"Симфония в миноре" - читать интересную книгу автора (Стратманн Генри)РЕПРИЗАКогда он проснулся, боль уже стихла, он обрел способность нормально дышать. Он находился в ярко освещенной уютной комнате и возлежал на чужой кровати. – Не пытайся встать, Говард, — раздалось рядом с ним. Он растянулся на простынях, благодарно улыбаясь. Антония присела на край больничной койки. – По словам доктора Харрисона, операция прошла успешно. Скоро ты будешь, как новенький. Она не выпускала его руку. Он видел облегчение в ее глазах и думал том, как коротка и хрупка жизнь. Настало время разобраться, что для него важнее. Он перестанет отдавать всего себя работе, убедит Антонию поступить так же и выкроит время, чтобы приманить счастье. Внезапно на него навалилась усталость. Он был готов вечно смотреть глаза Антонии, но сон оказался сильнее. – Ты ведь не оставишь меня, Антония? — успел пролепетать он. – Никогда, Говард! В голове зазвучали «Грезы» Шумана. Очнувшись, он не увидел в палате Антонию. Медсестра, заглянувшая нему через несколько минут, рассказала, что он попал в больницу четыре дня назад. Потом явился Великовски с просьбой описать события на венских улицах в конце 1852 года. Ему хотелось узнать мельчайшие детали, однако он отметал все вопросы Роббинса о смысле событий, твердя, что еще рано давать им окончательную оценку. После ухода Великовски Роббинс попытался додуматься до всего самостоятельно, но потерпел неудачу. Несмотря на частые визиты на ТКЗ, о знания об истории тех стран, где он бывал, оставались отрывочными. Следующим утром его навестил Харрисон. – Выздоровление как будто идет нормально. Великовски просил передать вам, что сегодня в четыре часа состоится специальное заседание гуманитарного комитета. С точки зрения медицины, вам не возбраняется на нем присутствовать. – О чем пойдет речь? О том происшествии на ТКЗ? Харрисон замялся. – В общем-то, да. Великовски и его сотрудники начали анализировать ситуацию сразу после вашего возвращения. Сегодня утром он собирается представить свои предварительные выводы и предложения исполнительному комитету. В два часа он встречается с научным советом, а потом — с вами. — Его взгляд был полон сожаления. — Ходят разные с ухи о том, что он собирается сказать. – Какие именно? Харрисон встал и покачал головой. – Я стараюсь оперировать фактами, а не домыслами. Это сильно упрощает жизнь. До 16.00 оставалось несколько минут, когда две сестры помогли Роббинсу одеться и усадили в кресло-каталку. Санитар провез его по подземному тоннелю в главное здание института и минута в минуту вкатил в зал заседаний. Все уже собрались. Роббинс занял последнее пустующее кресло, оказавшись между Биллингсли и Антонией. Та не ответила на его приветствие, глядя прямо перед собой. Директор тут же открыла заседание, не дав ему времени для выяснения отношений. – Благодарю всех за участие в заседании, несмотря на столь позднее объявление. Как вам известно, во время своей последней транслокации на ТКЗ доктор Роббинс получил серьезное ранение. Пожелаем ему скорейшего выздоровления. Слово было предоставлено Великовски. – На протяжении последних пяти дней мои сотрудники активно посещали ТКЗ для изучения исторической аномалии, последствия которой испытал на себе уважаемый доктор Роббинс. Многие были ранены, причем несколько человек — смертельно. Благодаря их самоотверженности нам теперь известно, что на Транскосмической Земле разразилась катастрофа. Все присутствующие посмотрели на Роббинса. Что случилось? Что он натворил? Великовски продолжал: – Не считая всплесков националистических настроений в различных германских государствах в предшествующее десятилетие, мы не обнаружили существенных отклонений в истории ТКЗ до 1848 года. В тот год наша история была отмечена несколькими народными и национальными выступлениями, которые угрожали, а иногда и в действительности