"Одинокий волк" - читать интересную книгу автора (Гэфни Патриция)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В новой гостиной Майкла были часы. Они висели на стене, деревянный хвост за стеклянной дверцей качался взад-вперед днем и ночью, не переставая, черные узкие палочки двигались кругами по цифрам и показывали, который час. Черные палочки показывали одно, но стоило отвернуться, чтобы надеть рубашку или причесать волосы, а потом посмотреть еще раз, как они оказывались на другом месте. Теперь он точно знал, что они все время двигаются, потому что наблюдал за ними. Медленно, очень медленно, как луна или появляющиеся в ночном небе звезды. Надо было быть терпеливым и следить, не отрывая глаз, как во время охоты на кролика, когда сидишь и ждешь, когда же он наконец высунет нос из норки, чтобы его схватить. И еще в его гостиной была мебель. Очень много мебели, тяжелой и темной, сделанной из дерева, но пахнущей маслом и воском. К стенам была приклеена бумага с одной и той же повторяющейся картинкой – пучок синих цветов, незнакомых ему, а может быть, и ненастоящих. У людей было много всего ненастоящего, перевязанных белыми ленточками. У него был письменный ста и два стула, застекленный шкафчик, книги, которые он не умел читать, ваза с засушенными цветами и стеблями тростника, а главное – окно, не забитое доской.

В спальне у него был большой стоячий ящик для одежды с зеркалом на дверце, в котором он мог увидеть все свое тело, если бы захотел. И еще кресло, которое покачивалось взад-вперед, когда он в нем сидел. Но звук получался слишком громкий; Майкла это беспокоило, и он никогда не садился в это кресло.

Над его кроватью была матерчатая крыша, а из-под кровати вдвигалась другая кровать, поменьше, так что при желании можно было сделать две кровати, но Майкл не пользовался ни одной из них. Каждую ночь он снимал тяжелое покрывало с большой кровати и сворачивался на нем клубком на полу, а каждое утро опять расстилал его на кровати.

В этот вечера доме было тихо. Сэм ушел спать (с его уходом всегда становилось тише), но сегодня была и другая причина: Сидни и Филип отправились на выставку. Дома остались только профессор Винтер и тетя Эстелла, то есть мисс Винтер. Сперва профессор Винтер тоже собирался пойти вместе с Филипом и Сидни, но тетя сказала: «Я не останусь одна в доме с этим человеком». Она в думала, что Майкл услышит, но голос у нее был, как у вороны, он мог бы его расслышать, даже находясь под водой. Два дня назад он слышал, как она сказала: «Манеры у него ужасающие», когда Сидни пригласила его пообедать вместе со всей семьей. С тех пор он ел один у себя в комнате.

Ступени заскрипели. Его комната была на первом этаже, но он всегда знал, когда кто-нибудь спускался или поднимала по лестнице. Он прислушался; профессор Винтер то-то говорил своей сестре. «Ну, если они опаздываю, то лишь по твоей вине, – ответила она. – Если бы ты посадил Филипа под замок, как я советовала, он сегодня вообще никуда бы не поехал». Профессор Винтер сказал что-то еще. «Что ж, хорошо, что хоть один из твоих детей достаточно благоразумен», успел расслышать Майкл прежде, чем голоса стали совсем невнятными.

Он услыхал, как наверху хлопнула одна дверь, потом другая. Под его дверь проник острый сладковатый запах, означавший, что кто-то выключил газовый свет. Весь дом скрипел и потрескивал. Мотылек бился в стекло его окна, комар укусил его в руку и улетел, пока Майкл не успел его прихлопнуть. Часы мерно тикали. Дом погрузился в сон.

Майкл поднялся со стула в своей гостиной. Ботинки он оставил на месте и, бесшумно ступая, прошел по длинному коридору к входной двери, где начинались ступени лестницы, а коридор поворачивал направо.

Дом имел такую же форму, как одна из курительных трубок профессора Винтера: длинный тонкий черенок с толстым ответвлением на одном конце, где окна выходили на озеро. Терраса позади дома была полукруглой, и на нее можно было выйти из обоих крыльев дома: из столовой, из гостиной или из кабинета профессора. Двигаясь тихо, чтобы не разбудить пса (он был не так умен, как волк, и мог залаять, увидев его), Майкл направился в кабинет.

Вместо того чтобы включить яркий свет, он зажег свечу в блестящей металлической подставке с ручкой. Встряхивая спичку, чтобы ее погасить, он в сотый раз подумал о том, что бы это для него значило, как бы это изменило всю его жизнь, если бы дома у него были спички для разжигания костров. Эта мысль приходила ему в голову так часто, что теперь ее уже можно было отбросить: она его больше не интересовала.

