"Тайный любовник" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

23

В этом году на день Иоанна Крестителя разыгрывалась пьеска на тот же, что и в прошлом году, сюжет; святой Петр у небесных врат, но на сей раз она была вдвое длиннее, главным образом за счет целых двадцати, вместо одного, стихотворений мисс Маргарет Мэртон, для которых Софи пришлось сочинять музыку. Дирижируя детским хором из-за кулис, которыми служил раскидистый тенистый дуб, чьи ветви частично скрывали ее от публики, Софи не могла избавиться от мысли, что мисс Мэртон, затеяв эту мини-оперу, переоценила свои таланты, не говоря уже о возможностях хора.

Томми Вутен получил в этом году желанную роль святого Петра. Сюжет строился вокруг того, кого он решит пропустить в рай сквозь небесные врата (представлявшие собой внушительное сооружение из папье-маше, покрытое побелкой, чтобы казалось «перламутровым»), а кого отправить в ад. Дети выстроились парами, мальчик с девочкой, в длинную очередь, ожидая «приговора» без особого волнения. Во избежание излишнего драматизма все было определено заранее, и грешников, обреченных на ад, нарядили в темное, а будущих ангелочков – в платьица и рубашки пастельных тонов. Святой Петр задавал каждому вновь прибывшему на небеса несколько вопросов, после чего хор исполнял коротенькую песенку о том, какую хорошую или какую плохую жизнь вел этот ребенок на земле, и Петр объявлял решение. Последней выступала Птичка. В течение нескольких недель до выступления девочка никак не могла определиться, кем хочет быть, святой или грешницей. Выбор целиком зависел от решения, какое платьице ей больше к лицу – темное или светлое. Наконец она остановилась на темно-синем, которое очень ей шло. Но долгие сомнения не прошли бесследно. Вместо того чтобы выучить обе роли – тех, кого пропустят в рай и кого отправят в ад, – она не выучила толком ни одной, и Софи поэтому нервничала.

Тук, тук, тук. (Папье-маше не издавало того резкого громкого звука, какой предписывался сценарием, и Джедди Найнуэйс должен был за ярким экраном, изображавшим рай, стучать молотком по деревяшке точно в тот момент, когда кулачок Птички колотил по воздуху.)

– Кто там? – спросил святой Петр, держа врата обеими руками и глядя через них на пришедшего.

– Флоренс.

(Детям разрешили выбрать себе имена, а кумиром Птички в этом году была Флоренс Найтингейл.)

– Флоренс, вела ли ты праведную жизнь?

– Да.

Вид у святого Петра стал озадаченный, потому что Птичке полагалось ответить отрицательно.

– Кем ты была на земле?

– Безделицей.

Святой Петр переступил с ноги на ногу и украдкой взглянул на мисс Мэртон, которая тоже стояла за «кулисами» – другим дубом. Софи прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и почувствовала удовлетворение: она не раз говорила Маргарет, что Птичка не запомнит слова «бездельница» и нужно разрешить ей сказать «лентяйка».

– Всегда ли ты учила уроки?

– Не всегда.

– Убирала ли постель каждое утро?

– Нет.

– Следила ли, чтобы твоя одежда была всегда чистой и отутюженной?

– Да.

Святой Петр громко сглотнул. Ясно было, что Птичка не способна солгать, даже во имя искусства.

– Находила ли ты время, чтобы накормить голодных, помочь нуждающимся и дать одежду тем, у кого ее нет?

(Томми было десять лет, ион ужасно смущался произносить слово «нагим».)

– Да, я всегда даю сестре свой леденец, когда надоедает его сосать.

Святой Петр что-то зашептал.

– Нет, ничего этого я не делаю, – послушно повторила Птичка.

– Тогда я не могу пустить тебя в Небесное царство. Несчастная бездельница, твое место в Аиде.

Теперь Птичка должна была повернуться к зрителям и пропеть песенку. Она повернулась, но стояла молча, забыв начало.

«Ах», – тихо напела Софи, надеясь, что это поможет.

Лицо девочки прояснилось, и она запела:

Ах, если бы не забывала

Я молиться каждое утро,

Я б на небо сейчас восходила

По той лестнице из перламутра

(показывает рукой).

