"Нет повести печальнее на свете..." - читать интересную книгу автора (Шах Георгий Хосроевич)

6

Профессор Чейз был самым молодым не только на своем математическом факультете, но и во всем университете. Иные звали его везунчиком, но крайне несправедливо. Происходя из семьи рядовых матов, не располагая ни знатными предками, ни связями, он пробился в люди благодаря своему упорству и фанатической преданности клану. Поговаривали, что ему уже уготовано кресло ректора, а сей престижный пост мог послужить трамплином для дальнейшего продвижения. Прекрасное доказательство того, что у гермеситов каждому дан шанс подняться наверх, были бы талант да желание работать.

— Сила нашей науки, — вразумлял он своих студентов, — то исключительное место, какое она занимает в пантеоне гермеситских знаний, предопределено ее универсальным характером. Например, задачи для простейшего уравнения гиперболического типа… — он быстро набросал на доске формулу:

…полученного для описания свободных колебаний однородной среды, оказываются применимы для описания широкого круга волновых процессов акустики, гидродинамики, многих других областей физики. Забегая вперед, скажу, что математические модели пригодны для проникновения в природу всех других форм движения материи — химической, биологической и социальной, поскольку они позволяют учитывать и сопоставлять совокупность не только количественных, но и качественных признаков. Последние, с помощью установленных коэффициентов, переводятся на язык точных цифр и таким образом приобретают измеримость. Математика, друзья мои, это истинная королева наук, милостиво одаряющая своих подданных.

Сделав паузу, чтобы насладиться произведенным эффектом, Чейз продолжал:

— Вернемся, однако, к нашей сегодняшней теме. Речь идет об измерении отношения жизни заряженного Д-мезона к времени жизни нейтрального Д-мезона с целью определить силы, действующие на очарованность, и силы, действующие при изменении очарованности на странность…

Чейз заметил, что Ула не слушает его, устремив мечтательный взгляд в окно. Молодой профессор испытывал злорадное удовлетворение всякий раз, когда мог унизить этих счастливчиков, от рождения получающих все, чего простым смертным приходится добиваться каторжным трудом.

— А нашу королеву стадиона, — сказал он с издевкой, — видимо, не очень интересует ничтожный предмет, о коем я трактую. Уж не очарована ли она странным агром, который ее увенчал?

Ула вспыхнула.

Довольный своим каламбуром, Чейз не унимался.

— Вот, пожалуй, единственный случай, не поддающийся всесильной математической логике. Мата кидает мяч агру, сбившему с ног ее брата. Агр в ответ коронует ее. Задачка из сферы иррациональных уравнений…

Ула выбежала из аудитории.

— Профессор, — поднялся Пер, — извините, но вы ведете себя возмутительно. Никто не давал вам права оскорблять людей. — И вышел за Улой. Еще несколько человек молча последовали за ним.

Чейз растерялся, почувствовав, что на сей раз перегнул палку. Разумней было бы не связываться с этими Капулетти: знатные роды цепко держатся друг за друга, у него могут быть неприятности. А впрочем, его не так просто выбить теперь из седла. Плевать он хотел на эту публику, которая держится на плаву только за счет своих предков. Ведь они до того обнаглели, что посягают на устои гермеситского общества! «Это им даром не пройдет, я такую подниму бучу!» — взбадривал и взвинчивал себя Чейз.

— А вы хорошо ее отделали, профессор, — прервал его размышления один из студентов. И сразу посыпались реплики:

— Так ей и надо!

— Нечего продавать своих!

— Будьте покойны, мы за вас горой станем!..

— Спасибо, друзья, — сказал растроганный Чейз. — Я не сомневался, что вы истинные маты. — К нему полностью вернулась обычная самоуверенность. — Мы сумеем защитить свой клан. А сейчас давайте продолжим…

Пер догнал Улу уже за университетской оградой и схватил ее за руку.

— Подожди, успокойся.

— Оставь меня! — Она вырвала свою руку.

— Не обращай внимания на этого выскочку, он ведь не может простить нам происхождения.

— Чейз опозорил меня. При всех сказать такое — да как он смел!

— Хамство, конечно, но где ему взять хорошие манеры? А скажи мне, зачем ты это сделала?

— Что именно?

— Ну, кинула мяч агру.

— Мне так захотелось.

— Назло Тибору? Он тебе чем-нибудь досадил?

— Ничего подобного.

