"Влюбленные мошенники" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

Глава 20

Гостеприимство Крестного Отца заключалось в том, чтобы держать Рубена под замком в его комнате, хорошо кормить и каждый вечер посылать ему одну из своих шлюх. Шлюх Рубен встречал тепло: с ними можно было хоть словом перекинуться. Они держали его в курсе мировых событий – правда, весь их мир состоял из двух соединенных друг с другом зданий на Джексон-стрит, – но в остальном условия его содержания походили на одиночное заключение. Он громко протестовал всякий раз, когда в комнату заходил кто-нибудь из стражей, хотя это было совершенно бесполезно. Очередной Носитель Секиры выслушивал его протесты с холодной презрительной вежливостью, потом кланялся, закрывал дверь у него перед носом и запирал ее снаружи. Рубен готов был настаивать и даже прибегнуть к силе, если бы не длинный охотничий нож, торчавший за поясом у стража.

Больше всего он страдал от обилия свободного времени, дававшего ему простор для размышлений на досуге о своем грандиозном провале. Мужественно отринув соблазнительную возможность переложить всю вину на Генри, придумавшего эту авантюру, Рубен часами глодал свою печень, признавая, что жадность затуманила его разум и он позволил провести себя, как мальчишку. И ему еще хватило ума рассуждать об игре в наперстки! «Он так и не заметит одного-единственного обманного трюка прямо у себя под носом». Господи, какой позор! Принял желаемое за действительное, как последний идиот. В точности как любая из его собственных жертв. Вот она – жадность!

Наступил третий вечер заточения, вечер четверга.

Рубен сел в постели и затушил окурок своей предпоследней сигары. Комната у него была большая и просторная; великолепная меблировка представляла собой причудливую смесь западного и восточного стилей: венецианские жалюзи на окнах, китайский фриз в виде дракона под лепным карнизом, ковер ручной работы на полу, потолок, расписанный аистами и водяными лилиями. В комнате было полно книг и журналов, но Рубену расхотелось читать. Часы на каминной полке пробили полночь. Дом наконец затих.

Только одна мысль утешала его в мрачной бездне отчаяния: Грейс вырвалась из лап Уинга, по крайней мере на какое-то время. Но она собиралась вернуться! Она состряпала какой-то рискованный план, который в случае успеха должен был стать для всех них чудесным спасением, а в противном случае – их общей могилой. Но в чем, черт возьми, этот самый план состоит?

Приготовления к свадьбе шли полным ходом: об этом Рубен узнал от самого Уинга, который в тот же вечер нанес ему визит в его роскошной тюрьме и сообщил, что передача партии опиума прошла благополучно, а брачная церемония назначена на завтрашнее утро и состоится во дворе, если позволит погода, в одиннадцать часов.

В течение двух дней Рубен наблюдал из своего окна с высоты третьего этажа, как внизу суетятся, слуги, подметая и вычищая двор, покрывая стены свежим слоем побелки. Потом двор украсили деревьями в кадках, бесконечными рядами цветов в горшках и ящиках, висячими фонариками, лентами, гирляндами и прочей мишурой. Живописное зрелище угнетало его чуть ли не до слез. Генри собирался сыграть роль священника, а Уинг смягчился настолько, что разрешил присутствие на венчании одного белого гостя, а именно Дока Слотера. Рубен никак не мог понять одного: каким образом им всем удастся удрать по окончании церемонии. Как унести ноги, не говоря уж о сотне тысяч долларов? Спору нет, он сильно опростоволосился при подготовке первоначального плана, но его все равно доводило до бешенства вынужденное безделье, пока Грейс, Генри и Док готовили второй.

В последнюю ночь, лежа в его объятиях в номере «Клеймонта», Грейс сделала ему стыдливое признание. Она была недовольна задуманным, потому что в случае успеха Уинг лишился бы только денег, а для него это не такая уж большая потеря. Конечно, с ее стороны это было не по-христиански, но она ничего не могла с собой поделать: ей хотелось нанести ему сокрушительный ущерб.

Рубен отнесся к ее чувствам с пониманием, но не настолько, чтобы всерьез задуматься над переделкой плана, уже приведенного в действие. Однако с тех пор кое-что произошло, и его намерения изменились.

Проституткой, которую послал ему Уинг в этот, как и в предыдущий, .вечер, оказалась Той-Гун, малютка с простеньким личиком, та самая, что под дулом «дерринджера» провела его в резиденцию Уинга из Дома Божественного Покоя и Удовлетворения. Она научила его странной карточной игре под названием «фу-фу» и рассказала о своей жизни в борделе – не слишком много, так как она до сих пор стеснялась и робела, но достаточно, чтобы заставить его похолодеть.

Ее бедное, но довольно счастливое детство внезапно оборвалось, когда ей исполнилось четырнадцать и родители продали ее торговцам живым товаром в Гонконге за двести долларов. Однако на невольничьем рынке в Китайском квартале за нее дали уже две тысячи долларов, с наивным тщеславием похвасталась Той-Гун, и с тех пор она стала собственностью Кай-Ши.

Как ей нравится такая жизнь? Она лишь пожала в ответ своими худенькими плечиками. С ней когда-нибудь обращались плохо? О нет! Никто ее не бил? О нет! Нет? Ну иногда, когда ей случалось провиниться. Это каким же образом? Ну… когда она ленилась, не умела угодить клиенту, не оказывала должного почтения своим хозяевам. А сам Кай-Ши ее когда-нибудь бил? На это вопрос Той-Гун отвечать отказалась. Она побледнела и спрятала лицо, но Рубен успел заметить искру смертельного страха, промелькнувшую в ее глазах. Маленькая, запуганная, совсем еще девчонка – при одной мысли о том, что кто-то мог поднять на нее руку, или ремень, или хлыст, ему стало тошно.

