидной.

Даже будь этого мало, приходилось учитывать тот факт, что люди часто больше всего ненавидят тех, на кого им приходится полагаться, а вся торговля Ступицы зависела от помощи пловцов. Без нас Ступица была бы заштатной деревушкой, лишенной связи с другими Райскими островами. В результате на улицах Ступицы пловцов встречали с почтением и любезностью, но никто из нас не сомневался, что за вежливым фасадом кроется изрядная доля неприязни.

К моему удивлению, в здании Совета Датрика не оказалось. Мне сообщили, что он отправился домой, чтобы переодеться перед заседанием Совета, которое должно было состояться вечером. Чем дожидаться его возвращения, я решил посетить его дома. Дойти туда было нетрудно: как советник Датрик имел дворец на набережной у подножия холма, на котором высилось здание Совета.

Так и случилось, что через несколько минут я звонил в колокольчик у двери резиденции Датрика. Как раз в этот момент мимо проходил фонарщик, зажигая уличные фонари, заливавшие мощеные улицы золотым светом. На Тенкоре такой роскоши нет; у нас уличное освещение зависит от щедрости домовладельцев, которые зажигают (или не зажигают) фонари у своих дверей.

Дворецкий, обученный разбираться в нюансах одежды и статуса посетителей, оглядел меня с ног до головы и попросил мою визитную карточку. Когда я ответил, что таковой у меня нет, он вежливо поинтересовался моим именем и тем, кого я желаю видеть. Я назвался, дворецкий извинился за то, что сразу меня не узнал, и проводил в библиотеку. Через несколько минут ко мне вышел Датрик. В то время советнику было немного за сорок; это был высокий красивый мужчина с седеющими висками; его внешность, как мне говорили, не была улучшена силвмагией. Точнее всего было бы описать его, на мой взгляд, как аристократичного и изысканного.

Увидев меня, он улыбнулся и подошел, чтобы пожать мне руку.

– Эларн, чтото мы давно не видели тебя в своем доме. Добро пожаловать! Как же ты вырос! Не следует ли мне теперь называть тебя сирпловец?

Я обнаружил, что невольно улыбаюсь в ответ. Этот человек умел быть очаровательным, когда хотел.

– Пока нет, сирсилв. Мне нужно пройти еще несколько испытаний.

– Уверен, что это не составит для тебя труда. Как мне сказали, ты только что прибыл с Тенкора?

– Да, с последним приливом.

– Не ошибусь ли я, предположив, что Тенкор тоже пострадал от магического феномена сегодня утром? Люди без одежды и без татуировки, появляющиеся ниоткуда? – Ну конечно, он не мог не подчеркнуть отсутствие татуировки: хранители из Ступицы буквально помешались на свидетельствах гражданства. Они были совершенно уверены в том, что жители всех прочих островов только и мечтают жить в созданном хранителями раю.

– Да, сирсилв. В результате несколько сот человек погибли, насколько мне известно. Ээ… я привез письма для главы Совета, но мне сообщили, что благородный Бартбарик умер. Я решил, что передать их следует тебе. – Я протянул ему письма.

– Действительно… – Датрик взглянул на письма и с легкой улыбкой склонил голову. Мы оба понимали, что мой поступок означает поддержку Гильдией его кандидатуры, и это дает ему преимущество над Фотерли – Фотом Фатом. Может быть, мне и не хотелось бы, чтобы Датрик стал главой Совета, но я точно знал, чего ожидает от меня отец.

– Сирсилв, – сказал я, – я отправляюсь обратно со следующим отливом. Если ты пожелаешь послать ответ…

Он немного подумал, потом кивнул:

– Да, пожалуй, следует это сделать. Эларн, присаживайся и подожди. Я напишу ответ в своем кабинете и пришлю дочь, чтобы она позаботилась о тебе, пока ты ждешь.

Идея не слишком меня привлекала, но отказаться я не мог. Я пробормотал благодарность и сел. Я не виделся с единственной дочерью Датрика, Джесендой, с тех пор, как нам обоим было лет по четырнадцать. Она тогда была прыщавой коренастой коротышкой – совсем не из тех девиц, которые могли бы привлечь парня, к услугам которого было сколько угодно обожательниц. Более того, ее внешность нисколько ее не волновала; она была слишком уверена в себе, слишком явно потешалась над деревенщиной с Тенкора. Так по крайней мере мне тогда казалось.

Решив, что не стану показывать, будто нуждаюсь в ее обществе, я поднялся и стал бродить по комнате. Вид из окон второго этажа был потрясающий. Дворец Датрика располагался на берегу, вдали, конечно, от грязи и шума порта, и из окна я мог видеть всю гавань, уходящий вдаль залив и Девятую Спицу. Солнце село, но по воде все еще пробегали отблески – воспоминания о закате. Окружавший дом сад заканчивался пляжем с коротким пирсом и лодочным сараем, которые в сумерках казались черными силуэтами.

Когда стало совсем темно и уже ничего не было видно, я отошел от окна, подошел к книжным полкам и взял первый же заинтересовавший меня том. Это был трактат о приливах на Райских островах, и я уже углубился в него, когда дверь открылась.

Я не торопился поднять взгляд; с книгой в руке я принял небрежную, равнодушную позу – и тут встретился глазами с самой прелестной женщиной, каких только когдалибо видел. Нет, беру свои слова обратно. Она не была прелестна. Она была чувственна – не в обычном смысле пухлых губок, соблазнительных округлостей и призывного взгляда; скорее это было сочетание прекрасной внешности и уверенности в себе. Одного взгляда на нее мне хватило, чтобы понять: в ее присутствии мне будет трудно связать два слова. Потребуется огромное усилие, чтобы думать о чемлибо, кроме возможности оказаться с ней в постели.

Она была примерно одного роста со мной, с густыми каштановыми волосами, падавшими на плечи и казавшимися восхитительно взлохмаченными, словно она только что поспешно запустила в них руку. Глаза у нее были синими, как и у всех Уроженок островов Хранителей, и говорили об остром уме. Ее кожа, более светлая, чем моя, загоревшая на солнце, была безупречна; ее золотистый оттенок наводил на мысли о теплом вечернем солнце. Одета она была с простотой, недавно вошедшей в моду в Ступице: в муслиновое платье без рукавов с юбкой, падавшей складками от талии. Эта мода предлагала поразительное сочетание целомудрия с соблазном; это в полной мере касалось стоящей передо мной женщины. Ее фигура говорила о подвижном образе жизни и одновременно намекала на мягкость всюду, где полагалось. Когда она шла, юбка обрисовывала ее ноги. Взгляд ее был вызывающим. Она не была хорошенькой, но прямой взгляд и пышные волосы в дополнение к этой фигуре и этой коже делали ее потрясающей. Даже то, как она с откровенным интересом оглядела меня с ног до головы, интриговало.

Она улыбнулась; эта широкая улыбка полных губ слишком большого рта была безыскусной и не содержала кокетства, она говорила об искреннем веселье – скорее всего, за мой счет.

С этого момента я пропал.