"Невидимая угроза" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Глава 25

Мне нужно было где-нибудь уединиться. Лучше всего – в безопасном месте. И успокоить нервы хорошей дозой спиртного. У меня было такое чувство, что еще немного – и я съеду с катушек.

Каролина! Она в городе и общается с этой прошмандовкой Ланой.

Бред… Бред! Такого просто не должно быть. Неужели Каролина каким-то образом замешана в убийстве Баландина?

А если так, то почему меня подставили? Она что, таким образом хочет от меня избавиться? Зачем? Одно ее слово – и я собираю чемоданы.

Без любви или хотя бы элементарного взаимопонимания и уважения семейная жизнь превращается в фарс, в каждодневный кошмар.

Мы жили пусть и не душа в душу, однако и не грызлись как собаки. Скандалы и скандальчики были, не скрою, но больше из-за взрывного характера Каролины.

По натуре я в семейной жизни человек мирный. Как диван – где его поставили, там он и стоит. И никаких шорохов, а тем более передвижений. Разве что пыль на себе собирает.

Нет, здесь что-то не так. Ситуация возле элементарной логики даже не ночевала. Нужно сначала подхлестнуть мозги, а затем успокоиться. Успокоиться…

Успокойся, Иво, черт тебя дери! Распсиховался, как институтка…

Ноги сами привели меня в этот подвал. По дороге я купил две бутылки водки, немудреную закуску, бутылку минеральной воды и несколько пластмассовых стаканчиков.

Я пришел в гости к бомжам – Антонине и Гоше. Возвращаться в мастерскую Кир Кирыча мне не хотелось. Я знал, что там сразу начнутся расспросы, а мне даже языком не хотелось шевелить на тему, которая достала меня до печенок.

"Апартаменты" бомжей находились в подвале старинного четырехэтажного дома, разрушенного взрывом газового баллона. Вернее, была разрушена только одна квартира, но здание с провалившейся крышей стало похожим на седло лихого ковбоя и все пошло трещинами.

Уж не знаю, почему дом не снесли или не отреставрировали, – наверное, у городских властей до этого просто руки не дошли или не хватило денег на такие работы – но людей выселили.

Аварийное здание было обнесено высоким забором из не строганных досок. Похоже, на месте дома решили что-то построить, если судить по уже начавшим ржаветь рельсам башенного крана, воротам и ведущей к ним дороге, засыпанной щебенкой.

Я пролез на огороженную территорию через дыру в заборе. Видимо, ее проделали не шибко закормленные бомжи, а может, местные пацаны, потому что щель была узкой, и я едва не остался без своего маскировочного наряда.

Очутившись по другую сторону забора, я критически осмотрел свои лохмотья, которые стали полным рваньем, и с удовлетворением хмыкнул. Теперь я и впрямь выглядел как настоящий босяк.

Вход в жилище моих знакомых я разыскал не без труда. Оказалось, что подвал разделен на секции (по числу входных дверей) и в каждой из них жили бездомные.

Где обретаются Гоша с Антониной мне подсказал кривобокий хмырь с хитрыми красными глазками. При взгляде на пакет, откуда явственно слышалось позвякивание полных бутылок, у него, как у подопытной собаки известного физиолога Павлова, началось обильное слюноотделение.

Сначала он тащился сзади, не отрывая глаз от пакета, а затем предупредительно опередил меня и полез через кучу мусора ко входу в жилище Гоши и Антонитгы.

Кривобокий шустро спустился вниз по выщербленным ступеням и сильно постучал в замызганную дверь.

Гоша, Гоша-а! – позвал он тонким писклявым голоском; и снова забарабанил в лверь кулаками. -Открывай, к тябе гости. Ответили быстро; это я судил по морщинистой физиономии своего проводника, который явно был удивлен.

Шшас я те постучу! Вали отседа, Чвык!

Гоша, дак ведь я, это, по просьбе…

– Чвык, я тебе всю рожу расцарапаю! – раздался воинственный голос Антонины. – Ну, надоел, ну, надоел..

Здравствуйте, Антонина, – сказал я вежливо, бесцеремонно отодвинув в сторону кривобокого Чвыка. -Это я.

Пришел, как договаривались.

– Не понял… – Это уже голос Гоши, – Что за дела, Антонина!? Ну-ка, погодь, счас глянем, с кем ты там. стерва, шуры-муры разводишь, когда меня дома нет.

