"Чужеземец" - читать интересную книгу автора (Гэблдон Диана)

Глава 8 Вечерние развлечения

Я лежала на кровати, уставшая до предела. Как ни странно, мне понравилось рыться в вещах покойного Битона и принимать пациентов. Хотя медикаментов явно не хватало, это дало мне возможность опять почувствовать себя нужной. Я все еще ужасно скучала по Фрэнку и тревожилась о том, когда и как я смогу вернуться в круг из камней, но снова ощущать под руками плоть и кости больных, проверять пульс, исследовать языки и глазные яблоки…

В общем, вся эта привычная рутина помогла мне немного успокоить панику, не покидавшую меня с того момента, как я провалилась сквозь камень. Пусть обстоятельства складывались странно, пусть я здесь совершенно не к месту, все же понимание того, что вокруг — настоящие люди, меня успокаивало. Они были из теплой плоти, с настоящими волосами, с сердцами, биение которых я чувствовала, с легкими, вдыхавшими воздух. Пусть от некоторых из них плохо пахло, пусть они были грязными и завшивленными — в этом для меня нет ничего нового. Во всяком случае, условия не хуже, чем в полевом госпитале, а повреждения пока значительно слабее, и это обнадеживает. Я испытывала громадное удовлетворение от того, что снова могла облегчать боль, вправлять суставы, исцелять. То, что я взяла на себя ответственность за благополучие других, помогло мне перестать так остро чувствовать себя жертвой прихотей той невозможной судьбы, что привела меня сюда, и я была благодарна Каллуму за его предложение.

Каллум Маккензи. Такой странный человек. Культурный, учтивый (даже слишком), очень внимательный, но подо всем этим чувствуется спрятанный стальной стержень. Гораздо очевиднее эта сталь была в его брате Дугале. Этот рожден воином. Однако, стоит увидеть их вместе, и становится ясно, кто из них сильнее. Каллум, несмотря на искривленные ноги и прочее, был истинным вождем.

Синдром Тулуз-Лотрека. Я никогда не сталкивалась с ним, но слышала, как его описывают. Названный в честь знаменитого человека, который страдал этим заболеванием (и который еще не родился, напомнила я себе), он являлся вырождением костей и соединительных тканей. Жертвы этой болезни часто кажутся здоровыми до раннего подросткового возраста, когда длинные кости ног, не в состоянии выдерживать вес туловища, начинают слабеть и разрушаться.

Бледная, нездоровая кожа с ранними морщинами — еще одно внешнее проявление плохого кровообращения, характерного для данного заболевания. А также сухость и загрубелость пальцев рук и ног, на что я уже успела обратить внимание. Поскольку ноги становятся искривленными и согнутыми, позвоночник несет двойную нагрузку и часто тоже искривляется, причиняя жертве болезни невыносимые страдания. Я мысленно перечитала книжную симптоматику, лениво приглаживая пальцами спутанные волосы. Низкое содержание белых кровяных телец усиливает подверженность инфекциям и ведет к раннему артриту. Из-за плохого кровообращения и вырождения соединительных тканей больные были неизбежно бесплодными и часто страдали импотенцией.

Тут я споткнулась, вспомнив о Хеймише. Мой сын, сказал Каллум, гордо представляя мне мальчика. Хм-м, подумала я. Может, все же не импотент. Или импотент? Тогда Летиции крупно повезло — мужчины Маккензи очень похожи друг на друга. Моим интересным размышлениям помешал стук в дверь. На пороге стоял один из вездесущих мальчишек с приглашением от Каллума. Он сказал, что в зале поют, и Сам почтет за честь мое присутствие, если я соблаговолю спуститься.

В свете недавних размышлений мне было очень интересно снова посмотреть на Каллума. Поэтому я бросила быстрый взгляд в зеркало, тщетно попытавшись еще раз пригладить волосы, закрыла дверь и пошла за своим сопровождающим по холодным, извилистым коридорам.

Вечером зал выглядел совсем по-другому, весьма празднично. На стенах потрескивали сосновые факелы, время от времени живица вспыхивала синим пламенем. В камине пылал огонь — там лежали два большущих, медленно горящих бревна. Столы и лавки сдвинули, очистив пространство перед камином. Видимо, центр развлечения находился именно там, потому что сбоку стояло большое резное кресло Каллума, и в нем сидел он сам, укрыв ноги теплой накидкой, а под рукой у него стоял небольшой столик с графином и кубками.

