"Роковая любовь" - читать интересную книгу автора (Бурден Француаза)

1

Нильс опустил голову, не смея поднять глаза на своего брата, ссутулился и засунул руки глубоко в карманы джинсов.

– Она могла бы прийти и сама! – жестко сказал ему Виктор.

– Она не посмела...

– А ты что, посмел?

Они немного отодвинулись, чтобы дать пройти грузчику, несущему последние коробки. Каждый раз, проходя мимо, он бросал на них любопытный взгляд, пытаясь понять причину ссоры.

– Ну что тебе сказать, не знаю,– признался Нильс.

– Вот и не говори ничего! Поезжай к ней, думаю, она поджидает тебя!

Виктора охватил приступ бессильной ярости, он чуть было не растерял все свое хладнокровие, но вовремя овладел собой. Нильс, подняв наконец глаза, посмотрел на него с виноватым видом.

– Мне очень трудно, Вик...

– А мне нетрудно?

– Я не хотел этого...

– Но ты хотел ее, и ты поступил, как всегда, ничуть не заботясь о последствиях!

– Может, было бы лучше, чтобы я тебя обманывал?

– А это что, не обман, Нильс?

Тон повышался. Виктор еще раз попытался взять себя в руки, почувствовав, что его захлестывает волна бешенства. Потеря жены рвала его на части, убивала, сводила с ума.

– А ты ведь знал... знал, что она значила для меня. Представить ее с тобой... Как она с тобой занимается любовью...

Эти слова, произнесенные вслух, были настоящей пыткой. Нильс побледнел и отступил на шаг. Виктор понял, что брат боится его, но это не принесло ему никакого удовлетворения.

– Будь уверен, я не собираюсь бить тебе морду. Хотя мне и хотелось, не скрою. Я почти был готов к этому в тот вечер, когда Лора сказала мне... Но она не дала этого сделать, думаю, тебе известно об этом. И, по крайней мере, в этом она была права.

Грузчик вернулся, держа в руках квитанцию. Он в нерешительности остановился перед ними.

– Если больше ничего нет, то я закрываю грузовик... Кто из вас будет подписывать?

Виктор привычно протянул руку, зная, что мимо него не проходит ни одна бумажка. Он машинально пробежал глазами квитанцию, отказываясь сознавать, что этот простой листок означает, по сути, крах его существования. Лора уходила, уже ушла. В коробках были ее книги, вещи, одежда. В последний момент он сам распорядился положить шкатулку со всеми ее драгоценностями. Этот жест был продиктован скорее злостью, чем альтруизмом, и он не испытывал иллюзий. Лора просто с ума сходила от колец и часов, и он многое дарил ей, в том числе тот роскошный сапфир, когда родился их сын Тома. И теперь больше не хотел их видеть. Никогда.

Прислонившись к стене, Виктор подписал квитанцию, достал из кармана несколько купюр и сунул их в руку грузчика. Он надеялся, что ничего не забыто, что никакая безделушка, никакая тряпка не попадется ему на глаза в их доме. В его доме отныне.

– Ты останешься здесь? – пробормотал Нильс, от смущения переминаясь с ноги на ногу.

– О чем ты? Конечно, нет!

Грузовик с глухим урчанием тронулся с места и подъехал к воротам. Виктор мгновение провожал его взглядом, а затем повернулся к брату, схватил его за свитер и грубо притянул к себе.

– Как ты мог сделать такое со мной? – сказал он вполголоса.– Ну ладно бы кто-то другой... Но ты!

Какая нелепость – соперничать с Нильсом и проиграть ему. Лора была его, Виктора, женой, матерью его сына, а не возлюбленной на один вечер. Нильс украл у него самое дорогое, даже не сознавая меры содеянного.

Виктор пристально смотрел на него, словно пытаясь понять. Нильс – его младший брат. Столько лет он защищал его, он просто не мог его возненавидеть. В конце концов, «бедному» Нильсу все сходило с рук. Его мать погибла при трагических обстоятельствах, когда тот был совсем малышом, и с тех пор, что бы он ни вытворял, ему все прощалось.

– Уходи,– смирившись, вздохнул Виктор.

– Погоди! Я не хочу, чтобы ты...

– Плевать. Проваливай отсюда!

Виктор резко повернулся и, свирепо хлопнув дверью, вошел в дом. Он должен был отправиться в свою нотариальную контору, где его ожидала давно назначенная встреча с шестью наследниками по деликатному делу. Чудная сцена в перспективе, которая сможет его развлечь, но он больше не был уверен, что любит свою профессию. Полюбит ли он что-нибудь в те дни и месяцы, которые настанут? Во всяком случае, он больше не будет спешить сюда в конце дня, чтобы увидеться с женой и сыном, он навсегда лишен той неизбывной радости, с которой он открывал дверь. Отныне он обманутый, преданный и покинутый муж.

– Лора! – взвыл он, с силой ударив кулаком по столику с гнутыми ножками, стоящему в прихожей.

Давать выход своим чувствам подобным образом было не в его правилах, но лучше уж выместить гнев на столике, чем на Нильсе.

Он увидел свое отражение в висящем на стене зеркале в стальной раме. Круги под глазами, блуждающий взгляд... Невозможно появиться в таком виде перед клиентами! Он нервно пригладил рукой темные волосы и попытался поправить узел галстука, съехавшего набок.

Безнадежно махнув рукой, он достал из кармана мобильный телефон, нажал на кнопку связи с нотариальной конторой и попросил секретаршу связать его с бюро Максима.

– Господин Казаль на совещании, мэтр. Дать вам кого-нибудь из клерков?

– Нет, я хотел с ним поговорить.

Он подождал пару секунд и услышал степенный голос старшего брата.

– Что за дело, Вик?

– Очередность наследования у Ланзаков, через полчаса. Можешь взять их вместо меня?

– Невозможно. Они уже здесь и ждут именно тебя, а я даже не знаю сути дела.

– Но я не могу, Макс...

– Ничего, сможешь. В случае чего, я тебе помогу. Давай поторапливайся, а я сдвину свое расписание.