приводили к изменению политического устройства во многих европейских странах. Роббинс слушал рассказ Великовски о событиях, смутно возникавших в памяти: о демонстрациях и бунтах в Вене и Берлине в марте 1848 года, заставивших королевское семейство Австро-Венгерской империи, Габсбургов, бежать из столицы и грозивших захлестнуть другое крупное германское государство, Прусское королевство. Вскоре после этого во Франкфурте была созвана Национальная конституционная ассамблея. Ее цель состояла в том, чтобы попытаться объединить все независимые германские государства — Пруссию, россыпь мелких княжеств и городов Центральной и Южной Германии, империю Габсбургов, организованную вокруг Австрии, а также Венгрию и большую часть Центральной Европы в единое государство. Попытка провалилась. К 1849 году одержали победу реакционные группировки, отстаивавшие сохранение статус-кво. Первые успешные шаги по объединению Германии были предприняты только в 1860-х годах. Благодаря «реальной политике» прусского «железного канцлера» Отто фон Бисмарка его королевство объединилось в 1871 году с мелкими германскими государствами в Германскую империю, а прусский король Вильгельм I был провозглашен императором. Габсбурги шли своим прежним путем, но их Австро-Венгерская империя переживала упадок и прела; ее бессилие привело в 1914 году к началу первой мировой войны. Немцы Австрии никогда, за исключением периода с 1938 по 1945 од, не были частью нации под названием Германия. – Такова Столь ощутимая перемена в политической структуре Европы — появление в центре континента нового государства с населением семьдесят пять миллионов жителей, уступающего по размерам одной лишь России, — привела к совершенно иному историческому развитию. Событие, едва не стоившее жизни доктору Роббинсу в 1852 году, не происшедшее на нашей Земле, привело к едва не ставшему фактом захвату Вены, столицы новой империи, армией царя Николая I. Германские силы под командованием принца Альфреда фон Виндишгратца в итоге сумели отбить наступление, а спустя еще неделю одержали решающую победу над русскими в битве при Оломоуце. Французы под водительством только что возложившего на самого себя корону Наполеона III, воспользовавшись наступлением русских на Вену, тоже вступили в войну. Им сопутствовал успех: они нанесли немцам поражение под Кельном. После перемирия они принудили Всегерманскую империю уступить их Второй Империи всю территорию к западу от Рейна. Франко-германская война 1868 года закончилась казнью Наполеона III. Французский трон занял германский принц. В 1878 году Германия вторглась в Россию; генерал по фамилии Мольтке нанес русским поражение, и на царский трон уселся член германской правящей династии. С образованием в 1892 году англо-германской конфедерации вся Европа, Северная Африка и Ближний Восток попали под прямой или косвенный контроль Всегерманской империи. На протяжении следующих двух десятилетий она расширяла сферу своего влияния, подчинив всю Африку, а после кровопролитной войны с Японской империей — и Азию. К 1912 году повсюду, кроме стран Западного полушария, не являвшихся владениями формально независимых европейских государств, вроде Великобритании и Испании, на всей ТКЗ властвовал Pax Germanica. Исключая изменения в структуре иммиграции в конце XIX века и не разразившуюся в 1898 году войну с Испанией, события в Соединенных Штатах до 1912 года были почти аналогичны нашей истории. В 1912 году Вудро Вильсон победил на президентских выборах, выставив антимонархистскую платформу. Она включала 10 пунктов, среди которых фигурировало освобождение порабощенных народов мира, победа демократии и право наций на самоопределение. Наступил сорокалетний период, когда США вели непрямую идеологическую борьбу с Конфедерацией, способствуя гражданскому неповиновению, терроризму и партизанским движениям, а также поощряя