"Черная Луна" - читать интересную книгу автора (Геммел Дэвид)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Писец Келлис был взят под арест в собственном доме и доставлен в дворцовую темницу, где ему предложили выбор между пыткой и чистосердечным признанием. Келлис был человек умный и не лишенный отваги, он понимал, что признание у него так или иначе вырвут пыткой, и предпочел молчать.

Пурис, Ниро, герцог и Карис присутствовали при том, как Келлиса начали пытать, а затем удалились в личные покои герцога. Ниро отправили в конторку на Складской улице.

Вскоре после восхода солнца Ниро сидел в выстуженной — печь только что затопили — клетушке и просматривал конторскую книгу, заполненную ровным и аккуратным почерком Келлиса. Распахнулась дверь, и в контору вошел человек — рослый, плотного сложения, с лысиной на макушке. Его редеющие черные волосы были коротко подстрижены. Сняв отделанный мехом плащ, незнакомец подошел к печи.

— Где Келлис? — спросил он.

— Заболел, сударь. Я его временно замещаю. Мое имя Ниро.

— Заболел? А вчера только выглядел бодрым и здоровым.

— Ужасно, правда, как быстро может болезнь свалить человека с ног? — отозвался Ниро. — Чем могу служить, сударь?

— Сегодня должен прибыть мой караван. Боюсь, как бы он не задержался до темноты.

— Понимаю, сударь. Вам, стало быть, нужно письменное разрешение для стражников, чтобы открыли ворота?

— Можно сделать и так, — согласился незнакомец и, пододвинув стул, уселся напротив Ниро. На нем была рубашка из плотного голубого шелка, расшитого золотой нитью, и отделанный мехом жилет из мягкой серой кожи. Даже если б Ниро полгода целиком откладывал свое скудное жалованье, он и тогда не смог бы купить себе такой наряд.

— Однако, — продолжал ранний гость, — было бы куда проще найти другое решение.

— Другое, сударь? Уж и не знаю, возможно ли это. Приказ герцога недвусмыслен. После заката солнца ворота запирают, и никто не может ни выехать из города, ни въехать без особого письменного разрешения.

— Вот в том-то и дело! — подхватил незнакомец. — Я по опыту знаю, что на получение такого разрешения придется истратить немало времени и сил, и… — он усмехнулся, — исписать гору бумаги. Уверен, что у герцога была весомая причина издать такой приказ, однако бедные купцы, такие как я, тоже должны зарабатывать себе на кусок хлеба. Зачастую это значит, что дела надо вести быстро, не мешкая — особенно если речь идет о скоропортящихся продуктах.

— Не сомневаюсь, сударь, что это правда, — ответил Ниро и встал, чтобы подбросить в печурку пару поленьев. — Однако же, насколько мне известно, частной торговли продовольствием сейчас не существует. Герцог через таких купцов, как вы, скупает все съестные припасы, дабы прокормить город. Из чего следует, что какие бы продукты ни везли в ваших фургонах, все это и так уже принадлежит герцогу. Верно ведь?

— Теоретически, вот в чем дело… Как, ты сказал, тебя зовут? Ниро? — Писец кивнул. — Что ж, Ниро, я вижу, что ты честный человек. Знаешь, из чего я сделал такой вывод?

— Понятия не имею, сударь.

— Твоя туника стоит около восьми медных грошей. Плащ, висящий на крюке, — не больше трех. — Незнакомец глянул на ноги писца. — Сапоги у тебя худые, и притом из дешевой кожи. Такие сапоги может носить только честный человек.

— Теперь понимаю, сударь. Однако, следуя вашей же логике, я должен был бы сказать, что вы человек бесчестный — ведь ваша шелковая рубашка стоит, должно быть, десять серебряков?

— Тридцать. — Широко улыбнувшись, незнакомец развязал кошель, висевший у него на поясе. Вынул две золотые монеты и положил их на стол.

— Если я не ошибаюсь, — продолжал он, — твое годовое жалованье не составит и этих двух монет.

— Вы правы, сударь.

— Возьми монеты, Ниро. Подержи их в руке. Почувствуй их тепло и вес. У золота, Ниро, совершенно особый вес.

Тощие пальцы Ниро проворно сгребли со стола золотые.

— Истинно так, сударь. Истинно так.

— Мой караван прибудет к полуночи. Не нужно заносить в книгу его прибытие.

Незнакомец встал и накинул на широкие плечи плащ.

— Сударь, могу я узнать ваше имя? — спросил Ниро.

— Меня зовут Ландер. Служи мне верно, Ниро, и станешь богачом.

