"Пинской — неизменно Пинской!" - читать интересную книгу автора (Гергенрёдер Игорь)Игорь Гергенрёдер Пинской — неизменно Пинской! (Из книги сказов)Подлый случайВесь Свердловск знает: Хрущёв испортил Пинского. Было в пятьдесят седьмом году. В пивной «Голубой Дунай» на улице Энтузиастов — очередь. Пинской стоит в очереди и двумя руками держит цветы: во-оо такой букет! Люди говорят: — Чтоб пива было достаточно — не дожили, а чтоб за пивом с цветами стояли — дожили! Пинской помалкивает. Один мужик, крепкий из себя, к нему: — Зачем на больные мозоли наступаешь? Сюда пришли пиво пить! Устранись с букетом! У Пинского улыбочка: — Я, кажется, без очереди не лезу. Мужик: — Ну-ну-ну, уймись! Я те полезу без очереди! Отнеси букет кому собрался, а после приходи в пивную нормально. Пинской помотал головой: — Нет. Я выпью пива, выйду на улицу и подарю цветы первой встречной незнакомой девушке! Пивная в смех. Кто-то говорит: — Парнишка зелёный ещё. Пускай стоит. А другие: а с чего, мол, первой встречной цветы дарить? Чай, они дорогие, сколько кружек пива выпить можно... Пинской эдак плечи расправил: — Я хочу почувствовать радость до отказа! Потому что надо мной открылось синее небо и знойное солнце. Это он имел в виду, что Хрущёв стал разоблачать культ и террор Сталина. Народ молчит. А мужик, который из себя крепкий, говорит про Пинского: — Если б он бутылку водки принёс — в пиво себе подливать, я слова бы не сказал. А с букетом — противно. Он просто выражает нам своё лирическое презрение. — Берёт парня за локоть: — Уйди! Тот сунул цветы подмышку, правую руку опустил в карман брюк, вынимает: на руке — кастет. Тяжёлый, из эбонита и меди, со свинцовыми шишками. Мужик глядит: «Чего такого? Не богатырь передо мной». — Ты мне грозишь? — орёт. — Ты — сопля! — и хотел заехать Пинскому в челюсть. Тот увернулся и кастетом мужика по мурлу — свалился мешком. Поднялась канитель, парню уже пива не попить. Смываться надо. Но радость его приманивает, он всё сильнее чувствует над собой синее небо. И поехал в Москву на фестиваль молодёжи и студентов. Это празднество — затея Хрущёва. Никогда до того не пёрли иностранцы таким табуном. А тут вся Москва — нахальный балаган. Куда ни сверни: только и слышишь иностранный язык. У иностранок никакого стеснения в одежде и поведении. Столько полуоткрытого разврата — вынести невозможно! Но немало и совсем открытого. Ну, а Пинской — юноша приятный, красивый, всё у него очень привлекательно. Вот иностранки и стали водить его в «Арагви» — шашлык по-карски жрать. Спит с ними в номерах-люкс, в полдесятого утра от него уже коньячком попахивает... А ведь его отец — известный в Свердловске композитор, и сам он — студент УПИ[1]. Но не тянет возвращаться на учёбу. То похабно танцует буги-вуги с американской негритянкой, то безобразничает со шведской блондинкой. Но всё равно он в каком-то смысле — наш, советский человек, и ему больно, что наша молодёжь бегает за иностранцами разинув рот и слепо подражает. Вот он раз с одной голландской девушкой и со швейцарской дочкой миллионера заходит в магазин старинных редких изделий. — Гляньте! — и показывает на китайский бильярд под названием «бикса». Раньше в России была мода на эти бильярды. Они отличаются тем, что поверхность у них наклонная. — Я открою тайну, — говорит Пинской, — этого дела ни одна иностранная девушка не пробовала... Его подруги в один голос: — Какого дела? Пинской: когда-то, мол, в России происходило в дорогих ночных ресторанах. Установят бильярд «биксу», обрызгают сукно вином. Загодя собраны красотки и ловкачки — раздеваются, натирают окорочки розовым маслом. Голая девушка — к бильярду. И должна усесться у его края, у верхнего: коленки эдак к подбородку, ноги