Дверь отворилась и на меня воззрилась похмельная физиономия российского Отелло. В правой руке он держал железный прут.

– Гоша, ты что, своих не узнаешь? – спросил я с укоризной, изобразив приветливую улыбку.

Свои на паперти милостыню просят, мурло. Вали отседа, пока цел! Он воинственно взмахнул прутом.

Антонина, ну скажи ему… – проблеял я голосом холощеного евнуха.

И беспомощно развел руками. При этом я как бы невзначай потряс пакетом, который тут же отозвался приятным звоном полных бутылок.

– Гоша, остынь! – громыхнула появившаяся, как по мановению волшебной палочки, Антонина; она цапнула за шиворот своего Отелло и утащила его куда-то в глубину подвала.

Похоже, слух у нее был отменный.

Она нарисовалась в дверном проеме примерно через две-три минуты. Все это время хозяева подвальных "апартаментов" пререкались, обзывая друг дружку нехорошими словами.

Я терпеливо ждал. Сзади, почти вплотную ко мне, неприкаянно мыкался Чвык. Он с такой собачьей тоской глядел на мой пакет, что мне захотелось немедленно налить ему стопарик. чтобы не слышать над ухом его зловонного дыхания.

Ты кто? – спросила гневная Антонина.

Она почему-то смотрела не на меня, а на пакет-приманку. Наверное, хотела точно удостовериться, что в нем лежит именно то, чего дружной семейке бомжей всегда так не хватает.

Чтобы не разочаровать ее, я без всяких церемоний и объяснений засунул руку в пакет, достал бутылку водки, и сказал слово, состоящее всего из одной буквы:

– О!

В русском языке это слово-звук имеет столько оттенков, что им можно прокомментировать любое событие. Я уже не говорю о современных телесериалах с их кондовыми диалогами и убогими сюжетами. Если заменить бред, который несут несчастные артисты, буквой "О","то будут получаться шедевры не хуже голливудских.

Для полноты картины – так сказать, чтобы усилить художественное воздействие на зрителя до полного беспредела и обогнать Америку (мечта!) – можно добавить к этому супермини-словарю еще несколько русских выражений – "а-а.,.", "ну?", "бля!", "клево" и (в постельных сценах) английское – "нес, нес, иес!" (это для того, чтобы лишний раз подтвердить, что мы являемся неотъемлемой частью цивилизованного О-о-о… – с вожделением простонала в ответ Антонина и наконец посмотрела мне в лицо. – Петруха! -возопила она почти в экстазе. – Гоша, это Петруха!

А, Петро… – сказал недовольным голосом Гоша, посмотрев на меня искоса одним оком. – Ну… входи… Ты чего здесь толчешься!? – прикрикнул он на Антонину. – Мы сами тут разберемся.

Слегка пригнувшись, чтобы не набить шишку, я последовал за Гошей внутрь пристанища бомжей. Дслей за мной тихонько потянулся и Чвык, стараясь быть незаметным. Но недремлющий глаз разозленного Гоши в этот момент мог рассмотреть даже вшу на кончике булавки.

Чвык! – рявкнул ржавым пропитым голосом Гоша. – Тебя кто звал?

Ну,это, я как все…

А ежели как все, то канай отсюда, кишкомот! Пош-шел!.. Гоша с неожиданным проворством пнул Чвыка под зад ногой.

Бродют тут.., всякие… – бубнил он, топая впереди по длинному узкому коридору, похожему и по запахам, и по освещению на прямую кишку.

Думаю, что под "всякими" он подразумевал не только горемычного Чвыка, но и меня. Я благоразумно помалкивал и все свое внимание обратил на дорогу. Гоша освещал нам путь маломощным фонариком, и я практически не видел, куда ступают мои ноги.

Мне повезло – я добрался туда, куда нужно, без падений, увечий и переломов, хотя несколько раз и спотыкался, а однажды едва не угодил в какой-то провал, откуда слышалось журчание воды.

Жилище Антонины и Гоши оказалось на удивление просторным и светлым. Наверное, когда-то здесь была дворницкая, а может, прачечная или – уже в наши времена – бойлерная. Как бы там ни было, но места в этом отделении подвала хватало на десятерых.