деятельность фронтов национально-демократического освобождения в границах Конфедерации. В начале 1950-х годов эта «холодная война» переросла, однако, в кризис после успешного вторжения США на Кубу и в Канаду и свержения поддерживаемыми Конфедерацией силами республиканского правления в Мексике и его замены монархией во главе с принцем из рода Гогенцоллернов. Великовски перевел дух. – Для того чтобы понять дальнейшие события, надо вспомнить, что почти все крупные ученые, работавшие после 1848 года, трудились и на ТКЗ. Например, Альберт Эйнштейн, Эдвард Теллер, Вернер фон Браун совершили свои открытия, но не эмигрировали в США. Американские гении, такие как братья Райт, Оппенгеймер и Роберт Годдард, добились еще больших результатов, чем на нашей Земле. Поэтому наука и техника ТКЗ к середине двадцатого века опережали наши достижения. Великовски смотрел теперь только на Роббинса. – 1 декабря 1953 года Соединенные Штаты Америки предприняли массированное упреждающее ядерное нападение на основные города и военные объекты Конфедерации, применив все свои силы и средства. Конфедерация нанесла ответный удар. Наступило тягостное молчание. – Обмен ударами привел к колоссальным разрушениям. Добавим к этому остаточную радиацию, эпидемии и голод «ядерной зимой». По нашим оценкам, к концу 1954 года погибли три миллиарда человек — восемьдесят пять процентов населения ТКЗ к моменту начала войны. После 1996 года мы уже не смогли найти живых людей. Моих рук дело, пронеслось у Роббинса в голове, не знаю, каким образом, но я убил всех этих людей. Он зажмурился, не смея смотреть на соседей, особенно на Антонию. Голос Великовски долетал до него словно с Луны: – Мы обязаны задать как минимум два главных вопроса. Первый: что привело к этой катастрофе? Второй: можем ли мы что-либо предпринять, чтобы изменить ситуацию? Последний вопрос я адресую доктору Эверетт. Ответа на первый вопрос я жду от доктора Роббинса. Роббинс как по команде открыл глаза. – Компьютер, дисплей, — скомандовал Великовски. Посередине стола появился объемный образ. – Вы видите запись, сделанную во Франкфурте 4 июля 1848 года во время официального объявления об образовании Всегерманской империи. Снимали, судя по всему, с крыши высокого здания. Роббинс взирал на море ликующих людей на огромной площади и на помост с видными деятелями, увешанными медалями. На земле, рядом с высоким помостом, он заметил военный оркестр. – Выступающий, — комментировал Великовски, указывая на личность с моржовыми усами, вещавшую по-немецки, — это тот самый барон Отто фон Бисмарк, которого я уже упоминал. В нашей истории он был одним из многих дворян при прусском и габсбургском дворах, кто противился в 1848 году германскому объединению. В истории ТКЗ по причинам, в которых нам пока не удается разобраться, те же люди превратились в ярых сторонников интеграции. Фигурка на дисплее закончила свое выступление жестом — «Приветствую нашего нового кайзера». Оркестр как по сигналу заиграл мощную, торжественную, воинственную мелодию. Наконец-то он все понял. Людей на дисплее охватывали при совместном пении гордость, энтузиазм, желание сложить голову за великую державу. Рабочие, крестьяне, аристократы, мужчины и женщины, люди всех слоев общества, такие разные, объединялись ради общей цели, пылая любовью к своей стране. Вскидывая правую руку в знак приветствия нового вождя, они страстно распевали гимн, сливаясь в беспредельном, фанатичном единении; казалось, ничто не помешает им покорить весь мир. В происходящем был глубокий смысл. Роббинс вспомнил армии революционной и наполеоновской Франции, марширующие под звуки Марсельезы» по всей Европе; немцев XX столетия, горланивших Германия превыше всего»; англичан эпохи взлета их Империи, вдохновлявшихся пением «Боже, храни короля». Внезапно возникло воспоминание: отец ведет его на бейсбольный матч, и маленький