— Благодарю, сударь. И, кстати, вы избавили меня от лишних хлопот.

С этими словами Ниро выдвинул ящик стола и извлек свиток, запечатанный герцогской печатью. — Сегодня утром меня просили передать это вам.

— Что там? — спросил купец.

— Не знаю, сударь. Герцог не делится со мной своими секретами.

Ландер взял свиток и сломал печать. Закончив чтение, он улыбнулся.

— Меня пригласили сегодня поужинать во дворце, — сказал он.

— Мои поздравления, сударь. Я слыхал, у герцога отменный повар.

Карета герцога — шедевр из красного дерева, с восхитительно мягкими, обитыми кожей сиденьями — была запряжена шестеркой мышастых коней. Удобно устроившись на сиденье, Ландер наслаждался поездкой. Бархатные занавеси не пропускали холод, а от двух медных жаровен, полных раскаленного угля, веяло приятным теплом.

Ландер был счастлив — как был бы счастлив всякий сын бедного арендатора, случись ему проехаться в подобной карете. Что подумал бы отец, если б мог увидеть, каким большим человеком стал его сын! Особняк с двадцатью шестью слугами, красивая любовница и состояние, с которым не сравнится и герцогская казна. И к этому еще поместье на островах — если дароты и впрямь окажутся так опасны, как о них рассказывают. Ландер слышал, как молотят по булыжникам обитые железом колеса кареты, но здесь, внутри, не ощущалось ни малейшей тряски. С восхищением разглядывал он искусную резьбу, покрывавшую стенки кареты. Надо бы и мне, подумал Ландер, обзавестись такой каретой. И обзаведусь. Непременно обзаведусь!

Запустив короткие толстые пальцы в карман бархатного камзола, он извлек золотое ожерелье вкупе с крупным, в виде слезы, аметистом, оправленным в золотую филигрань. Ожерелье было старинной работы и обошлось Ландеру в две сотни серебряков. Аметист был подарком для Мириак, которая обожала подобные безделушки. Вернувшись из дворца, Ландер разбудит ее, покажет аметист — и увидит, как широко раскроются от восторга ее ярко-синие глаза. Ландера нисколько не задевало то, что любовный пыл в Мириак могли пробудить только драгоценности — его и самого процесс обогащения распалял не хуже любовного напитка. К тому же все подарки, которые он делал Мириак, были на самом деле зарегистрированы в казначействе на его имя. Если куртизанка ему когда-нибудь надоест, все эти драгоценности вернутся к нему.

Ландер услышал, как кучер окликнул коней, и карета, замедлив ход, остановилась. Поездка оказалась короче, чем он рассчитывал. Не могли же они так скоро доехать до дворца? Ландер постучал в небольшое окошко в передней стенке кареты.

— Почему мы остановились? — крикнул он. Ответа не было. Раздернув занавески, Ландер выглянул в окно — и отшатнулся, увидев зловещую картину. Карета остановилась на Площади Виселиц. Вокруг пылали факелы, и в их зыбком свете он различил, что на виселице болтается с десяток повешенных.

— Трогай! — рявкнул Ландер на кучера. Подобное зрелище не для человека, который собрался поужинать.

Кто-то шагнул к дверце кареты, рывком распахнул ее. Солдат в шлеме с плюмажем опустил лесенку.

— Выходи, сударь, — отрывисто бросил он.

— Что ты себе позволяешь? Я — гость герцога, он ждет меня.

— Так точно, ждет. А теперь выходи.

Мысли Ландера заметались, но он никак не мог придумать, как бы еще возразить этому наглецу. Держась за дверцу, Ландер встал и спустился по ступенькам. Перед каретой и вправду стоял герцог Альбрек, а с ним — советник Пурис и Ниро, тот самый писец из складской конторы.

— Добрый вечер, государь, — промямлил Ландер. — Я, право, теряюсь в догадках…

— Узнаешь этого человека? — перебил герцог, указав на одного из повешенных. Это был писец Келлис. Остальные — стражники с южных ворот. В глазах у Ландера помутилось.

— Узнаешь? — повторил герцог.

— Да, государь, но я уверяю вас…

— Твои уверения, Ландер, для меня пустой звук. Ты обманул меня и едва не вызвал в Кордуине голод. Твои товары, земли и состояние конфискованы.

Теперь уже Ландер дрожал всем телом.

— Государь, я признаю, что был… небрежен в делах. Но у меня и в мыслях не было прибегать к обману! Все доставленные товары хранятся на моих складах. Я… я дарю их вам.

— Они уже мои, — холодно ответил герцог. — Повесить его!