– Хотела бы ты бросить свою работу и уйти, если бы была такая возможность? – спросил он, и у него защемило сердце при виде выражения полной безысходности, омрачившего ее полу детское личико.

– Уходить нельзя, – ответила она. – Никогда.

Но если бы было можно?

– Нет, не можно. Никогда.

Той-Гун рассказала историю некой Кви-Хо, шестнадцатилетней «залетной пташки», сбежавшей из борделя в прошлом году. Наемники Уинга нашли ее и избили до смерти, хотя хотели только проучить, и тем самым навлекли гнев Крестного Отца уже на свои собственные головы за порчу ценного имущества. Той-Гун были известны и другие истории о девушках из других борделей, которые пытались бежать. Им отрубали ступни или вырезали языки. Ей никогда не приходилось слышать, чтобы чья-то попытка побега увенчалась успехом.

– Никогда уходить, – обреченно повторила она. – Никогда.

Когда настало время уходить – гостеприимство Уинга не простиралось так далеко, чтобы позволить девушке, находящейся на службе, потратить целый вечер на клиента, которого приходилось ублажать бесплатно, – Той-Гун попросила Рубена никому не рассказывать о том, что они ничем иным не занимались, кроме разговоров и игры в карты. Другими словами, что она его «не обслужила».

– Не говорить, ладно? – беспокойно повторила она.

Рубен отдал ей все деньги, что были при нем, и пообещал, что никому ничего не скажет. Теперь он был полностью согласен с Грейс: ему очень хотелось, чтобы с Крестным Отцом приключилось что-нибудь очень, очень скверное.

Он начал расхаживать по комнате, следуя привычным маршрутом: от кровати к окну, от окна к двери, от двери к кровати. Точно так же Грейс металась по гостиничному номеру накануне роковой встречи в «Красной утке». Рубен вспомнил, как она смотрела на них с Генри и говорила: «Кто-то же должен волноваться!» Теперь они поменялись ролями. У нее был план – Рубен от души надеялся, что у нее есть план, – но что, если Уинг разгадает ее маневр с такой же легкостью, что и в первый раз? Вдруг он не поверит, что Генри священник? Вдруг он отменит свадьбу, силой затащит Грейс в дом, а остальных вышвырнет за ворота? Он же ненормальный! Что, если он окончательно спятит, убьет всех, кроме Грейс, и будет делать с ней что захочет?

Рубен остановился у окна. В эту ночь тумана не было. Раскинувшийся внизу темный двор был тих и пуст, если не считать Носителя Секиры, стоявшего на часах у ворот. Сверху Рубену показалось, что это его старый приятель Ин Ре. Только в здании борделя еще горели несколько окон, но все, что за ними происходило, делалось в тишине. На мгновение Рубен позволил себе забыться. В его воображении отчетливо возникла непристойная картина: Крестный Отец, склонившийся над лежащей в постели Грейс. Он ясно видел шелковые одежды и длинные белые волосы Кай-Ши, ощутил сладковатый запах опиума, даже услыхал шелест желтой кожи, трущейся о белую. Если она снова попадет в лапы Уинга, ей будет страшно, сколько бы этот ублюдок ни накачивал ее наркотиками.

Рыча от ярости, Рубен схватил керамическую вазу и швырнул ее об дверь. Ваза с громким треском рассыпалась на тысячи осколков. Ключ в замке тотчас же повернулся, и дверь распахнулась. Рубен бросился на ошеломленного часового. Тот едва успел отскочить, захлопнуть дверь и торопливо запереть ее на ключ. Рубен лягнул дверь ногой, отбил себе пальцы, хромая, вернулся к кровати и раскурил последнюю сигару.

Уинг чудовище, и Рубен скорее умрет, чем позволит ему наложить свои грязные лапы на Грейс. «Только через мой труп», – подумал он. Как страшно признаваться даже самому себе, что есть на свете человек, который ему дороже собственной жизни. Это казалось невообразимым. Он бы ни за что не признался, он стал бы это отрицать, даже посмеялся бы, если бы не крайние обстоятельства, заставившие его взглянуть правде в глаза. Но сейчас отступать было некуда. И хотя мысль о том, что он впервые в жизни влюблен по-настоящему, приводила его в ужас, он в то же время испытывал странный подъем духа. Да, это страшно, но все же замечательно!

Растянувшись на спине, Рубен выпустил к потолку два безупречных колечка, мечтая о том, чтобы Грейс в эту минуту лежала рядом с ним и он мог бы ей признаться. Мучительная, страстная тоска охватила его; ему хотелось видеть ее здесь прямо сейчас, и не только для того, чтобы обнять. Если бы она была здесь, он сказал бы ей правду.

Но хватило бы ему мужества признаться? Вот вопрос! Если он признается, это будет в первый раз за всю его жизнь. Почему так трудно высказать вслух то, что он чувствует? Почему он даже вообразить не может, как будет говорить ей: «Грейс, я люблю тебя?» Сказать ей прямо: «Я восхищаюсь твоей стойкостью, твоим дерзким умом, мне нравится, когда ты заставляешь меня смеяться, я в жизни не встречал женщины отважнее тебя. Ты так чертовски хороша, что просто больно смотреть, а когда мы занимаемся любовью, я чувствую, что у меня есть душа. Душа, Гусси!» Разве он сможет сказать ей все эти слова? Даже думать об этом было страшно. Лежа в темноте, он чувствовал, как у него пылают щеки.