Майкл перенес зажженную свечу к книжным полкам на стене. Книги стояли бесконечными рядами, громоздились до самого потолка. Он знал, какая ему нужна, потому что видел, как профессор листал ее, отыскал какую-то картинку, а потом поставил книгу обратно на полку. Она стояла высоко на полке – толстая, в темно-красном переплете с золотыми буквами. Вытащив книгу с полки, Майкл перенес ее на стол профессора и сел.

Первая половина вся целиком состояла из слов – мелких, загадочных, на шуршащих белых страницах. Он сразу перешел к картинкам во второй части, где, как он уже знал, был «волк».

Вот. Майкл прижал кулак к груди и крепко надавил, стараясь заглушить боль. Волк на картинке в общем-то не очень походил на старого волка, он был какой-то маленький и слишком светлый. Наверное, самка. И все же картинка вызвала у него слезы и острую тоску по дому. Ему хотелось знать, пережил ли его друг жестокую голодную зиму. Вряд ли ему это удалось без помощи Майкла. Скорее всего он умер от голода или погиб мучительной медленной смертью, попав в капкан, или заболел. Майклу стало невыносимо больно при мысли об этом. Хуже всего было думать о том, что старый волк умер в одиночестве.

Он вытер лицо рукой и перевернул страницу. Тут были две лисицы, одна темная, другая светлая. Он знал, что это лисы, но не мог прочесть надписи под картинками. Он отыскал еще одну картинку, изображавшую животное, которое он не знал по имени. Зато он хорошо знал само животное, играл с ним в игры, залезал в его нору, ел его пищу и делился своей. Но он не мог прочесть его имя: барсук. Оно ничего не значило, просто цепочка букв, пляшущих перед глазами. В бессильной досаде Майкл захлопнул книгу с таким ожесточением, что едва не загасил свечу. Но потом снова открыл ее и начал листать картинки. Он знал филина, енота, скунса, медведя. Он знал их всю свою жизнь, был с ними хорошо знаком. А птицы? Он помнил только малиновку, еще с прежних лет, и славку, потому что Сидни ему сказала.

Он перешел к страницам, где были деревья и кусты. С деревьями было легче: некоторые из них росли здесь, вокруг дома. Он не так сильно страдал оттого, что не мог прочесть название вот этого – ель – хотя много раз жевал его жесткие коричневые шишки. Он разглядывал картинки и представлял себе, что он дома, смотрит с вершины холма на расстилающийся внизу зеленый лес. Птицы медленно кружат в небе, а небо такое синее, что смотреть больно. Покой. Тишина. Безопасность. Никаких звуков, кроме потрескивания лопающихся желудей и шороха птичьих крыльев. Запах земли. Теплая кожа, волосы на голове делаются горячими от солнца. Стрекот насекомых. Покой.

Он услыхал скрип колес, цоканье лошадиных копыт. Напряженно прислушиваясь Майкл выпрямился. Дверца кареты открылась и захлопнулась. Два мужских голоса, один из них – Филипа. Карета вновь тронулась и покатилась прочь. Шаги на крыльце. И вот открылась входная дверь. Сидни сказала «Ш-ш-ш!» и еще что-то, но так тихо, что он не разобрал. Филип засмеялся. Звуки шагов на лестнице.

Майкл вернулся к своей книге, но снова выпрямился, услыхав легкие тихие шаги на ступенях. Шаги Сидни. Она шла по коридору, направляясь в эту комнату.

Он не забыл плотно затворить дверь, когда пришел сюда. Она открыла ее и заглянула внутрь.

– Майкл!

Он встал и отошел к дверям, выходящим на террасу, чтобы она при желании могла подойти к столу. У него это уже вошло в привычку; с той самой ночи в саду, когда она прижалась губами к его щеке, он старался держаться от нее подальше. Иногда он заставлял себя даже не смотреть на нее. Он испугал ее той ночью, потому что ему хотелось схватить ее и ощупать всю с головы до ног, держать ее в руках и прижиматься губами к ее коже, к волосам, ко рту. Ему хотелось сделать это прямо сейчас. Поэтому он отступил на безопасное расстояние.

Ее волнующий запах сбивал его с толку: от нее пахло людьми, пищей, лошадьми и еще множеством других вещей, для которых у него не было имени. Ее лицо раскраснелось, и она выглядела немного усталой.

– Я пришла взять книгу, – объяснила она, переводя взгляд с него на горящую свечу и ничего не понимая.