Роббинс буквально раздувается от гордости, чувствуя себя истинным американцем и впервые в жизни стоя распевая вместе со всеми «Звездно-полосатый флаг». Такой же подъем испытывали те, кто исполнял гимн «Сыны Германии, вставайте…» В основу была положена главная тема из четвертой части последней симфонии Бетховена — симфонии ля минор, триумфальной Десятой. – Доктор Роббинс! — услышал он голос Великовски. — По словам доктора Брентано, вам знаком этот гимн. Судя по всему, он может иметь отношение к рассматриваемому нами вопросу. Так? – Так, — признал Роббинс. — Но сначала я бы попросил вас выключить запись. Аудитория не сразу переварила услышанное от Роббинса. Тот повернулся к Эверетт, забившейся в дальний угол. – В силах ли мы все это изменить? Вернуть к нормальному состоянию? Женщина кивнула. – Полагаю, что да. На утреннем заседании научного совета доктор Харрисон говорил, что препарат, блокирующий действие вакцины, — именно его использовала Дороти Эртманн — сохраняет свою эффективность даже через сутки после вакцинирования. Все, что вам необходимо предпринять, — это опять перенестись в дом Бетховена, спустя примерно полчаса «после» того, как вы ввели ему вакцину, и впрыснуть нейтрализатор. Теоретически это исправит все, что произошло, и ТКЗ вернется к нормальному течению событий. И это все? Так просто! Он уставился на свои руки, сжал пальцы. Получается, что в его силах разрушать целые миры и снова создавать их… С него довольно! Он в последний раз побывает на ТКЗ и поставит крест на этих вылазках. – Кто поддерживает предложение доктора Эверетт? — спросила директор. — Все за. Кто против? Заносим в протокол: гуманитарный комитет проголосовал за предложение шестью голосами, то есть единогласно. Роббинс вздохнул. Чем быстрее он с этим покончит, тем лучше. – Теперь второй пункт повестки дня, — продолжила директор. — Доктор Великовски внес предложение, поддержанное исполнительным и научным советом. Рекомендовано создать специальную группу для изучения всех будущих проектов по изменению истории ТКЗ. Реализация предложения зависит, разумеется, от успеха или неудачи миссии доктора Роббинса, имеющий целью возвратить события на ТКЗ в нормальное состояние. Если миссия закончится положительно, а предложение получит одобрение, специальная группа начнет… – Что?! — Выкрик Роббинса прервал директора на полуслове. — Не отите ли вы сказать, что, если я наведу на ТКЗ порядок, вы и дальше удете позволять нам переноситься на ТКЗ и менять их историю? – Совершенно верно, — ответил за директора Великовски. — Вы доказали, что существуют способы менять историю ТКЗ, не покушаясь на нашу собственную. Из этого вытекает, что вместо пассивного добывания информации, чем мы занимались до сих пор, мы сможем использовать ТКЗ как огромную лабораторию по изучению последствий различного ода факторов. Ведь после каждого эксперимента мы можем вновь возвращать все на место, пуская историю ТКЗ по проложенной «колее». Он дружески улыбнулся Роббинсу. – Понятно, что вызванные вами изменения привели к катастрофическим последствиям в истории ТКЗ, однако нашей Земле это оказало огромную помощь. Динамика развития альтернативной истории дает богатейший материал для исследований! И это только начало. Мы все бесконечно обязаны вам! Роббинс пожалел, что потерял на ТКЗ револьвер. – Вы хоть понимаете, что говорите? Вы хотите сознательно манипулировать миллиардами людей, хладнокровно уничтожая их в экспериментальных целях! Великовски выглядел обиженным. – Это не реальные люди. Просто тени. Как указывала доктор Эверетт, они обитают в «сгибаемом», ненастоящем прошлом… – Это слишком вольная цитата! — взвилась Эверетт. — Ведь вы знаете как я отношусь к вашему предложению! Роббинс был готов испепелить Великовски. – Они настоящие! Из плоти и крови! Я видел их, прикасался к ним! Он едва не добавил: «И убил четверых…» — Их