Увидев, что я нерешительно стою под аркой, он дружеским жестом поманил меня и махнул рукой на стоявшую рядом скамью.

— Я польщен тем, что вы спустились к нам, мистрисс Клэр, — произнес он неофициальным тоном, что показалось мне приятным. — Гвиллин будет рад, если его песни услышит новый человек, хотя и мы всегда готовы послушать его.

Я подумала, что вождь Маккензи выглядит весьма усталым: его широкие плечи обмякли, а морщины на лице казались глубже, чем обычно.

Я что-то пробормотала в ответ и огляделась. В зал входили люди, впрочем, некоторые выходили из него. Они собирались небольшими группками, болтали и рассаживались по скамьям, стоявшим вдоль стен.

— Прошу прощения? — Я обернулась, не расслышав в нарастающем шуме слов Каллума. Он показывал на графин — прелестный, из светло-зеленого хрусталя, сделанный в форме колокола. Жидкость внутри показалась мне темно-зеленой, как морские глубины, но, налитая в кубок, оказалась бледно-розового цвета, с совершенно необыкновенным букетом. Вкус тоже полностью оправдывал ожидания, и я в блаженстве закрыла глаза, позволяя винным парам щекотать небо и неохотно разрешая глоткам этого нектара протекать дальше, в горло.

— Замечательно, правда? — В низком голосе звучали насмешливые нотки, я открыла глаза и увидела, что Каллум одобрительно улыбается мне.

Я открыла для ответа рот и поняла, что утонченный, изысканный вкус был обманчивым: вино оказалось настолько крепким, что частично парализовало голосовые связки.

— Пре… превосходно, — с трудом выдавила я. Каллум кивнул.

— Ага, оно такое. Рейнское. Вам оно незнакомо?

Я потрясла головой, а он наклонил графин над моим кубком, наполнив его сверкающей розовой жидкостью. Потом Каллум взял свой кубок и так повернул его, что пламя камина вспыхнуло в вине брызгами киновари.

— Однако вы разбираетесь в хорошем вине, — продолжал Каллум, наклоняя кубок так, чтобы насладиться богатым ароматом. — Впрочем, это естественно, с вашей-то французской родней. Или, точнее, полуфранцузской, — поправился он, улыбнувшись. — Из какой части Франции ваши родственники?

Я на мгновенье замялась, а потом подумала: держись как можно ближе к правде! — и ответила:

— Это старое родство, и не особенно близкое, но мои французские родственники с севера, недалеко от Компьена. — И сама удивилась, сообразив, что мои родственники и в самом деле находились недалеко от Компьена. Вот уж действительно — держись ближе к правде.

— Ага. Но вы там никогда не были?

Я наклонила кубок, одновременно покачав головой, закрыла глаза и глубоко вдохнула винный букет.

— Нет, — сказала я, не открывая глаз. — И родственников этих тоже никогда не видела. — Открыла глаза и увидела, что он пристально наблюдает за мной. — Я вам это уже говорила.

Каллум, ничуть не смутившись, кивнул.

— Говорили.

У него были красивые темно-серые глаза и густые черные ресницы. Очень привлекательный мужчина этот Каллум Маккензи, во всяком случае, до талии. Мой взгляд скользнул мимо него дальше, к группке, сидевшей ближе всего к камину: несколько дам, и среди них его жена, Летиция.

Все они оживленно беседовали с Дугалом Маккензи. Тоже очень привлекательный мужчина, да к тому же полноценный.

Я снова перевела взгляд на Каллума. Он рассеянно смотрел на драпировку.

— И как я вам уже говорила, — отрывисто бросила я, нарушая его рассеянность, — я бы хотела оказаться на пути во Францию как можно быстрее.

— Говорили, — снова любезно отозвался он и взял графин, вопросительно подняв бровь. Я жестом показала, что мне следует налить совсем немного, но он опять наполнил мой кубок почти до краев.

— Ну, а я сказал вам, мистрисс Бичем, — произнес Каллум, не отрывая взгляда от поднимающейся в кубке жидкости, — что вам придется подождать немного здесь, пока мы не сумеем организовать для вас подходящие условия для путешествия. В конце концов, нет никакой нужды в спешке. Сейчас весна, так что до осени, когда шторма затруднят морские путешествия, еще много месяцев. — Он одновременно поднял графин и глаза, кинув на меня пронзительный взгляд. — Но если вас не затруднит сообщить нам имена ваших родственников во Франции, я, возможно, сумею заранее известить их, чтобы они подготовились к вашему прибытию, верно?