– Вы были на выставке? – спросил Майкл. Он понятия не имел, что такое «выставка».

– Да. О, да! Это было… ну нет, сейчас слишком поздно начинать рассказ. Она такая огромная… Там есть… все!

Ему нравилось видеть ее такой – сияющей и возбужденной. В такие минуты она становилась еще красивее. На ней был синий мягкий жакет. Расстегнутый – Майкл видел под ним белую блузку с синим галстуком, как у мужчины. Юбка доставала ей до пяток, и кожа оставалась открытой только на лице. Даже волосы были скрыты под шляпой синего цвета с птичьими перьями и ленточкой. Она сняла перчатки, и тогда он смог увидеть ее руки.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Смотрю эту книгу.

Сидни обошла стол кругом и дотронулась до его книги. Майкл обрадовался, когда она прочла название вслух: «От залива Гудзон до Теннесси. Практический путеводитель по восточным лесам». Она взглянула на него с любопытством.

– Я хотел бы знать слова, – сказал Майкл. – Я знаю, что на картинках, но не могу назвать словами. Ему было стыдно, но ей он мог признаться честно.

–О… Она кивнула. Она поняла. – Что ж, я тебя научу.

Тут уж Майкл не смог удержаться и подошел поближе на несколько шагов.

– Правда научишь?

– Да, я научу тебя читать.

– Читать.

Как Сэм, подумал Майкл. Он сможет читать, как Сэм. Это было бы так хорошо! Он заложил руки за спину и крепко-крепко сжал, чувствуя, как лицо становится горячим. Он «покраснел». Сэм объяснил ему, что это так называется.

Сидни не стала над ним смеяться. Она знала, как много это для него значит, знала, о чем он думает. Она всегда знала.

– Мы начнем завтра с утра, – сказала она. – А потом я расскажу тебе про выставку.

* * *

Только через три дня Сидни наконец поняла, почему обучение Майкла чтению оказалось столь легким делом. В действительности ей вовсе не приходилось его учить, ему надо было только напоминать. Он не узнавал новое, он лишь возвращал себе старые навыки.

Когда до нее дошла истина, она забросала его вопросами.

– Кто обучил тебя алфавиту? Кто дал тебе твою книгу? Когда ты впервые научился читать?

Ей и в голову не приходило, что все эти расспросы могут ранить его, пока он не отвернулся, вцепившись пальцами в волосы, чтобы скрыть лицо. Это был его способ прятаться – примерно такой же, как у ее отца, но все-таки более привлекательный.

– Не надо расстраиваться, если не можешь вспомнить. Это не имеет никакого значения. Давай продолжим. Ну-ка попробуй это прочесть.

Они начали свои уроки за столом на террасе, но им пришлось ретироваться в дом, потому что Сэму непременно хотелось принять участие в занятиях, и он никак не желал оставить их в покое. Еще бы: его уроки в школе не шли ни в какое сравнение с теми, которые его сестра давала его новому другу. Сэм не мог устоять перед искушением блеснуть своими собственными познаниями и выпаливал ответы на вопросы Сидни прежде, чем Майкл успевал открыть рот. Поэтому они перенесли занятия в столовую и теперь просиживали рядом за большим обеденным столом по два часа каждое утро. Сидни нарочно установила такой необременительный распорядок, чтобы Майклу не наскучило учение.

Вскоре выяснилось, что ее опасения напрасны. Он оказался тем идеальным учеником, о каком любой учитель может только мечтать, – прилежным, внимательным, усидчивым, целеустремленным. Его страсть к знаниям доходила до одержимости. Когда отведенные на занятия два часа подходили к концу, он оставался в столовой. Ничто не могло сдвинуть его с места: горничной приходилось накрывать на стол к ленчу, расставляя тарелки и приборы вокруг него.

Как и следовало ожидать, тетя Эстелла отнеслась к происходящему с неодобрением. Ее протесты звучали довольно туманно: вся эта затея с преподаванием неуместна, утверждала она, не вдаваясь в объяснения. К счастью, она сама была так занята своим участием в дамском комитете, образованном для протокольных мероприятий по приему разного рода знаменитостей, которые стекались в город с целью посетить Всемирную выставку, что проводила все свои дни на заседаниях или в разговорах по телефону с другими дамами-патронессами. На этот раз у нее просто времени не хватило на то, чтобы руководить еще и жизнью Сидни, сколь бы «неуместным» ни представлялось ей новое увлечение племянницы.

