"Морская Дама" - читать интересную книгу автора (Уэллс Герберт Джордж)

Глава V Отсутствие и возвращение мистера Гарри Чаттериса

Эти отступления, посвященные Паркер и журналистам, безусловно, немного отвлекли меня от моего рассказа. Тем не менее вы должны понимать, что, пока подающий надежды молодой журналист гонялся за информацией, собственными фантазиями и Бангхерстом, а достоинства Паркер пребывали лишь в зародыше и мысль об экипаже еще никому не приходила в голову, в веселом маленьком семействе под вечнозелеными дубами фолкстонской ривьеры уже назревали кое-какие события. Как только Бантинги оказались в состоянии думать о чем-то еще, кроме своего поразительного нового приобретения, они убедились в этом совершенно недвусмысленно. То, что было на первых порах едва заметно, стало вполне очевидным: оказывается, их скромную радость от обладания такой прелестной, такой богатой и – в определенном смысле – такой выдающейся гостьей, как мисс Уотерс, отнюдь не полностью разделяли две молодые дамы, которые в тот сезон должны были быть главными их гостями. Эта крохотная трещинка дала себя знать уже тогда, когда миссис Бантинг впервые представился случай обсудить свои новые планы с мисс Глендауэр.

– И она действительно собирается остаться у вас на весь сезон? – спросила Эделин.

– Ну конечно, дорогая моя. Ведь вы не имеете ничего против?

– Это для меня несколько неожиданно.

– Но она же попросила меня, дорогая моя…

– Я думаю о Гарри. Если выборы будут назначены на сентябрь, – а все, по-видимому, считают, что так и случится… Вы обещали, что позволите нам пользоваться вашим домом во время предвыборной кампании.

– Но вы же не думаете, что она…

– Она станет весьма серьезной помехой. – Мисс Глендауэр сделала паузу и добавила:

– Она мешает мне работать.

– Но, дорогая моя!..

– Она нарушает гармонию, – сказала Эделин.

Миссис Бантинг поглядела в окно, на кусты тамариска и расстилавшееся за ними море.

– Я, разумеется, не сделаю ничего такого, что могло бы повредить Гарри. Вы знаете, как мы за него рады. Рандолф готов сделать для него все, что потребуется. Но вы уверены, что она станет помехой?

– А чем еще она может стать?

– Она могла бы даже помочь.

– Ах, помочь!

– Она могла бы заняться агитацией. Вы же знаете, дорогая моя, она очень обаятельна.

– Не для меня, – сказала мисс Глендауэр. – Я ей не доверяю.

– Ну, для других. А как говорит Гарри, во время выборов каждому, кто может что-то сделать, нужно предоставить такую возможность. Потом с ними можно порвать, сделать все, что угодно, но во время выборов… Вы же помните, он говорил об этом, когда был здесь с мистером Файсоном. Если оставить предвыборную агитацию только действительно симпатичным людям…

– Это мистер Файсон сказал, а не Гарри. А кроме того, она не захочет помогать.

– Я думаю, тут вы ошибаетесь, дорогая моя. Она уже спрашивала…

– Насчет помощи?

– Да, и обо всем остальном, – сказала миссис Бантинг, на мгновение слегка покраснев. – Она все время расспрашивает, зачем у нас бывают выборы, и что это такое, и почему Гарри выставил свою кандидатуру, и так далее. Она этим всерьез интересуется. Я не могу ответить и на половину вопросов, которые она задает.

– Наверное, поэтому она так подолгу беседует с мистером Мелвилом и поэтому Фред совсем не обращает внимания на Мэйбл…

– Ну что вы, дорогая моя! – воскликнула миссис Бантинг.

– Я ни за что не соглашусь, чтобы она помогала нам заниматься агитацией, – сказала мисс Глендауэр. – Она все испортит. Она легкомысленна и насмешлива. Она смотрит этими своими изумленными глазами так, что при ней совершенно нельзя говорить серьезно… Мне кажется, вы не вполне понимаете, миссис Бантинг, что эти выборы и моя работа означают для меня – и для Гарри. А она всему этому противоречит.

– Ну что вы, дорогая моя! Я ни разу не слышала, чтобы она кому-нибудь противоречила.