Ландер слышал эти слова — но не мог поверить собственным ушам.

— Государь, умоляю… — начал он, но два солдата схватили его за плечи и поволокли к эшафоту. У эшафота Ландер принялся брыкаться и извиваться, но третий солдат со всей силы ударил его кулаком в лицо. На эшафот Ландера втащили, словно куль с мукой. Ему связали руки за спиной, накинули на шею петлю и туго затянули. Он захныкал, умоляя о милосердии. Затем пол под ним канул в пустоту — и наступила тьма.

— Не понимаю, для чего он это делал, — сказал герцог. — Он ведь уже был несказанно богат. Заломил мне такие цены, что наверняка получил огромную прибыль.

— Некоторым людям, государь, — сказал Пурис, — любая прибыль кажется слишком скромной. Ландер знал, что когда казенные закрома опустеют, за его товары заплатят любую цену. Доставляя продовольствие тайком, он всегда мог сказать, что купил его раньше, чем был издан ваш указ.

— Такая алчность для меня непостижима, — промолвил герцог. — Зато, мой добрый Пурис, я хорошо знаю цену подлинной преданности. Ты сослужил мне неоценимую службу. Теперь дом Ландера и все его земли — твои.

— Благодарю, государь, — низко поклонившись, ответил Пурис.

— А теперь мне пора отправляться на ужин, — сказал герцог, садясь в свою карету. Ниро подошел к Пурису.

— Поздравляю, сударь, — сказал он с поклоном. Маленький советник тихо засмеялся.

— Семнадцать складов, битком набитых продовольствием, — довольно, чтобы пережить самую суровую зиму, да и казна теперь полна, как никогда. Прекрасный выдался денек, Ниро!

— Воистину так, сударь.

— Что я вижу? У тебя новые сапоги?

— Да, сударь. Я купил их нынче днем.

— Похоже, они дорогие.

— Это так, сударь. Мне помог приобрести их купец Ландер.

— Надо же, каким он оказался благотворителем, — хмыкнул Пурис.

Назавтра, ранним утром, маленький советник постучал в дверь дома, принадлежавшего Ландеру.

Сопровождаемый отрядом стражников, он вошел в дом и послал за Мириак. Куртизанка, одетая в простое белое платье, спустилась в зал. Пурис глаз не мог оторвать от ее красоты — ослепительное золото волос, нежная белизна кожи. Он провел женщину в парадную гостиную и со всей возможной деликатностью сообщил о цели своего визита. Мириак слушала молча, опустив глаза и ничем не выдавая своих чувств.

— Итак, — сказала она, когда Пурис смолк, — Ландер мертв и дом теперь принадлежит вам. Когда мне следует съехать?

— Госпожа моя, — ответил Пурис, — тебе нет нужды уезжать. На самом деле я страстно желал бы, чтобы ты осталась. Я принес для тебя небольшой подарок.

Сунув руку в карман, он вынул ожерелье, купленное Ландером, и аметист, похожий на слезу. И с радостью увидел, как прекрасные глаза Мириак заблестели, и она не колеблясь протянула руку.

Стены покоев Карис были увешаны набросками. На северной стене красовались тонко прорисованные ландшафты — холмы и долины к северу от Кордуина, равнинные места, расположенные достаточно близко от стен города, чтобы дароты могли поставить там катапульты. На западной стене висели чертежи городских укреплений, размеченные цифрами — где и сколько поставить на стенах солдат, по каким маршрутам снабжать их провизией. На южной стене была большая карта самого Кордуина — на ней Карис отметила здания, в которых можно разместить лазареты и оружейные склады.

Карис сидела на кушетке, просматривая отчеты, присланные Пурисом — о производстве арбалетов и арбалетных болтов. Если повезет, к началу весны у них будет около восьмисот арбалетов и свыше десяти тысяч болтов. В дверь постучали, и, кланяясь, вошел слуга.

— Госпожа, — сказал он, — там пришел человек, который хочет поговорить с тобой. Утверждает, что он твой друг.

— А у этого друга есть имя?

— Неклен, госпожа.

— Впусти его.

Карис поднялась с кушетки навстречу гостю — и при виде его, как могла, постаралась скрыть свое потрясение. Неклен всегда был худощав и жилист, но теперь походил на живой скелет. Изможденный, с запавшими глазами, он, казалось, с последней их встречи постарел на десять лет. Вместо левой руки была культя, обмотанная почерневшей от крови повязкой.

— Входи, друг мой, и присядь, — сказала Карис и велела слуге принести еды и вина.

Неклен устало осел в кресло и закрыл глаза.