Как только Майкл усвоил основы, он начал делать просто поразительные успехи в чтении. Письмо поначалу давалось ему тяжелее. Он писал большими печатными буквами, как ребенок, и Сидни знала, что результаты заставляют Майкла стыдиться самого себя. Но он трудился с завидным упорством, не желая сдаваться. Первым делом Сидни научила его писать свое имя и фамилию. Хотя с фамилией возникли вопросы – вариантов ее написания могло быть несколько. Есть ли у Майкла второе имя? Он не знал. Иногда он утверждал, что есть, но иногда не был в этом твердо уверен.

Именно в это время Сидни поняла, что у нее есть возможность поймать сразу двух зайцев. Под предлогом того, что Майклу полезно поупражняться в чистописании, она стала каждый день давать ему письменное задание – написать небольшое сочинение на близкую Майклу тему: его прошлое, например. Теперь она сможет учить Майкла излагать свои мысли на бумаге и одновременно узнавать все новые подробности о его загадочном прошлом, ничего не выспрашивая и не выведывая, чтобы ему не приходилось смущаться. Гениально.

Его первое сочинение оказалось для Сидни полной неожиданностью.

«Платье Сидни сиводня зиленая синия как. ее глаза. Уние малинъкие ношки и ана плаваит когда ходит. Ана смиеца как музыка».

После этого Сидни решила взять подбор тем на себя.

– Напиши лучше о каком-нибудь животном, – посоветовала она Майклу.

И Майкл немедленно воплотил ее совет в реальность.

«Дикабрас имеит на хвосте едавитыи иголки. Если взять ево ниправильна они колятца в руку. Когда их вынимаиш атрава астаетца и рука горит огнем. Много дней болит. Красная и горячая».

Этот опус Сидни приняла с восторгом, и ее бурные похвалы подвигли Майкла на продолжение темы.

«Можно залесть на дерево и збросить дикобраза. Можно разбить ему голову камнем. Можно укалотца колючками но если хочитца есть нада тирпетъ. В задних ногах у ниво жирное белае мясо на фкус как сосновое дерево потому что он его ест».

На этот раз ее оценка оказалась не столь восторженной, однако Майкл еще не исчерпал своих познаний о дикобразах и потому продолжил тему.

«Дикабрас спариваитца только один день в гаду. Самец должен быть очинь осторожным. Ана задирает хвост на спину и он лажитца на мяхкае место. Когда раждаитца малыш у ниво мяхкии иголки но они становятца твердыми черес час или два.

– Полагаю, мы исчерпали этот предмет, – решила Сидни. – В следующем сочинении расскажи мне о лисах. Или о филинах. Можешь использовать книги из библиотеки себе в помощь.

«Лиса пахнит как скунс но ни так плоха. Она лаит вот так Гаф! Гаф! Лиса спариваитца висной. Ни на фсигда как волки. Серая лиса умеит лазать по диревям а рыжая нет. Уминя был друг лис. Я спас ево ис капкана который поставил охотник. Он дружил са мной фее лето».

На следующий день в сочинении было написано:

«Филины ни хлопают крыльями. Ани литают ни издавая ни звука. Птинец филина очинъ красивый. У ниво больший желтый глаза и мяхкий белый пух. Ани щелкают клювами и притваряютца злыми пака ни пазнакомятца с табой. Птинцы фее лето учатца скрижитать и хрипеть как родители. К осини они уже умеют ухать. Эта очинь красивый звук. Ево приятна слушать па начат».

Сидни начала показывать сочинения Майкла отцу, считая, что они могут его заинтересовать. Так бы оно и было, если бы он нашел время их прочесть, но он уже углубился в новый научный проект, и привлечь его внимание было нелегко. Чарльз опять ему ассистировал. Но сама Сидни почерпнула из сочинений Майкла много полезного.

Так, например, она узнала, что росомаха самое злобное животное, а барсук – самое доброе. Барсуки так дружелюбны, что готовы приютить в своих просторных подземных норах других животных, даже лис. Барсуки любят танцевать, утверждал Майкл, по ночам они выходят наружу и играют в игры, показавшиеся ей удивительно похожими на игры детей: перетягивание каната, чехарду, салочки.

Майкл уверял, что все животные играют в игры. Летом выдры строят горки из жидкой грязи, а зимой – из снега, и катаются с них просто ради удовольствия. Белки-летяги, сделав запасы на зиму, отмечают конец рабочего сезона веселыми вечеринками при луне, прыгают с верхушек деревьев и плавно парят, снижаясь до самой земли, словно раскрытые пушистые зонтики, потом снова взбираются наверх и так до бесконечности. Или перелетают с ветки на ветку под носом друг у друга, но никогда не сталкиваются.