Если бы слушалась папу и маму,

Не предавалась бы лени,

Я была бы сейчас с Иисусом,

А не с чертями в геенне.

И дальше еще два куплета. Может, стишки мисс Мэртон не слишком вдохновляли, зато они всегда были по существу. Птичка допела песенку и никак не могла удержаться – принялась раскланиваться и приседать перед аплодирующей публикой, хотя мисс Мэртон особо предупреждала детей относительно подобного выражения признательности маленькими артистами. Дети выстроились по обе стороны небесных врат – святые справа, грешники слева, – чтобы исполнить заключительную песенку. Софи вышла из своего укрытия, чтобы не издали, а стоя рядом дирижировать ими, поскольку песенка была сложнее и длиннее предыдущих. Потом святой Петр выступил вперед и произнес финальную речь, короткую и нравоучительную, и спектакль был окончен.

В задних рядах зрителей, чьи бурные аплодисменты обрадовали ее и несколько развеяли печальные мысли, Софи увидела смеющегося Коннора. Он весело помахал ей рукой и поспешил обратно к игрокам, метавшим кольца, которых оставил на время, чтобы послушать маленьких артистов. Ей приятна была его похвала, и она стала раскланиваться вместе с детьми, делая вид, что смеется, обрадованная восторженной реакцией публики, а не молчаливой – мужа.

– Очаровательно! – похвалила Рэйчел Верлен Софи; глаза ее блестели от удовольствия. – Нет, в самом деле, – уверила она ее. Должно быть, выражение лица Софи было довольно скептическим. – Я в восторге, не могу дождаться, когда мой Уильям подрастет и будет петь в вашем хоре. – Они посмотрели на видневшееся среди пышных кружев личико двухмесячного Уильяма, который сладко посапывал на руках матери.

Софи подумала, что он очень похож на отца – рисунком губ, надменно выгнутыми бровками.

– Ну, если он будет столь же музыкален, как лорд Мор-тон, то я тоже буду ждать этого с нетерпением. – К своему удивлению, Софи обнаружила, что Себастьян великолепный пианист. На прошлой неделе в Линтон-грейт-холле, после обеда, он почти час играл гостям, очень артистично и все по памяти.

– Хочу посмотреть Уильяма! Хочу посмотреть Уильяма! – ныла светловолосая Элизабет Моррелл, дергая за юбку Рэйчел. Следом за ней появилась запыхавшаяся мать. Три женщины прошли под густую тень деревьев, и Рэйчел опустила Уильяма на мягкую траву, развернула фланелевое одеяльце, и, под присмотром трех пар внимательных глаз, Лиззи принялась играть с малышом.

– Все-таки я не устояла и купила на благотворительном базаре камеру твоей кузины, – сообщила Энни, подбирая растрепавшиеся рыжеватые волосы и закалывая их шпильками.

– Я слышала. Ты хотя бы поторговалась?

– Это было бесполезно. Она не пожелала уступить ни пенни. Очень некрасиво с ее стороны.

– Но ведь выручка идет на благотворительные цели.

– Да, но дело не в этом. На таких распродажах всегда делают уступки, это всем известно. Онория просто скряга, и я ей так и сказала.

Софи и Рэйчел весело переглянулись. Вот тебе и на! Кто бы подумал, что Энни не любит расставаться с деньгами?

– Но Лиззи так быстро растет, и я хочу начать ее фотографировать, пока она не стала совсем большой. – Эйни улыбнулась дочери, которая целовала пухлые щечки Уильяма, щекотала его под подбородком, отчего малыш весело смеялся. Софи ждала, что сейчас боль вновь пронзит ее сердце, как это иногда случалось, стоило ей только забыться. Но на сей раз этого не произошло.

Часы на церкви пробили два раза.

– Когда собираются открывать памятную доску, Софи? – поинтересовалась Рэйчел.

– Думаю, скоро.

Городской совет единогласно решил установить бронзовый знак на лугу против церкви в честь отважного поступка Джека Пендарвиса.

– Кто произнесет речь? Коннор?