Он не успел возразить, как брат повесил трубку. Таким образом, Максим дал понять, что они не должны пренебрегать своими профессиональными обязанностями.

Виктор опять взглянул на свое отражение. Обычно он видел красивого синеглазого брюнета, но сейчас – бедного типа, несчастного, как побитая собака. Отражение вполне соответствовало действительности.

Он бросился к лестнице, поднялся, перескакивая через ступени, в гардеробную и менее чем за минуту переодел пиджак и сменил галстук. Еще через несколько минут он мчался в Сарлат.

Что касалось дел по семейному праву, а точнее, по наследованию имущества, то Виктору Казалю не было равных. Было ли наследование по завещанию или по закону, это ничего не меняло в его совершенном мастерстве. Объединить наследников, заставив их прислушаться друг к другу, какие бы у них ни были разногласия, не составляло для него никакого труда. Он умел применить необыкновенный такт, власть или юмор, причем именно тогда, когда это требовалось.

Однако сегодня, принимая в своем кабинете семью Ланзак, он даже не мог найти подходящих слов. Стоя позади, Максим заканчивал вместо него некоторые повисшие в воздухе фразы.

– Папа не мог этого сделать! – воскликнула женщина в трауре, которая без конца перебивала его.

– Почему же? – сухо возразил Виктор.– Речь идет о доле имущества, которой ваш отец мог распоряжаться по своему усмотрению.

Он почувствовал на плече руку брата и тут же сменил тон:

– Мадам Ланзак, поступки старых людей порой невозможно предвидеть...

И не только ему, хотя он видел и слышал в своем кабинете самые невероятные вещи. Некоторые завещания, написанные под диктовку клиентов и в присутствии свидетелей, заставляли его внутренне корчиться от смеха,– настолько нелепой была выраженная в них воля. Но если завещатель находился в рамках закона, он невозмутимо продолжал писать.

С бросающимся в глаза отвращением он опять взялся за лежащие перед ним листы. Члены семьи обменивались кисло-сладкими замечаниями. Передача наследства единственной внучке, наследства довольно значительного, равно как и неожиданного, отбирала у них последние надежды. Тем более что сумма была заблокирована нотариусом до совершеннолетия девочки.

– Но можно хотя бы опротестовать? – настаивала Анни Ланзак.

– Нет, совершенно невозможно! Ваш отец был в полном разуме, и документы составлены по форме!

На этот раз он разозлился, испытав жгучее желание выставить всех за дверь. Максим дипломатично надавил ему на плечо. Вместо того чтобы прислушаться к брату, Виктор стал катать ручку вдоль бювара из черной кожи. Лора не часто приходила сюда, сразу решив, что нотариальная контора – довольно мрачное место. Он доказывал ей обратное. Однажды в воскресенье он зашел сюда вместе с ней за каким-то досье, и они занялись любовью прямо на письменном столе. Он сходил с ума от нее, от ее тела, от ее смеха и ее глаз, но теперь ее будет держать в своих объятиях Нильс.

– ...мы займемся всеми банковскими и административными формальностями,– закончил за ним брат.

Ланзаки поднялись, Виктор за ними. Он проводил их до двери, ведущей непосредственно в задний двор. Все было отлично продумано: клиенты, которые уходили, не могли встретиться с клиентами, которые собирались войти.

Старшая из Ланзаков горячо поблагодарила его твердым рукопожатием. Она была убеждена, что одновременное присутствие двух нотариусов явилось знаком огромного уважения к ним.

– Не смей так больше делать! – процедил сквозь зубы Максим, как только дверь закрылась.– Ты был пустым местом.

Потом, как бы извиняясь, он ласково взъерошил волосы брата.

– Тебе надо взять отпуск,– добавил он, вглядываясь в его лицо.– Уезжай на несколько дней, подцепи кого-нибудь, забудь ее!

Легко говорить Максу, женатому на прекрасной женщине, которую он обожает!

– А что бы ты сделал, если бы Кати завела любовника и попросила развод?

Максим отбросил этот глупый вопрос, беспечно пожав плечами.

Он лишь спросил:

– Ты ее сегодня видел?

– Лору? Нет, она прислала Нильса...

– Как? И он приходил к тебе? Он там?

– Уехал в Париж.

– Жаль, мне многое хотелось сказать ему!

Узнав о связи Нильса и Лоры, Максим рассердился. А ведь он так же, как и другие, всегда принимал сторону младшего брата, защищая его от всех.

– Вы рассчитались с ним? – обеспокоенно спросил он.

– Он неплатежеспособен, ты прекрасно знаешь...

Виктор бросил двусмысленную фразу с горькой усмешкой. Их младший брат, транжира и фантазер, никогда не имел гроша, несмотря на фальшивую богемную роскошь, в которой жил. Во всяком случае, с начальной школы у него не было ничего, что привело бы к благополучию.

– Выглядишь ты ужасно, Виктор.

Их разговор прервало жужжание интерфона. Голос секретарши возвестил, что клерки собираются уходить.

– Уже поздно,– констатировал Макс – Ты не забыл, что мы сегодня ужинаем у родителей?

Виктор возвел глаза к небу, но отказался спорить, прекрасно зная, что отец не примет с его стороны никаких отговорок.

Марсьяль Казаль безнадежно мерил большими шагами ковер в гостиной – от одной стены до другой. Наконец он остановился и бросил взгляд в окно. Тихая улица Президьяль выглядела восхитительно благодаря гениальной находке осветителя, установившего по всему старому городу фонари в виде канделябров. Лишний способ завлечь многочисленных туристов, хотя Сарлат не испытывал в них никакой нужды: это был прекрасный, волшебный город. Марсьяль никогда не жалел, что обосновался здесь после трагического случая, расколовшего его жизнь надвое. Когда Бланш упорно хотела покинуть поместье Рок, он скрепя сердце согласился и только много позже ощутил счастье от того, что порвал с прошлым.