– О, на словах она не противоречит. Но она… В ней есть что-то такое… Чувствуется, что самые важные, самые серьезные вещи для нее ничто. Разве вы этого не замечаете? Она – существо из совсем иного, чуждого нам мира.

Однако миссис Бантинг продолжала сохранять беспристрастие. Эделин снова заговорила, на этот раз немного спокойнее.

– И вообще мне кажется, – сказала она, – что мы слишком легко приняли ее к себе. Откуда мы знаем, что она собой представляет? Там, внизу, она могла быть кем угодно. Может быть, у нее были основательные причины выйти на сушу…

– Дорогая моя! – воскликнула миссис Бантинг. – Разве это милосердно с вашей стороны?

– Какую жизнь они там ведут?

– Если бы она не вела там приличную жизнь, она не могла бы так прилично держаться здесь.

– И к тому же – явиться сюда!.. Без всякого приглашения…

– Теперь я ее уже пригласила, – мягко сказала миссис Бантинг.

– У вас не было другого выхода. Я только надеюсь, что ваша доброта…

– Это не доброта, – возразила миссис Бантинг. – Это долг. Даже будь она и наполовину не так обаятельна… Вы, кажется, забываете, – она понизила голос, – зачем она пришла к нам.

– Хотела бы я это знать.

– В наши дни, когда повсюду такой разгул материализма и такое падение нравов, когда каждый, у кого есть душа, как будто старается ее лишиться, – в такое время встретить кого-то, у кого нет души и кто пытается ее обрести…

– А она пытается?

– Мистер Фландж ходит сюда два раза в неделю. Он приходил бы и чаще, вы же знаете, если бы не был так занят на конфирмациях.

– А когда приходит, пользуется всяким удобным случаем, чтобы дотронуться до ее руки, и говорит так тихо, как только может, а она сидит и улыбается – чуть ли не смеется над его словами.

– Потому что он должен найти путь к ее сердцу. Разве не обязан мистер Фландж сделать все возможное, чтобы представить религию в привлекательном виде?

– Я не верю, что она надеется обрести душу. Я не верю, что ей вообще понадобилась душа.

Эделин повернулась к двери, как будто считая разговор оконченным. С лица миссис Бантинг уже не сходил яркий румянец. Она вырастила сына и двух дочерей, низвела мужа до такого положения, когда единственным доступным ему восклицанием стало: «Дорогая моя, откуда же я знал?» – и когда возникала необходимость проявить твердость, пусть даже по отношению к Эделин Глендауэр, она могла проявить ее не хуже любого другого.

– Дорогая моя, – начала она спокойно, но твердо, – я уверена, что в отношении мисс Уотерс вы ошибаетесь. Может быть, она и легкомысленна – на первый взгляд, во всяком случае. Может быть, она немного насмешлива и любит пошутить. Можно по-разному смотреть на вещи. Но я убеждена, что в глубине души она так же серьезна, как… как кто угодно. Вы чересчур спешите ее осуждать. Я убеждена, что если бы вы знали ее лучше – как я, например…

Миссис Бантинг сделала красноречивую паузу.

На щеках мисс Глендауэр появились два розовых пятнышка. Держась за ручку двери, она обернулась.

– Во всяком случае, – сказала она, – и Гарри, я уверена, согласится со мной – она ничем не сможет помочь нашему Делу. Нам предстоит большая работа, и не только вульгарная агитация. Нам нужно развивать и распространять новые идеи. У Гарри есть свои взгляды, новые взгляды, грандиозные взгляды. Мы хотим вложить в эту работу все свои силы. Особенно сейчас. А ее присутствие…

Она на мгновение умолкла.

– Она отвлекает. Она уводит в сторону. Она все выворачивает наизнанку. Она умеет привлекать к себе всеобщее внимание. Она разрушает жизненные ценности. Она не дает мне сосредоточиться, она не даст сосредоточиться Гарри…

– Я думаю, дорогая моя, что вы могли бы немного доверять моему суждению, – сказала миссис Бантинг и остановилась.

Мисс Глендауэр раскрыла рот, но тут же закрыла его, не произнеся ни слова. Ясно было, что разговор окончен. После этого могло быть сказано лишь то, о чем впоследствии пришлось бы пожалеть.