— Ох, до чего же я устал… — невнятно пробормотал он. Затем уронил голову на грудь, и дыхание его стало глубоким, сонным. Когда слуга принес хлеб, масло, сыр и копченое мясо, Карис велела ему прислать врача. Потом подошла к седобородому ветерану и приложила пальцы к его шее, нащупывая пульс. Тогда Неклен открыл блекло-голубые глаза и слабо усмехнулся.

— Я пока еще жив, Карис. Хотя по всем законам должен был умереть.

Он со стоном выпрямился. Карис подала ему кубок с красным вином, и Неклен выпил все до капли. Потянулся левой рукой к хлебу — и застыл, озадаченно глядя на культю.

— Проклятие, я ведь до сих пор чувствую свои пальцы. Странно, правда?

Карис отрезала ему два толстых ломтя хлеба и щедро намазала их маслом. Затем отрезала приличный ломоть сыра. Неклен медленно поел и снова откинулся на спинку кресла.

— Я был в Прентуисе. Говорю тебе, никто и никогда не видел еще такой бойни. Мы выехали против даротов. Гириак возглавлял атаку. Только наши мечи против них были все равно что ивовые прутики. Я рубанул одного урода мечом по шее — и меч отскочил! Даже кожу не поцарапал, представляешь? Он ответным ударом рубанул мой щит — и рассек его надвое, да вдобавок отрубил мне руку. Мы и глазом не успели моргнуть, как были разбиты, сотнями порублены на куски. Я видел дарота, из которого торчал десяток стрел, а он все дрался — и хоть бы что. Хочешь знать, что случилось с Гириаком?

Карис этого вовсе не хотелось, но она кивнула.

— Он погиб достойно, как подобает солдату. Прикончил одного из даротов — проткнул на полном скаку копьем. Потом его зарубили. Ты не представляешь, Карис, какой это был короткий бой. Пяти минут не прошло, а мы уже были разбиты и в беспорядке бежали к городу. Тысячи солдат погибли на этой равнине. Я был среди тех считанных сотен, кому удалось проскочить в городские ворота; нам казалось, что за крепостными стенами мы будем в безопасности. — Неклен покачал головой. — Дароты выкатили громадные катапульты и с ужасающей точностью принялись бить по стене — в одно и то же место. Они пробили в стене две громадные бреши, а затем хлынули в проломы. Карис, эти существа не знают усталости — они убивали бессчетно и беспрерывно, с полудня до заката, мужчин, женщин, детей… Боги мои, это было ужасно. Я и еще три женщины спрятались на чердаке. До самой темноты снаружи стоял непрерывный крик. Нам удалось уйти по сточным канавам. Я едва с ума не сошел от боли. Врачи залепили культю горячей смолой, и боль была просто неописуемая. Эти женщины едва ли не волокли меня. И все же нам удалось выбраться из города, и мы двинулись на юго-запад, к побережью… Голос Неклена ослабел, стих.

— Тебе нужно поспать, — склоняясь над ним, решительно сказала Карис. Она помогла Неклену подняться, довела его до постели, раздела и укрыла теплыми одеялами.

— Атласные простыни, — со слабой улыбкой пробормотал Неклен. — Ох, до чего же здорово…

Он уже крепко спал, когда появился врач. Он пощупал пульс Неклена, и ветеран даже не шелохнулся.

— Он сильно истощен, — сказал врач, — но сердце у него крепкое.

Осторожно сняв присохшую повязку, он обследовал почерневшую культю.

— Гангрены нет, — объявил он, сделав свежую повязку. — Рана чистая. Ему нужно побольше красного вина и мяса с кровью, чтобы возместить кровопотерю, горячей овсянки, чтобы очистить желудок. И, конечно же, меда — для укрепления сил.

Карис поблагодарила врача и предложила ему плату за труды. Врач покачал головой.

— Я на службе у герцога, — сказал он, — а герцог платит щедро.

Когда врач ушел, Карис снова уселась за свои заметки — но никак не могла сосредоточиться. Она никогда не была сентиментальна, но появление Неклена растрогало ее до глубины души. Искалеченный, страдающий от боли, он преодолел почти шестьсот миль только ради того, чтобы встретиться с Карис. Он мог бы остаться в Лоретели, которому пока не грозила опасность — его прикрывали высокие горы. Вместо этого Неклен пришел к ней. Он никогда не числился в любовниках Карис, однако она всегда считала ветерана другом, которому можно всецело доверять, почти отцом — таким, каким никогда не был ее настоящий отец. Отложив заметки, Карис подошла к окну. Луна стояла высоко в ночном ясном небе, и снег, засыпавший дворцовые сады, источал странное, неземное сияние. Город был торжествен и тих.