Попалась. Мне пришлось пробормотать что-то вроде «да-конечно-чуть-позже» и поспешно удалиться под предлогом того, что я должна посетить кое-какое заведение прежде, чем начнется пение. Гейм и сет в пользу Каллума, но все-таки еще не весь матч.

Предлог был не совсем вымышленным, и я довольно долго бродила по темнеющим коридорам замка в поисках нужного места.

На обратном пути, по-прежнему сжимая в руке бокал с вином, я довольно быстро обнаружила освещенную арку, ведущую в зал, а когда вошла, сообразила, что это нижний вход, с противоположной от Каллума стороны. В данном случае это меня вполне устраивало, и я скромно вошла в длинное помещение, изо всех сил стараясь сливаться с группками людей, пока пробиралась вдоль стены к скамье.

Бросив взгляд на верхнюю часть зала, я увидела изящного человека, который, должно быть, и был бардом Гвиллином — если судить по небольшой арфе в его руках. По жесту Каллума подбежал слуга со стулом для барда. Тот уселся и стал настраивать арфу, легонько подергивая струны и приблизив ухо к инструменту.

Каллум налил из собственного графина еще один бокал вина и, вновь взмахнув рукой, передал его через слугу барду.

— О, он потребовал свою трубку, и потребовал свою чашу, и потребовал скрипачей, всех треееех, — непочтительно пропела я себе под нос, за что и получила странный взгляд от девицы Лири. Она сидела под гобеленом, изображавшем охотника с шестью длинными косоглазыми псами в эксцентричной погоне за единственным оленем.

— Слишком их много на одного, тебе не кажется? — беззаботно произнесла я, махнув на гобелен рукой и плюхнувшись рядом с ней на скамью.

— О! Э-э-э… ага, — осторожно ответила она, немного отодвигаясь в сторону. Я попыталась вовлечь ее в дружескую беседу, но она отвечала односложно, вспыхивая и пугаясь всякий раз, как я к ней обращалась, так что я сдалась, переключившись на происходящее в дальнем конце комнаты.

Гвиллин, настроив арфу, вытащил из камзола три деревянных флейты разной величины и положил их рядом на столик.

Тут я заметила, что Лири не проявляет никакого интереса к барду и его инструментам. Она напряглась и смотрела через мое плечо на нижнюю арку, одновременно отклонившись назад и спрятавшись в тени гобелена, чтобы ее не заметили.

Посмотрев в ту же сторону, я увидела высокую фигуру рыжеволосого Джейми Мактавиша, только что вошедшего в зал.

— А! Наш доблестный герой! Нравится тебе, да? — спросила я девушку. Она отчаянно замотала головой, но яркие пятна, вспыхнувшие у нее на щеках, выдали ее с головой.

— Что ж, посмотрим, что тут можно сделать, точно? — Я, чувствуя себя благородной и всемогущей, встала и весело замахала, стараясь привлечь его внимание.

Юноша уловил мой сигнал и, улыбаясь, пошел сквозь толпу. Не знаю, что произошло между ними во дворе, но мне показалось, что он приветствовал девушку хоть и церемонно, но весьма тепло. Его поклон мне был более расслабленным — собственно, вряд ли он мог относиться ко мне, как к незнакомке, после вынужденной близости наших отношений.

Несколько пробных нот с дальнего конца зала предупредили о скором начале представления, и мы поспешно сели, причем Джейми устроился между Лири и мной.

Гвиллин выглядел неприметно — тонкокостный, с волосами мышиного цвета, а стоило ему начать петь — вы и вовсе переставали его замечать. Он становился просто местом, на котором задерживался ваш взгляд, пока уши наслаждались звуками. Он начал с простой песни: что-то на гаэльском, рифмующиеся гармоничные строки под простейший аккомпанемент — он едва прикасался к струнам арфы, и казалось, что каждая струна, вибрируя, эхом подхватывает слова и переносит их из одной строчки в другую. Голос тоже звучал обманчиво просто. Сначала казалось, что в нем нет ничего особенного — приятный, но не сильный. А потом выяснялось, что звуки льются сквозь тебя, понимаешь ты это или нет, и мучительным эхом звенят прямо у тебя в голове.