– А волки? – спросила Сидни, вспомнив, как Майкл рассказал ее отцу о том, что жил среди волков. – Они тоже играют?

–Да.

– Почему бы тебе не написать об этом? Мне было бы очень интересно.


«Волки играют. Волки…»


Вот и все, что он написал. Он вообще не хотел отдавать ей этот листок, а когда она настояла, то увидела, что он еще что-то нацарапал, но все зачеркнул. Сидни взглянула на него с любопытством. Майкл смутился, но встретил ее взгляд, упрямо не отводя глаз.

– Я не хочу про это писать.

– Ладно, не хочешь – не надо. Напиши о чем-нибудь еще.

Он написал о медведице, позволяющей своим медвежатам мучить себя все лето: кусать за ноги, за уши, за хвост, бороться, прыгать себе на живот.

Уроки чтения продолжались с большим успехом, и вскоре учебников Сэма для начальной школы ему стало мало. Сидни отправилась в библиотеку и нашла более сложные книги о предметах, которые, как ей казалось, должны были его заинтересовать: о животных, о природе и ее загадках. Майкл прочел эти книги запоем, он перечитал каждую по нескольку раз и не хотел с ними расставаться, пока она не принесла домой новую груду книг.

Только теперь Сидни начала понимать, что имеют в виду преданные делу учителя, когда рассказывают о радостях своей профессии. Наверное, такое же чувство можно испытать, наблюдая за появлением на свет нового человека. Майкл забрасывал ее бесконечными вопросами.

У Сидни тоже было немало вопросов к Майклу, но она не спешила их задавать.

Она отыскала для него повесть о маленькой девочке, которая упала с деревянной лошадки, ударилась головой и потеряла память. Хотя книжка была простовата, она идеально годилась для той беседы, которую твердо решила провести Сидни.

– На что это похоже – потерять память? – задала она наводящий вопрос. – Наши воспоминания делают нас неповторимыми. То есть непохожими друг на друга. Ты согласен со мной? Расскажи мне о своих ранних воспоминаниях, Майкл. Опиши для меня одно из них. Самое давнее – первое, что ты помнишь о себе.

Ему не пришлось даже обдумывать свой ответ. Не колеблясь ни секунды, он написал: «Мой атец бирет миня на прогулку».

Сидни была так взволнована, что даже не стала исправлять орфографические ошибки.

– Ты помнишь своего отца? Майкл кивнул.

– Кто он? Как его зовут? Он улыбнулся.

– Папа. Он курил трубку, как твой отец. Но он не был старый. Он был сильный. Высокий… он был как великан. Черные волосы, как у меня. Я помню, как он давал мне сладости. Я всегда искал конфеты в его карманах.

– А свою мать ты помнишь?

– Помню, как она смеялась. Мне кажется, она была красивая. И еще помню. Как она рисовала картины. В комнате с высокими окнами – я видел только небо. А потом она заболела. Мне велели вести себя тихо.

– Где ты жил? – спросила Сидни, едва дыша, Его глаза затуманились, он уставился на нее невидящим взглядом.

– В большом доме. У него было имя.

–Имя?

– Да, название. Но я не могу его вспомнить.

– Как он выглядел?

– Каменный. Длинные темные коридоры. Там была леди, которая обо мне заботилась, но она не была моей мамой.

– Няня? Гувернантка? Он неуверенно кивнул.

– А где был твой дом? В Канаде? Ну… здесь, в Америке? В каком штате, ты не помнишь?

В ответ на все эти вопросы Майкл отрицательно качал головой.

– А каким образом ты потерялся?

Он отодвинул свой стул от стола и положил руки на колени, глядя в пол. Густая прядь волос упала ему на лоб, лица совсем не стало видно.

– Кажется, я сделал что-то нехорошее. Что-то очень-очень плохое. Потому что меня отослали из дому.

– О, нет, не может этого быть. Ты же был совсем еще маленьким! Майкл поднял голову.

– Я уверен, что так и было, – сказал он, и боль, проступившая в его светло-зеленых глазах, пронзила ей сердце. – Меня отослали за море на корабле. Со мной были двое. Тетя и дядя.

– Твои тетя и дядя?

– Я не помню, как их звали. Но я их знал. – Майкл поднялся со стула. – Я больше не хочу говорить.

– Ладно.

– Я не хочу об этом думать.

– Ладно, не надо. Мы займемся чем-нибудь другим.