– Нет, дядя Юстас. Он сам пожелал. – Они с Энни обменялись многозначительными взглядами. Перемена в отношении дяди к Коннору по-прежнему изумляла их. Он отрекся от Роберта Кродди и все свое влияние, политическое и личное, употреблял на поддержку мужа племянницы. Роберт, отчаянно старавшийся вернуть расположение Юстаса, пригласил Онорию на бал морских офицеров – событие сезона в Девенпорте. Но Онория отвергла приглашение, назвав его в лицо «честолюбивым сынком пивовара».

– Взгляните на новобрачных, – тихо проговорила Рэйчел и приветливо помахала рукой. Софи и Энни обернулись и увидели Сидони и Уильяма Холиок, которые, взявшись за руки, шли через луг. – Правда, у них счастливый вид?

– Очень счастливый, – согласилась Энни, улыбаясь, и тоже помахала им.

Софи машинально улыбнулась. Она рада была за Уильяма и Сидони – и кто бы не порадовался? – но к этой радости примешивалась грусть, и она полагала, что так будет всегда. Но молодоженов переполняло счастье, и это было прекрасно. Они его заслужили.

– А правда, что они поселились в доме прежнего смотрителя? – полюбопытствовала Энни.

– Да, – ответила Рэйчел. – Себастьян велел заново выкрасить и обставить его для них. Комнаты Уильяма в нашем доме слишком малы для двоих.

– Уж я полагаю! – проронила Энни с мечтательным и задумчивым выражением в глазах, и Софи спросила себя: какие мысли бродят сейчас в ее голове?

В этот момент маленький Уильям заплакал оттого, что Элизабет слишком сильно прижала его к себе. Не успела Рэйчел взять его на руки, чтобы успокоить, как невесть откуда появился ее муж, подхватил сына и, ласково приговаривая, высоко поднял на вытянутых руках. Теперь, в свою очередь, захныкала Лиззи. Энни наклонилась к ней, но тут так же неожиданно как из-под земли возник Кристи и взял дочь на руки. Дети мгновенно затихли.

Отцы, разгоряченные, с растрепанными волосами, пришли с крикетной площадки, где, как с нескрываемым торжеством объявил Кристи, его команда одержала победу. Кроме крикета, мужчин объединяло увлечение лошадьми, и Софи радовалась, видя, как крепнет эта необыкновенная дружба между любящим мирские радости изысканным графом и простым священником. Но они были не какие-нибудь банальные граф и провинциальный священник. Кристи на самом деле был не так прост, а Себастьян Верлен – не пресыщенный «бездельник», как еще совсем недавно его называли некоторые жители Уикерли. Сейчас они выглядели как обыкновенные гордые отцы, и притом самодовольные, словно внезапное ангельское поведение детей целиком было их заслугой.

– Извините, миссис Пендарвис. – Трэнтер Фокс, стащив с головы кепку, кланялся всем, как заправский придворный. – Не ругайте, что я мешаю таким важным господам.

– В чем дело, Трэнтер?

– Мэм, ваша команда опять выиграла, и они ждут вас, чтобы подарить победное кольцо. И с ними ваш муж, наш друг и новый лидер, так сказать. Истинно-достопочтенный джентльмен.

Под смех и поздравления Софи попрощалась с друзьями и пошла с Трэнтером к игровой площадке.

Игроки с «Калинового» хотели, чтобы торжественную речь произнес Коннор, заранее видя в нем члена парламента. Но он скромно отказался от такой чести и настоял, чтобы слово дали капитану команды Рою Донну.

– Миссис Пендарвис, мне доставляет огромную радость преподнести…

– И счастье, – бесцеремонно поправил его Трэнтер. – Радость и счастье.

– Огромную радость и счастье преподнести вам…

– Как и в прошлом году.

Сбитый с мысли, Рой сделал долгую паузу.

– Как и в прошлом году, – медленно повторил он. – Радость и счастье преподнести вам это…

– Скажи: любимой хозяйке нашего рудника.

– Черт! Кто речь говорит, я или ты? – закричал капитан, и никто не осудил его за вспыльчивость.