Дверь открылась и закрылась, и миссис Бантинг осталась одна.

Час спустя все они встретились за обеденным столом, и Эделин была с Морской Дамой и миссис Бантинг учтива и внимательна, как и подобает серьезной и развитой молодой даме. А все слова и действия миссис Бантинг были направлены на то, чтобы, как принято говорить, с бесконечным так-том – то есть на самом деле с таким избытком такта, что это становится даже обременительно, – выставить напоказ наиболее яркие стороны натуры Морской Дамы. Мистер Бантинг был необычно разговорчив и рассказывал всем о замечательном проекте, о котором только что слышал, – срезать заросший кустарником и бурьяном склон Лугов и построить на его месте Зимний Сад, представляющий собой нечто среднее между винным погребом и Хрустальным Дворцом, – превосходная мысль, по его мнению. (Хрустальный Дворец – грандиозный выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в 1851 г, в Лондоне для первой международной промышленной выставки; сгорел в 1936 г.).

Теперь настало время дать вам некоторое представление о Чаттерисе, которого здесь ждали с таким нетерпением и который в повествовании моего троюродного брата Мелвила, несмотря на свое позднее появление, в действительности является главным действующим лицом сухопутного происхождения.

Случилось так, что в свои университетские годы я довольно часто виделся с Чаттерисом, да и впоследствии время от времени с ним встречался. В университете он блистал, поскольку одевался по моде, но без вульгарности, и притом был умен. С самой ранней молодости он был необыкновенно хорош собой и, ни в какой мере не будучи пошлым мотом, отличался изрядной экстравагантностью. На последнем курсе у него случилась какая-то история, которую постарались не предавать огласке – что-то касающееся не то девушки, не то женщины из Лондона, – однако родственники все уладили, и его дядя, граф Бичкрофт, уплатил за него часть долгов. Не все – поскольку этому семейству, не в пример другим, чужды сентиментальные эксцессы, – но достаточно, чтобы он снова получил возможность жить в свое удовольствие. Семейство его особым богатством не отличалось и, более того, было обременено невероятным количеством довольно непрезентабельных, болтливых теток, оттягивающих проценты с капитала, – я не знаю ни одной семьи, где было бы такое множество эксцентричных теток. Однако Чаттерис был настолько хорош собой, добродушен и одарен, что они, видимо, почти единодушно намеревались устроить его жизнь. Ему присматривали какое-нибудь по возможности прибыльное занятие, которое не требовало бы особого труда и не было чересчур коммерческим, а тем временем – после того, как страстное желание одной из его теток, леди Пойнтинг-Маллоу, увидеть его на сцене было отвергнуто объединенными усилиями наиболее религиозной части теток, – Чаттерис всерьез занимался журналистикой самого высшего уровня – той, когда обедают в самых разных местах, выслушивают после обеда политические откровения и в любое время имеют возможность публиковаться – только бы не затрагивали тринадцать тем – в солидных журналах. Вдобавок он писал довольно сносные стихи и редактировал произведения Джейн Остин по заказу единственного издателя, который еще не успел напечатать все ее классические сочинения. (Остин Джейн (1775–1817) – английская писательница, широко известная своими психологическими романами. Разумеется, «редактировать» ее произведения не было нужды).

Стихи, как и он сам, были изящны, и в них, как и на его лице, проницательный взгляд мог заметить признаки некоторой недоговоренности и нерешительности. В них сквозила та утонченность, которая в общественном деятеле оборачивается слабостью. Однако поскольку общественным деятелем он пока еще не стал, то считался достаточно энергичным, а его произведения, обнаруживавшие явные способности, а иногда и талант, привлекали все большее внимание. Тетки считали, что он быстро движется к зрелости, а некоторый недостаток целеустремленности объясняется незавершенностью этого процесса, и решили, что ему следует отправиться в Америку, которая изобилует и целеустремленностью, и возможностями ее приложения. Но там, насколько мне известно, он потерпел нечто вроде фиаско. Что-то у него там произошло. На самом деле там у него много чего произошло. Вернулся он холостым – и притом через Тихий океан, Австралазию и Индию. А когда вернулся, леди Пойнтинг-Маллоу при всех назвала его ослом.