«Женское своенравие», — подумал многоопытный красавчик Пер.

— Ладно, ничего не бойся, — сказал он покровительственно, — скоро мы поженимся, и все забудется.

— Ты уверен? — спросила она с иронией, которой Пер не уловил.

— Еще бы! — воскликнул он с жаром. — Да кто посмеет подумать дурно о моей жене! Если такие найдутся, мы с Тибором живо приведем их в чувство.

— Я не о том. Ты уверен, что мы поженимся?

Он с удивлением взглянул на нее.

— То есть как?

— А так. Я ведь тебе не давала согласия.

— Опять капризы, — сказал он с раздражением. — Ладно, не ломайся. Ты еще в школе мне проходу не давала.

— Не скрою, ты мне нравился. Но теперь с этим кончено.

— Позволь, не далее как неделю назад в парке…

— Можешь не напоминать. Я говорю: кончено.

— Что ж, выходит, Чейз прав, и ты действительно очарована этим агром, как его звать, Ром, что ли?

— Это тебя не касается.

— Послушай, девочка, мне тебя жаль. Ты соображаешь, что делаешь? Агр и мата — хороша пара! — Он желчно рассмеялся.

Она повернулась и пошла.

— Опомнись, ты себя погубишь!

Ула не отозвалась. Тогда он забежал вперед и загородил ей дорогу.

— Извини за грубость. Ты знаешь, я избалован женским вниманием, от этого мое фанфаронство… Но я люблю тебя, никогда не сомневался, что мы с тобой рождены друг для друга. И тут вдруг — как обухом по голове.

— Переживешь, Пер, — сказала она мягко.

— Я убью себя!

— Переживешь. И утешишься. Останься моим другом, мне так нужна сейчас дружеская рука.

— Нет и нет. Мы обручены. Твои родители не позволят поломать уговор. И Тибор… Если ты не образумишься, я всех натравлю на тебя!

— Не грози, — сказала она устало. — Мне и так страшно.

Эти слова поразили Пера. Он стоял опустошенный, растерянный и, когда Ула тронулась с места, не пытался больше ее остановить.

Мать встретила Улу неласково.

— А, королева явилась!

— Как Тибор? — спросила Ула.

— Лежит. Пойди полюбуйся, как твой агр отделал брата. Может быть, совесть у тебя, наконец, заговорит.

Ула, едва сдерживая слезы, прошла к Тибору. Вопреки ожиданию он неплохо выглядел и был в обычном для себя веселом настроении.

— Сестренка пришла проведать умирающего? А я, как видишь, в полном здравии.

— Правда, Тибор?

— Так, ерунда, остались синяки.

— И ты на меня не сердишься?

— С чего ты взяла? Ну, порезвилась, подкинула мяч агру, за что и была коронована. Да я рад за тебя, и твой агр, видно, совсем неплохой парень.

— Тибор, — она прижалась щекой к его груди, — ты меня воскрешаешь!

— Честно говоря, я принял его за пентюха, а у него, оказывается, есть характер. Конечно, ты понимаешь, будь я настороже, ему никогда бы со мной не сладить.

— Конечно, братец, ты самый сильный и ловкий игрок в Университете.

— Смеешься?

— Нет, я совершенно серьезно.

— А почему у тебя глаза заплаканы? — Он взял ее за подбородок, пытливо всматриваясь.

— Так… — Она отвернула лицо.

— Ну, ну, мне ты можешь признаться.

Ула расплакалась, и Тибор принялся ладонью вытирать с ее щек слезы, поглаживая другой рукой по спине. — Успокойся, ничего ведь страшного не случилось.

— Ты не представляешь, как он меня при всех…

— Кто он? Объясни толком.

— Профессор Чейз.

— А, этот выскочка… Что же Пер, неужто он за тебя не заступился?

Она достала платок, начала приводить себя в порядок.

— Не знаю, я убежала, и Пер догнал меня на улице. Он настаивал, чтобы мы скорей поженились.

— И правильно. Все пересуды на твой счет разом прекратятся.

— Тибор, — сказала она просительно, — не сердись, но я не могу выйти за него замуж.

— Как это? — Он приподнялся в кровати. — Что между вами произошло, поссорились?

— Ничего. Просто я его не люблю.

Он присвистнул.

— И давно ты это поняла?

Она кивнула.