В последнюю ночь, проведенную на ферме «Ивовый пруд» перед отъездом в Сан-Франциско, Ай-Ю дал ему совет. Они повстречались при довольно-таки неловких обстоятельствах: в темном коридоре на рассвете, пока Рубен украдкой возвращался к себе из комнаты Грейс. В черно-белой полосатой ночной рубахе Ай-Ю напоминал арестанта.

– Знаете историю двух звезд – Миры и Гамела? – начал он без предисловий.

Уже привыкший к его иносказаниям Рубен просто сказал, что не знает, и приготовился слушать.

– Они жить на небе: Мира ловить рыбу, Гамел пасти коров. Гамел любить Мира, Мира любить Га-мел, все хорошо. А потом Гамел лениться, не пасти коров – Небесный Бог рассердиться и лишить Гамел языка. В наказание.

Рубен зевнул, не прикрывая рот, в надежде сократить рассказ.

– А потом приходить красивый рыбак Дидра, влюбиться в Мира. Целый день Дидра говорить, слова любви Мира, а бедный Гамел смотреть, ничего не говорить, язык нет, совсем-совсем ничего. Мира давать Дидра большой карп в подарок, уходить вместе, любовь-любовь. Гамел писать подковой в небе: ГАМЕЛ ЛЮБИТ МИРА. Слишком поздно: Мира уже нет. Да, слишком поздно. Очень грустно.

Прежде всего Рубена покоробило полное отсутствие утонченности в поведанной ему байке. Никогда. раньше назойливый китаец не был так грубо прямолинеен в своих непрошеных нравоучениях. Но еще больше его поразило то, насколько хорошо Ай-Ю осведомлен о его сердечных делах, в которых сам Рубен толком разобраться не мог.

Что ж, теперь он во всем разобрался. Оставалось только удивляться, почему мысль о любви к Грейс оказалась для него такой неожиданностью. Разве не он сам нарушил молчание, которое добровольно хранил тринадцать лет, и не рассказал ей правду о себе? Никто в мире, кроме Грейс, не знал, что он – украинский еврей с окраины Манхэттена. Вообще-то в его истории ничего постыдного не было, просто человек с такой биографией вряд ли мог добиться многого на этой «земле свободных и родине храбрых»[55]. Вероятно, своеобразная ирония заключалась в том, что он, Рубен Джонс, отдал свое бедное, беззащитное, неопытное сердце женщине, еще менее достойной доверия, чем он сам. Во всяком случае, по части вранья она ни в чем ему не уступала. Но что об этом толковать! Сердца сами выбирают себе путь, не спрашивая совета у разума, и его сердце было навсегда вручено коварному златовласому ангелу.

Сегодня ему ни за что не уснуть, подумал Рубен, раздавив окурок сигары и загасив свечу. Эта ночь будет беспокойной. Так ему и надо: ведь сколько раз, когда Грейс выражала беспокойство, он уверял ее, что все будет хорошо, что она волнуется понапрасну. «Доверься мне. Мы будем жить долго и счастливо». Какое невыносимое самомнение! Он искупит свою вину хотя бы отчасти, если не поспит эту ночь и проведет ее в тревоге.

Отличное намерение. Но не успели куранты прозвонить час ночи, как Рубен крепко уснул. Ему снилась счастливая развязка этой кошмарной истории.

– Отличный день для венчания, – осторожно заметил Док Слотер, сунув руки в карманы строгого темно-синего сюртука и оглядывая пышно украшенный цветами двор.

Бу-хо-дои кучками стояли тут и там, настороженно перешептываясь. В своих черных одеждах они напоминали стаю ворон, приземлившуюся в тропическом саду. Вооруженных ворон: каждый держал на виду одно или больше остро отточенных орудий убийства. Сам Док тоже напоминал птицу: пожалуй, аиста, подумал Рубен. Ему никогда раньше не приходилось видеть Дока при полном параде, и он должен был признать, что его старый друг выглядит отлично. Еще больше, чем на аиста, Док походил на процветающего гробовщика.

Сам Рубен тоже был в черном, отогнав непрошеную мысль, что это дурная примета. Он поблагодарил Дока за то, что тот догадался прихватить для него чистый костюм. Уинг об этом не подумал, хотя та одежда, которую Рубен вынужден был носить со вторника, уже начала попахивать.

– Присутствие шлюх кажется мне особенно трогательным, – шепнул он Доку.

Тот кивнул, окинув взглядом «залетных пташек», глазевших во двор из каждого окна борделя. Рубен попытался узнать среди них Той-Гун, но все они казались на одно лицо.

Том-Фун, стоя позади него, грозно откашлялся.

Рубен обернулся, и Главный Оруженосец бросил на него злобный взгляд, демонстративно нащупывая за поясом выточенную из слоновой кости рукоять меча. Если бы не его навязчивое присутствие, Рубен мог бы спросить у Дока, что, черт побери, здесь происходит, в чем заключается план. Но Том-Фун не отставал от них ни на шаг, поэтому у друзей не было ни малейшей возможности поговорить.

– Он так и сияет от счастья, верно? – обратился Рубен к главному головорезу, кивнув в сторону Уинга.