Открылась дверь, потянуло сквозняком. Карис обернулась и увидела, что в комнату вошел Вент.

— Я слыхал, моя голубка, что у тебя в постели мужчина, — проговорил он. Голос его звучал вполне легкомысленно, но в серых глазах клубились грозовые тучи.

— Старый друг, — пояснила она. — Он был при том, как пал Прентуис.

Вент расстегнул черный меховой плащ и набросил его на спинку кресла.

— Это было и вправду так ужасно? — спросил он.

— Ужаснее не придумаешь. Дароты за один день проломили стену и перерезали почти всех горожан.

Потерев ладонью трехконечную бородку, Вент отвернулся и налил себе вина.

— Карис, я видел стены Прентуиса. Наши стены ничуть не прочнее.

— Зато у нас больше холмов и оврагов, — ответила она. — Впрочем, о катапультах и осадных машинах я буду беспокоиться, когда начнет таять снег. Пока что и без них достаточно проблем. Ты договорился с Тарантио о новом поединке?

Вент покачал головой.

— Я последовал твоему совету и сходил в ту самую таверну. Все произошло так, как рассказывал Тарантио. Я принес ему свои извинения, он их принял. Должен сказать, он держался при этом весьма благородно.

— Что ж, я рада. Вы оба нужны мне живыми. Вент ухмыльнулся.

— Дорогая, твоя забота трогает меня до слез.

— Не будь слишком самонадеян, — предостерегла Карис. — Если уж тебе суждено погибнуть, я хочу, чтобы от этого была хоть какая-нибудь польза.

Он шагнул ближе и хотел было провести рукой по ее волосам.

— Не сегодня, Вент, — сказала Карис. — Мне еще нужно кое-что обдумать.

Вент развел руками.

— Как пожелаешь. Могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Не думаю.

Вент забрал с кресла свой плащ и решительно зашагал в спальню — но через минуту вернулся, явно смущенный.

— Теперь я понимаю, что это за старый друг, — сказал он.

— Именно так, — кивнула Карис. — Спокойной ночи, Вент.

Когда он ушел, Карис вернулась в спальню, где на кровати забылся глубоким сном Неклен. Женщина-воин нежно погладила его по голове.

— Я так рада, что ты здесь! — прошептала она.

Озобар был долговяз, со светлыми волосами и ершистой бородкой, растрепанной, точно старая щетка. Он воззрился на набросок, который подала ему Карис, потом запустил руку в глиняный горшок и, выудив оттуда овсяное печенье, с хрустом его сжевал.

— Сможешь ты сделать такую катапульту? — спросила Карис.

— На свете все возможно, — отозвался Озобар.

— Я не спрашиваю, что возможно. Сможешь или нет?

— Здесь не указано ни из чего сделано плечо рычага, ни каков вес камней. Говоришь, дальность стрельбы около двухсот шагов?

— Так сказал Неклен, а на него можно положиться. И потом, мастер Озобар, эта катапульта бросает не камни, а свинцовые шары.

— Гм-м, — промычал Озобар. — Вот, стало быть, как они добились такой точности. Все шары одного веса.

— Так сможешь ты сделать такую катапульту? — настойчиво повторила Карис. Озобар все сильнее раздражал ее. Не спеша с ответом, он съел еще два печенья и смахнул с бороды овсяные крошки.

— Пожалуй, мы могли бы сделать кое-что получше. Полагаю, цель этого устройства — уничтожить даротские катапульты?

— Да, именно так я и задумала.

— У нас не хватит средств, чтобы сделать свинцовые шары нужного размера. Я бы предложил небольшое усовершенствование. Горшки.

— Горшки? — переспросила Карис. — С глазурью или без?

— Сарказм не к лицу женщинам, — заметил Озобар. — Для того чтобы катапульта била точно, ее надлежит разместить там, где обслуга сможет хорошо видеть врага. Достигается это тремя путями. Первый — разместить катапульту вне городских стен. Это, как легко понять, самый нежелательный путь — дароты могут атаковать и захватить либо уничтожить катапульту. Второй путь — поставить ее на стенах. Ширина стены около двенадцати футов, стало быть, и катапульта должна быть небольшая, что неизбежно сократит дальность стрельбы. Третий путь — ободрать черепицу на крыше казарм, что у северных ворот, и там, на платформе, разместить нашу катапульту.

Карис согласно кивнула.

— Замысел, по-моему, неплох. И все же это не объясняет, для чего тебе нужны горшки.