Даже изучив американские газеты того времени, крайне трудно понять, что именно произошло с ним в Америке. Там фигурировала дочь какого-то миллионера и что-то вроде помолвки. Если верить «Нью-Йорк йелл» – одной из самых ярких, живых и типично американских газет, там фигурировала и еще чья-то дочь, интервью с которой, действительное или вымышленное, газета напечатала под шапкой:

Однако эта чья-то дочь, несмотря на ее живописно набросанный образ, на самом деле была, как я склонен думать, всего лишь блестящим приемом современной журналистики: «Нью-Йорк йелл» прослышала о неожиданном отъезде Чаттериса и выдумала ему собственное объяснение вместо того, чтобы выяснить истинную причину. Уэнзлидейл говорил мне, что на самом деле Чаттериса побудила к бегству сущая мелочь. Та дочь миллионера, девушка умная и бойкая, дала интервью, посвященное своему предстоящему замужеству, проблеме брака вообще, различным социальным вопросам и взаимоотношениям между британским и американским народами. А он, кажется, обнаружил это интервью в утренней газете, когда сел завтракать. Оно застало его врасплох, и он потерял голову, а потом уже не нашел в себе сил передумать и вернуться. Помолвка была расторгнута, семья оплатила еще кое-какие его долги, уклонившись от оплаты других, а через некоторое время Чаттерис снова появился в Лондоне, окруженный несколько потускневшим ореолом, и напечатал серию статей о политике империи, предпослав каждой эпиграф: «Что знают об Англии те, кто Англию только и знает?»

Конечно, о подлинных обстоятельствах дела английская публика так ничего и не узнала, однако было очевидно, что он съездил в Америку и вернулся оттуда с пустыми руками.

Вот как получилось, что через несколько лет он познакомился с Эделин Глендауэр, о чьем особом даре быть помощницей и вдохновительницей уже слышал от миссис Бантинг. Когда состоялась их помолвка, его семья, давно мечтавшая простить его – что леди Пойнтинг-Маллоу уже сделала, – пришла в восторг. И после разнообразных закулисных маневров он объявил себя сторонником Филантропического Либерализма с весьма широкой платформой и счел себя готовым для начала испытать на прочность консервативный Юг.

В момент появления Морской Дамы он нахолился в отъезде, ведя различные важные предварительные переговоры в Париже и других местах. Для окончательного решения дела должна была состояться его встреча с неким выдающимся общественным деятелем, после чего он должен был вернуться и рассказать все Эделин. И все ждали его со дня на день, в том числе, как теперь не подлежит сомнению, и Морская Дама.

Встреча мисс Глендауэр с женихом по его возвращении из Парижа – один из тех эпизодов этой истории, о подробностях которых я не имею почти никакого представления. Чаттерис приехал в Фолкстон и остановился в «Метрополе», поскольку в доме Бантингов места не было, а «Метрополь» ближе всего к Сандгейту. После обеда он пришел к ним и спросил Эделин, что было с его стороны очень мило, хотя и не совсем корректно. Насколько я знаю, они встретились в гостиной, и судя по тому, что Чаттерис закрыл за собой дверь, вероятно, они обменялись кое-какими ласками.

Должен сознаться, что завидую свободе, с какой романист может ввести вас за подобную закрытую дверь и показать все, что говорят и делают там его персонажи. Но как бы мне ни хотелось слить разрозненные обрывки фактов, имеющиеся в моем распоряжении, в последовательный рассказ о событиях, в данном случае я бессилен. И вообще я познакомился с Эделин лишь после того, как все это кончилось. Теперь это довольно высокая, беспокойная и энергичная женщина, с жаром принимающая к сердцу общественные дела и охотно в них участвующая, – но в ней как будто что-то сломалось. Перед Мелвилом она однажды на мгновение предстала такой, какой была тогда, – но ему она никогда особенно не нравилась: у нее был слишком широкий взгляд на вещи, и он ее немного побаивался. По какой-то непонятной причине ее нельзя было воспринимать ни как хорошенькую женщину, ни как светскую леди, ни как гранд-даму, ни как полное ничтожество, и поэтому она никак не укладывалась в представления Мелвила. Он так и не смог почти ничего рассказать мне о той, прежней Эделин. «Она постоянно становилась в какую-нибудь позу, – говорил он. – Слишком увлекалась политикой». И еще – она постоянно читала миссис Хамфри Уорд.