Как и следовало ожидать, Том-Фун оскалил зубы. Дразнить этого безмозглого остолопа было даже неинтересно, и Рубена это занятие давно уже перестало забавлять. Но отпущенное им замечание было чистейшей правдой: Крестный Отец буквально светился радостным волнением. Его безукоризненно европейский свадебный наряд был до крайности строг: серый твидовый сюртук, простые однотонные брюки, темный жилет, белая рубашка с высоким воротничком и галстук-бабочка. Очевидно, по части нарядов он решил поберечь силы для китайской церемонии, которая должна была последовать сразу за католическим венчанием. Вот тогда пробьет его час! Он наверняка напялит ярко-оранжевую робу эпохи Мин с заткнутым за разноцветный кушак кривым ятаганом. Все эти предсвадебные новости Рубену с удовольствием сообщила накануне Той-Гун. Но в эту минуту жених выглядел в точности как любой другой жених: он нервничал и непрерывно расхаживал туда-сюда перед наспех воздвигнутой во дворе пагодой – кумирней Ну-Во, богини созидания. Рубен взглянул на часы: одиннадцать десять. Невеста запаздывала. Священник, впрочем, тоже. Рядом с кумирней маленький оркестр настраивал инструменты. Рубен еще вчера слышал, как они репетировали на своих цимбалах, колокольчиках и барабанах. Нервы у него были натянуты до предела; он молил Бога, чтобы они не начали свой кошачий концерт прямо сейчас.

Он не расслышал стука в ворота, но стоявший на часах оруженосец вдруг распахнул одну из створок, чтобы впустить вновь прибывшего. Рубен уставился на него и заморгал, не веря своим глазам. Если бы он не ждал появления Генри, то ни за что на свете не узнал. бы его в дородном, лысеющем, красноносом священнике, от которого за милю несло Ирландией. Вкатившись во двор, как мячик, он с возмущением оглядел кучкующихся телохранителей в черном, варварский алтарь и настраивающийся оркестр в углу.

– Отец О'Брайен! – с воодушевлением приветствовал его Уинг, подходя ближе и протягивая руку.

Все время, пока проходила процедура знакомства и приветствия, Генри продолжал неодобрительно хмуриться. Не обращая внимания на Том-Фуна, Рубен подошел поближе. Отец О'Брайен был в черной сутане с высоким стоячим воротничком, а в руках держал молитвенник и маленький черный саквояж с ручкой.

– Все это совершенно не по правилам, – возмущенно заявил он Уингу и что-то добавил насчет недопустимости отказа от церковного оглашения[56].

На груди у него поблескивала цепочка для часов. Вытащив из внутреннего кармана старомодную «луковицу», Генри озабоченно спросил:

– И где же невеста, позвольте узнать? В полдень у меня похороны по первому разряду на другом конце города, времени в обрез! В одиннадцать тридцать и ни минутой позже мне придется вас покинуть.

Уинг начал его успокаивать, хотя сам при этом нервничал все больше и поминутно поглядывал на свои собственные часы.

Том-Фун упреждающим жестом положил руку на плечо Рубену, но тот стряхнул ее и подошел прямо к отцу О'Брайену.

– – Рад встрече, преподобный, – сказал он, пожимая руку Генри. – Я Алджернон Смит, брат Августины.

– Прелестная девушка, – рассеянно пробормотал в ответ Генри и опять посмотрел на часы.

На этот раз Рубен расслышал стук в ворота: сперва робкий, потом повторный, более решительный. Все повернули головы на звук, а Ин Ре распахнул ворота. На пороге стояла Грейс в шикарном подвенечном наряде белоснежного атласа со шлейфом и сногсшибательным декольте, в широкополой белой шляпе из итальянской соломки, украшенной флердоранжем. В одной руке она держала букет, в другой – наимоднейший зонтик из белых кружев.

Приветливая улыбка сползла с лица Крестного Отца, и Рубен мстительно подумал, что в Китае белый цвет приносит несчастье. Однако Уинг быстро овладел собой и поспешил приветствовать свою невесту.

Стоило ему взять ее за руку, как Рубен двинулся к ним, не обращая внимания на угрожающее ворчание Том-Фуна за спиной. Грейс встретилась с ним взглядом: ее голубые глаза сверкали нервным блеском. Она была так прекрасна, что у него захватило дух.

– Привет, сестренка, – сказал он.

Обняв ее железной рукой за талию и притянув к себе, Уинг не позволил ему к ней прикоснуться.

– Привет, Алджи, – напряженно улыбаясь, откликнулась Грейс. – Как поживаешь?

Это был далеко не праздный вопрос: она хотела знать, не практиковал ли кто-нибудь на нем свое фехтовальное искусство.

– Я в порядке, – мужественно ответил Рубен. Такое облегчение отразилось в ее взоре, что сердце у него замерло на две секунды.

– Ну что же, – начал Генри, деловито потирая руки, – мы готовы? Вы хотите встать вот здесь, напротив этого… гм-м… храма, с позволения сказать?

Он раскрыл свой черный саквояж и принялся вынимать из него предметы одежды: нечто белое, напоминавшее ночную рубаху с кружевным подолом, – Рубен вспомнил, что это стихарь, – и узкий, отсвечивающий на солнце атласный шарф – епитрахиль. Генри надел его себе на шею, и длинная лента свесилась ему до колен. И где он раздобыл весь этот маскарад? Даже Рубену стало не по себе при мысли о том, что Генри мог ограбить церковь.