Песню приняли теплыми аплодисментами, а певец тут же начал другую, на этот раз, похоже, на валлийском. Мне все это казалось мелодичным полосканием горла, но окружающие слушали внимательно. Без сомнения, они уже слышали ее раньше.

Во время короткой паузы, пока бард снова настраивал арфу, я тихонько спросила Джейми:

— Гвиллин давно живет в замке? — И, тут же вспомнив, добавила: — А, ты ведь тоже не знаешь, верно? Я забыла, что ты здесь тоже новичок.

— Я бывал здесь и раньше, — возразил он, повернувшись ко мне. — Провел в Леохе год, когда мне исполнилось шестнадцать, и Гвиллин тогда был здесь. Понимаешь, Каллум любит музыку. Он достаточно хорошо платит Гвиллину, чтобы тот никуда не уходил. Вынужден платить — ведь этому валлийцу будут рады у очага любого лэрда.

— А я помню, как ты здесь жил. — Это Лири, все еще розовая от смущения, но твердо решившая вступить в разговор. Джейми повернулся к ней и слегка улыбнулся.

— Правда? Да тебе тогда было лет семь или восемь. И я не думаю, что на меня в то время стоило обращать внимание, насколько мне помнится. — Вежливо повернувшись ко мне, он спросил: — Ты по-валлийски понимаешь?

— А вот я помню, — упрямо заявила Лири. — Ты был… э-э-э… ну, в смысле… так ты что, вообще меня не помнишь?

Ее руки нервно перебирали складки юбки, и я заметила, что у нее обгрызенные ногти.

Джейми отвлекся на группку в другом конце комнаты. Там о чем-то спорили по-гаэльски.

— А? — рассеянно переспросил он. — Нет, не думаю. Да и вообще, — заулыбался вдруг он, снова повернувшись к Лири, — это невозможно. Шестнадцатилетний шалопай, слишком занятый собственной важной персоной, не будет обращать внимание на тех, кого считает толпой курносых сопляков.

Надо полагать, его замечание должно было стать уничижительным для него, а не для слушательницы, но эффект оказался прямо противоположным. Я подумала, что Лири необходим небольшой перерыв, чтобы вновь обрести самообладание, и поспешно вмешалась:

— Нет, я совсем не знаю валлийского. Ты знаешь, о чем он поет?

— О да. — И Джейми разразился дословным пересказом песни. Это оказалась старая баллада о молодом человеке, любившем молодую женщину (ну да, о чем еще?), но, будучи бедняком, он считал себя недостойным ее и потому отправился искать счастье в морях. Юноша попал в кораблекрушение, встретил морских змеев, угрожавших ему, и русалок, зачаровавших его, пережил приключения, нашел сокровища и наконец вернулся домой, чтобы узнать, что молодая женщина обвенчалась с его лучшим другом, бывшим еще беднее, но обладавшим здравым смыслом.

— А ты бы как поступил? — решила я поддразнить Джейми. — Кем ты предпочтешь быть — юношей, не желающим жениться без денег, или ты выберешь девушку, а деньги пусть хоть провалятся?

Похоже, этот вопрос заинтересовал и Лири. Она вытянула шею, чтобы услышать ответ, одновременно притворяясь, что слушает звуки флейты, на которой как раз заиграл Гвиллин.

— Я? — Кажется, Джейми рассмешил мой вопрос. — Ну, поскольку денег у меня нет и вряд ли когда-нибудь будут, я рассчитываю найти девушку, которая выйдет за меня без них. — Он покачал головой и ухмыльнулся. — И вообще, я не перевариваю морских змеев.

Он открыл рот, собираясь что-то добавить, но тут Лири робко положила руку ему на рукав, вспыхнула и отдернула руку, словно от Джейми пыхнуло жаром.

— Шшш, — сказала она. — В смысле… он сейчас начнет рассказывать. Хочешь послушать?

— О да.

Джейми в предвкушении выдвинулся вперед, потом сообразил, что закрывает мне обзор, и заставил меня пересесть по другую сторону от себя.

Лири пришлось отодвинуться, и я заметила, что девушка от этого вовсе не в восторге. Я попыталась сказать, что мне хорошо сиделось и на прежнем месте, но Джейми проявил твердость.