Он отошел от окна и вновь принялся ходить, как тигр в клетке. Конечно, дом был красив (его построили в эпоху Возрождения), хотя комнаты в нем были тесными. Чтобы сделать большую гостиную, пришлось сломать две стены и установить металлические балки – они поддерживали потолок. В Роке пространства было гораздо больше, пропорции были почти грандиозными, но никто их не использовал.

– Да, все это должно измениться! – бормотал он вполголоса.

Виктор не останется на этой ультрасовременной вилле, которую его жена заставила купить из прихоти. Его сын не был мазохистом и не находил удовольствия в воспоминаниях о той, которая бросила его.

А почему нет? А я-то сам что делаю все эти годы?

Марсьяль приходил в отчаяние, думая о прошлом. Бог должен уберечь его сына от такой муки.

Он опять остановился у окна, но улица по-прежнему была пустынна, а дом погружен в тишину. Бланш, наверное, опять колдовала перед плитой, готовя для сыновей их любимые блюда. Он был в долгу перед ней, он знал это, он чувствовал себя виноватым в том, что так мало любил ее, хотя она посвятила ему себя без остатка. Но, увы, эта безграничная преданность не возбуждала в нем никакого желания. Даже тридцать – сорок лет назад, держа ее в крепких объятиях, он всегда думал о других женщинах. О женщинах, которые были красивее, моложе, бесстыднее. О таких женщинах, как Лора, например, на которых не женятся, если есть хоть капля здравого смысла. Надо было влюбиться, как Виктор, чтобы не понять этого сразу.

Но куда они запропастились, черт возьми?

Марсьяль никогда не отказывался от воспитания старших сыновей, и пунктуальность была в числе тех понятий, которые он вдалбливал им в головы с детства. Что же касается Нильса, то он всегда пользовался поблажками, за которые сегодня Марсьяль упрекал себя. Ему следовало бы открыть глаза гораздо раньше, но до нынешней поры этого просто не хотелось. Мораль: его младший сын стал неудачником. Но хуже того, Нильс был лишен чести до такой степени, что предал своего брата самым низким образом, как вульгарный любовник из водевиля. Его тайная связь с Лорой приведет к громкому бракоразводному процессу.

Почему громкому? Я постараюсь замять скандал, иначе это повредит конторе.

Передав дело Максиму и Виктору, Марсьяль никогда больше не появлялся в нотариальной конторе на улице Монтень, которой сам же и создал подобающую репутацию. Сыновья пошли по его стопам – оба были блестящие юристы, заставляющие своих коллег сидеть на голодном пайке. Не только в Сарлате, но и по всему Перигору принято было обращаться в нотариальную контору Казалей.

Марсьялю шел двадцать первый год, когда его родители умерли один за другим. Отца унес молниеносный рак, а мать скончалась от гриппа. Сирота, едва достигший совершеннолетия, оказался обладателем наследства, которое сделало его завидным женихом. Будучи разумным молодым человеком, он завершил учебу и с выбором среди девушек не торопился. Он не влюбился ни в одну из них, но пора было подумать о семейном очаге, к тому же одиночество стало его тяготить, а у Бланш было приданое, и она была совершенно очевидно влюблена в него, поэтому дело решилось в ее пользу. На деньги, оставленные родителями, он купил, а затем обставил особняк в самом центре города. Работы по обновлению в то время влетели ему в копеечку. Чтобы отреставрировать деревянную лестницу с перилами, выходящую на мощеный двор, а также все окна и стрельчатые арки фасада, надо было нанять архитектора, но результат стоил затраченных средств. Кроме того, благодаря приданому Бланш денег у них хватало всегда, даже в самом начале.

Марсьяль очень быстро добился успеха. Он был не только серьезным, ловким, головастым – он был уроженцем этого края. Менее чем через два года он почувствовал себя как рыба в воде в собственной нотариальной конторе. Разумеется, он обзавелся своей клиентурой, которая доверяла только ему. И это к счастью, потому что его карьера чуть было не пошла под откос, когда он встретил Анеке.

Анеке... Ему достаточно было прошептать ее имя, чтобы почувствовать волнение. Без всякого усилия он мог представить ее с абсолютной точностью. Родинку на плече, бесконечные ноги, которые придавали походке нечто кошачье, нежный затылок и маленькие блестящие зубки: он обожал всё. С первого же взгляда на эту роскошную шведку он потерял голову. Анеке была манекенщицей; оказавшись во Франции проездом, из-за майских событий 1968 года она застряла в Париже. Ради него она осталась. А он ради нее бросил все: Бланш, двух сыновей, которые ходили в начальную школу, и даже свою контору, которую кому-то передал. Он уехал, чтобы не возвращаться. Настоящий приступ безумия!

Анеке мечтала о сельской местности и солнце, и они устроились в Каоре, в сотне километров от Сарлата. Он мог бы наезжать туда время от времени, не отрываясь от основного дела, но предпочел подвести черту под своим прошлым и объединился с каорским нотариусом, у которого и стал работать не покладая рук.

Нильс там и родился одним мартовским утром, и у Марсьяля было впечатление, что он испытал радость отцовства впервые в жизни. Благодаря Анеке он открывал все заново, учился всему заново. Рядом с ней он познал абсолютное счастье, которое длилось так недолго. А потом случилась трагедия. Глупый несчастный случай, но пережитый кошмар до сих пор преследовал его по ночам. Предупрежденный жандармами, он увидел Анеке только в морге больницы, куда ее перевезли. Убитый горем, он остался вдвоем с сыном, который, хотя и был мал, очень походил на свою мать – такой же светловолосый, с бездонными голубыми глазами, прозрачными, как небо после дождя.

Марсьяль держал удар судьбы три месяца, подавленный и одинокий. Но почувствовав, что побежден, он, склонив голову, вернулся в Сарлат. Бланш одна воспитывала сыновей в Роке, и она не заставила его платить по счетам. Она не осыпала его упреками, не стала мстить, нет, она приняла этого третьего ребенка, который должен был внушать ей ужас. Единственное, чего она хотела,– это покинуть Рок. Возвращение Марсьяля означало для нее новую точку отсчета, и она хотела поменять декорации. Поскольку он был не в состоянии спорить с ней, он тут же уступил и с полным безразличием приобрел дом на улице Президьяль. В тот момент он был занят тем, чтобы получить назад свою контору, возобновить ее работу и разыскать своих клиентов, а остальное его мало волновало.