Тихим голосом, так что Рубен едва разобрал слова, Грейс прошептала своему ополоумевшему от счастья жениху:

– Пока не начали, не пора ли нам уладить деловую часть?

– Все уже сделано, любовь моя, – нежно проворковал он, склоняясь к ней.

Она послала ему обольстительную улыбку, способную расплавить лед.

– Не подумай, что я тебе не доверяю, – в ее голосе слышалось урчанье довольного котенка, – но ты же не будешь возражать, если я хоть одним глазком взгляну на свою чековую книжку? Плененный, ее чарами, он вытащил из внутреннего кармана тоненькую книжечку в черном кожаном переплете. Грейс открыла ее и заглянула внутрь. Она была отлично вышколена: ни тени жадного торжества не отразилось на ее лице, но она ослепила Уинга еще одной улыбкой простодушной радости.

– Чудесно, – промурлыкала Грейс и открыла изящный белый ридикюль, свисавший на петле с ее запястья.

Ее очарованный жених отреагировал мгновенно.

Стремительным движением атакующей кобры он схватил ее за запястье.

– Еще не время, – прошептал он, оскалив зубы. – Пока еще нет.

Рубен не знал, чем вызван румянец, вспыхнувший на щеках Грейс: может, гневом, а может быть, и болью. Не зная, что предпринять, он застыл в бессильной ярости. Тем временем Уинг вынул книжечку из ее пальцев и снова спрятал в карман. Все было кончено в одну секунду, но словно грозовое облако проплыло над двором: цветки алых маков стали кроваво-красными, вооруженные клинками стражники показались Рубену еще более грозными, чем минуту назад, и даже монотонное бренчание оркестра зазвучало зловеще.

Отец О'Брайен занял место перед храмом богини созидания и громко откашлялся, подавая сигнал к началу венчания.

– Кто отдает эту женщину этому мужчине в священный брачный союз? – провозгласил он громовым басом, отбросив предварительную часть церемонии и переходя сразу к сути дела.

Поскольку в жизни Уинга это было явно первое католическое венчание, Рубен подумал, что с таким же успехом Генри мог бы провести обряд крещения или отпевания: Крестный Отец все равно не заметил бы разницы.

– Я, – ответил Док, взяв Грейс под руку.

Произошла небольшая заминка, пока участники церемонии занимали положенные им места: Уинг не знал, куда ему встать, пока Генри не поставил его прямо перед собой. Рубен сделал шаг вперед, собираясь занять место шафера, но Том-Фун вырос перед ним как из-под земли и загородил дорогу. Не издав ни звука, Рубен отступил в сторону.

Церемония продолжалась недолго. Генри произнес краткую речь о верности священным узам и приступил к делу. Даже зная, что это всего лишь комедия, Рубен едва дотерпел до конца, так ему это было ненавистно. У него скулы сводило, пока он слушал тихие ответы Грейс. Паника в его душе все нарастала. Он хотел, чтобы все кончилось поскорее.

Но вот церемония завершилась, и Уинг наклонился с явным намерением поцеловать невесту. Нет, этого никак нельзя было допустить! Это было невозможно, немыслимо! Рубен ощутил привкус желчи во рту: он уже готов был броситься на Уинга с кулаками. Костлявая рука Дока удержала его за рукав и вернула к действительности. Пришлось, кипя от негодования, смотреть, как Грейс с полным самообладанием принимает поцелуй Крестного Отца, ничем не выдав своего отвращения. На этот раз ее профессиональная выдержка его ничуть не порадовала.

Отец О'Брайен вновь откашлялся, прерывая нежную сцену.

– Прекрасно, просто прекрасно! Вот свидетельство о браке, – объявил он, вытащив бумагу из саквояжа. – Если вы оба и двое свидетелей поставите свои подписи вот здесь, я оставлю вас праздновать и пойду по своим делам.

Вдоль стены стоял длинный стол, уставленный закусками. Участники венчания подошли к нему, чтобы подписать документ. В качестве свидетелей выступили Док и Том-Фун. Оставшись без надзора, Рубен пошел за ними. Ему не терпелось узнать, что будет дальше. Когда церемония подписания завершилась. Генри звучно хлопнул Уинга по спине, рявкнул «Поздравляю!» – и принялся выворачивать ему руку в сокрушительном пожатие, одновременно заставляя его повернуться спиной к столу. Если бы он не ждал чего-то подобного, Рубен ни за что бы не заметил, как Док молниеносным движением подхватил со стола свидетельство о браке и запихнул его себе в карман.

До сих пор отец О'Брайен поминутно напоминал всем, что он страшно спешит, теперь же его как будто подменили: свои свадебные одеяния он снимал и укладывал в саквояж с такой неохотой, словно расставался с собственной кожей. Покончив с переодеванием. Генри еще раз бросил взгляд на часы и с некоторой тревогой – на дверь.

– А праздничного тоста, стало быть, не будет? – добродушно осведомился он. – Нельзя покинуть свадьбу, не выпив за здоровье новобрачных.

Такая перемена настроения никого не могла удивить: ирландский священник-выпивоха – это было написано у него на лице. Но почему он медлит? Похоже, ждет чего-то, но вот чего? Что должно произойти?

Уинг взял священника под локоть и повел его через двор.

– Как вам известно, нам сейчас предстоит провести еще одну церемонию. После этого будет свадебный пир. Может, вы успеете обернуться и присоединитесь к нам?