руками обхватить — чтоб сидела только на своих упругих булочках. Надо по наклону донизу съехать и притом сделать на заду полный круговой оборот. Сумела — ей приз деньгами, титул «Бикса», подарки несчётно... С зада делают слепки, рисуют его знаменитые художники. Никакая бабёнка по почёту и славе с «Биксой» не сравнится. Подруги хвать Пинского: — И мы хотим в эту тайну! Дочка миллионера тут же и купи бильярд. В гостинице «Интурист» пошло соревнование. Номер полон публики, в сторонке — голые желающие, окорочки маслом роз блестят; на своём месте судьи: из мужиков выбраны. Вот голенькая скок на бильярд, коленки к мордашке, руками их обхватила — уселась на край выпуклой задницей. Теперь должна на заду крутнуться по часовой стрелке, как юла крутится, — и одновременно заскользить по наклону... И пока не съехала, нужно сделать полный оборот... Эх, не поспела — не хватило ей длины бильярда. Расстройство, рыданья, иностранный мат. Иная со злости своему дружку — бац по морде! Иностранки волю-то любят... А вот: гляди, гляди — оп-ля! — есть оборот. Сумела! Поздравленья, фотовспышки, пакет с валютой, шампанское — ба-бах!.. Развлекуха — каких не было. Пинской и название дал: «Русский голожопый волчок на бильярде». Или просто — «русский волчок». Иностранцы парня чуть на руках не носят. И как он употребил своё влияние? Чтобы русские девушки участвовали: на каждую иностранку — по две. И чтоб тем, кто не осилит задания, всё равно платили хоть какую-то часть. А кто осилил — тем премия двойная. Сколько он принёс радости! От благодарных проходу нет. У дверей гостиницы кидается к нему какой-то старый мужик — хо! — профессор из Свердловска, из УПИ. Тоже принесло на фестиваль. — Костя! — орёт и на месте подпрыгивает. — У меня к вашим конкурсам — живой научный интерес. Устройте присутствовать зрителем! Пинской смотрит: ну, натурально мучается мужчина, столько крика души в глазах. Приличный человек не пройдёт мимо без сочувствия. — Знаете что, — говорит, — я вас проведу, чтобы вы могли наблюдать... Нет-нет, целовать меня не надо, вы мне уже на ногу наступили! Ну, так: если вас застанут, скажете, вы — студент. И спокойно отвечайте, как положено студенту... Пинской знал, что на него, конечно, строчат доносы. Как это следует в советской стране, уже должны в любой момент замести. Провёл профессора в гостиницу, а номер-люкс там состоит из двух комнат. Первая, как войдёшь, — поменьше, а из неё заходишь во вторую: где и происходит соревнование. Пинской в первой комнате профессора оставил: тот перед замочной скважиной как встал раком, так и не оторвётся. В этом виде его и застали два мусора. Они были посланы проверить «сигналы» — какой-то студент учит иностранцев показывать советской власти голую жопу. Мусора профессора в сторонку, знаком приказали молчать. Заглянули в замочную скважину: ага, голые жопы налицо! Мент задаёт профессору вопрос: — Вы кто? — Студент. Ага, так и есть. — Что тут делаешь? — Наблюдаю вращательное скольжение по наклонной плоскости. Мусора переглянулись. Посмотрели в скважину, посмотрели... Так-то оно так: имеется и вращение, и скольжение, и наклонная плоскость... Хитро сволочь придумал, как вывернуться. Но, чай, и советская милиция не дура: вращение вращением, но жопы-то голые! Мент спрашивает резко: — Где разрешение от... как его... кто вами, студентами, руководит? Другой мент подсказывает: — От профессора?! — Нет у меня... Ну, так, мол, пойдёшь с нами! Хвать мужика. Тот: — Что такое? Я сам — профессор! Мусора: — Ну-ну, тут же и профессором стал, студент сраный, старая твоя морда, седые космы! — Дали ему по лбу, стали руки крутить... Пинской всё это время был настороже. Слышит: за дверью творится нехорошее. За публику протиснулся