— Послушай, Ула, не знаю, как мать с отцом, а я буду последний, кто станет тебя понуждать к этому браку. Я вообще нахожу идиотским обычай с детства навязывать суженых. Слава богу, меня они не удосужились оженить по своей прихоти! Но мне всегда казалось, что он тебе нравится. Может быть, это простая размолвка? Помиритесь. Хочешь, я поговорю с ним по-мужски?

— Нет, Тибор, ничего не получится.

— Скажи мне честно, уж не влюбилась ли ты в кого другого?

Она промолчала.

— Ладно, не буду пытать.

Ула с благодарностью подумала, что у ее буйного и взбалмошного брата, грубого в своем прямодушии, хватило такта не ворошить ее смятенные чувства. И тут же сделала еще одно открытие: у него хватило проницательности понять, что с ней происходит.

— В конце концов, найдешь другого, все мы примерно одинаковы, — философски заметил Тибор. — Единственное, что я тебе скажу: не забывай о своем клане, без него не проживешь. — И после небольшой паузы вдруг спросил: — А все-таки, почему ты подбросила ему мяч?

— Сама не знаю, затмение нашло… Хотя, может быть, из жалости. У него был такой растерянный вид, когда ты его атаковал.

— А-а… — протянул Тибор.

Раздался стук, дверь отворилась, на пороге появился Капулетти-старший.

— Привет, дети. Тибор, я заберу у тебя Улу, мне надо с ней поговорить.

В отцовском кабинете Ула забралась на мягкую широкую софу, поджав под себя ноги. Это было ее излюбленное местечко, в детстве она проводила здесь целые часы, листая популярные издания по математике и изредка поглядывая на отца, склонившегося над заваленным рукописями письменным столом. Время от времени он прерывал свое творчество, чтобы пофилософствовать с дочкой на отвлеченные темы. Ула мало что понимала, но ей нравилось чувствовать себя взрослой, и она важно кивала, как полагается солидному собеседнику. Мать, заставая их за этим занятием, выговаривала мужу, чтобы он не забивал ребенку голову всякой чепухой, а лучше бы преподал ей элементарные правила поведения. Капулетти протестовал, доказывая, что детский ум — это чистая доска, на которой с самого начала следует записывать вечные истины: пусть они недоступны ей сейчас, зато когда-нибудь обязательно воскреснут в памяти и сослужат свою службу, а без такого фундамента математической культуры ничего путного из нее не выйдет. Он нервничал, срывал и вновь водружал на нос гигантские роговые очки, но в конце концов махал рукой, усаживался за стол и через секунду забывал и Улу, и все на свете.

Ах, как давно минула эта безмятежная пора, как сложно стало жить!

Капулетти долго мялся, перебирал бумаги, а Ула, не желая помочь, бесстрастно следила за ним своими большими оранжевыми глазами. Только легкое дрожание век выдавало владевшее ею беспокойство.

— Видишь ли, девочка, в жизни бывают моменты… — начал он, запнулся и решил подойти с другого конца. — Я никогда не воспринимал тебя как несмышленыша, которого надо учить жизни. Ты взрослая девушка и умница, ты поймешь.

И опять он растерялся, ощущая на себе ее пристальный сосредоточенный взгляд. Капулетти отвернулся и продолжал, уставившись в потолок:

— Словом, я просто передам тебе содержание разговора, который состоялся у меня сегодня с ректором…

Приветствие ректора сразу его насторожило.

— Проходите, Капулетти, всегда рад вам и очень сожалею, что на сей раз беседа у нас пойдет о неприятных вещах. — Он пригласил гостя сесть, нервно поправил галстук, взлохматил пятерней свои пышные седые волосы.

— Я хочу прежде всего знать, как вы сами оцениваете происшествие на стадионе?

— Что вы имеете в виду? — осведомился Капулетти.

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду — поведение вашей дочери и то, что за этим последовало.

— Я не нахожу в нем ничего предосудительного.

— Вот как? Более чем странно. Мата демонстративно отдает свой мяч юноше из другого клана, а тот всенародно увенчивает ее короной. И вы находите, что это в порядке вещей?

— Ну, может быть, несколько необычно, не более того.

— Поразительно! — Ректор всплеснул руками. — Неужели я должен разъяснять вам, почтенному человеку, что наше благосостояние покоится на системе профессиональных кланов?