Последнее обстоятельство Мелвил рассматривал как тяжкое личное оскорбление. Одна из слабостей моего троюродного брата, и не самая меньшая, состоит в том, что, по его глубокому убеждению, эта великая романистка оказывает на интеллигентных девушек в высшей степени развращающее действие. Она учит их быть Добродетельными и Серьезными некстати, говорит он. Эделин, как он утверждает, целиком и полностью находилась под ее влиянием и постоянно пыталась стать воплощением Марчеллы. Именно он внушил подобные взгляды миссис Бантинг.

Однако я ничуть не верю в то, что девушки способны подражать литературным героиням. Дело здесь в избирательном сродстве, и, если только какой-нибудь навязчивый критик или проповедник не собьет нас с толку, каждый из нас выбирает себе романиста по своему собственному вкусу – как души в системе Сведенборта попадают каждая в свой собственный ад. Эделин взяла себе за образец воображаемую Марчеллу. (Сведенборг Эмануэль (1688–1772) – шведский философ-мистик, создавший теософское учение о потустороннем мире и о судьбах бесплотных духов). Мелвил говорит, что у них было удивительно похожее душевное устройство. Обе отличались одними и теми же недостатками: стремлением к превосходству, одинаковой склонностью к навязчивой благожелательности, одинаковой глухотой к тонким оттенкам чувств, заставляющей человека постоянно говорить о «Низших Классах» и думать в том же духе. У обеих, безусловно, были и одни и те же достоинства: добросовестно и сознательно воспитываемая в себе цельность, суровое благородство без малейшей примеси вдохновения, деятельная дотошность. Больше всего Эделин восхищалась дотошностью этой романистки, отсутствием у нее каких бы то ни было признаков импрессионизма, терпеливой решимостью, с какой та, описывая какой-нибудь эпизод, заглядывала во все уголки и выметала сор из-под всех ковров. Поэтому нетрудно подыскать аргументы в пользу того, что Эделин вела себя в точности так же, как вела бы себя в аналогичных обстоятельствах эта типичная героиня миссис Уорд.

Та «Марчелла», которую мы знаем – во всяком случае, после происшедшего с ней душевного перелома, – непременно должна была «прильнуть к нему». Наступило бы «волнующее мгновение, когда их мысли» – самого высокого порядка, разумеется, – «слились воедино, повинуясь естественному взаимному притяжению двоих людей, находящихся в расцвете сил и молодости». Потом она должна была «быстрым движением отстраниться от него» и слушать, «задумчиво склонив голову на изящную руку», а Чаттерис начал бы «описывать силы, выступающие против него, и рассуждать, что предпримет та или иная партия». «Какая-то бесконечная материнская нежность» должна была «заговорить в ней, призывая оказать ему всю помощь и поддержку, на какие только способна любящая женщина». Она бы «предстала» перед Чаттерисом «совершенным воплощением нежности, любви и самоотверженности, которые во всем своем неисчерпаемом разнообразии слагались для него в ее поэтический образ». Однако все это мечты, а не реальность. Конечно, Эделин, может быть, и мечтала о том, чтобы все произошло именно так, но… Она не была Марчеллой, а только хотела ею быть, он же не только не был Максвеллом, но и отнюдь не намеревался им когда-нибудь стать. Если бы ему представился случай стать Максвеллом, он, вероятно, самым невежливым образом отверг бы такую возможность. Поэтому они встретились не как литературные герои, а как два обыкновенных земных существа, робкие и неуклюжие, чувства которых можно было прочитать, наверное, только в их глазах. Несомненно, они обменялись кое-какими ласками, а потом, как мне представляется, она спросила; «Ну, как?» – а он, я думаю, ответил: «Все в порядке». После этого, должно быть, Чаттерис намеками, время от времени многозначительно кивая головой в ту сторону, в какой находился этот великий деятель, изложил ей подробности. Наверное, он сказал ей, что будет баллотировиться в Хайде и что небольшое затруднение с доверенным агентом из Глазго, который хотел выставить кандидатуру радикала под лозунгом «За кентского уроженца», улажено без ущерба для Партии. О политике они безусловно говорили, потому что к тому времени, когда они бок о бок вышли в сад, где миссис Бантинг и Морская Дама сидели и смотрели, как девушки играют в крокет, Эделин уже были известны все эти факты. Мне кажется, для подобной пары обмен мнениями на столь серьезные темы и разделенная радость успеха должны были в какой-то степени заменить бессмысленное повторение пошлых нежностей.