— Нет, отсюда тебе будет лучше видно и слышно. А если он начнет говорить по-гаэльски, я буду шепотом переводить тебе на ухо.

Каждую часть представления барда встречали теплыми аплодисментами, но пока он играл, собравшиеся тихо болтали, и негромкий гул заглушался высокими, сладкими звуками арфы или флейты. Но теперь зал погрузился в некое молчаливое ожидание. Голос Гвиллина-рассказчика был таким же ясным, как и Гвиллина-певца, и каждое слово без напряжения доносилось во все уголки высокого, холодного зала.

— Когда-то, двести лет назад… — Он говорил по-английски, и я вдруг ощутила d#233;ja vu. Именно так говорил наш гид на озере Лох Несс, рассказывая нам легенды Великого Глена.

Только Гвиллин рассказывал не о призраках, а о маленьком народце.

— Жил подле Дундреггана клан маленького народца, — начал он. — И холм, что высится там, назван в честь дракона, обитавшего рядом, дракона, которого Фьонн убил и похоронил на месте, где он упал, потому и назвали так этот дун. А после смерти Фьонна и Фейнна маленький народец, пришедший жить в этом дуне, пожелал, чтобы у младенцев фей кормилицами стали человеческие женщины, потому что есть у человека нечто, чего нет у феи, и маленький народец надеялся, что это «нечто» перейдет через молоко кормилиц к их собственным детям.

— И вот Эван Макдональд из Дундреггана кормил в темноте своих животных той самой ночью, когда его жена родила своего первого сына. Мимо прошелестел порыв ветра, и в дыхании ветра он услышал, как вздохнула его жена. Она вздохнула, как вздыхала перед тем, как родился младенец, и, услышав ее там, Эван Макдональд повернулся и вонзил свой кинжал в ветер во имя Святой Троицы. И его жена, целая и невредимая, упала на землю рядом с ним.

Раздалось общее «ах», и за этой сказкой последовали другие, об уме и изобретательности маленького народца, и еще другие, об отношениях маленького народца с человеческим миром. Одни он рассказывал по-гаэльски, другие — по-английски, видимо, выбирая тот язык, который лучше подходил к ритму слов, потому что все до одной сказки рассказывались невообразимо прекрасно, не говоря уже об их содержании.

Верный обещанию, Джейми тихо переводил для меня с гаэльского, так быстро и легко, что я подумала — он, должно быть, слышал их много раз. Одна сказка особенно меня тронула, про человека, который поздно вечером оказался на холме фей и услышал пение женщины, «горестное и печальное», со скал на холме. Он прислушался и разобрал слова:

— Я — жена лэрда Балнейна, народец снова похитил меня.

И слушатель поспешил в дом Балнейна и обнаружил, что лэрда нет, пропала и его жена с младенцем-сыном. Тогда человек быстро нашел священника и привел его на холм фей. Священник благословил камни дуна и окропил их святой водой. Внезапно ночь сделалась еще темнее, и послышался похожий на гром грохот. Потом из-за туч выглянула луна и осветила женщину, жену Балнейна. Она без сил лежала на траве, держа в объятиях сына. Женщина так устала, словно долго путешествовала, но не могла рассказать ни где она была, ни как попала сюда.

Сидевшие в зале тоже хотели рассказать свои истории, так что Гвиллин сел на стул отдохнуть и отхлебнуть вина, в то время как рассказчики сменяли друг друга у камина, рассказывая истории, захватившие зал.

Я их толком не слышала, потому что меня захватили мои собственные мысли. Они теснились в голове под влиянием вина, музыки и сказочных легенд.

— Однажды, двести лет назад…

Во всех здешних историях всегда упоминаются двести лет, сказал в моей памяти голос преподобного мистера Уэйкфилда. То же самое, что много-много лет назад. И женщины, попавшие в ловушку среди камней на холмах фей, прибывшие издалека, обессилевшие; женщины, не знавшие, где они побывали и как попали туда.

Я почувствовала, как волоски на моих руках встали дыбом, словно от холода, и тревожно потерла руки. С 1946 до 1743 — да, очень близко. И женщины, путешествовавшие среди скал… Тут я подумала — всегда только женщины?