С первого же дня Бланш повела себя безупречно. По отношению к Нильсу он была ласковой и нежной и всегда защищала его от старших братьев, которых ругала чаще обычного. Марсьяль тоже был очень привязан к младшему сыну, многое ему прощая. Что же до Максима и Виктора, то они приняли Нильса без малейшего злопамятства. Напротив, они по очереди играли с ним, вступались за него в школьных потасовках и даже соглашались быть наказанными вместо него. В то время Марсьяль мог бы заметить все великодушие старших сыновей, их порядочность, но его интересовал только Нильс... он становился все больше похож на Анеке, чья гибель так и оставалась для него безутешным горем.

Только многие годы спустя, когда сначала Максим, а потом и Виктор стали учиться праву, чтобы продолжить отцовское дело, Марсьяль начал смотреть на них другими глазами, сознавая, что был к ним несправедлив. Сначала он взял их в компаньоны, а затем решил полностью передать дело, не затягивая слишком, что вскоре и сделал.

А Бланш в это время лелеяла подрастающего Нильса, по-прежнему избегая даже малейших наказаний. Слабовольный, если не сказать капризный, он и не собирался взрослеть. С трудом получив начатый в Бордо, и законченный в Тулузе лицензиат по филологии, он уехал в Париж, чтобы записаться в какую-то безвестную киношколу.

Господи! Как же я это допустил?

Если бы Анеке видела его оттуда, где она пребывала, она бы его прокляла.

– А вот и они! – радостно возвестила позади него Бланш.

Погрузившись в свои мысли, он не заметил, что жена стояла прямо за спиной, и не услышал, как подъехала машина Макса.

Он спустился вниз, где Виктор уже снимал свой плащ.

– Рад вас видеть, мальчики...

Марсьяль пожал руки сыновьям и подтолкнул их к лестнице. Вернувшись в гостиную, он, не ожидая, подал аперитив и налил двойную дозу виски Виктору. Протягивая ему стакан, он внимательно смотрел на сына. Из всех троих сыновей именно Виктор был похож на отца больше всего: те же ярко-синие глаза, та же загадочная улыбка и та же способность пленить собеседника. Обаяние – именно это слово приходило на ум прежде всего. До своей женитьбы на Лоре Виктор покорил немало сердец, девушки считали его абсолютно неотразимым.

В действительности он не был настоящим красавцем, на его лице остался след от детской травмы – падения на коньках. Шрам тянулся по левой щеке – от виска до края губ, но эта тонкая бледная линия лишь придавала ему шарм, о котором он даже не догадывался.

Максим унаследовал от Бланш более правильные черты, светло-каштановые кудри и нежный взгляд темных глаз. Более степенный, чем Виктор, он был тоже очень хорош, и, в конце концов, эти двое прекрасно дополняли друг друга.

Что же касается Нильса, то у него всегда был вид пришельца из другой страны. Очень высокий, из-за чего он слегка сутулился, нервный, хрупкий, он смотрел на мир какими-то полинявшими глазами, и, казалось, взывал о помощи.

– Ну что, как твои дела? – резко обратился Марсьяль к Виктору.

– Не очень, но, может, поговорим о чем-нибудь другом?

– Как ты себе это представляешь? Мы сейчас только об этом и думаем, и бесполезно делать вид, что это не так!

– Папа, это моя личная жизнь.

– Но не тогда, когда любовник твоей жены – также и мой собственный сын! – взорвался Марсьяль.– Это вносит неразбериху во всю семью!

В другое время Бланш обязательно попыталась бы вмешаться, чтобы утихомирить гнев мужа, но она лишь опустила глаза на блюдо с сырными канапе, которое только что принесла.

Марсьяль более спокойно продолжал:

– Прости меня, но я хотел бы исчерпать эту тему до того, как придут Кати с детьми. Думаешь ли ты просить, чтобы тебе оставили Тома?

Этот вопрос в течение последних недель Виктор рассматривал со всех сторон, и если ответ его и разочаровывал, но он напрашивался сам собой.

– Он слишком мал, папа, ему будет лучше с матерью.

Сказав это, Виктор почувствовал, как его захлестывает волна гнева. Мысль о том, что сына будет воспитывать Нильс, заставляла его скрежетать зубами.

– Значит, ты будешь платить им алименты? Отец обладал даром вонзить нож в самую рану.

Но невысказанное не было его сильной стороной, молчанию он предпочитал грубую прямолинейность и никогда не давал ситуации осложниться, прежде не обсудив ее со всех сторон. Ощущая себя совершенно несчастным, Виктор обреченно кивнул.

– Если мне не изменяет память,– настойчиво продолжал безжалостный Марсьяль,– ты не хотел подписывать брачный контракт. И что же, если бы я тебя не убедил, ты видишь, где бы ты оказался сегодня? Полагаю, что ты продашь этот отвратительный барак? Если хочешь, я могу уступить тебе Рок, это немного встряхнет тебя.

Виктор озадаченно поднял голову. Секунду он смотрел на отца, потом повернулся к Максиму. Предложение было таким безрассудным, что братья обменялись долгим подозрительным взглядом. Издавна было установлено, что Рок – это неприкосновенная недвижимость, которую Марсьяль никому не отдаст. Он сердился каждый раз, когда кто-то из членов семьи указывал на бесполезность огромного пустого поместья, которое он не хотел ни продавать, ни сдавать в аренду.

– Уступить? – повторил Виктор.

– О, как ты захочешь! Могу продать, могу отдать, об этом уж мы с тобой договоримся.

Воспоминания детства, которые сохранились у Виктора о Роке, были довольно противоречивыми. Они много играли там с Максимом, но часто видели, как после внезапного отъезда отца плакала мать. Он представил себя одного в этом огромном доме и покачал головой.