– Конечно, я, если ты двух слов сказать не можешь, – ответил Трэнтер, выхватил железное кольцо из его рук и оттеснил плечом здоровяка капитана. – Миссис Пендарвис, я и вся наша команда испытываем величайшую гордость, радость, и счастье, и восторг, преподнося вам, любимой хозяйке рудника и нашему лидеру, без коего мы были бы просто толпой шахтеров, ищущих работу, которая, даже если б мы где и нашли другую, не была бы так хороша, как эта, когда вы руководите нами, будучи честнейшим и справедливейшим из, так сказать, патронов, какого только может пожелать всякий шахтер – а шахтерам подавай самонаилучшего, потому как они народ скверный, все им не по нутру, вы можете сами… – Оглушительный хохот заставил его вернуться к предмету речи. – Как бы там ни было, вот ваше кольцо, мэм, которое мы преподносим вам со всей нашей почтительностью и благодарностью за вашу необычайную доброту, красоту и всяческое совершенство. Мы, команда «Калинового», остаемся вашими верными слугами во всем. Аминь.

Трудно было сохранить серьезность, когда стоявший неподалеку Коннор заразительно засмеялся. Софи произнесла ответную речь, правда, не столь витиеватую, и не забыла вставить слова о бесплатной выпивке у «Святого Георгия» для игроков и их друзей, что всегда гарантировало шумный успех любой речи.

– У Трэнтера новая подружка, – сообщил Коннор по секрету, когда церемония закончилась. – Посмотри.

– Ой, не могу! – Она отвернулась и спрятала смеющееся лицо за широким плечом Коннора. – Роза? Роза из «Святого Георгия»?

– Он говорит, они созданы друг для друга.

Они исподтишка наблюдали за забавной парочкой, которая удалялась, держась за руки. Роза была миловидной девушкой, но крупной и чуть ли не вдвое выше Трэнтера. Со спины они походили на мать с маленьким сынишкой на прогулке.

– Ты знаешь, что у Джека прошлым летом был роман с Розой? – спросил Коннор, взял Софи за руку и повел в другую сторону.

– Нет, не знаю! И что же случилось? Они серьезно увлеклись друг другом?

– Вряд ли. Да это недолго и продолжалось. У Джека такие увлечения всегда быстро проходили.

– Но Сидони он действительно любил, – мягко возразила она.

Коннор сжал ее ладонь.

– Да, любил.

– Я видела ее сегодня с Уильямом.

– Я тоже. Они производят впечатление счастливой пары.

Она согласно кивнула. Так оно и было, и это замечательно. И все же ей стало немного грустно.

– Хочешь булочку? – задорно спросил Коннор, чтобы отвлечь ее от печальных мыслей.

– Ты покупал мне булочки в прошлом году, помнишь? – улыбнулась Софи.

– Конечно. Я помню все, что было в тот день. На тебе было желтое платье.

– А на тебе – синяя рубашка без воротничка и подтяжки.

Кон засмеялся, запрокинув лицо к яркому голубому небу.

– Ты тогда скормила все булочки уткам, – Коннор постарался изобразить обиду.

– Ты казался мне самым красивым мужчиной на свете.

– А ты была самой хорошенькой девушкой. И сейчас ты такая же.

– Ты позволил мне говорить об отце.

– А ты мне позволила поцеловать тебя на кладбище.

Они остановились. Иногда его взгляд заставлял Софи забывать обо всем.

– Как бы мне хотелось поцеловать тебя прямо сейчас, – прошептала она. – И не только поцеловать.

Глаза Коннора загорелись, он наклонился к ней, незаметно поглаживая пальцем ее ладонь.

– А что еще?

– Гм, лучше не буду говорить тебе сейчас.

– Скажи.

– Это тебя слишком возбудит. Не говоря уже о том, что ты можешь сделать.

– О, пожалуйста, скажи.

Она едва не призналась, уже решившись на это, но тут от дома священника к ним подошла Джессика Карнок и напомнила, что пора приступать к церемонии открытия памятной доски. Коннор шутливо скрипнул зубами – Софи надеялась, что Джесси этого не услышала, – и на его лице появилась улыбка, которую Софи назвала про себя парламентской. Это была его обычная улыбка, ласковая и одновременно мужественная. Но теперь, когда он был избран членом палаты общин от Тэвистока, Софи пыталась взглянуть на него со стороны, как его видят другие. Она старалась быть беспристрастной, но так трудно было представить, что кто-то мог думать иначе, чем она, видевшая в нем воплощенное совершенство. Мужчиной из мужчин. Особенно когда выбирала ему одежду в магазине.

