"Ведьмак" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Глава 18

Явился Зосима. Он вошел в своих бахилах как статуя Командора, но, заметив мой строгий взгляд, которым я одарил его, не проронив ни слова, поздоровался вежливо, сел у порога на специально поставленный там для него табурет, и, кряхтя, снял свою обувку.

Он имел такую привычку – чапать в своих грязных сапогах по моему полированному деревянному полу, который стоил дороже всех изб в деревне; по крайней мере, мне строители предъявили счет за полы на такую сумму, что я потом полдня икал от изумления.

– Варганишь обед? – поинтересовался Зосима, заглянув в сковородку из-за плеча.

– Завтрак, – ответил я коротко.

– Да ну? – удивился Зосима, посмотрел на часы, а затем, для верности, еще и на солнце, выглянув в окно.

Солнечный диск и впрямь уже докатился почти до зенита. Это все Коськины. Они так могут заболтать человека, что он забудет, где у него правая рука, а где левая. Ну, а про время и говорить нечего.

Как-то в городе мне довелось увидеть рекламу пива, где было заявлено, что с каким-то пивом время летит незаметно; сел пить его летом, а поднялся из-за стола под Новый год. Кажется, так, или что-то в этом роде.

В отличие от остальной массы населения нашей страны, я поверил рекламе сразу и бесповоротно. Нет, не во вкусовые качества суперпива, как их расписывали составители рекламных текстовок, а в то, что время – понятие весьма относительное; в тот момент я как раз вспомнил о стариках Коськиных.

Я сам несколько раз подпадал под их дьявольское обаяние, особенно сначала, когда только купил свое бунгало. Как-то совершенно случайно я сел слушать их бесконечные байки в обед и очнулся только вечером. Прошло часов пять-шесть, а мне показалось, что минут двадцать. Меня словно заворожили.

Факир занимается тем же, что и старики Коськины, только без слов, – водит туда-сюда своей дудочкой перед носом кобры, и змея поневоле впадает в транс.

– Есть будешь? – спросил я, установив сковородку с жарким посреди стола.

Тарелки в горке стояли у меня лишь для вида. Как только я подумаю, что их надо будет еще и мыть, у меня сразу отпадает охота корчить из себя воспитанного человека – всякие там судки, тарелочки, вилочки, ножи, бокалы, салфетки, полевые цветы в вазе…

Это все хорошо, когда у тебя есть прислуга. Иди жена. А холостяку такие заморочки нужны, как зайцу стоп-сигнал. В этом и заключается одна их главных прелестей холостяцкой жизни: хочу – ем из кастрюли или сковородки, хочу – стоя или лежа, а стол застилаю старой газетой, исполняющей роль одноразовой скатерти…

И никто меня не упрекнет, что накрошил в постель, что не помыл ложки-плошки, что выпил больше, чем нужно, и не по расписанию. И не благородное сухое вино из далекой Франции, а русскую самопальную водку, которая проникает даже в кость, после чего можно выпасть с пятого этажа без ущерба для здоровья – сам читал о таком случае.

– Дык, это… – Зосима поискал что-то глазами.

– А не рано ли? – пронял я, о чем говорит его ищущий взгляд.

– Нам, пенсионерам, все равно, – с подковыркой ответил Зосима.

Нам! Чертов дед! Да я по сравнению с ним сущий младенец. Интересно, на что это он намекает?

– И то верно, – согласился я без лишних прений.

Посмотрим, что этот вредный старик дальше запоет…

Достав из холодильника остатки «городской», я разлил водку по рюмкам и сказал с сожалением:

– Маху мы с тобой дали…

– Ты о чем? – забеспокоился Зосима.

– Все о том же. Надо было, когда ездили на станцию, прикупить ящик беленькой. Эта бутылка, между прочим, последняя.

– И мне нужно бражку заводить, – мрачно сказал Зосима. – Весь самардык вышел. В избе шаром покати. Это все Кондратка. Неуемный в этом деле человек. Пьет, как моя кобыла воду. А главное – почти не пьянеет. И ты, кстати, мало привез. Поленился?

– Я же не Машка. Это она может полтонны тащить.

– Ну да… Чижело.

– Пей… страдалец. Не тяни время. У меня уже кишки марш играют.

Только сейчас, глядя на сковородку с мясом, густо пересыпанным луком, я понял, что зверски голоден. Еще бы – все содержимое моего желудка еще ночью благополучно пошло на корм озерной рыбе.