Первой увидела их, по-видимому, Морская Дама.

– Вот он, – неожиданно произнесла она.

– Кто? – спросила миссис Бантинг, подняв на нее глаза и увидев, как загорелся ее взгляд, устремленный на Чаттериса.

– Другой ваш сын, – сказала Морская Дама, и в голосе ее прозвучала едва заметная усмешка, которой миссис Бантинг не уловила.

– Это же Гарри с Эделин! – воскликнула миссис Бантинг. – Не правда ли, какая прелестная пара?

Но Морская Дама ничего не ответила, а лишь откинулась в кресле, внимательно глядя, как они приближаются. Пара была действительно прелестная. Спустившись с веранды на залитый солнцем газон, они словно оказались в ярком свете рампы, как актеры на сцене, куда более обширной, чем любые театральные подмостки. Чаттерис, высокий, светловолосый, широкоплечий, чуть загорелый, казался, насколько я могу предположить, поглощенным какими-то своими мыслями – некоторое время спустя это выражение уже его не покидало. А рядом с ним шла Эделин, время от времени поглядывая то на него, то на сидевших под деревьями, темноволосая, высокая – пусть и не такая высокая, как Марчелла, – слегка разрумянившаяся и радостная, – и уж тут, знаете ли, она обошлась без советов какого бы то ни было романиста.

Только подойдя почти вплотную, Чаттерис заметил, что под деревьями есть кто-то еще кроме Бантингов. С чего бы он ни собирался начать разговор, неожиданное появление незнакомки заставило его умолкнуть, и центром сцены завладела Эделин. Миссис Бантинг встала, и все игроки в крокет – за исключением Мэйбл, которая выигрывала, – кинулись к Чаттерису с радостными криками. Мэйбл осталась одна посреди позиции, которая, насколько я понимаю, называется в крокете «чаепитием», и громко требовала, чтобы партнеры посмотрели, как она ее разыграет. Нет никакого сомнения, что, если бы не эта досадная помеха, она продемонстрировала бы весьма поучительный образец крокетного искусства.

Эделин подплыла к миссис Бантинг и воскликнула с ноткой торжества в голосе:

– Все решено. Окончательно решено. Он всех их уговорил и будет баллотироваться в Хайде.

И она, скорее всего, помимо собственной воли встретилась глазами с Морской Дамой.

Разумеется, совершенно невозможно сказать, что прочитала Эделин в ее глазах – и что можно было в тот момент в них прочитать. Несколько мгновений они с непроницаемыми лицами смотрели друг на друга, а потом Морская Дама наконец перевела взгляд на Чаттериса, которого, вероятно, впервые видела вблизи. Можно лишь гадать, произошло ли что-то – пусть даже всего лишь мимолетный всплеск удивления и интереса – в тот момент, когда скрестились их взгляды. Это продолжалось лишь один короткий момент, а потом он вопросительно посмотрел на миссис Бантинг.

– О, я же совсем забыла! – И она, рассыпавшись в извинениях, представила их друг другу. Думаю, что во время исполнения этого обряда их взгляды больше ни разу не встретились.

– Значит, вернулись? – спросил Чаттериса Фред, похлопав его по плечу, и тот подтвердил эту удачную догадку.

Дочерей миссис Бантинг, по-видимому, обрадовало не столько появление Чаттериса как такового, сколько завидная судьба Эделин. А издали донесся голос приближавшейся Мэйбл:

– Мистер Чаттерис, пусть они посмотрят, как я это разыграю!

– Привет, Гарри, мой мальчик! – вскричал мистер Бантинг, придерживавшийся грубовато-добродушной манеры обращения. – Как там Париж?