На следующий день Сидни начала осуществлять свой план – она отправилась в город на поезде. В Морском музее ей уже приходилось бывать и раньше; когда они с Филипом были еще детьми, а потом еще раз с Сэмом, когда ему было пять лет. Музей размещался в огромном, мрачном здании, в нем было немало интересных экспонатов: шхуны викингов и китайские сампаны, диорама, изображающая высадку Колумба в Новом Свете, но в основном помещение было набито пылящимися под стеклом реликвиями, например, обломками мачт и обрывками парусов, а также скучными схемами, иллюстрирующими историю развития кораблестроения от финикийцев до современности.

Был здесь и зал, посвященный Великим Озерам [9], где хранились списки всех погибших в кораблекрушениях на озерах. Еще в поезде Сидни решила изучить все десятилетие семидесятых, то есть время, когда Майкл потерялся.

Подробности кораблекрушений, произошедших на Великих Озерах в этот период, занимали два тома. Полтора часа Сидни просматривала названия пароходов, парусников, прогулочных лодок и грузовых барж, ужасаясь бесконечному списку имен мужчин и женщин, погрузившихся вместе с этими судами в ледяные воды Эри, Онтарио и Мичигана. Если крушение происходило зимой, неизменно погибали все, в более теплые месяцы некоторым посчастливилось выжить.

Сидни нашла нескольких Макнейлов, но обстоятельства всякий раз вызывали у нее сомнения. Что мог делать маленький мальчик на барже с углем или на моторном катере военного флота? Или на буере? Интуиция подсказывала ей, что искать надо скорее прогулочный корабль, но среди пассажиров таких судов не было Макнейлов. На всякий случай она записала все, что могло бы иметь хоть отдаленное отношение к делу, и вернулась домой в подавленном настроении.

Но позже, отдохнув и успокоившись, Сидни дала себе слово не отступаться. И снова, на следующее же утро, возобновила занятия с Майклом, незаметно и успешно разматывая клубок его причудливых и, казалось, навсегда похороненных в памяти воспоминаний. Таким образом она узнала следующее:

«Мой отец подарил мне книгу на день рождения. Она называлась „Как стать джентльменом“. Он велел прочесть ее и сказал, что когда я снова его увижу я уже буду джентльменом. Потом он отослал меня из дома».

– О чем говорилось в этой книге? – спросила Сидни, прочитав эту запись.

Дождевая вода ручейками сползала по высоким стеклянным дверям, ведущим на террасу. В столовой в этот день было сыро и полутемно. Но Сидни нравился призрачный зеленоватый полумрак, создававший в их убежище уютную, даже немного таинственную атмосферу.

Майкл помедлил, потом сунул руку в карман брюк и вытащил нечто, завернутое в носовой платок. Предмет, извлеченный из платка, ничем не напоминал книгу: это была почерневшая, пятнистая от плесени, бесформенная масса. Но Майкл держал этот маленький сверток в руках с величайшей бережностью и положил на стол как реликвию.

– В ней говорится, как стать джентльменом, – простодушно сказал он. – Здесь говорится о чести и правдивости. О хороших манерах. Я знаю ее наизусть.

Сидни лишь кивнула в ответ, не сумев проглотить невесть откуда взявшийся ком в горле:

– Ты был хорошим учеником. Ты стал настоящим джентльменом, Майкл.

– Нет, я знаю, что не стал.

Он снова бережно завернул книжку в платок и со смущенным видом спрятал в карман, словно стыдясь себя самого.

– Зачем ты говоришь такие вещи? Майкл беспомощно развел руками, не зная, с чего начать.

– Потому что я… Я не могу даже есть в этой комнате! – взорвался он вдруг. – Я знаю все про вилки и ложки, про салфетки и стаканы, но не знаю, что с ними делать. Я не умею завязывать галстук. 0'Фэллон научил меня шнуровать ботинки, а то бы я и этого не умел. У меня есть часы, но я не знаю, как определить время. Что означает «Как поживаете?». Это же не настоящий вопрос! «Как поживаете?» Никто не ждет настоящего ответа. Так что же означают эти слова? Это какой-то секрет? Я не знаю, кто я такой, не понимаю, кем я мог бы быть, кем хотел бы стать, не знаю, чего ты от меня ждешь. Я… – он прижал ладони ко лбу и крепко надавил. – Я знаю только одно: я не джентльмен.

– Нет, ты ошибаешься. Раньше я тоже задавала себе много вопросов. И у меня не находились ответы на них. – Сидни была в растерянности, но продолжала говорить, не умолкая, чтобы успокоить его, заставить поверить в себя.