и на балкон. А балкон — общий для нескольких номеров. Пинской скользнул в другой номер, оттуда — в коридор... И слинял из гостиницы. А «волчок» в советской стране прикрыли наглухо. Но обозначение «бикса» проникло в обиход. Девушку с выпуклым круглым и вертлявым очком называют «биксой». Тем мы обязаны Пинскому Константину Павловичу. Он в Мурманск умотал. Там ксиву раздобыл, устроился матросом на корабль. И ушёл в загранплавание... По заграницам окончательно нахватался плохого. Но всё-таки он был нашим уральским человеком — ни в одном иностранном порту не остался. Раз корабль зашёл в японский порт Осака. Команде увольнительные дали как незнамо какой подарок. Морячки топают по городу, на световые рекламы глаза пялят. А Пинской уже дня два полистывал японский словарь — с его головой больше и не надо. Глянул на вывеску, пригляделся и разобрал: «Заменитель женщины». Эх, ты, ёлки-моталки! Зуд прошиб от подмышек до пяток и от копчика до лобка. Советским морякам портовые женщины были недоступны. Всякая возможность строго запрещена. От своей группы не оторвёшься: взаимная слежка. Но если всё-таки улизнул и перепихнулся — не видать тебе больше ни загранплавания, ни любой нормальной работы. Вот и стоял в человеке сгусток страданья... Пинской говорит своим спутникам: — Побудьте у этого магазина — я куплю надувной матрас. Матросы ему: — Нашёл, на что валюту тратить! На хрена тебе надувной матрас? — Поеду в отпуск на Белое море. Там для купанья вода холодная — буду на матрасе на волнах качаться. Матросы друг на дружку глядят: вот, мол, дебил! Не надоел ему наш Мурманск — на Белое море он в отпуск поедет... И никакого уже интереса нет к дураку. Забежал он в магазин — вышел с большущей коробкой. Как вернулись на судно, он — к коку. С ним у Пинского была дружба: оба увлекались шахматами. Кок иногда пускал друга в подсобную каморку возле камбуза: шахматные задачи решать спокойно, партии разыгрывать. То же самое и теперь. Пинской попросил: — Нельзя посидеть с полчаса? Кок сунул ему ключ. Пинской со своей коробкой — нырк в подсобку. Достаёт из коробки здоровенную куклу. Приложено описание на японском языке: что да как делать. Но Пинской не стал мучить мозги — по кукле и без того всё понятно: какие у неё титьки! а попочка, ляжки! До чего жаль, что не живая... А выглядит — ну, живая да и только. Он цап за эластичные ножки — они тут же разъехались: «шпагат» сделала кукла. Открылась щель — правда, что-то очень длинная. Но Пинской, чтобы не терять времени, впихнул: от души дал первый толчок... В кукле эдак скоренько застрекотало, и — боль! — А-аа-аааа!!! В жизни не переносил он такой боли... Выдернул страдальца, а к залупе пришита пуговица. Вот вам и заменитель-то женщины! Пинской мучается сутки-другие, третьи... К чему пуговицей ни коснётся — хоть вопи от боли. Со временем болеть перестало. Но зато уж пуговица и вросла! Полуутопла в головке. Пинской так и сяк — с помощью бритвочки — пробовал: без лишней, мол, муки освобожусь... куда там! Ну и привык жить с пуговицей на... да! Возвращается судно в Мурманск — все, как положено, бегут к бабам. Пинской тут же на морвокзале закадрил красотулю, пошли к ней. Выпили, раздеваются — она давай пальчиками ласкать... и нащупала на кончике что-то холодное и твёрдое. — Ой, чего это? Пинской: ничего-де особенного... а вообще, какая будет от этого гамма чувств! Она: — Нет-нет! — отскочила, зенки вытаращила, вся трясётся. Пинской уговаривает — та ни в какую: — Оно у меня там лопнет, осколки там вопьются... ой-ой, мамочки! Ополоумела. Пришлось сваливать. Это же самое ожидало и у других чувих... Вот советские проститутки — развратности хоть отбавляй, а темноты ещё больше. Моржовый х... их не устрашит, а