Мы ели в полном молчании, что само по себе удивительно. Обычно за обедом у нас всегда находится какая-нибудь злободневная тема, которую мы неторопливо обсасываем со всех сторон; а куда спешить?

Насытившись, я потянулся за сигаретами и спросил:

– А ты почему не рассказываешь о ночных призраках? Коськины уже отметились с утра пораньше.

– Что за призраки? – встревожился Зосима.

– Ты что, ничего не знаешь?

– Дык, это, я совсем не в курсе…

– Понял. Ты и вчера с Кондраткой гужевал.

– Ну… так получилось…

– А потом дрых без задних ног. Когда ты спишь, то тебя и с пушки не разбудишь.

– Так ведь здоровый сон – лучшее лекарство от всех немочей.

– Что верно, то верно… – Я вспомнил свои ночные приключения, и у меня снова мороз побежал по коже.

Теперь точно крепкий и здоровый сон надолго оставит мое бунгало. Такие стрессы даром не проходят. Уж я-то об этом знал. Несколько моих товарищей по оружию, возвратившись после выполнения одного экстремального задания, почти год лечились у психиатра.

Хорошо, что в тот момент я сидел сначала на гауптвахте за оскорбления вышестоящего начальства, а потом меня понизили в звании и на некоторое время отстранили от работы «в поле».

– Расскажи, что там случилось, – попросил сильно встревоженный Зосима.

– Не где-то там, – поправил я своего друга, – а здесь, у нас…

И я вкратце рассказал ему про свои ночные злоключения и о том, что мне поведали старики Коськины.

Зосима был сильно напуган. Он даже в лице изменился. Таким я еще его не видел.

– Э-э, дед, ты чего!? – Я тряхнул его за плечи. – Приди в себя. Подумаешь, какие-то пузыри летали. Это же не снаряды. И вообще – тебе-то чего бояться? Ты сам говорил, что с детства завороженный, что тебя никакая зараза не возьмет.

– Я так и знал… – Зосима едва шевелил побелевшими губами. – Мне ДЕРЕВО сказало. Не будет нашей деревни, изничтожат ее.

– Кто?

– Темные силы. Те, что когда-то выпустил князь. Они долго томились под заклятьем в Пимкином болоте, но теперь кто-то их освободил. Горе нам…

– Мать моя родная! Что я слышу!? Опомнись, Зосима. На дворе двадцать первый век. Какие темные силы, какой князь? У нас сейчас нет ничего темнее и страшнее международных террористов. Это точно злой джин, которого некие силы выпустили из бутылки. Я даже знаю, кто эти нехорошие господа. Теперь они изображают повышенную активность в борьбе с этим вселенским злом. Кто громче всех кричит «Держи вора!». Верно – сам вор.

– Плохо, Иво, совсем плохо… – тянул свое Зосима, раскачиваясь со стороны в сторону, как медитирующий буддист.

Поняв, что в таком состоянии до него не достучишься, я налил ему полный стакан водки (от сердца оторвал, ей-ей; последняя ведь) и сказал:

– На-ка, хлебни чуток. Может, полегчает.

Зосима хлебнул. Одним богатырским глотком. И этот человек боится каких-то там темных сил? Не верю!

– Ну что, оклемался? – спросил я участливо.

Зосима посмотрел на меня больными глазами и ответил:

– Помрем мы, Иво… Все помрем. Эта нечисть нас не отпустит.

– Конечно, помрем. Но в свое время. А пока нужно разобраться во всей этой истории. Что-то тут не так. Нутром чую.

– Надо сходить к ДЕРЕВУ, – каким-то безжизненным голосом сказал Зосима.

– Давай завтра, а? Сегодня дел невпроворот.

– Сам пойду. Мне нужно одному…

– Камлать будешь? Перестань. Ты бы лучше сходил к Идиомычу, да пузырь у него выпросил взаймы. Он только тебе и даст. А то, знаешь ли, душа успокоения просит. Да и мысль нужно раскрепостить.

Идиомыч – еще одна примечательная личность нашего Близозерья. Близозерье – это когда-то так обозначалась на карте наша деревенька. Теперь ее название осталось лишь в памяти аборигенов.

Приезжие и жители близлежащих населенных пунктов прозвали несколько изб у моего озера Плешкой. Почему именно Плешкой, уже никто не помнит. Но я не любил это слово; от него веяло старостью и унынием. То ли дело – Близозерье. Звучит как название какого-нибудь поселения хоббитов в романе-фэнтези.