– Некоторые вопросы очень сложны. Я, к примеру, тоже не знаю, кто я такая, – искренне призналась она. – Зато другие очень просты. Тому, что просто, я могу тебя научить. Я даже не задумывалась о том, что ты хочешь обедать в этой комнате. Конечно, это глупо с моей стороны… Мне бы следовало догадаться… Я прошу у тебя прощения. Хорошие манеры – вот как это называется. Мы потренируемся – это не самое сложное.

– Но твоя тетя будет сердиться. Она не хочет видеть меня здесь.

– А мы заставим ее изменить свое мнение. Я знаю, Майкл, такие вещи могут тебя озадачить, но это всего лишь условности. Ну… что-то вроде фокусов. Я их знаю, потому что меня с детства им научили. Но они не имеют никакого значения…

– Имеют, когда их не знаешь. Я все время делаю ошибки, но не знаю, как их избежать. – Ты прав. Поэтому не будем откладывать… –А что мы будем делать? – Первым делом сделаем тебе стрижку.

* * *

Сидни решила стричь Майкла в малой гостиной, где Сэм играл со своими оловянными солдатиками, а Филип дремал, растянувшись на диване и прикрыв лицо газетой. Ей требовалась компания, обмен дружескими шутками, пока она оказывала Майклу эту довольно личную услугу. Их утренние встречи и без того уже были заряжены скрытым напряжением, и она рассудила, что не следует усугублять неловкость, прикасаясь к нему наедине.

– Обожаю подстригать мужчин, – объявила Сидни, разворачивая полотенце и набрасывая его на плечи Майклу.

Настороженный и готовый к худшему, Майкл сидел на стуле с прямой спинкой посреди комнаты, с опаской поглядывая на ножницы.

– Мне бы следовало стать парикмахером, – оживленно продолжала Сидни. – У меня неплохо всегда получалось, правда, Филип? Я ведь и тебя тоже стригла.

– Сидни стрижет меня, – вставил Сэм, пытаясь выстроить своих солдатиков на коленях у Майкла, чтобы отвлечь его во время стрижки. – Ты сделаешь Майклу такую же стрижку, как мне, Сид?

– Не совсем. Майкл уже взрослый мужчина, поэтому у него будет стрижка для взрослых.

Она улыбнулась Майклу, но он был сосредоточен и напряжен. У него были густые черные волосы, мягкие, как шелк. Медленно проводя по ним гребнем, Сидни заметила, как его взгляд постепенно смягчается, утрачивает настороженность и пугливость, становится мечтательным. Его плечи расслабились.

– Расскажи Майклу о парикмахерской на Палмер-стрит, – попросила Сидни, обращаясь к Филипу. Он сел на диване, потягиваясь и зевая.

– Парикмахерская на Палмер-стрит? Она похожа на церковь. Нет, на римские бани. Потолки высотой в восемнадцать футов, повсюду зеркала. Там работают два десятка парикмахеров, все во фраках и в белых рубашках с запонками. Мраморные раковины. Если хочешь побриться, тебя почти укладывают навзничь в кресло.

– Расскажи ему про пол, – подсказал Сэм, но тут же выпалил сам, не дав старшему брату раскрыть рот: – Там по всему полу серебряные доллары!

Майкл озадаченно нахмурился:

– Зачем?

– Серебряные доллары прямо в полу. Все их видят, все по ним ходят. Топчут деньги ногами!

– Они вмурованы в изразцовые половицы, – пояснил Филип.

– Но зачем? Целую минуту никто не отвечал; все задумались.

– Ну просто…

– Это чтобы…

– Для того… Наступило растерянное молчание. Филип откинулся на спинку дивана, шурша газетой, и расхохотался.

– Убей бог, не знаю!

– Убей бог, не знаю! – эхом повторил за братом Сэм. Он подхватил своих солдатиков и унес их в угол, старательно избегая сурового взгляда Сидни, запрещавшей ему божиться.

– Ты срежешь ему бороду? – заинтересованно спросил Сэм.

Сидни мысленно задавала себе тот же самый вопрос.

После отъезда 0'Фэллона никто не брил Майкла, и у него отросла черная бородка, которую она находила очень привлекательной. И все-таки он ей больше нравился чисто выбритым. У него было красивое лицо, с какой стати его скрывать?

Майкл задумчиво погладил подбородок и спросил Филипа, считавшегося признанным авторитетом в области мужской моды.

– Как ты думаешь?

– Сбрить, – живо отозвался Филип.

– Даже усов не оставлять? – спросила Сидни. Сам Филип щеголял элегантными усиками, обрамлявшими его рот на манер двух запятых.