Приглашение прозвучало по-хамски, а безостановочное продвижение Уинга к воротам яснее ясного говорило о том, что он хочет поскорее избавиться от отца О'Брайена.

– Ну что ж, благослови вас Господь! Да будет ваша совместная жизнь долгой и счастливой, – продолжал разливаться Генри. – И пусть ваши дети растут и шумят вокруг вас подобно виноградным лозам.

– Благодарю вас, преподобный отец, – сказала Грейс.

Выражение лица у нее было такое же, как у Генри, – напряженное и обеспокоенное. Она обняла его на прощание, крепко прижимаясь к его подложному животу. Генри обнял ее в ответ, но тотчас же разжал руки; взгляд, брошенный им на Рубена поверх ее плеча, был полон скрытой тревоги. Не зная, что предпринять, Рубен проводил взглядом его спину, когда Генри повернулся к воротам. Ин Ре распахнул перед ним двери, и отец О'Брайен скрылся за ними.

– Доктор Хэйес, ваша доля, – проговорил Уинг, протягивая конверт и давая понять, что посаженному отцу тоже пора уходить. – До следующей встречи.

– До встречи, – откликнулся Док, схватив намек на лету.

Он повернулся к Грейс:

– Еще раз поздравляю!

Она порывисто обняла его. Рубен расслышал, как она сказала «Спасибо», потом шепнула что-то ему на ухо.

– Увидимся, – кивнул Док Рубену, пожимая ему руку, и уголком рта едва слышно добавил:

– Тяните. После этого он тоже ушел. Тянуть?

– А теперь, мистер Смит, полагаю, нам с вами надо уладить наши дела.

Рубен весь напрягся, когда Уинг сунул руку в карман, и ему стало лишь самую чуточку легче, когда тот вытащил не кинжал или опасную бритву, а всего-навсего узкий коричневый конверт. Что это? Плата за услуги?

Открыв конверт, он заморгал при виде пачки «зеленых» толщиной в два дюйма. Здесь было больше денег, чем ему довелось заработать, украсть или выманить обманом за всю свою жизнь, но в эту минуту они вызвали у него не больше интереса, чем страницы законопроекта по аграрной реформе. Зато они дали ему повод потянуть время.

– Не будешь возражать, если я их пересчитаю, Марк?

Не дожидаясь ответа Уинга и не вынимая деньги из конверта, Рубен принялся пересчитывать купюры по одной. При этом он щурился, шевелил губами, плевал на пальцы – словом, тянул время, как мог. Ровно двадцать семь тысяч долларов.

– По-моему, сотни не хватает. Проверю еще раз. Уинг испустил какое-то китайское ругательство, вытащил из кармана бумажник, извлек из него две пятидесятидолларовые ассигнации и чуть ли не швырнул их в лицо Рубену.

– Мы желаем вам всего доброго, – язвительно напомнил он.

– Я хочу попрощаться с сестрой наедине, – выпалил Рубен и взял холодную, как лед, руку Грейс.

– Боюсь, что я не могу этого позволить. Уинг бросил многозначительный взгляд на Том-Фуна.

– Почему нет?

Том-Фун подошел к своему господину, ощетинившись, как еж, и явно предвкушая возможность вышвырнуть Рубена вон за шиворот.

– Минуточку, минуточку! По крайней мере позвольте мне поцеловать невесту! Уж на это я имею право?

Рубен выдавил из себя вымученную улыбку. Будь что будет, но он не уйдет отсюда без Грейс.

– Все в порядке, – ровным голосом сказала она, хотя мелькнувший в ее глазах испуг никак не вязался с внешним спокойствием. – Разве не так, Марк? В конце концов, он же мой брат!

Уинг, похоже, лишился языка, и Грейс, пользуясь замешательством, проскользнула мимо него к Рубену.

Они обнялись. Он сделал это с таким жаром, что шляпа с широкими полями съехала набок, и на мгновение ее лицо оказалось полностью скрытым. Она воспользовалась этим, чтобы шепнуть ему на ухо:

– Ну почему, когда нужен полицейский, его нет на месте?

– Гусси, что за черт? – торопливо прошептал он в ответ.

Грейс одной рукой поправила шляпу и наградила Рубена поцелуем в губы, который никак нельзя было назвать сестринским. Он едва улавливал краем уха злобное шипение Уинга за спиной: соблазнительное тело Грейс в его руках – такое теплое, такое нежное – заставило его позабыть обо всем. Но ему все-таки хватило ума отпустить ее руку и попытаться нащупать под складками подвенечного платья у нее на левом бедре, скрытом от глаз Крестного Отца, маленький «дерринджер». Увы, его там не оказалось.

– Уберите руки от моей жены, вы меня слышите? Или мне придется вас убить!

Времени больше не было. Рубен схватил влажную от пота руку Грейс.

– Бежим, – пробормотал он.

Повернувшись и таща ее за собой, он бросился к воротам. Массивная круглая ручка двери повернулась в его руке. Ин Ре, стоявший лицом к улице, удивленно обернулся. Рубен припомнил, что при первой встрече владеющий латынью страж показался ему похожим на Санта-Клауса, но сейчас он сунул руку под куртку своей черной пижамы и вытащил огромный сверкающий нож для разделки мяса, после чего стал походить на самого решительного в мире мясника.

– Ой! – вскрикнула Грейс.