Так вот, что касается Идиомыча. Он был вроде блажного. Более странной личности я в жизни не встречал. Мало того, никто в деревеньке не знал ни его имени, ни фамилии.

А прозвище сообщил какой-то заезжий профессор, знакомый Идиомыча, который приезжал на пленер с юной студенткой – подальше от глаз старой, изрядно поднадоевшей, жены. Мы с ним маленько приняли на грудь, и молодящийся мужик с ученой степенью, который явно сделал себе операцию по подтяжке лица, рассказал, что работал вместе с Идиомычем в каком-то исследовательском институте.

(Это когда для профессоров еще находилась работа и они были востребованы. То есть, в советские времена. Тогда были настоящие, не липовые, профессоры. А сейчас любой жулик может назвать себя даже академиком. И ксиву себе запросто выправит со всеми печатями о присвоении такого высокого звания. Да что ксиву – ордена покупают! Плати деньги – и все дела. А я, дурак, сколько раз жизнью рисковал, чтобы получить несколько цацек на грудь).

Нужно сказать, что профессор отзывался об Идиомыче с большим уважением. Он поведал мне, что его прозвище произошло не от бранного «идиот», а от греческого слова «идиома» (то есть, Идиомыч – человек своеобразный), и что в свое время новый жилец нашего Близозерья выдавал на гора совершенно гениальные идеи и слыл ходячей научной энциклопедией.

А потом, когда развалился Союз, все как отрезало. Идиомыч оставил работу, где ему почти год не выдавали зарплату, ушел из семьи, чтобы не быть ей обузой и лишним ртом, а затем вообще куда-то исчез лет на пять. Потом появился, но уже здесь, в нашем захолустье, и даже при деньгах.

Уж не бомбу ли атомную Идиомыч помогал клепать иранцам или кому там еще?

На этом наш разговор о личности Идиомыча закончился, и мы продолжили трепаться о других, более приятных, вещах. Например, о женщинах. Коллега Идиомыча был в любовных делах был докой.

Идиомыч был, как говорится, тише воды, ниже травы. О том, что он дома, в своей избе, мы узнавали только вечером, когда Идиомыч зажигал свет.

Иногда в своих охотничьих походах мы с Зосимой встречали его в лесу или на болотах. Не узнать его мы никак не могли. Он всегда был в одной и той же выцветшей ветровке, изрядно потертых джинсах, китайских кедах размера на два больше (чтобы можно было носить толстые шерстяные носки) и с тощим рюкзачком за плечами.

Раза два или три мне довелось стать невольным свидетелем занятий Идиомыча. Однажды я простоял в кустах добрых полчаса, наблюдая за тем, как он, сидя на поваленном дереве, пристально изучает строение какого-то растения.

Идиомыч держал эту травку на уровне глаз, не меняя позы, все то время, что я за ним подглядывал. С ума сойти… Ему бы в снайперы податься. Там тоже нужна нечеловеческая выдержка, особенно когда сидишь в засаде. Не дай Бог шевельнуться; тогда пиши пропало.

У Идиомыча всегда был изрядный запас спиртного, хотя этим делом он и не увлекался. Мы с Зосимой, уж не помню как, проведали о таком неиссякаемом источнике, и время от времени пользовались своим знанием, подшакаливая у бывшего гения бутылочку-другую; естественно взаймы.

Но потом мне надоело побираться, а также ждать милостей от Зосимы, который все ленился заколотить бражку, и я завел себе личный погребок. На этом наши отношения с Идиомычем и закончились.

– Не-а, – отрицательно мотнул головой Зосима. – Не пойду. Надо подумать…

С этими словами Зосима натянул на ноги свои утюги и вышел на улицу. Я проводил его до калитки, а потом долго смотрел ему вслед. (Долго – это минуты две, пока Зосима не скрылся за поворотом).

Куда и девалась его по-особенному легкая и мягкая охотничья походка. Зосима брел, как столетний старец, едва переставляя ноги. Вся его согбенная фигура выражала отчаяние.

А может, и вправду нам всем придет быстрый кырдык? Ну нет, я так не согласен! Вот ей болт, этой нечистой силе! Нужно срочно найти место, откуда она выползает. И залить его хлоркой вместе с известью. От этой гадости сам нечистый будет чихать и плакать.