– Послушай, папа, я не...

– Я не буду предлагать тебе дважды, Вик! Ты должен решиться сейчас.

Отец пытался ему помочь, но он все-же взбунтовался.

– Дай мне время подумать над этим! Я не знаю, что со мной происходит, я полагаю, что мне надо сменить обстановку, поразмыслить...

– Зачем? Мусолить свои несчастья? Сжалиться над самим собой?

Для одного дня это было слишком. Виктор встал и, не говоря ни слова, пересек гостиную. В момент, когда он выходил, он услышал, как Максим со злостью крикнул:

– Ну неужели нельзя оставить его в покое, а?

Забыв свой плащ в глубоком кресле, Виктор выскочил на улицу. Он глубоко вздохнул, а потом зашагал, сам не зная, что будет делать. Поскольку его машина стояла у конторы, он направился к собору. Продать эту виллу, которая каждый день напоминала ему о Лоре? Да он решил это уже давно, едва только Лора сообщила ему о своем отъезде, во всяком случае, он уже вышел из того возраста, когда можно диктовать, как себя вести! Сочувствие отца, который раньше вовсе не отличался этим, показалось ему неуместным, почти унизительным.

На сегодняшний вечер ему не оставалось ничего другого, как вернуться домой, где, скорее всего, он опять проведет бессонную ночь. Накануне он заснул только на рассвете, прямо в гостиной, на диване, среди коробок с вещами Лоры, прокручивая в мозгу фразы, которые скажет ей. Конечно, она решила вообще не приходить.

– Виктор, подожди меня!

Зычный голос Марсьяля отражался от белых каменных стен и крыш домов.

– Ну хорошо, извини меня! Но все-же это не конец света...

Отец догнал его, немного запыхавшись, и Виктор почувствовал на своем плече его твердую руку.

– Я пережил это, Вик, и мне было еще хуже, поверь! Лора ведь не умерла, насколько мне известно! Ты просто не можешь смириться с мыслью, что она будет счастлива без тебя?

Виктор остановился, склонив голову и ничего не отвечая. То, что отец стал вспоминать о своих собственных несчастьях, доказывало, до какой степени он был потрясен.

– Нильс – это моя вина. Я плохо его воспитал, знаю. Но он так напоминал мне Анеке! Я не должен был с тобой об этом говорить, тем более в присутствии матери... Я знаю, что ты любишь ее. Я тоже любил Анеке безумно, я могу тебя понять. Разница только в том, что твоя жена этого не заслуживает.

Шокированный цинизмом последнего замечания, Виктор продолжил свой путь.

– На протяжении всей жизни судьба наносит нам удары, не так ли? И, тем не менее, их приходится преодолевать, ты сам увидишь. Я не хочу вмешиваться в твои дела, я просто хочу помочь тебе преодолеть самую трудную часть пути. Возьми Рок, Вик! У тебя будет там столько дел, чтобы привести все в порядок, что времени думать о Лоре не останется. И для Тома, когда ты будешь брать его на выходные, это будет сущим раем!

Пройдя по улице Монтень, они подошли к конторе. Виктор поднял глаза к собору Сен-Сасердос. Его башня на фасаде с глухими аркадами была ярко подсвечена.

– Если Максим не против,– пробормотал он.

– Не против. Держи...

Отец силой всунул ему в руку связку ключей.

– Съезди туда, когда захочешь, хотя бы просто полюбопытствуй.

Виктор покорно пожал плечами и положил ключи в карман.

– Извинись за меня перед мамой,– добавил он, силясь выжать из себя улыбку.

После секундного замешательства Марсьяль кивнул и повернул назад. Виктор проводил его взглядом и вспомнил, что даже не поблагодарил отца. В том состоянии, в каком он находился, любое отвлекающее средство было для него спасительным, и переезд в Рок в самом деле мог помочь выйти из безысходности, куда он погружался. Конечно, это не был конец света, но боль была очень острой.


Нильс смотрел на распакованные коробки, загромоздившие гостиную, спальни и даже ванную. Лора, совершенно восхитительная в своем слишком коротком шелковом пеньюаре, хлопотала над ними. Ее светлые волосы были закреплены на затылке большой заколкой, что придавало ей вид молоденькой девчонки.

– Завтра же пойду искать работу! – заявила она безапелляционно.

Она повернулась к нему, держа в руках туфли.

– Куда мне их положить?

– Куда хочешь, ты ведь у себя дома.

Это было не совсем точно, потому, что он не платил за аренду последние четыре месяца, и владелец уже посылал к нему судебных исполнителей. До сего дня ему не хватало смелости объяснить все Лоре, но надо будет как-то это решить.

Его финансовая ситуация, как всегда, была катастрофической, притом, что отныне он не мог рассчитывать на помощь семьи.

Ему срочно нужно было обратиться к своему агенту, чтобы как можно быстрее найти контракт, иначе банк отзовет его чековую книжку и кредитные карты. Мог ли он представить себе что-то худшее именно в тот момент, когда в его жизнь вторглась женщина с ребенком?

Он лег на диван и закурил сигарету, чтобы придать себе смелости. Он только собрался заговорить, как она опередила его.

– Что тебе сказал Виктор?

Естественно, она хотела это знать. Должно быть, она тоже чувствовала себя виноватой, равно как и сам Нильс.

– Да почти ничего.

– Как он выглядел?

– Подавленным, злым, несчастным.

– Я позвоню ему,– неуверенно сказала она.

Она этого не сделает, это очевидно. Какие чувства все еще связывают ее с мужем? Вернее, с бывшим мужем, поскольку адвокат ускорит этот переход.

– Все еще любишь его?

Он задал вопрос как бы между прочим и тут же пожалел об этом. В самом ли деле он хотел знать, что она испытывала к Виктору? Если они не желают быть раздавленными сознанием вины, то лучше избегать этой темы.

– Не знаю,– ответила она после некоторого раздумья.– О, его трудно не любить, ты же знаешь!