можно обидеть, они точно так же, как мы, испытывают боль. Мы не имеем права становиться богами! – Призываю всех к порядку! — повысила голос директор. — Начнем обсуждение. Вы с доктором Великовски изложили свои позиции. Есть иные мнения? Перебранка возобновилась. На сей раз схлестнулись Антония с Литом и Шимурой. При каждом упоминании Шелли и Ван-Гога Антония твердила: – Сколько же миллиардов людей должны погибнуть, чтобы появилось несколько новых стихотворений и полотен?! Биллингсли помалкивал, теребя новый галстук-бабочку. Дав спорящим выговориться, директор спросила: – Кто выступает в поддержку предложения доктора Великовски? – Поддержать! — хором ответили Литтон и Шимура. – Кто за? Великовски, Литтон и Шимура подняли руки. – Против? Первым вскинул руку Роббинс, его примеру последовала Антония. Потом лениво поднял руку Биллингсли. – Заносим в протокол, что предложение доктора Великовски получило три голоса «за» и три «против». Значит, решение — за мной. Учитывая положительные рекомендации исполнительного и научного советов, я склонна выступить в поддержку предложения. Занесите в протокол… – Стыдитесь! — Антония побагровела. — Хотите продолжать корчить из себя богов и играть с человеческими жизнями? Я вас презираю и не желаю принимать в этом участие. — Она вскочила. — Я ухожу из института. Прощайте! — Она взглянула на Роббинса и в ярости крикнула: — Все ты, со своей проклятой музыкой! – Вот это женщина! — внезапно молвил Биллингсли, провожая Антонию взглядом и медленно поднимаясь. — Я молчал до голосования, потому что все и так определились. Но теперь скажу. Человек может долго уступать давлению, но всему есть предел. Я тоже заявляю об отставке. — Он направился к двери. — Ничего не поделаешь. Я думал, что мы действуем по совести, что мы и есть Земля номер один. А получается, что мы только третий номер. Троечники берутся вторично отсидеть двадцатый век… Роббинс никогда не видел, чтобы директор института краснела. Придя в себя, она спросила: – Вопросы? Заседание закрыто. Участники разошлись. Роббинс остался сидеть, предавшись воспоминаниям и сожалениям. В его голове тихо звучало завершающее адажио из симфонии Гайдна «Прощальная». Каждый инструмент исполнял свое отдельное «auf Wiedersehen» и стихал. Точно так же все, на что он надеялся в жизни, все, что любил, что имело в его жизни смысл, прекращало существование. Когда отзвучали где-то в отдалении в тоскливом фа-диезе две последние скрипки, он тоже удалился. Дома он почувствовал себя лучше. Харрисон прислал ему записку с рекомендацией хорошо выспаться перед намеченной на утро «операцией» — ввести Бетховену блокирующий состав. Он уселся за рояль и, морщась от боли в спине, заиграл. Однако пальцы сами стали воспроизводить вещи, от которых на душу опять легла тень: третью часть Сонаты №2 си-бемоль минор Шопена, «Вариации» фа минор Гайдна. Когда отзвучали вопросительные завершающие аккорды из коды последнего произведения, кто-то позвонил в дверь. Моля Бога, чтобы это была Антония, он открыл дверь и увидел Эверетт. – Можно войти? Она уселась на диван, он устроился рядом. – Хороший инструмент! – Да, мне повезло. Эверетт грустно посмотрела на него. – У вас невеселый вид. – Если я перенесусь на ТКЗ и исправлю причиненный вред, то Веховски и остальные превратят тамошних обитателей в морских свинок для своих экспериментов. Разве он сам не занимался тем же самым? Нет! Он пытался подарить миру шедевры… Вот и объясни это тем, кого ты убил… – А если у меня ничего не получится, то на моей совести останется бель миллиардов людей! В любом случае виноват буду я. – Неправда. Моя вина больше вашей. Я могла бы в любой момент наложить вето. Но вам хотелось музыки, а мне — доказать, что мы можем менять историю ТКЗ, не меняя нашей. Мы оба добились желаемого. но получили совсем не то, что ожидали. — Она придвинулась к нему. — Вы сумели