– А как тут рыбная ловля? – ответил вопросом Гарри.

И все образовали нечто вроде кружка вокруг этого обаятельного человека, который «всех их уговорил», – разумеется, кроме Паркер, которая знала свое место и уговорить которую, я думаю, никому никогда не удастся.

С шумом задвигались садовые стулья.

На драматическое заявление Эделин никто как будто не обратил ни малейшего внимания. Бантинги никогда не отличались большой находчивостью в разговоре. Она стояла среди них, словно героиня пьесы, окруженная актерами, которые забыли свои роли. Потом все как будто спохватились и заговорили разом. «Значит, все решено?» – спросила миссис Бантинг, а Бетти Бантинг сказала: «Значит, выборы все-таки будут?», а Нетти воскликнула: «Вот здорово!» Мистер Бантинг с глубокомысленным видом заметил: «Так вы виделись с ним?», а Фред от себя еще добавил шума, крикнув «Ура!».

Морская Дама, разумеется, ничего не сказала.

– Во всяком случае, мы будем бороться до последнего, – сказал мистер Бантинг.

– Надеюсь, что так, – подтвердил Чаттерис.

– Но этого мало, мы должны победить! – сказала Эделин.

– О да! – поддержала ее Бетти Бантинг. – Непременно.

– Я не сомневалась, что они его выдвинут, – сказала Эделин.

– Должны же они хоть что-то соображать, – заметил мистер Бантинг.

Наступила пауза, а потом осмелевший мистер Бантинг принялся изрекать политические суждения.

– Они уже начинают кое-что соображать, – заявил он. – Начинают понимать, что партии нужны настоящие люди – люди благородной крови и хорошего воспитания. Не деньги и не поддержка черни. Они пробовали спастись, подыгрывая новомодным веяниям и классовой зависти. И ирландцам. И получили урок. Как? Очень просто – мы отошли в сторону. Мы оставили их наедине с этими фантазерами и подстрекателями – и с ирландцами. И вот пожалуйста! Это настоящий переворот в партии. Мы от нее отступились. А теперь мы должны снова ее возродить.

Он взмахнул своей пухлой ручкой – такой пухлой и розовой, словно она была не из мяса и костей, а набита опилками и конским волосом. Миссис Бантинг снисходительно улыбалась ему, откинувшись на спинку стула.

– Это не просто обыкновенные выборы, – сказал мистер Бантинг. – Это решающее сражение.

Морская Дама задумчиво смотрела на него.

– Что за решающее сражение? – спросила она. – Я не понимаю.

– А вот что, – принялся объяснять ей мистер Бантинг. Эделин слушала с интересом и в то же время с нарастающим раздражением, то и дело пытаясь вежливыми замечаниями оттеснить его на задний план и вовлечь в разговор Чаттериса. Однако Чаттерис, по-видимому, не хотел, чтобы его вовлекали в разговор. Больше того, его, казалось, весьма заинтересовали воззрения мистера Бантинга.

Вскоре четверка крокетистов вернулась по предложению Мэйбл к своему прежнему занятию, а остальные продолжали политическую беседу. В конце концов разговор все-таки перешел на более личные темы – на то, чем занимался Чаттерис, и особенно на то, чем ему предстояло заняться. Миссис Бантинг неожиданно одернула мистера Бантинга, когда тот начал подавать ему советы, и Эделин, снова взяв на себя бремя беседы, заговорила о перспективах их дела.

– Эти выборы – всего лишь первый шаг, – сказала она. А когда Чаттерис из скромности принялся возражать, она улыбнулась гордо и радостно при мысли о том, что можно будет из него сделать…

Миссис Бантинг комментировала их разговор, чтобы он был понятен Морской Даме.

– Он так скромен, – сказала она между прочим, и Чаттерис, притворившись, что не слышал, немного покраснел. Снова и снова пытался он перевести разговор с себя на Морскую Даму, однако ничего не получалось, потому что он не имел никакого представления о том, кто она такая.

А Морская Дама почти ничего не говорила, а только внимательно следила за Чаттерисом и Эделин – и особенно за Чаттерисом применительно к Эделин.