Свет в жилище бомжей проникал через прямоугольной отверстие в потолке подвала, закрытое старыми стекленными рамами и укрепленное арматурной сеткой – от проникновения нехороших людишек. Наверное, в старые времена здесь стоял небольшой лифт – скорее, подъемник – для хозяйственных нужд, Самое интересное: помещение было обставлено как настоящая гостиная – скорее всего стараниями и под руководством Антонины.

Бомжи притащили сюда старинный секретер с подпаленными боками (наверное, с какого-нибудь пожариша), диван без спинки и ножек (он стоял на кирпичах), несколько видавших виды грубых кресел и стульев (явно казенных, из присутственных мест), раздвижной стол – детище первых пятилеток, тумбочку, исполняющую роль чайного столика, дореволюционную швейную машинку "Зингер" без привода и разных колесиков, старый телевизор "Электрон", который ничего не показывал, так как в подвале не было электричества, и большой кованый канделябр работы английских мастеров – раритетная и ценная вещь для людей с понятием.

Как попала музейная реликвия в наш город, а затем и в берлогу бомжей, – уму непостижимо.

Что касается Гоши и Антонины, то вряд ли они обладали утонченным вкусом или большими познаниями по части антиквариата. Скорее всего, бомжи умыкнули раритет по пьянке, у какого-нибудь дружка, собирателя металлолома, для вполне прозаической и прагматичной цели – чтобы осветить свое жилище.

Кованые цветы, листья и разнообразные завитушки канделябра были сплошь закапаны стеарином, так как свечи ставились не в предназначенные для них гнезда, а куда ни попадя, лишь бы не высоко.

Вот, – сказал я, водружая свою ношу посреди стола. – Пришел вас навестить.

Оно конечно… ежели так… – Гоша критическим взглядом оценил пакет и немного потеплел. – Садись, отдыхай.

Антонина сама…

Я выбрал кресло. Оно было жестким, но удобным.

Наверное, когда-то в кресле сиживал мелкий чиновник, канцелярская крыса, которому по штату не полагалось мягкое место. Кресло было монументальным и настолько прочно сработанным, что даже не скрипнуло подо мной, несмотря на свой весьма преклонный возраст.

Да, были и у нас мастера…

Антонину не нужно было подгонять. Она моталась вокруг стола как заводная, расставляя бутылки с водкой и минералкой, белые пластиковые стаканчики и нарезая хлеб и корейку. Спустя пять-шесть минут мы уже причащались водкой и закусывали маринованными огурцами.

На этот раз я пил наравне со всеми. Мне хотелось забыться, выбросить из головы все мысли о своих невзгодах.

Забыться хотя бы на час или на два, У мужиков это называется расслабиться.

Я и расслаблялся…

После первой бутылки я перестал ощущать и неприятные запахи, витающие в подвальном помещении, и некоторую неловкость в общении с людьми, которые (пусть и волею судеб) по положению в обществе стояли гораздо ниже меня.

Мне было на все наплевать. Есть такая болезнь НАПЛЕВИЗМ, не значащаяся в медицинских справочниках, когда человеку вдруг становится все до лампочки, Так было и со мной. Меня загнали в угол, навесив несколько убийств, и вдобавок отобрав у меня самое главное – веру в человека, которого я считал другом.

А как иначе? Хорошая жена – это в первую голову друг. При всем том, я верил Каролине и думал, что в трудную минуту всегда могу на нее рассчитывать.

И вдруг такой облом… Мне казалось, что в моей душе потоптался табун лошадей, изгваздав ее экскрементами.

Тоска…

Меня что-то спрашивали, я механически отвечал, стараясь держаться в образе, но мыслями я был очень далеко от этого зловонного подвала.

Мне представлялось, что я снова на своем "острове" в лесах, сижу у берега озера с удочкой в руке, а рядом неторопливо дымит трубкой мой друг-приятель дед Зосима. Вокруг тишина и полная благодать, тихая волна шаловливо щекочет мои босые ноги, над горизонтом медленно поднимается утренняя заря, прокладывая по воде золотисто-розовую дорожку – наверное, в вечность.

Эх! Хорошо было… Год, который я прожил в лесах, стал, как я теперь понял, самым счастливым в моей жизни.

Я безнадежно вздохнул и посмотрел на изрядно потемневший проем в потолке. День постепенно катился к вечеру.