понять мой доклад о ТКЗ, который я разослала три недели назад? В ответ он закатил глаза. – Ясно. Конечно, до Азимова мне далеко, но попытаюсь… Главное, что необходимо уяснить: любой момент сопряжен с выбором. Даже на мельчайшем уровне радиоактивный атом выбирает, распадаться ему или нет. Вставая утром, вы выбираете, как вам причесать волосы — слева направо или наоборот. Настоящее представляет собой сумму определенных решений, продиктованных выбором, сделанным в прошлом. В техническом отношении выбор почти всегда тривиален, ибо сам по себе не ведет к какому-либо существенному отклонению в истории Вселенной. Изменения касаются одного-единственного атома или, на макроуровне, крохотной части космоса. Но порой разница приобретает критический штаб. Семнадцатого сентября 1666 года кто-то (или что-то) сделал выбор, который был признан — Богом или природой — столь существенным, Вселенная расщепилась на две ветви. На одной ветви опять был произведен некий выбор, и произошло событие, которого не случилось на второй. Девятого ноября 1998 года случилось то же самое ввиду другого выбора. То, что мы воспринимаем как «реальный мир», — всего лишь одна из двух ветвей Вселенной. Так называемая ТКЗ — это дискретная линия времени, «история» между 1666 и 1998 годом. Если вас интересует, что конкретно приводило в указанные сроки к расщеплению Вселенной, то мне бы тоже очень хотелось это узнать. Впрочем, у меня есть кое-какие догадки. Во второй половине XVII века Исаак Ньютон — вы наверняка о нем слышали — сделал свои важнейшие открытия. — Она грустно улыбнулась. — Миф мифом, но, возможно, в другой Вселенной яблоко решило не падать… Что касается 1998 года… Пока что я ни с кем не делилась своей догадкой. Все и так обвиняют меня в мании величия. В тот день я находилась в школьной библиотеке, искала там детскую книжку — «Маленькие женщины» Олкотт, но, оказавшись не в той секции, наткнулась на «Лекции Фейнмана по физике». — Ее взгляд сделался печальным. — Возможно, в другой Вселенной транскосмологии вообще не существует. Возможно, там я — пожилая учительница английской литературы, которая без ума от своих внучек. — Она вздохнула. — Мы не можем перенестись в иные Вселенные или в прошлое нашей ветви с 1998 года до наших дней. Возможно, такой шанс когда-нибудь представится, если существуют стабильные червоточины, в которые я не верю. С другой стороны, совсем нетрудно сложить пространственное время для путешествия на ТКЗ, которая по отношению к нашей ветви пребывает в нулевом энергетическом состоянии. Это все равно что временно восстановить пуповину, связывающую младенца и его мать. Мы применяем… Заметив отсутствующее выражение на его лице, она что-то невнятно пробормотала, а потом сказала: – Впрочем, неважно. Вам не обязательно знать, как это работает. Главное — понимать свою задачу. Она приблизила свое лицо к его. – У меня есть план. Замечу: весьма опасный. Может статься, он вообще не сработает. Но это единственный способ навести порядок — на ТКЗ и здесь. Роббинс широко открыл глаза. – Каким же образом? – Как я уже говорила, путешествия в прошлое нашей собственной ветви и внесение изменений в историю невозможны. Однако при помощи ТКЗ мы могли бы добиться той же цели косвенным, так сказать, способом. — Она улыбнулась. — Сама идея не слишком оригинальна. Я впервые вычитала ее в фантастическом рассказе, когда была студенткой колледжа. – Фантастика? Эверетт бросила на него вопросительный взгляд, взяла с рояля ноты и стала что-то записывать на обратной стороне листа. – Вот что вам следует сделать… Слушая ее, Роббинс все шире раскрывал глаза. – Кажется, вы упоминали об опасности? – Поверьте, я бы тоже хотела, чтобы существовал иной способ. — Она подала ему ноты. — Сделаете? Роббинс взглянул на инструкции, потом перевернул ноты. Это была соната Бетховена ми-бемоль мажор, опус 81а. Он пролистал