обыкновенная залупа с пуговицей бросает в панику: — Ой-ой, я никогда про такое не слыхала — боюсь! И стал Пинской как тяжело раненный. Подлый случай — до чего может он испохабить жизнь! Довёл до такого ужасного состояния, что только и осталось — в родной Свердловск ехать. Подъезжает поезд к Свердловску, Пинской сидит в вагоне-ресторане. И вдруг заваливает в ресторан молодой мужчина, одетый очень модно. Пинской и этот франт смотрят и узнают друг друга. Они оказались друзья детства. За пельменями под водочку разговорились. Франт возвращается в родной город из Сочи, где роскошно провёл время. Он в Свердловске — лицо при возможностях. Его папаша, старый делец, миллионер подпольный, заправляет теневыми цехами. Пинской рассказал про свой несчастный случай, и друг детства кивает: — Уладим. Через своего папашу устроил дельце. Оно стало делаться в фотоателье — напротив театра музкомедии. В ателье было выделено заднее помещение, там поставлена фанерная ширма с небольшими аккуратными отверстиями: одно над другим. Что же делалось? Приходит женщина — она заранее разыскала сведения и знает, чего ей нужно. Пришла и фотографу: — Я хочу сняться как на юге. Он взглянет на неё, взглянет. — Угу. — И ведёт в заднее помещение. — Видите, — говорит, — у нас здесь на стенах — морские южные пейзажи. Пожалуйста, раздевайтесь. Получитесь на фотографии, словно вы на пляже в Алуште. Говорится одно, а имеется в виду другое. Женщине надо или заиметь ребёнка, или получить удовольствие. Она раздевается и становится на четвереньки задом к ширме: плотно к отверстиям. А за ширмой — Пинской. Он сквозь отверстие, какое окажется на нужном уровне, и засандаливает... В отличие от проституток женщина не может видеть, а тем более трогать конфету, и впечатление от пуговицы на неё не создаётся. А если что-то почувствует уже в ходе дела, то это вызывает не панику, а удивление в разной степени или даже радость новизны. К Пинскому как будто пришло удовлетворение от его места в жизни. Но то, что он должен находиться за ширмой, мешало ему считать себя хозяином своей судьбы. Он не мог погрузиться с женщиной во взаимные ласки и потому чувствовал свои руки и ноги как бы скованными стальными цепями. Иногда обделённость сосала его так, словно он таскал деревья или мучился под тяжестью огромных камней. Но дал взяться за гуж, будь стоек и дюж! Втыки из-за ширмы должны продолжаться. Делая однажды влупку, Пинской, как всегда, почувствовал кончик во влажном, упругом и сладком. Стало хорошо, и он принялся наращивать темп движений. Делалось лучше и лучше, как вдруг: — О-оо-оооо!!! Боль пронзила такая — чуть мослаки не вылетели из тазобедренных суставов. Пинской прыг от ширмы, обеими руками схватился за ненаглядного. Глядит: на залупе нет пуговицы, только выступила кровь. Оказывается, попалась такая любительница, что к отверстию встала ртом... Начала баловаться вафлей, почуяла языком что-то твёрдое и, не долго думая, в экстазе, откусила. Кровь скоро удалось остановить. И осознал Пинской свободу... Опупел от счастья. Вышел из фотоателье — так бы и полетел. Здравствуй, синее небо, знойное солнце! Ну, просто иди и дари букет фиалок первой встречной незнакомой девушке!.. Зашёл в сквер, сел на скамейку — и каждую проходящую молодку глазами ест. Вот, мол, избавленье! Можно теперь ласкаться обоюдно, пусть даёт волю рукам — ни на что подозрительное не наткнётся! Нету! И трогает себя между ног, трогает... А рядом сидел старичок. Понаблюдал и говорит: — В молодости у меня, хм-хм, при виде женщины вставал ужасно. Так вставал — на ширинке пуговицы на одной ниточке держались. Вижу, у вас то же самое? Пинской улыбается и счастливо, в полную грудь вздыхает: — Да нет. Мою с мясом вырвало! |
|
|