– Нет. Надо сбрить все дочиста.

– Ты уверен?

– Уверен. Никакой растительности – чтобы ни у кого не было искушения назвать его «дикарем».

Сидни поморщилась, но ее опасения оказались напрасными: Майкл не обиделся на бестактность Филипа, он лишь глубоко задумался, потом решительно кивнул:

– Да. Надо все сбрить. Без нее прохладнее, да и есть удобнее.

– Филип, ты мне поможешь его побрить? Хотя бы в первый раз?

– С удовольствием! Приступаю немедленно.

– Благодарю вас, – чинно откликнулся Майкл.

– Не стоит благодарности.

Сидни выждала немного перед тем, как выдвинуть следующее предложение. Стрижка Майкла завершалась весьма успешно, хотя ей самой, конечно, не пристало себя хвалить. Немного естественности надо сохранить, – решила она, оставив курчавые завитки на шее. По бокам она подравняла волосы до середины уха. Идеальное решение: не слишком длинно, но и не чересчур коротко. Нет, в самом деле из нее бы вышел отличный парикмахер.

Сдувая срезанные волоски с его шеи, Сидни нечаянно дунула ему в ухо. Майкл дернулся, судорожно втягивая в себя воздух, и вцепился обеими руками в сиденье стула. На щеке у него задергался мускул. Он бросил на Сидни откровенный, совершенно недвусмысленный взгляд.

Сгорая от стыда, Сидни торопливо отступила на шаг и принялась легонько похлопывать по плечам Майкла, стряхивая волосы, как будто ничего не случилось.

– Филип, знаешь, о чем я подумала? – обратилась она к брату. – Майкл слишком долго сидит в четырех стенах. Он ни разу нигде не был с тех пор, как его привезли сюда. Ему, наверное, ужасно скучно. Правда, Майкл? Вот я и подумала, что ему наверняка захочется где-нибудь побывать, посмотреть на мир, на чьи-то лица, кроме наших. Ну ты меня понимаешь.

Филип посмотрел на нее с сомнением.

– Не знаю, Сид. Я не уверен, что это удачная…

– Дело в том, что есть некоторые простые вещи, о которых он еще не имеет ни малейшего понятия. Папе и в голову не пришло обучить его таким вещам, ну… таким вещам, о которых только мужчина может рассказать другому мужчине.

Во взгляде Филипа появился настоящий испуг.

– Что ты имеешь в виду? Сидни пожала плечами.

– Ну ты же знаешь. Ну, например, как повязывать галстук.

– Ax вот ты о чем! – облегченно выдохнул Филип.

– Или взять, к примеру, одежду. Что к чему подходит. Как знакомиться с людьми, что говорит джентльмен, когда его представляют кому-нибудь. Элементарные вещи, о которых ты даже не задумываешься. Как заказать еду в ресторане, как за нее расплатиться.

Филип окинул Майкла сперва скептическим, а затем заинтересованным взглядом.

– Понятно. Конечно, я мог бы это сделать. Лицо Майкла расплылось в улыбке чистейшей радости.

– Спасибо. Ты будешь хорошим учителем. Филип усмехнулся в ответ:

– Ну это мы еще поглядим.

– А пока, – как ни в чем не бывало продолжала Сидни, – я дам Майклу несколько скромных советов о… ну, скажем, о правилах поведения за столом и так далее. Обычный салонный этикет, о котором он наверняка…

– Теперь у него такая красивая стрижка, что тетя Эстелла не станет его прогонять, и он сможет обедать вместе с нами, – вмешался в разговор Сэм. – А я смогу учить его арифметике. Я тебя научу, как пользоваться деньгами, покажу, как отличить полтинник от четвертака и десятицентовика. И играм тоже. Я научу тебя играть в шахматы, в домино, в карточные игры. В настоящие игры! Ой, и еще часы! Я умею узнавать время по часам, а ты нет! Я тебя научу, Майкл, и когда-нибудь у тебя будут свои собственные часы. И ты всегда будешь знать, который час. И крокет. Это не арифметика, но все равно, я могу тебя научить…

Сэм продолжал трещать без умолку. Филип прищелкнул языком и вернулся к своей газете. Складывая полотенце. Сидни исподлобья взглянула на Майкла. Он это заметил и поблагодарил ее взглядом. Улыбаясь в ответ, она от души понадеялась, что сумеет заслужить его искреннюю благодарность. Может быть, через день или два эти уроки покажутся ему наказанием? Но идти на попятный было уже поздно: жребий брошен.