Одевшись, я пошел по дачникам. Мне хотелось добыть побольше информации о событиях прошлой ночи.

Оказалось, что ночное представление призраков видели не все. И самое интересное – светящихся амеб наблюдали только очень впечатлительные.

Народ был в шоке. Кое-кто уже засобирался покинуть Близозерье и паковал вещи. Я их не осуждал; сам такой. Было бы куда ехать… Еще один ночной «концерт» такого плана – и все мои представления о мироздании рухнут. Точно придется уйти в пустынь, грехи замаливать. А их у меня, ох, сколько накопилось…

Наконец я дошел и до избы Идиомыча. Зайти к нему или не стоит беспокоить ТАКОГО человека по пустякам?

А, зайду. Что мне терять? Вдруг у бывшего ученого информация о ночном происшествии более толковая. А то до сих пор я слышал только «охи» и «ахи» совсем сбрендивших дачников.

Я осторожно постучал. В ответ тишина. Неужели Идиомыч опять где-то шастает? Вполне возможно. Я постучал громче – так сказать, на посошок. Объявится Идиомыч – хорошо, нет – ну и ладно.

– Входите, открыто, – вдруг раздался глуховатый голос.

Он звучал не из-за двери, а откуда-то сбоку. Я повернул голову и понял, что голос вылетел из открытой форточки.

Я вошел. До этого я еще ни разу не посещал жилище Идиомыча. Обычно водку он давал нам с порога.

Его изба была совсем небольшой, раза в два меньше, чем моя. Ну просто монашеская келья.

Красный угол занимали иконы. Много икон. Притом все старинные; даже древние – это я определил сразу.

У Каролины одно время было хобби – собирать разное старье, в том числе и иконы. К нам приходили эксперты и оценщики антиквариата, и в процессе их переговоров с женой я кое-что намотал себе на ус. Теперь я и сам с достаточной точностью могу определить и «школу», из которой вышел иконописец, намалевавший икону, и время ее изготовления.

Я всегда придерживался мнения, что лишние знания за плечами не носить…

Остальные стены были увешаны связками лекарственных, как я понял, трав и корешков. Из мебели в избе находились деревенская металлическая кровать – та самая, с медными шишечками, которую когда-то в кино показывали, стол, деревянная скамейка, табурет и вешалка из художественно обработанных корневищ.

Русская печь была аккуратно побелена, на полу лежал домотканый полосатый коврик, а в углу, возле двери, стояла деревянная кадушка с водой для питья, и висел на гвозде ковшик с длинной резной ручкой.

Ничего особенного, обычная обстановка деревенской избы; ну может, не двадцать первого века, а где-то начала двадцатого. Кстати, и в нынешние времена есть любители посконной старины, которые обустраивают свои жилища по древним канонам.

И только одна деталь буквально выпирала из общего деревенского колорита. Слева, рядом с печью, в достаточно обширном закутке, стоял лабораторный стол со всякими там колбочками, пузырьками, спиртовками, змеевиками, небольшой муфельной печкой, флаконами с химикалиями и прочей дребеденью. А над столом была прибита полка, на которой теснились технические справочники.

Что ни говори, а настоящий ученый и в отшельничестве остается ученым. Для таких людей, как Идиомыч, занятие наукой – неизлечимая болезнь.

– Здравствуйте! – сказал я и вежливо поклонился. – Меня зовут Иво… если вы забыли. Как ваше здоровье?

Идиомыч любил церемонии, это я точно знал. По его недоуменному взгляду я понял, что он и впрямь меня не помнит, хотя мы и виделись несколько раз. Но это было два года назад, а с той поры много воды утекло. Мало ли кто перед нашими глазами мелькает…

– Николай Карлович, – вежливо склонив голову, представился Идиомыч. – Добрый день. Присаживайтесь. На здоровье не жалуюсь. Чему обязан?

Коротко, сухо, деловито. Нет, водку у него точно просить не буду. Все-таки пошлю в бой Зосиму. Куда он денется, страстотерпец, пойдет за бутылкой, даже побежит, как миленький…

Я не стал ходить вокруг да около и сразу выложил ему все, что знал, о ночных событиях, и что мне рассказывали другие жители деревеньки.

– Вы это тоже видели? – спросил я, закончив свое повествование.

– Нет, – ответил Идиомыч с отрешенным видом.