— Мне это известно. Но мне известно также, что между кланами должно существовать полное равенство. И потом, почему мимолетный каприз своенравной девчонки (это место из своей беседы с ректором Капулетти со свойственной ему деликатностью отредактировал) должен потрясти нашу систему? Хороша она была бы, если б подобные пустяки могли нанести ей ущерб.

— В том-то и дело, что все начинается с пустяков! — воскликнул ректор. — Да поймите же вы: это не случайный эпизод, за ним стоит нечто серьезное. Впрочем, вам неизвестны некоторые факты, и мне следовало, конечно, сразу вас с ними ознакомить. Так вот, слушайте: профессор агрохимии Вальдес обнаружил, что этот агр, его зовут Ром Монтекки, штудирует азы математики. Видимо, ему удалось выкрасть учебник.

Капулетти побледнел.

— Вы хотите сказать…

— Делайте выводы сами. Он явно влюблен в вашу дочь и ищет способа с ней сблизиться. Ясно как дважды два, говоря вашим языком.

— Ну, это еще ничего не значит. Ула разумная девушка и настоящая мата, я за нее ручаюсь.

— Хотелось бы верить. Но ее поступок на стадионе говорит, что она не осталась равнодушной к ухаживаниям агра. Вы представляете, как это безумное увлечение может отразиться на ее судьбе? Впрочем, дело не только в ней и этом Монтекки. Будучи билом, я мог бы махнуть рукой, предоставив матам и аграм самим улаживать свои клановые междоусобицы. Но как ректор я обязан думать об опасных общественных последствиях этого небывалого в нашей истории инцидента. Вообразите, что произойдет, если, следуя их примеру, другие юноши и девушки начнут завязывать любовные отношения с партнерами из чужих кланов, да вдобавок возьмутся осваивать их языки, пренебрегая собственной профессией? Результатом может стать только деградация профессиональной культуры, застой производства, распад налаженного социального механизма, нравственное разложение, всеобщее одичание! Вот куда ведет ниточка от безобидного на первый взгляд… гм… контакта между матой и агром. — Потрясенный нарисованной им гнетущей картиной, ректор вновь взлохматил свою шевелюру. И поторопился выложить еще один пришедший на ум аргумент. — Понимаете, в течение пятисот лет аграм или билам, не говоря уж о матах, не приходило в голову, что можно искать себе пару вне своего клана. А раз появившись, такая мысль начнет неизбежно расползаться. Дурной пример, как известно, заразителен.

Капулетти сидел окончательно подавленный.

— Что вы от меня хотите? — спросил он наконец.

— Примите меры, чтобы не допустить никакого общения вашей дочери с Ромом. Я, естественно, потребую того же от его отца. Он занимает видное место в общине агров — олдермен или нечто в этом роде. Не сомневаюсь, что Монтекки не меньше нас с вами заинтересован удержать сына от безрассудства, которое грозит испортить ему жизнь.

— Но как?

— Это уж ваше дело. Раскройте ей глаза, пристыдите, на худой конец посадите под замок. Да, помнится, у нее есть суженый — так ожените их без промедления.

— Я подумаю, — сказал Капулетти, поднимаясь.

— Думайте, только советую не терять времени. Любовь — это как раковая опухоль: она дает метастазы, пока не поразит весь организм.

Капулетти опустил заключительную фразу ректора. Он все еще смотрел в потолок.

— И что же ты надумал, папочка? — В ее голосе прозвучала насмешка.

— Может быть, тебе действительно выйти замуж за Пера?

— Я не люблю его.

Он пожал плечами.

— Стерпится — слюбится. Твоя мать тоже не слишком любила меня, когда мы поженились.

— Она и сейчас тебя не слишком любит.

— Ула!

— Извини, отец.

Капулетти подсел к дочери, обнял ее за плечи.

— Дай мне совет, скажи сама, как с тобой быть?

Ула улыбнулась, вспомнив старенького школьного врача: он всегда вежливо спрашивал своих пациентов, какое им прописать лекарство. А уж если они не знали, чем себя лечить, кое-как решал сам.

— Знаешь, папа, сажай меня сразу под замок.

— Ты шутишь.

— Нет, не шучу. Иначе вы меня не удержите. Я люблю Рома.

— Опомнись, Ула! — сказал Капулетти, впервые за все время повышая голос.

— Да, да, — закричала она, разряжая всю накопившуюся за этот сумасшедший день обиду, — люблю назло твоему ректору, и тебе, и Перу, и Тибору, и всему нашему замечательному клану! Это вы заставляете меня любить его!