— Мы наполним их горючим материалом — к примеру, тряпьем, пропитанным в ламповом масле. Такие снаряды будут легче свинца, а стало быть, и полетят дальше. Что мне нужно — так это придумать способ зажигать снаряды, чтобы обслуга, заряжая катапульту, не пострадала. Не хватало еще, чтобы этакий снаряд вспыхнул на крыше казармы.

— И ты сможешь все это сделать?

— Я над этим подумаю. — Озобар снова запустил пальцы в горшок и вынул еще одно печенье.

— Вид у них аппетитный, — заметила Карис. — Можно мне попробовать?

— Нет, нельзя, — сурово ответил он. — Это мое. Сдержав раздражение, Карис поблагодарила Озобара за то, что он уделил ей толику своего драгоценного времени, и встала, собираясь уйти.

— Возвращайся через три дня, — напутствовал ее Озобар. — И пришли ко мне этого самого Неклена. Мне нужно поподробней расспросить его о даротском оружии. Да, кстати… у нас вышел почти весь чугун. Попроси герцога, пусть реквизирует все ворота, старую кухонную утварь, перила… ну да ты сама знаешь, что еще.

— Сделаю, — кивнула Карис.

Снаружи снова шел снег, однако заметно потеплело. На улице ребятишки играли в снежки. Их заливистый смех немного поднял настроение Карис, и она упругим шагом двинулась на тренировочный плац.

Там уже собрались сорок мужчин — самые рослые и сильные воины, каких только удалось сыскать во всем Кордуине. Форин и Кэпел проверки ради задавали им различные упражнения. Стоя в укромном месте, Карис смотрела, как сорок силачей старательно поднимают большие камни либо гнутые бруски железа. Между ними расхаживал Форин, раздавая советы, приказы и замечания. При виде его Карис ощутила непонятное колебание — ей отчего-то вовсе не хотелось встречаться с этим человеком. С той самой ночи в таверне Форин не выходил у нее из головы. Вот только почему? Любовник он был так себе, средненький — что-то вроде покойного бедняги Гириака. И все же каким-то образом ласки Форина ухитрились задеть в ней нечто сокровенное и давно забытое — словно ржавый засов на двери вдруг подался, упал, и за дверью обнаружилось нечто… нечто такое, чему сама Карис не могла дать названия.

«Чепуха, — сказала она себе. — Этот человек для тебя — никто, пустое место. Спиши эти глупости на усталость. А еще лучше — немедля выкинь их из головы!» По плацу разнесся оглушительный смех Форина, к нему присоединились и другие воины. Оказалось, что на плац забрел пегий ослик и отчего-то с первого взгляда невзлюбил одного из упражняющихся. Ослик гонялся за бедолагой по всему плацу и упорно покусывал его за мягкое место. Карис тоже усмехнулась — и поняла, что уже вполне овладела собой.

Выйдя из своего укрытия, она зашагала к ограде плаца. Форин тотчас увидел ее и, чуть косолапя, направился в ее сторону.

— Утро доброе, сударыня, — сказал он ровным, сдержанным тоном. Карис втайне порадовалась тому, что Форин не позволил себе ни подмигиваний, ни многозначительных ухмылок — словно между ними ничего и не было.

— Как идут дела, Форин?

— Уже подобрали нескольких силачей. Все так и рвутся получить кошель серебра. Я и сам не прочь бы попробовать.

— Дай мне пятьдесят таких силачей — и кошель будет твоим.

— Для чего тебе нужны эти люди?

Карис вскарабкалась на ограду и села, сверху вниз глядя на рыжебородого великана.

— Рано или поздно дароты одолеют стены Кордуина. Это неизбежно. Мне нужны солдаты, которые смогут выстоять против них в рукопашной, люди, вооруженные тяжелыми двуручными секирами со стальными лезвиями.

Словом, мне нужны не только силачи, но и храбрецы. И возглавишь их ты.

— Это повышение или наказание? — осведомился Форин. — Рукопашная с даротами — совсем не то, о чем я мечтал всю жизнь.

— Это повышение. Ты получишь щедрую плату. С минуту Форин стоял молча.

— Почему ты той ночью ушла? — спросил он наконец.

— У меня были дела, — как можно холодней и отчужденней ответила Карис.

— А я, стало быть, сделал свое дело — и побоку? Что ж, я и сам частенько так поступал, а теперь ты отплатила мне той же монетой. Я не в обиде. Я найду тебе пятьдесят силачей.

С этими словами он развернулся и зашагал через плац. Карис тихонько выругалась, спрыгнула с ограды и пошла назад, ко дворцу.