– Джеку нужна помощь? – заботливо спросила миссис Карнок, когда они направились к толпе, которая уже собиралась на северной стороне луга. После торжественной церемонии доску должны были укрепить на огромном гранитном камне недалеко от «майского дерева».

– Не думаю, – ответила Софи, – с ним Марис. – Она помахала Карноку, который поджидал их вместе с другими главными лицами города: мэром, викарием и его женой, лордом и леди Верлен и членами церковного совета. Сердце Софи преисполнилось гордости при мысли о том, что она и Коннор, особенно Коннор, по праву занимают место среди них, и в душе поклялась, что, в благодарность милосердному господу и удаче, никогда не будет впредь судить о людях по их происхождению.

– Ты иди вперед, Софи, – сказал Коннор, приотстав, – а я помогу Марис, они уже вышли из дома священника.

– Нет, я подожду тебя.

Марис с Джеком медленно переходили улицу. Джек был ужасно худ, но выглядел щеголем – в красном галстуке, голубой рубашке и новых башмаках. Он еще не очень твердо держался на ногах и сейчас шел, опираясь одной рукой на трость, а другой – на руку Марис, но, во всяком случае, шел самостоятельно. Весь май и половину июня он не вставал с постели, а потом передвигался главным образом в инвалидной коляске. Однако сегодня был особый день, и доктор Гесселиус разрешил ему пойти на церемонию открытия доски в его честь с условием, что потом он останется ночевать в Уикерли, и Морреллы немедленно предложили ему воспользоваться комнатой для гостей в своем особняке. Марис, конечно, будет при нем – она повсюду следовала за ним словно тень.

Софи смотрела на них с нежной улыбкой и думала, что они выглядят так же странно, как Трэнтер и Роза. Марис была не такой высокой, как Джек, но, наверное, вдвое сильнее. Софи видела, как она легко поднимала Джека. Она и купала, и кормила Джека, обхаживала и развлекала. Он легко раздражался, она бывала язвительной, но они стали неразлучны. Может, Марис с самого начала была влюблена в Джека? Сейчас она точно любила его, этого не мог видеть разве что слепой. Что до него… Софи не была уверена. Джек не был человеком, который влюбляется с первого взгляда, да к тому же боялся строить дальние планы и заглядывать слишком далеко в будущее. Но Марис была упорна и медленно, исподволь старалась завоевать его сердце. Будь Софи азартным игроком, она поставила бы все деньги на Марис и непременно выиграла пари.

Ожидалось, что собравшиеся выразят свое одобрение, когда с доски упадет покрывало, но, едва завидев Джека, ковыляющего к ним, собравшиеся разразились бурными аплодисментами. Он продолжал идти, глядя себе под ноги, и лишь румянец, появившийся на его впалых щеках, выдавал его волнение. Он был гордым человеком, грубым и резким, когда защищал свое достоинство, и Софи училась уважать это его чувство, и не только потому, что этим он напоминал ей своего брата, более сдержанного и культурного.

Джек занял место в центре полукруга почетных граждан Уикерли, между Коннором и Юстасом Вэнстоуном, деревенским мэром. Юстас откашлялся, готовясь произнести речь. Наступила тишина.

– Друзья, сограждане! Много лет подряд я произносил перед вами речи, стоя на этом самом месте. Чаще всего это были длинные речи. Но сегодня я буду краток, ибо то, что я хочу сказать вам, очень просто.

Все мы знаем, зачем собрались здесь и кого собираемся чествовать. Мистер Джек Пендарвис появился среди нас год назад. Его доброе, отзывчивое сердце быстро завоевало ему много друзей. Затем он уехал. Многим не хватало его, но никто из нас не догадывался, что он обладал качествами великого человека или что однажды трое людей будут обязаны ему жизнью.

Двадцатого апреля Джек Пендарвис, проявил мужество и отвагу. Он единственный решился спуститься под землю и, рискуя жизнью, спас Чарльза Олдена, Роя Донна и Роланда Коучмена. Благодаря ему эти люди находятся сегодня с нами. И мы испытываем к нему глубокую благодарность, я в том числе, хотя двое из спасенных помогли нынче победить команду «Салемских драконов» второй год подряд.

Софи удивленно засмеялась вместе с остальными. Дядя Юстас шутил очень редко и, как правило, неудачно, но в этот раз шутка оказалась смешной.