К сожалению, Нильс знал это очень хорошо. Подростком он восхищался и завидовал успеху братьев у слабого пола. Особенно Виктору, который умножал победы над девушками, не привязываясь ни к одной, и всегда умел с ними элегантно расставаться. Никто на него не обижался, все его обожали, это был действительно очаровательный молодой человек. Нильс тогда мечтал быть таким, как он.

– Он забудет,– прошептала Лора.

Она подошла к нему и села рядом. Он обнял ее, не испытывая настоящего желания. И как ему удалось это сделать? Как получилось, что она переехала к нему? О нет, Виктор не забудет и не простит! А Нильс, хотя ему уже за тридцать, так привык к безусловной поддержке семьи, что теперь спрашивал себя: как ему, одному отныне, выкрутиться, чтобы не ударить в грязь лицом.

Шелковый пеньюар распахнулся, открывая грудь Лоры. Он обожал ее тонкое тело, длинные ноги, ее светлую кожу натуральной блондинки. Он сразу захотел ее, правда, он знал, что это желание немногого стоит.


– Но существуют наследники, имеющие право на обязательную долю, мадам Монье, поэтому вы не можете распоряжаться всем имуществом...

– Но почему, ведь оно мое?

Виктор начал терпеливо объяснять правила наследования, впрочем, малоубедительные для его клиентки. Он знал мадам Монье уже очень давно, она была учительницей истории у них в коллеже, и его не покидало ощущение, что она все еще воспринимает его как мальчишку. Понадобилось еще около четверти часа разговора, прежде чем он избавился от старой дамы, посмеиваясь над ее упорным желанием завещать все своему садовнику. Ее дети никогда не приезжали к ней, и в какой-то мере они заслуживали того неприятного сюрприза, который их ожидал.

Он рассеянно заглянул в свой ежедневник и спустился в холл. Его секретарша почти скрылась за грудой папок, наваленных на столе.

– Это что еще такое?

– Ваш брат заставил стажера разбирать архивы,– она с понимающей улыбкой.

У Максима была мания наводить порядок, и, должно быть, он задумал новую систему классификации. Подвал конторы был оборудован металлическими стеллажами, на которых размещались тысячи дел. Разложенные по коробкам, в полном порядке лежали многочисленные жизни, составляющие историю целого региона. В коробках покоились три поколения семейных тайн: отвергнутые дарения и спорная собственность, сомнительное родство и признанные отцами незаконные дети, брачные контракты и оплата посмертных счетов.

– У вас есть сегодняшние биржевые сводки?

Пока секретарша стучала по клавишам, чтобы выйти в Интернет, Виктор напрасно рылся в карманах – он бросил курить, когда родился Тома, и сигарет у него не было. Он протянул руку к затерявшейся среди телефонных аппаратов пачке.

– Можно?

– Вы не должны, но, пожалуйста, возьмите.

Первая затяжка показалась ему чудовищной, но вторая просто восхитительной. Он взял выползший из принтера листок и пошел с ним к себе в кабинет, зажав сигарету в зубах. Он собирался поразмыслить над просьбой о размещении капитала, с которой к нему обратился один из его крупных клиентов, и цифры, в общем, его не разочаровали. Однако стоило ему сесть за стол, как индексы котировок показались ему смертельно скучными. Его взгляд обратился к телефону. Он сопротивлялся искушению позвонить Лоре. Последний раз, когда он решился на это, он нарвался на Нильса и повесил трубку, не сказав ни слова. Надо было послать Лоре денег, он точно знал, что на ее счету совсем немного. Куда она их потратит? Купит дорогое белье, от которого Нильс сходил с ума? Пристрастия младшего брата были ему хорошо знакомы, когда они были моложе, они обсуждали во время «мальчишеских» разговоров и этот вопрос.

Виктор со злостью раздавил окурок в серебряной чашечке, совершенно не предназначенной для этого. Если дело пойдет так и дальше, он просто сойдет с ума. Лора ушла от него, потому что она его больше не любит. Не должен ли он принять эту реальность, вместо того чтобы пылать безумной ревностью, представляя ее в объятиях брата?

– Если ты закончил, то мы можем ехать,– прозвучал в интерфоне голос Макса.

Радуясь, что можно отвлечься, он без сожаления бросил колонки цифр и пошел во двор. Макс со свойственным ему тактом делал все, что в его силах, чтобы помочь ему, вплоть до того, что пожертвовал собственным обедом ради поездки в Рок.

– Возьмем мою машину,– решил Виктор.– На обратном пути куплю тебе гамбургер, обещаю!

Они выехали из Сарлата в направлении поместья. От Круа-д'Алона дорога стала узкой, извилистой. Она петляла меж холмов, поросших каштанами.

– Ты хорошо помнишь эти места? – спросил Макс, не отрывая глаз от окна.

– Пожалуй, да!

После того как они покинули Рок, иногда они проводили там каникулы. К сожалению, мать чувствовала себя в поместье ужасно и никогда не соглашалась оставаться в Роке надолго. Когда они были юношами, с благословения отца они устраивали там вечеринки. Но когда они начали работать в конторе, а позже приобрели статус женатых мужчин, эти развлечения потеряли для них интерес.

– Сколько же лет я здесь не был... Даже не вспомню. Года три?

– Все-таки это безумие,– вздохнул Макс. Иметь в семье такое сокровище и предать его запустению! Правда, не совсем: папа продолжает платить за уборку.

Каждую весну дом открывали, проветривали, вычищали, стригли газоны и обрезали деревья. Однако с каждым годом Рок казался все более заброшенным.

Десять минут спустя они выехали на ведущий к поместью отрезок дороги, с трудом различимой среди плотного кустарника. Проехав еще шестьсот метров по пыльной колее, они подкатили к большим ржавым воротам. По обеим сторонам от них крепостные стены вздулись от сырости и начали крошиться.

– У тебя есть ключи?