— Как ты себя сегодня чувствуешь, Брун? — спросил Тарантио.

— Спасибо, лучше, — ответил золотоглазый юноша. — Я хорошо спал.

Голос его тоже изменился, стал нежным, почти мелодичным. Тарантио сел у постели.

— Я беспокоился о тебе, друг мой.

— Ты добрый человек, Тарантио, и я у тебя в долгу.

— Это не он, — сказал Дейс.

— Я знаю.

Солнце стояло высоко в морозном ясном небе, в спальне было светло и тепло. В очаге все еще горел огонь, и нагой золотокожий юноша лежал, откинув голову на подушку, и наслаждался теплом.

— Где Брун? — спросил Тарантио.

— Он здесь, со мной. Он не боится, Тарантио. Больше не боится. Мы с ним друзья. Я позабочусь о нем.

— Кто ты?

— На этот вопрос ответить нелегко. Я — Первый Олтор, последний из своей расы. Эти слова тебе что-нибудь говорят?

— Олторов уничтожили дароты, — сказал Тарантио. — Тысячу лет назад, а может, и больше.

— Истинно так. Не спрашивай, как я здесь оказался, ибо я и сам этого не знаю. Если б только я мог уйти, если б только мог освободить тело Бруна — я бы сделал это. Мне больше незачем жить.

Юноша поднялся с постели и, нагой, стал в потоке солнечного света, лившегося в окно. Он был высок и строен, на длинных изящных руках — по шесть пальцев. Его чуть выпуклые глаза были заметно крупнее, чем у людей, нос — небольшой, с широкими, причудливо вырезанными ноздрями.

— Я стоял в лесу в тот последний день, — печально проговорил он, — и смотрел, как умирает мой народ. Я предал себя земле. И тоже умер.

— Разве у вас не было магии, чтобы остановить даротов? — спросил Тарантио. — Разве вы не могли сражаться за свою жизнь?

— Мы не были убийцами, друг мой. Мы не умели убивать. Мы были мирным народом и не могли постичь самой природы насилия. Мы старались подружиться с даротами, провели их через Завесу, дали им зеленую, плодородную, изобильную магией землю. Они же изуродовали землю, разрыли ее в поисках железа, истощили ее плодородие и потопили магию в ненависти. Когда мы закрыли Завесу, чтобы другие дароты не могли больше пройти в наш мир, они обрушились на нас с мечом и огнем. Они пожирали наших юношей и убивали стариков. В отчаянии мы пытались бежать, открыть Завесу в иной мир. Однако магия земли исчезла, а прежде чем мы нашли новую, нетронутую землю, дароты настигли нас. Тогда я еще не был Первым Олтором. Я был молодым Певцом, обрученным с прекрасной девой.

— Что значит этот титул — Первый Олтор?

— Мне трудно объяснить это словами незнакомого прежде языка. Он — а порой и она — был духовным вождем олторов и обладал огромной силой. Умирая тогда, в лесу, он указал на меня — и я ощутил, как его сила проникает в мою кровь. Однако я отрекся от нее и умер. Во всяком случае, мне так казалось. Каким-то образом колдун, который пытался исцелить Бруна, сумел вернуть меня к жизни. Я до сих пор не знаю, как это произошло.

— Ты сказал, что предал себя земле. Разве дароты не убили тебя?

— Да, они пронзили своими жестокими мечами мои сердца и пригвоздили меня к земле. А потом отрубили мне голову.

— Думаю, что я знаю, в чем дело, — прозвучал от порога голос Дуводаса, и Тарантио, обернувшись, увидел Певца. На нем была зеленая шелковая туника, светлые волосы схвачены золотым обручем. Дуводас вошел в комнату и поклонился Первому Олтору.

— Твоя кровь, кровь Первого Олтора, пропитала землю и осталась на камнях. Эльдеры нашли эти камни и унесли в Эльдерису; много веков пролежали они в Храме Олторов. Сорок лет назад один человек — которому позволили войти в город по особому делу — похитил один из камней. Именно по этой причине в Эльдерису с тех пор был заказан путь людям. Я говорил кое с кем из бывших пациентов Ардлина, и все они утверждали, что он прикладывал к их ранам кусок красного коралла. При бережном обращении магия камня никак не могла повредить больным. Тарантио, однако, рассказывал мне о том, как был исцелен Брун. Судя по всему, Ардлин лгал — он сказал, что у него якобы есть волшебный шар, которым он и заменит поврежденный глаз. На самом деле никакого шара не было. Ардлин наложил на глаз Бруна заклятие превращения. В панике он сделал ошибку — и освободил сущность, которая веками дремала в камне. Он освободил тебя, владыка олторов.