ноты, вспоминая французские подзаголовки, присвоенные композитором трем частям: «Прощание», «Отсутствие» и «Возвращение». Он еще раз перечитал записи Эверетт. – Итак, доктор Роббинс? Выбор за вами. Он вздохнул. – Если это единственный способ все исправить, то я готов. С сильным ощущением «дежа вю» Роббинс вошел в переходную камеру, переодевшись в костюм для ночных операций. Его провожали Майлс, Эверетт и Харрисон — как в тот раз, когда он отправлялся помешать Эртманн ввести Бетховену тот самый препарат, которым он вооружился теперь. Харрисон подал ему инжектор. – Я заправил его блокиратором вакцины. Вводится так же, как вакцина. Майлс сказал от своего пульта: – Переход задействован и стабилен. Пространственные координаты те же, как когда доктор Роббинс транслоцировался для введения вакцины. Координаты времени выставлены на двадцать одну минуту после его возвращения с той транслокации. – Позвольте мне проверить. — Отодвинув Майлса, Эверетт внимательно исследовала панель управления. Роббинс подошел с инжектором в руке к отверстию Перехода и остановился. Он уповал на то, что Эверетт знает, что делает. Эверетт нажала несколько кнопок. Майлс нахмурился. – Простите, доктор Эверетт, но зачем вы поменяли… – Доктор Роббинс, — проговорила она, нарочито игнорируя Майлза — вы помните, что я вам говорила? – Помню. – В таком случае, в добрый путь! Оказавшись в кромешной тьме Перехода, Роббинс еще раз мысленно повторил инструкции Эверетт. Он очень надеялся, что ничего не испортит. Впрочем, он был готов на смерть, лишь бы предотвратить катастрофу. Последняя его мысль перед прибытием была о том, что, как утверждала Эверетт, ТКЗ можно использовать для подачи предупредительного сигнала в собственное прошлое… Его мысли были прерваны прибытием на место. В ноздри ударил целый букет неприятных запахов. В темноте автоматически включились инфракрасные очки. Он находился у Бетховена в кухне. В стене чернел полный золы очаг. Громоздились столы, открытые полки с посудой и кухонной утварью. На одном из столов лежал зловещего вида нож. В углу пылился щербатый рояль. Роббинс усмехнулся нелепости этого зрелища. Он медленно вошел, стараясь не натыкаться на стоящие в беспорядке пюпитры и стулья. – Стой! Роббинс в ужасе замер и опасливо повернул голову в ту сторону, откуда раздался голос. Благодаря инфракрасным очкам он разглядел чей-то силуэт. Человек был одного с ним роста, в таком же, как у него, черном костюме. – Не входи в спальню, — предостерег незнакомец. – Кто вы такой? — прошептал Роббинс. — Что вы здесь делаете? Человек подошел ближе и снял очки и капюшон. Роббинс заморгал, не в силах понять происходящее. На Роббинса смотрели собственные глаза. Человек опять надел очки. – Молчи и слушай. Роббинс кивнул, и незнакомец заговорил. Многие его инструкции казались лишенными смысла, но он заверил Роббинса, что со временем тот все поймет. Услышав о причинах, из-за которых ему следовало исполнить все в точности, Роббинс с трудом устоял на ногах. Он не запротестовал, а подчинился, когда незнакомец попросил впрыснуть препарат ему в правую руку. – Пусть думают, что ты сделал укол самому Бетховену. Нельзя же тебе возвратиться с целым инжектором, — произнес незнакомец, морщась и опуская рукав. — Если все пройдет нормально, я не пострадаю. А ты пробыл здесь достаточно, пора обратно. – Ты вернешься со мной? — спросил Роббинс. – Нет. Если Эверетт права и все получится, я не смогу вернуться. Да, кстати… — Незнакомец подошел к роялю Бетховена и улыбнулся. — Слушай внимательно! – Ты разочарован, что ничего не вышло? – Переживу. Антония сидела рядом с Роббинсом на диване в его квартире. Они слушали музыку. Она жмурилась и улыбалась, позволяя волшебным звукам симфонии обволакивать их. Обняв Антонию и прижав ее к себе, Роббинс тоже закрыл глаза. Он все еще пытался разобраться во всем, что произошло за