Виктор протянул брату всю связку и, поджидая его, с интересом оглядывал окрестности. Когда ему было десять лет, они с Максимом почти каждый день забирались на высокую стену и, балансируя, бегали наверху. Они часто играли на улице, скучая в обществе матери, которая в отсутствие отца иссыхала от горя.

– Ну, поехали! – сказал Макс, захлопывая дверцу машины.

Аллея изгибалась и дальше, и деревья все еще скрывали от них дом. Виктор ехал медленно. Наконец в ста метрах от них на зимнем солнце загорелся охрой фасад Рока. Они молча смотрели на дом, удивленные, что могли о нем забыть.

Дом был высоким и длинным, с двумя крыльями, увенчанными мансардами-голубятнями в виде квадратных башенок. Ему было четыре сотни лет, он подвергался многочисленным перестройкам, но им так и не удалось лишить дом элегантности. Покатые крыши поддерживали изогнутые фронтоны из плитняка, а первый и второй этажи украшали большие окна. Вдоль фасада, между этажами, проходил лепной фриз, словно пояс, аккуратно надетый на светлые стены.

– Чертова хибара,– пробормотал Виктор.– Если мне не изменяет память, мы здесь дрожали от страха?

Макс рассмеялся и от души хлопнул его по спине.

– Ты приходил спать ко мне чуть ли не через ночь!

Оторвав взгляд от дома, Виктор посмотрел вокруг. Как и ожидалось, все заросло сорняками и кустарником. Он вдруг вспомнил, как по четвергам сгребали листья, вспомнил запах сухой листвы, которая горела, собранная в кучи.

– Войдем?

Брат выбрал из связки нужный ключ и открыл тяжелую дверь. Большой прямоугольный зал, служивший прихожей, был погружен в темноту. Виктор направился к ближайшему окну, отворил внутренние ставни, и солнечный свет полился на красные плитки пола.

– Ну что ж, затхлостью не слишком пахнет, и это хорошо! – констатировал Макс.

Они вместе обошли помещения первого этажа, открывая по пути створки ставен. Почти везде мебель была накрыта чехлами, картины, люстры, каминные полки покрывал тонкий слой пыли.

Висящая на стенах кухни медная посуда покрылась серо-зеленым налетом.

– Все это не внушает оптимизма,– вздохнул Виктор.

Он уселся на одну из скамеек, стоявших вокруг деревянного стола. Сколько же варенья проглотил он в детстве, сидя здесь! Мать варила варенье сама, а также сама пекла вкуснейшие пироги. Даже после отъезда отца она хлопотала у плиты ради сыновей. Почти четыре года они жили с ней одни, в тяжелой атмосфере, которую она и не пыталась развеять. В то время за садом присматривал мужчина, который был мастером на все руки. Его поселили в одной из мансард. Утром он отводил мальчиков в школу, а мать забирала их вечером, после того как делала покупки. Машину она водила плохо, грубо и невнимательно, но при этом была такой нежной, когда ласкала своих детей! Нежной и грустной – да, именно такой запомнил ее Виктор в привязке к Року. Когда вернулся отец, она опять начала светиться от радости. Даже сама позаботилась о том, чтобы объяснить его неожиданное возвращение, а также появление маленького Нильса. Обстановка в доме полностью переменилась. Все могло бы вновь стать замечательным, если бы не ее внезапное решение переехать в Сарлат, покинув Рок, который, как она говорила, ей невозможно было выносить.

– Но почему он согласился уехать отсюда и оставить дом? – задумчиво спросил Виктор у Максима.

– У него не было выбора. Мама могла бы попросить у него что угодно, и, думаю, он сделал бы все. А может, это было единственным способом наказать его?

Единственная защита для отца состояла в том, чтобы не продавать поместье. Рок принадлежал семье Казаль более сотни лет, и расстаться с ним было для него совершенно невыносимо.

– Пойдем посмотрим комнаты,– поднимаясь, сказал с решимостью Макс.

На втором этаже галерея вела к анфиладе из восьми комнат. Они и там открыли все ставни. В детской спальне Виктор обнаружил модель парусника, над которой когда-то трудился целое лето. В ящиках письменного стола до сих пор лежали старые тетрадки, плохо заточенные карандаши, сломанный угольник. Застигнутый врасплох волной неожиданной ностальгии, он подошел к окну и прислонился лбом к стеклу. На подъезде к Року всегда казалось, что он стоит на равнине, но на самом деле он был построен на вершине холма, поэтому из окон открывался великолепный вид на долину. Это был с детства знакомый пейзаж, с густыми тенистыми дубами по склонам холма, с маленькой речушкой, змеившейся внизу.

– Помнишь, как мы там ловили раков? – тихо сказал Максим, встав рядом.

Виктор задумчиво повернулся к нему.

– Как же так случилось, что мы никогда о нем не думали?

– О чем? О доме? Не знаю... Привыкли к дому на Президьяль. Жить в городе гораздо удобней, чтобы выходить в свет! Коллеж, девочки...

Задорная улыбка брата напомнила Виктору все их проказы в Сарлате в пору взросления. Дело кончилось тем, что выведенный из терпения отец отправил их в город Перигё, в пансион. Нильс, разумеется, избежал этой участи. Виктор не выносил жесткую дисциплину этого религиозного заведения, где они, по сути, были в заточении, но явный прогресс школьных результатов лишь укрепил Марсьяля в правильности принятого решения.

– Ну что, Вик, как твои впечатления?

– Смешанные. Если я буду жить здесь, то почувствую себя одиноким. А с другой стороны...

Несмотря на мрачный вид, дом его притягивал. Привести его в порядок, да еще по своему вкусу, это как бросить вызов обстоятельствам, и ему хотелось попробовать. Может, и потому, что вот уже целый час он ни разу не вспомнил о Лоре.

– Ты будешь приезжать ко мне, Макс?

– О нет, мне хватает общения с тобой в конторе! Сказав это, брат рассмеялся и добавил:

– Конечно, с Кати и детьми, будем приезжать каждые выходные, пока ты не запросишь пощады.

– В таком случае, будем совладельцами.

Макс стал серьезным, внимательно взглянул на него и покачал головой.