Мне показалось, что мое сообщение его совершенно не впечатлило. Будто я рассказал ему не страшилку – правдивую страшилку, а обычную житейскую историю, в которой мужик поколотил свою бабу, наставившую ему рога. Что тут интересного? Сплошная проза. Обыденность.

– Ну и как вам эта чертовщина? – брякнул я, медленно закипая.

Я начал злиться – какого черта! Он что, не понимает о чем идет речь!? Скоро вся деревня разбежится, в город люди уедут. А ему хоть бы хны. Ну ладно дачники, у них имеются городские квартиры, а нам с Зосимой куда деваться?

Хотя… какое ему дело до других? Но ведь и его могут достать эти светящиеся амебы. С нечистой силой шутки плохи.

Мать твою, что за мысли у меня в голове!? Атеист хренов…

– Никакая это не чертовщина, – спокойно ответил Идиомыч.

– То есть?… – Моему удивлению не было границ.

– Вы образованный человек, а верите во всякую чушь.

– Но я ведь сам видел, своими глазами!

– Возможно. Однако случаи массовых галлюцинаций и прочих видений в анналах истории не отмечены. Насколько я знаю. Единичные случаи бывали. Но этому явлению подвержены в основном экзальтированные личности.

– Я к таким не принадлежу.

– Это заметно.

– Интересно, по каким признакам? – не удержался я, чтобы не задать само собой разумеющийся вопрос.

– Наверное, вы единственный человек из всех жителей деревни, кто пытается прояснить ситуацию. В глубине души вы, как истинный прагматик, не верите в черта-дьявола.

– Что ж, может, это так и есть… А какой вывод вы сделали?

– Мистификация. Это элементарная мистификация. Правда, выполнена безукоризненно, естественно, человеком, скорее всего, не одним, а с помощниками, человеком, имеющим определенные познания в химии и естественных науках.

– Простите, Николай Карлович, но я немного не догоняю…

– Опыт. Есть предложение проверить наши догадки на опыте. Прошу сюда…

Идиомыч подвел меня к лабораторному столу, зажег настольную лампу – в избе было темновато из-за разросшихся за забором деревьев, и начал колдовать со склянками и пузырьками разных форм и размеров.

Я стоял и молча наблюдал. В химии я был ноль.

Правда, я знал, как пользоваться весьма специфическими снадобьями, которые, например, развязывают строптивому пленнику язык. Однако дальше практического применения готовых форм, залитых в одноразовые шприцы, мои познания по части химической науки были представлены у меня в голове всего двумя формулами – воды и спирта. Это я запомнил накрепко.

– Что ж, попробуем, – сказал Идиомыч, взболтав в склянке какую-то смесь. – Вы пускали в детстве мыльные пузыри?

– Приходилось, – ответил я сдержанно.

Мое детство само по себе было мыльным пузырем, который нес меня по жизни. Его тонкая оболочка никогда не спасала и не защищала от обид, детских и юношеских, как это делает семья во главе с отцом.

– Тогда дуйте.

Идиомыч всучил мне длинную стеклянную трубочку и показал на склянку с жидкостью.

– Зачем? – спросил я недоуменно.

– Увидите свои светящиеся амебы, как вы выразились.

– Да?

Я начал вспоминать, как выдувать пузыри. Это со мной было так давно, что казалось неправдой. Но память не подвела, и уже через минуту-две у меня начало что-то получаться.

По избе поплыли мыльные пузыри. Я называю их мыльными по привычке – в растворе, который заколотил Идиомыч, мыла не было и в помине. Он применил что-то другое.

Выдув с десяток пузырей, я поднял голову – и ахнул. Они начали светиться! Пузыри не были похожи на те, которые я видел ночью ни по размерам, ни по яркости свечения, но все же пузыри здорово смахивали на «амеб», едва не доведших меня до сумасшествия.

– Ну как, вы довольны? – насмешливо спросил Идиомыч.

– Д-д… доволен.

Я даже заикнулся от волнения.

– Вот и вся разгадка вашей «большой тайны»… – Идиомыч смотрел на меня с каким-то странным выражением – словно соображал, можно мне довериться или нет.

– Все это так, но мои пузыри такие маленькие по сравнению… – Я показал руками размеры амеб.

– Большие пузыри могут выдувать лишь те, кто набил на этом деле руку. Фокусники, например. Все зависит от концентрации раствора. И от профессионализма, естественно.

– Но ведь пузыри-амебы, что я видел, были, в отличие от этих, не сферической формы.