Первый Олтор тяжело вздохнул.

— И вот я стою перед вами — одинокий, лишенный цели и смысла существования. В моих сердцах заключена история моего народа — каждого олтора. Что же мне теперь делать?

— Ты мог бы помочь нам сражаться с даротами, — сказал Тарантио.

— Я не умею сражаться.

— Даже после того, как дароты уничтожили весь твой народ?

— Даже после этого. Я — Целитель. Это не ремесло, Тарантио, а моя суть. Если бы я увидел раненого дарота, я исцелил бы его, не колеблясь ни секунды. Только так я могу напитать землю магией. И создать гармонию.

— А по-моему, это трусость, — вслух сказал Дейс. — Жизнь — это борьба, от первых мук рождения до последних смертных мук. Убивай или будешь убит — таков закон этого мира.

— До прихода даротов этот мир вовсе не был таким, — ответил олтор.

— Разве лев не охотится на оленя, не раздирает клыками ему горло?

— Верно, Дейс, лев поступает так, ибо это в природе льва. Однако же никогда не бывало, чтобы олень отрастил клыки и когти и убил льва.

Услышав свое имя, Дейс остолбенел.

— Ты меня видишь? Ты можешь различить нас?

— Да, могу. Ты явился на свет в тот страшный миг, когда мальчик по имени Тарантио увидел висящее в петле тело своего отца. Он не мог снести такого зрелища и в безмерном ужасе сотворил себе брата, который мог вынести все — все страхи и беды, какие мир мог обрушить на дитя. Ты спас его, Дейс. Спас от горя и безумия. А теперь он спасает тебя.

— Меня не нужно спасать. Я — Дейс, самый сильный, ловкий и беспощадный. Подобного мне не было, нет, а может быть, и никогда не будет! Я не слабак. Когда враг нападает на меня, я его убиваю — будь то лев или волк, человек или дарот!

— И все же ты плакал, когда был убит Сигеллус. Ты пытался отговорить его от поединка: он был пьян, его прежнее мастерство поблекло. Ты почти умолял Сигеллуса, чтобы он позволил тебе драться вместо него, — но он был слишком горд, чтобы согласиться. Когда он погиб, тебе точно воткнули нож в сердце.

Рука Дейса молниеносно метнулась к кинжалу — но тут же он пошатнулся.

— Я этого не знал, — сказал Тарантио, опуская руку.

— Он лжет! — закричал Дейс.

— Никогда не было нужды лгать у расы, которая не знала насилия, гнева, отчаяния, — сказал Первый Олтор. — Вот почему даротам удалось обмануть нас. Они ведь телепаты и сотворили в своих мыслях стену, через которую мы не могли пробиться — это было бы невежливо.

— Теперь дароты угрожают нам, — сказал Тарантио. — И ты мог бы нам помочь.

— Я стану целить ваших раненых, но большего сделать не могу. А теперь мне нужно отдохнуть. Быть может, ты желаешь поговорить с Вруном?

Олтор закрыл глаза. И тут же их открыл Брун.

— Он такой печальный, — сказал Брун. — Он хочет умереть.

Отойдя от окна, Брун оделся. Прежние штаны теперь были ему коротковаты, а рубашка висела на нем, как на жерди. Одевшись, Брун сел у окна.

— Неужели ты ничего не можешь для него сделать? — обратился он к Тарантио.

— Что я могу? Он — последний из вымершей расы.

— Но он такой печальный, — упорствовал Брун. — И он мой друг.

— Вчера ты его боялся, — напомнил Тарантио, — и правильно делал. Неужели ты не видишь, что он захватил твое тело?

— Я не против, — сказал Брун. — Всю свою жизнь я только и делал, что боялся. Я никогда не знал, что делать, что говорить. И ничего не понимал. Теперь я больше не боюсь. Он учит меня всяким вещам, он заботится обо мне.

Тарантио улыбнулся и похлопал Бруна по плечу.

— Мы все заботимся о тебе, друг мой. Потому и беспокоимся.

— Со мной все будет хорошо, честное слово! Ты ведь никому не позволишь его обидеть, правда? Он не такой, как мы. Он не умеет сражаться.

— Сделаю все, что могу, — заверил его Тарантио.

— Он знает, как победить болезни и голод, — продолжал Брун. — Олторов давно уже нет, но мы, люди, можем многому научиться у Первого Олтора.

— Да, — сказал Тарантио, — если только нас не вырежут дароты.