– Сегодня мы открываем памятную доску не только в честь Джека, но и в честь идеалов отваги, беззаветности и героизма. Смелость может проявиться в самое неожиданное время и в ком угодно. Это счастье, что она в нужный момент родилась в сердце Джека Пендарвиса. Сегодня мы благодарим его со всею искренностью и почтительностью и открываем в его честь этот памятный знак, который будет служить свидетельством его подвига еще долго после того, как уйдет последний из нас. Благодарим тебя, Джек. И да хранит тебя бог.

Коннор целую неделю приставал к Джеку, чтобы тот подготовил ответную речь, а Джек с насмешкой отмахивался, говоря, что ограничится двумя словами: «Благодарю вас». Но когда стихли восторженные крики и аплодисменты, Джек выступил вперед и произнес речь, несколько длиннее, чем намеревался. Его хриплый голос был слаб, и, чтобы услышать его, все: мужчины, женщины и дети, собравшиеся на городском лугу, затаили дыхание.

– Благодарю вас, мэр. Спасибо, что не упомянули о худшем, о проступке, который тем не менее известен всем и который мучает мою совесть. То, что я совершил, я совершил не потому, что такой отважный, а чтобы искупить свою вину. Сегодня я хочу сказать спасибо всем вам, а также тем, кто был мне добрым другом в тяжелые моменты моей жизни. Благодаря вам я почувствовал себя здесь как дома, и ваше отношение для меня даже важнее, чем эта шикарная доска, на которую, думаю, я буду приходить любоваться по крайней мере раз в день еще год или два. В любом случае спасибо. Лучше мне не сказать, но я говорю это от чистого сердца. И не забудьте проголосовать за моего брата на следующих выборах.

Толпа разразилась восторженными аплодисментами и одобрительными криками; на некоторых лицах Софи заметила слезы. Всем хотелось обнять героя или пожать ему руку, и она видела смятение в глазах людей, когда они, подойдя близко к Джеку, обнаруживали, насколько он в действительности болен и слаб. Коннор нашел ее в толчее и привлек к себе, обняв за талию. Лицо его было озабоченным. Она читала на нем гордость, глубокое волнение и тень страха, который неотступно преследовал его последние недели.

– Не беспокойся за него, Кон. Теперь его дела пойдут на поправку, я уверена.

– Да, – энергично кивнул он, стараясь не думать о худшем.

Несколько минут спустя Джек и Марис присоединились к ним.

– Слава богу, церемония закончилась! – пробормотал Джек с деланным облегчением, но было видно, как он доволен, особенно теперь, когда все было позади. – Восемь шахтеров пригласили меня к «Святому Георгию» выпить, а мне и глоточка нельзя пропустить, представляете? И еще на обед в дом, где шесть сестер красоток. Предложили три разных должности, а у меня на одну-то нет сил.

– Это сейчас нет, – с улыбкой заметила Софи.

– Поздравляю, – сказал Коннор, обнимая брата. – По-моему, ты произнес прекрасную речь.

– Ты так считаешь? Наверно, это у нас семейное.

– Надеюсь, что так.

– Ха. Теперь уже скоро ты будешь стоять перед этими важными шишками в палате общин и произносить речи. Кон, я чертовски горжусь тобой.

– А я тобой, Джек.

Они улыбались, обмениваясь похвалами, но в их словах не было и доли иронии. Глазами, затуманившимися от слез, Софи смотрела, как они обнимаются. У нее защемило в груди, когда она увидела, с какой нежностью Коннор прижимает к себе брата.

– Не хватит ли с вас на сегодня пожатий да объятий, мистер Великий Герой? – проворчала Марис, скрывая за грубоватой насмешкой обуревавшие ее чувства. – Пойдемте-ка обратно в дом, пора принять лекарства да вздремнуть немного.

Джек вполголоса чертыхнулся. Но он и правда устал, это было видно по его лицу и опустившимся плечам. Они попрощались, и, ворча больше по привычке, он позволил Марис увести себя.

День постепенно клонился к вечеру. Позднее предполагались танцы для взрослых вокруг костра и фейерверк для детей. Но когда Софи вместе с Энни и другими женщинами из приходского совета закончили наводить порядок после благотворительного базара, Коннор, разговаривавший с несколькими мужчинами о налогах, поймал на себе ее взгляд, и они без слов поняли друг друга: пора домой.