Они повернулись кругом. Том-Фун, злорадно ухмыляясь, выхватил из-за пояса меч и начал вращать им в воздухе со звуком, напоминающим шелест стрекозиных крыльев. Уинг отдал какую-то отрывистую команду по-китайски. Рубен почувствовал укол разделочного ножа, который сжимал Ин Ре, у себя между лопатками и невольно сделал шаг вперед. Том-Фун тоже подошел; поближе. Рубен и Грейс оказались зажатыми между двумя вооруженными головорезами, как начинка бутерброда. Крики вокруг становились все громче, китайские гангстеры окружили их со всех сторон. Уинг протянул руку.

– Идем, моя дорогая, – властно позвал он. Тут кто-то грубо толкнул Рубена сзади. Грейс споткнулась, и он подхватил ее. Оба они обернулись одновременно, ожидая нападения.

– Аллилуйя! – воскликнул Рубен потрясенным шепотом. – Кавалерия спешит на помощь!

Это была не совсем кавалерия, но нечто вроде. Целая фаланга полицейских в синих мундирах со шлемами, вооруженных пистолетами и деревянными щитами, ворвалась во двор. Подобно вспугнутой стае птиц, шлюхи, торчавшие в окнах, мгновенно попрятались, во дворе воцарилась напряженная тишина. Грейс с тихим криком бросилась на шею Рубену, и он обнял ее, шепча:

– Детка… девочка моя.

Он и сам не смог бы сказать, кто из них сильнее дрожит. Никогда в жизни он не был так рад видеть полисменов, и на последствия ему было наплевать.

Офицер, возглавлявший отряд полицейских, пролаял с сильнейшим ирландским акцентом:

– Обыскать дом!

Двое из его подчиненных рысцой пересекли двор и вошли в дом Уинга. Полицейских было впятеро меньше, чем гангстеров, но, когда офицер приказал всем сложить оружие и поднять руки вверх, головорезы безмолвно повиновались. Все, кроме Уинга, которого, похоже, хватил паралич. Он даже не впал в неистовство. Он впал в кому.

– Эй, – окликнул его полицейский офицер, стоявший спиной к Рубену. – Ваше имя Марк Уинг? Крестный Отец кивнул, не выходя из транса.

– У меня имеется ордер на обыск. Вот он. И он протянул сложенную бумагу, которую Уинг машинально развернул.

Рубен немного отстранился от Грейс и заглянул ей в лицо. Она ухмылялась, как Чеширский Кот.

– Я капитан Гэллант, начальник отдела нравов городской полиции. Наша задача – очищать город от наркотиков и пресекать контрабанду, ясно? Нам дали наводку на этот дом, и сейчас мы проверим, все ли тут в порядке.

Уронив голову на плечо Грейс, Рубен запихнул себе в рот клок ее фаты, чтобы заглушить неудержимо вскипающий в груди смех.

– Капитан Гэллант? – простонал он, задыхаясь. Она стоически пыталась выдать свои короткие истерические смешки за рыдания, отчего их обоих еще больше разбирал хохот.

– Нашли, капитан!

Двое «полицейских», скрывшихся в доме, с трудом выбрались наружу, сгибаясь под тяжестью здоровенного сундука, и поставили свой трофей на землю у ног Линкольна Крокера.

– Это опиум, сэр, – тяжело отдуваясь, доложил один из них. Как показалось Рубену, это был Моргун. – Там в подвале этой дряни не меньше чем полтонны.

Капитан Гэллант вытянулся во фрунт и продекламировал слова, которые, наверное, мечтал произнести всю жизнь:

– Вы арестованы.

Уинг наконец вышел из оцепенения.

– За что?

– За нарушение закона о наркотиках.

– Если такого не существует, – прошептала Грейс, – его бы следовало выдумать.

– Мы давно следили за вашим домом, Уинг. Давайте, ребята, тащите сюда всю эту дурь, да поживее. Мы ее конфискуем как вещественное доказательство, ясно? А вам придется проехать с нами в полицейский участок.

Он повернулся кругом. Рубен никак не мог поверить своим глазам: в мундире и в шлеме Линкольн выглядел как настоящий бравый служака. Начищенные медные пуговицы блестели на солнце так, что глазам было больно; он по-солдатски держал выправку, и даже его сорванный голос разносился по двору подобно гулу заржавленного колокола. Кто бы мог подумать? Линкольн упустил свое призвание.

– А вы кто такой будете? – грозно осведомился он, похлопывая по ладони деревянной дубинкой.

– Алджернон Смит к вашим услугам, – почтительно откликнулся Рубен. – А это моя сестра, новоиспеченная миссис Уинг. Вы ведь ее отпустите? Она может уйти?

Линкольн многозначительно подкрутил усы. Если бы Рубен не знал наверняка, он ни за что бы не поверил, что они накладные.

– А почему бы и нет? Насчет миссис Уинг никаких указаний не было. Она может…

Уинг прыгнул, как тигр, протягивая скрюченные когтями пальцы к горлу Грейс. Рубен едва успел повернуться и подставить свою грудь под прямой удар, заслоняя ее собой. Сила удара была такова, что их обоих отбросило к стене, и Рубен почувствовал, как пальцы маньяка мертвой хваткой смыкаются у него на шее. В глазах у него потемнело, он ощутил зубы Уинга, впившиеся ему в плечо прямо сквозь ткань сюртука. Грейс завизжала от ужаса.

Послышался удар, сопровождаемый отчетливым хрустом, и тиски разжались. Судорожно глотая ртом воздух, Рубен увидел, как Уинг падает на колени и переворачивается на спину. Стоя над ним и поигрывая дубинкой. Линкольн неодобрительно покачал головой.