три дня, истекшие с момента одобрения гуманитарным комитетом его предложения, особенно после его перемещения на ТКЗ для введения вакцины Бетховену. Следуя инструкциям человека в доме Бетховена, он сразу же после возвращения на Землю нашел Эртманн. Собственно, искать ее не пришлось: она по-прежнему сидела на стуле в переходной камере в обществе Харрисона и Майлса, как перед его перемещением на ТКЗ с вакциной. Увидев его, Эртманн, не дав ему открыть рта, призналась, что уже побывала там и ввела Бетховену препарат, блокирующий действие вакцины. По предложению Роббинса вызвали Эверетт, которой задали вопрос о дальнейших действиях. Та бросила на него подозрительный взгляд, словно собираясь напомнить, что это по ее предложению он отправится на ТКЗ для «ранней» встречи с Эртманн. Однако она согласилась, что необходимо поступить именно так. Оказавшись в который уже раз в доме Бетховена, он дождался Эртманн, убедил ее довериться ему, назвавшись ее союзником, и объяснил, как надо поступить. Напоследок он взял с нее слово, что, возвратившись, она не наложит на себя руки. Вернувшись на Землю, он переоделся и перенесся в Вену 1827 года. Тамошние газеты сообщали о смерти Бетховена днем раньше, чего и следовало ожидать, коль скоро он не вводил композитору вакцины. Он снова вернулся домой — несолоно хлебавши. Труднее всего было обмануть накануне участников специального заседания гуманитарного комитета, заявив, что он сделал все ради продления жизни Бетховена. Все с удивлением встретили его решение снять свое предложение. Он объяснил, что передумал из опасения катастрофических последствий для ТКЗ и их собственного мира. Для пущей достоверности он воспользовался сюжетными линиями из рассказов, полученных от Биллингсли, а также примером, который привел ему ветреченный в доме Бетховена «незнакомец». Предложение отказаться от проекта было одобрено четырьмя голосами против двух. Против высказались Литтон и Шимура, расстроенные тем, что «горят» их проекты. Роббинс сомневался, правильно ли поступил, послушавшись человека, назвавшего себя «Роббинсом в будущем». С другой стороны, если не доверять самому себе, то кому же тогда доверять? Эртманн откликнулась на просьбу и нанесла ему визит. Он уговорил ее никому не рассказывать о «заговоре». Если кто-то узнает об истинных событиях, опасные попытки будут повторены, чего оба никак не хотели. Дороти поблагодарила его за все, особенно за то, как он помог Харрисону убедить исполнительный комитет не увольнять ее из института. Обняв его и чмокнув в щеку, она убежала. Вспоминая это прощание, Роббинс ловил себя на чувствах, которые нельзя назвать платоническими. Увы, он для нее староват. К тому же у него есть возлюбленная… Симфония приближалась к своему громоподобному, взрывному апофеозу. Антония крепко прижалась к нему. – Какая красота! — мечтательно прошептала она. — Сколько экстаза, жизни, торжества! – Да, — согласился он. — Но ты все равно заманчивей. Их губы слились, и он забылся в поцелуе. Музыка ненадолго стихла, а потом сменилась иной мелодией — могучим, торжествующим, воинственным до мажором. Той самой, которую наиграл на рояле в кухне Бетховена незнакомый человек… Роббинс очень сожалел, что так и не узнал, что это такое. Антония нежно прошептала ему в ухо: – Не надо расстраиваться из-за того, что ты не добыл новой музыки. Вспомни: «Звучащие мелодии прекрасны, беззвучные прекраснее стократ…» Ее грудь скользнула по его рубашке, во взгляде появилась робость. Он очень давно не видел в ее глазах такого выражения, но помнил, что оно означает. Он глянул через ее плечо на бюст Бетховена на рояле. На гипсовых губах гения играла одобрительная улыбка. В комнате звучал могучий оркестр. Последовало искрометное восходящее глиссандо и заключительные аккорды фортиссимо последней симфонии Бетховена. То была полная радости Девятая симфония ре минор. |
|
|