– Это сделать сложнее, но тоже можно. Повторяю – все дело в профессионализме мистификатора.

– А свечение? Как оно получается?

– Чего проще… – Идиомыч слегка улыбнулся. – Можно применить фосфор или другие химикалии. Сейчас много чего выдумали. Кстати, о ваших «амебах». Фосфоресцирующий состав может окрашивать пленку пузыря изнутри неравномерно. А поскольку наблюдатель видит в основном свечение, то и пузырь кажется ему бесформенным, быстро меняющим свои очертания.

– Ладно, допустим это так. Какой-то сукин сын развлекался ночью, пугая честной народ мыльными пузырями. Но я не могу понять, как они проникали в избу. Через стену!

– Любая задача имеет решение, – ответил Идиомыч. – Кроме не решаемых.

Надо же… Он пытается шутить. Похоже, моя тупость его развлекает. Ладно, я готов быть кем угодно, даже шутом, лишь бы докопаться до истины.

– Хотите сказать, что мне нужно хорошо подумать…

– Именно, – кивнул Идиомыч. – И не спешите с выводами. Спешка – это свойство дьявола.

– Сие мне известно… – Я достал носовой платок и вытер руки. – Что ж, спасибо за консультацию, Николай Карлович. Всего вам доброго.

– Вам больше ничего не нужно?

Идиомыч смотрел на меня так, будто видел насквозь. Сукин сын! Неужто проник в мои мысли? Нет, водку просить не буду. Это решено твердо. Иначе я просто потеряю лицо, как говорят японцы.

– Нет, – ответил я гордо и независимо, хотя мой несдержанный глупый язык едва не начал рулить мозгами.

И вышел, пригнувшись, – чтобы не удариться головой.

Входная дверь в жилище Идиомыча (избе было никак не меньше восьмидесяти лет; когда-то такие раритеты называли «ровесницами Октября») осталась с прежних времен. Уж не знаю, по какой причине, но тогда дверной проем делали высотой метр семьдесят, а то и меньше. А у меня рост, как говорится, дай Бог каждому.

Возможно, в старину таким образом уменьшали потери тепла, или чтобы гость, заходя в избу, поневоле кланялся; а может, раньше люди были низкорослыми – не знаю. Но когда треснешься башкой о притолоку, легче не становится от большой осведомленности в строительных технологиях наших дедов.

Я пришел к берегу озера, сел напротив своей избы и задумался. Все выходило на то, что светящиеся амебы – это проделки ведьмака.

Но как, все-таки, он (или его подручный-фокусник) умудрился запустить эти «призраки» в избу!? Трудно сказать. Задачка не для среднего ума. После всех этих перипетий голова вообще отказывается варить.

Мысли, какие-то тупые и примитивные, роились в голове как мошкара…

Хорошо, допустим это сделал ведьмак – тем способом, что показывал Идиомыч. (А кто еще?) Но тогда ситуация резко меняется. Значит, нет здесь никакой мистики, а всего лишь фокус. Цирк. Будем считать, что на душе полегчало.

Если бы не одно «но» – зачем он это сделал? Понятно, зачем, – чтобы напугать меня (и не только) до смерти и заставить покинуть Близозерье. Черноризцу нужно, что ему не мешали и не путались под ногами. Как говорится, меньше народа – больше кислорода.

И он почти достиг своей цели – топая обратно, я увидел телегу Зосимы, на которую кто-то из дачников грузил свой скарб.

Значит, народ все же съезжает. А Зосима случай хорошо подзаработать, естественно, не упустит, несмотря на неважнецкое моральное состояние; он еще больший прагматик, чем я. Тем более, что теперь ему заплатят еще и за срочность.

(И кстати, благополучно, без заимствований, решается проблема со спиртным. Надеюсь, Зосима не забудет по запарке, что наш винный погребок пуст).

Нет, брат, шалишь! Меня испугать можно, но запугать – никогда. Испуг – это моментальная реакция на сильный внешний раздражитель. А вот запугивание – это нечто иное. В этом случае нужен твердый характер.

Меня, конечно, Каролина немного укатала, но что-то мужское, прежнее, во мне все-таки осталось. Будем сражаться!

На этой, несколько экзальтированной, ноте я и завязал с мыслительным процессом, чтобы заняться домашними делами. Это тот случай, когда начинаешь вспоминать свою семейную жизнь с легкой ностальгией.

Да, жена все-таки иногда нужна…