– Ай-яй-яй, – протянул он с глубоким разочарованием. – Теперь придется добавить к прочим обвинениям членовредительство и сопротивление при аресте. Наденьте на него браслеты, сержант.

Грейс оттащила Рубена подальше от распростертого тела. Он все еще держался за горло и никак не мог избавиться от судорожного кашля.

– Прививки от бешенства делать не придется, – хрипло пояснил Рубен. – Он мне только сюртук порвал.

– Ну, осталось уладить одно последнее дельце. Повернувшись спиной к вылупившим глаза, но уже нестрашным, как будто оскопленным Носителям Секиры, Линкольн выжидательно поднял свои кустистые брови.

– Заплати ему, – шепнула Грейс, встретив недоуменный взгляд Рубена.

– Ах да, конечно, – кивнул он, прикинув, что к чему. – А на какой… гм… сумме вы сошлись?

– Ты должен отдать все.

Он оторопело уставился на нее.

– Все?

– Ш-ш-ш! Не спорь, Рубен, заплати ему и давай выбираться отсюда.

Линкольн выразительно похлопал дубинкой по ладони.

С глубочайшим отвращением Рубен вытащил из кармана и передал ему толстый конверт.

– Разумеется, мы всегда готовы к сотрудничеству, – заявил он вслух. – Boт вам моя карточка на случай, если захотите связаться со мной, капитан.

– Да-да, непременно.

– И последнее. Грейс отпустила руку Рубена и опять подошла к поверженному телу Уинга. Глаза у него были открыты, но взгляд блуждал, не сосредоточиваясь ни на Чем, пока она не склонилась над ним, чтобы вытащить маленькую черную книжечку из его нагрудного кармана.

– Согласно уговору, – заявила она, пряча книжечку в ридикюль, – это принадлежит мне. Привет, Марк. Я буду навещать тебя в тюрьме. Время от времени.

Уинг отчетливо произнес краткое англо-саксонское ругательство. Грейс кокетливо надула губки:

– Ну… не хочешь – не буду. Подхватив царственным жестом шлейф подвенечного платья, она повернулась к нему спиной.

– Пошли, Алджи, нам пора домой.

– Идем, Августина.

Но у ворот он кое-что припомнил.

– Обожди две секунды.

С этими словами Рубен вернулся к Линкольну, наблюдавшему за растущей на глазах посреди двора горой ящиков с опиумом.

– Сделайте для меня одну вещь, – тихо попросил Рубен.

– Разве я мало сделал? – Вы проделали отличную работу, и вам за нее хорошо заплатили.

С этим Линкольн спорить не мог.

– Ну что там еще?

– Вот это публичный дом, – пояснил Рубен, поводя подбородком в сторону Дома Божественного Покоя и Удовлетворения. – Там есть девушка по имени Той-Гун. Я хочу, чтобы вы вытащили ее оттуда и доставили в пресвитерианскую миссию на Чайна-стрит. Она будет перепугана до смерти, возможно, даже скажет, что не хочет туда идти, но это не правда, на самом деле она хочет. Отведите ее туда и не выпускайте из виду, пока она не окажется в безопасности. Вы окажете мне эту услугу?

Линкольн подкрутил свой фальшивый ус, поглядывая на Рубена с любопытством. Однако он не стал ухмыляться или отпускать сальные шуточки, просто сказал:

– Да, конечно. Считайте, что дело сделано.

– Спасибо.

Ему хотелось пожать руку Линкольну, но он решил, что со стороны это будет выглядеть подозрительно.

– Увидимся, – сказал он на прощание, хотя считал это маловероятным.

– Угу, – проскрипел в ответ Линкольн своим наждачным голосом. – Увидимся.

Как только они очутились на Джексон-стрит, Грейс схватила Рубена за руку и потащила за собой.

– Скорее, нас ждет кеб прямо за… Он подхватил ее на руки и радостно закружил по воздуху, заглушив удивленный возглас поцелуем.

– Получилось! – воскликнул он все еще хриплым от удушья голосом. – Мы это сделали!

Но тут же из чувства справедливости добавил:

– Ты это сделала!

Из-за ее плеча он заметил крытый патрульный фургон, стоящий у тротуара, и сразу догадался, что это часть сценического реквизита Крекеров.

– А куда они на самом деле повезут Уинга? – спросил Рубен.

Грейс ответила своей пленительной плутовской усмешкой, всегда сводившей его с ума.

– На Эмбаркадеро. «Серебряная жемчужина» готова отплыть в Кантон, и капитана уговорили в последнюю минуту взять на борт. еще одного пассажира.

Не в силах вымолвить ни слова, он лишь покачал головой.

– Скорее, Рубен, – торопила Грейс, дергая его за руку. – Док ждет нас в Колониальном банке на Монтгомери-стрит в половине первого.

– А зачем?

Он послушно шел за ней, думая о том, что они отлично смотрятся вместе: она в белом, он в черном.

– Свидетельство о браке у него.

– Откуда он знает, в какой банк обращаться?

– Я ему…

– Ты шепнула ему на ухо, когда целовала его на прощание, – догадался Рубен.

Грейс скромно потупила глазки.

– Надо спешить, – напомнила она, опять дернув его за руку. – После банка нам надо еще поспеть на паром в час дня.

– А куда мы едем?

Она изумленно воззрилась на него, пораженная его тупостью:

– Домой, куда же еще?