Кон видел, как Софи направилась к мосту, облокотилась о перила и, поджидая его, стала смотреть на уток. На ней было легкое желтоватое платье, яркое, как летний день. В первую их встречу она тоже была в светлом. Высокая, тонкая, как тростинка, Софи в глазах Коннора выглядела воплощением изящества. Он извинился перед собеседниками, но не попрощался, оставив их думать, что еще вернется, и поспешил к жене.

Спрятавшись за ним, чтобы вся деревня не стала свидетелем неподобающего проявления нежности, Софи поднесла к губам его руки и поцеловала, медленно и мечтательно.

– Давай уйдем, Кон. Чтобы со всеми попрощаться, понадобится вечность. А так никто и не заметит нашего отсутствия.

Он не стал спорить. Когда Софи смотрела на него таким нежным, влюбленным, многообещающим взглядом, Коннор ни в чем не мог ей отказать. Они пошли по пустынной улице, мимо опустевшей первой и единственной таверны в городке, мимо кузницы Суона. Крытые камышом чистенькие разноцветные домики кончались у перекрестка: направо – Плимут, налево – Тэвисток и вересковые пустоши, прямо – Линтон-грейт-холл. Повернув налево, на север, они взялись за руки и зашагали по узкой красноватой дороге, затененной деревьями и полосой высокого благоухающего кустарника. Птицы в ветвях заходились в трелях, стараясь успеть выразить радость от солнечного дня до темноты. Мягкий вечерний воздух был напоен ароматом жимолости. Они замедлили шаг, очарованные красотой предзакатного неба и пением птиц, чудом девонширских сумерек.

Дорога взбежала на пригорок; по левую руку простирался свежескошенный луг, по правую темнела сосновая роща. Они остановились и одновременно оглянулись назад, туда, где осталась Уикерли, любуясь солнцем, которое медленно опускалось за вершины деревьев.

– Ты вечером будешь работать над речью? – спросила Софи, прильнув к мужу.

– Возможно. – Коннор победил на дополнительных выборах, состоявшихся три недели назад, и намеревался в следующем месяце ехать в Лондон, чтобы, занять свое место в парламенте. В августе палата общин расходилась на каникулы, и у него оставалось мало времени, чтобы успеть подготовить речь, полагавшуюся произнести при вступлении в должность парламентария. Спикер мог вообще не принять его в расчет, и тогда придется ждать и волноваться до самого ноября.

– Должно быть, это ужасно, не знать, когда состоится твое первое выступление перед тремя или четырьмя сотнями новых коллег. Ты волнуешься?

– Волнуюсь? Какое там, просто умираю со страха!

– Ну что ты, ты будешь великолепен, я уверена. Я хочу присутствовать на заседании, когда ты поднимешься, чтобы произнести речь.

– Не вижу, каким образом тебе это удастся, дорогая, разве только ты пробудешь в Лондоне все лето.

– Знаю, – вздохнула она. – По крайней мере, я буду там в первый твой день. Буду смотреть на тебя сверху, с балкона для публики. О, Кон, Кон, я так буду гордиться тобой! Надеюсь, что не заплачу.

– Надеюсь, не засмеешься.

– Глупости! – Она обвила его руками. – Ты будешь великолепен. Ты изменишь мир. Англия никогда уже не будет прежней.

Он хмыкнул, но ответил серьезно:

– Реформы происходят слишком медленно. Завтра королева подписывает законопроект, который покончит наконец с имущественным цензом, Софи. Знаешь, сколько чартисты боролись за это? Больше тридцати лет.

– Но изменения и должны осуществляться медленно. Медленно и разумно. Это и делает нашу монархию великой.

– Ты говоришь как истинный консерватор.

– Вовсе нет. Просто я считаю, что нельзя изменить все сразу.

– Такая опасность нам не грозит. Меня беспокоит другое: важнейшая задача на сегодня – увеличить население графства. Я со своей стороны считаю, что именно этим мы и должны немедленно заняться дома. Софи, я обожаю тебя! – Счастливый смех сопровождал его слова.

Как она любила, когда он смеялся!