– Виктор, это будет ошибкой, и ты прекрасно это знаешь, как и я. Тебе обязательно надо начать жизнь заново...

Враждующие жены, завистливые кузены, собственность как средоточие раздора – они наблюдали это ежедневно. Даже очень дружные семьи начинали разваливаться при совместном проживании.

Виктор вздохнул и бросил последний взгляд на окно. Начать жизнь заново – какое отвратительное выражение, но бесспорно, что рано или поздно об этом придется подумать. А пока он займется Роком.

– Хорошо, за это надо выпить,– решил он.

Бланш провела по волосам щеткой, поглядывая на Марсьяля в зеркало. Муж читал или делал вид, что читает, во всяком случае, не смотрел на нее. Многие годы он никогда не смотрел на нее в тот момент, когда она собиралась лечь к нему в постель. Они могли бы спать в разных комнатах, но Марсьяль никогда не смел просить ее об этом. Склонив голову, он казался полностью поглощенным своей газетой. Мягкий свет ночника подчеркивал его профиль. С того дня, когда Бланш, еще девушкой, была представлена ему, она не помнила, чтобы испытывала по отношению к Марсьялю какие-то другие чувства, кроме сильной, сжигающей, абсолютной любви.

Возможность спать рядом с ним, за неимением большего, уменьшала в какой-то мере чувство неудовлетворенности, владевшее ею. И в шестьдесят лет ничего не изменилось. Она продолжала любить и желать его, несмотря ни на что. Часто она дожидалась, когда он заснет, чтобы прижаться к нему, вдохнуть его запах, представить себе, что она в его объятиях. Раньше, в начале их брака, он обнимал ее, и она помнила об этом, словно это было вчера.

Бланш встала и сняла свое шелковое домашнее платье цвета слоновой кости. Она всегда подбирала вещи с большой тщательностью, зная, что Марсьяль ценит элегантность. Каждый раз, когда он на улице или в ресторане провожал взглядом какую-нибудь даму, Бланш отмечала это и потом изменяла стрижку или покупала новый костюм.

– Виктор звонил мне, он согласен насчет Рока,– вдруг сообщил Марсьяль, подняв на нее глаза.

Новость не слишком удивила ее, но, тем не менее, она почувствовала какое-то противоречие. Неужели у Вика могло возникнуть желание жить в таком мрачном месте? Невыносимое горе, которое она испытала там, заставило ее возненавидеть Рок, хотя сначала она очень любила его. Покинутая Марсьялем, она обнаружила, что дом слишком громоздкий, слишком удаленный, что в нем слишком трудно поддерживать порядок, а в некоторые зимние вечера они умирали там от страха. Одна в огромной спальне, сколько ночей она провела, прислушиваясь к шуму ветра в трубах, скрипу мебели и похрустыванию паркета, вскакивая от крика совы, залетевшей в голубятню. Каждую секунду она думала о Марсьяле, мучая себя тем, что представляла его в объятиях шведки. Водил ли он ее в рестораны, возил ли в путешествия? Улыбался ли ей с тем выражением трогательной нежности, которое Бланш видела от него лишь в начале замужества, но о котором так хорошо помнила? С каким усердием он занимался с ней любовью? Когда она узнала о рождении ребенка, то обезумела от ревности. В самом деле обезумела, но не хотела об этом вспоминать. Почему Виктор так бездумно принял эту эстафетную палочку? Скроется в Роке и будет думать о Лоре в объятиях Нильса? Он будет жестоко страдать, уж Бланш это знала.

– Может быть, ты не должен был ему этого предлагать?

Она никогда не обращалась к Марсьялю с прямым упреком; ее вопрос, однако, выражал несогласие.

– Напротив, это как раз то, в чем он сейчас нуждается. Он забудет эту подлую девку, уж поверь мне!

Девку, на которую он и сам время от времени бросал восхищенный взгляд знатока, и Бланш этого никогда не забывала. Марсьяль не пропускал ни одной красивой женщины, находившейся в пределах досягаемости. И самое плохое было в том, что все они жеманничали с ним, даже ради забавы. Несмотря на свои годы и морщины, он оставался мужчиной, способным соблазнять,– и этого у него было не отнять.

– Наконец-то дозвонился до Нильса, сказал ему все, что думаю! – бросил он с горечью.

– Что, правда?

Она не могла не сомневаться в этом, потому что Марсьялю постоянно не хватало твердости при общении с младшим сыном. Ей, впрочем, тоже, но по другим причинам.

– Да, правда...– вздохнул он.– То, что он сделал с Виктором, это подлость, и это нельзя простить.

Он нажал на выключатель лампы и повернулся к ней спиной. Она хотела бы помочь ему, утешить, положить руку на плечо. Но каждый раз, когда она пыталась сделать это, он избегал даже простого прикосновения.

– Вик – замечательный человек,– пробормотал он в темноте.

Он только сейчас это заметил? Виктор, как и Максим, всегда были замечательными! Блестящие, любимые мальчики, которыми она всегда так гордилась. Что же касается Нильса...

– Меня завтра не будет, поеду играть в гольф.

Она закусила губу, чтобы не возразить. Гольф мог быть действительно гольфом, а мог и предлогом, как обычно. До Марсьяля иногда нельзя было дозвониться, и он редко отчитывался в том, как проводил время. Уступив контору сыновьям, он говорил обычно, что поедет на охоту, будет играть в гольф, участвовать в разных собраниях, исключительно мужских. Бланш принимала его полуправду-полуложь не противясь, смирившись с тем, что у него есть любовные приключения,– все-таки каждый вечер он возвращался домой. Когда Марсьяль приносил ей цветы и у него был игривый вид, который она терпеть не могла, она всегда испытывала неприятное, щемящее чувство.

Долгое время она слушала ровное дыхание мужа, сопротивляясь желанию прижаться к нему. По крайней мере, он был здесь. Связанный с ней узами уважения и признательности. Умиротворенный. Далекий от того, чтобы представить, на что способна женщина ради любви.