Потом мне пришло в голову еще кое-что. Женщины возвращались. Святая вода, заклинание или кинжал, но они возвращались. Значит, вероятно — только вероятно! — это возможно. Я должна вернуться к торчащим камням на Крейг на Дун. От поднявшегося возбуждения меня слегка затошнило, и я потянулась к кубку с вином, чтобы успокоиться.

— Осторожно!

Я задела пальцами край почти полного хрустального кубка, который так беспечно поставила на скамью рядом с собой, но тут длинная рука Джейми метнулась через мои колени и спасла кубок от падения. Он поднял его, аккуратно держа за ножку двумя пальцами, и провел им, принюхиваясь, у себя перед носом. Вскинул брови и протянул кубок мне.

— Рейнское, — беспомощно объяснила я.

— Ага, знаю, — ответил он все с тем же вопросительным выражением лица. — Каллум?

— Ну да. Хочешь попробовать? Очень хорошее вино.

Я немного неуверенно протянула ему бокал. Он на мгновенье замялся, потом взял его и сделал небольшой глоток.

— Ага, хорошее, — и вернул мне кубок. — Но оно еще и двойной крепости. Каллум пьет его вечерами, потому что у него очень болят ноги. Сколько ты уже выпила? — спросил Джейми и, прищурившись, посмотрел на меня.

— Два, нет, три бокала, — с достоинством заявила я. — Ты что, намекаешь, что я пьяна?

— Нет, — отозвался Джейми, снова вскинув брови. — Я впечатлен тем, что ты не пьяна. Обычно все, пьющие с Каллумом, лежат под столом после второго кубка. — Он протянул руку и снова отобрал у меня кубок. — И все-таки, — твердо добавил он, — я думаю, тебе лучше этого больше не пить, иначе не поднимешься вверх по лестнице.

Джейми не спеша сам осушил мой бокал и протянул его Лири, даже не взглянув на нее.

— Отнеси обратно, хорошо, девочка? — небрежно бросил он. — Уже поздно. Думаю, стоит проводить мистрисс Бичем в ее комнату.

Джейми подхватил меня под локоть и повлек в сторону арки, а девушка уставилась нам вслед таким взглядом, что я по-настоящему обрадовалась, что взгляды не убивают.

Джейми довел меня до комнаты и, к моему удивлению, вошел за мной вслед. Правда, удивление тут же испарилось, потому что он закрыл дверь и тут же сбросил рубашку. Я совсем забыла про повязку, которую собиралась снять уже два дня!

— Я буду счастлив снять ее, — сказал он, потирая сложное устройство у себя под рукой. — Она мне тут все натерла.

— Удивляюсь, как это ты ее сам не снял, — произнесла я, развязывая узлы.

— Боялся, после того, как ты меня отругала за первую, — нахально ухмыльнулся Джейми. — Думал, ты мне задницу надерешь, если я к ней прикоснусь.

— Надеру прямо сейчас, если не сядешь и не замолчишь, — ответила я, не обращая внимания на насмешку, схватила его за здоровое плечо и сильно потянула, усаживая на табуретку у кровати. Потом сняла «упряжь» и осторожно проверила плечо. Небольшая опухоль еще оставалась, и синяки тоже, но, к счастью, никаких признаков порванных мышц.

— Если ты так стремился избавиться от повязки, что ж не позволил мне снять ее сегодня днем?

Его поведение в загоне озадачило меня тогда и продолжало удивлять сейчас, потому что я увидела покрасневшую, натертую кожу — грубые края льняной ткани растерли ее чуть ли не до живого мяса. Я осторожно заглянула под повязку на рану, но там все было хорошо.

Джейми искоса взглянул на меня, а потом с глуповатым видом уставился в пол.

— Ну, это… а, я просто не хотел снимать рубашку перед Эликом.

— Скромник, что ли? — сухо бросила я, поднимая ему руку, чтобы проверить, как двигается сустав. Он поморщился от боли, но усмехнулся, услышав мои слова.

— Тогда я вряд ли сидел бы полуголым в твоей комнате, точно? Нет, дело в шрамах у меня на спине. — Он увидел мои вскинутые брови и начал объяснять. — Элик знает, кто я такой — в смысле, он слышал, что меня пороли, но не видел этого. А знать что-то — это совсем не то, что видеть это своими глазами. — Джейми пощупал больное плечо, отведя в сторону взгляд, а потом нахмурился, глядя в пол. — Это… наверное, ты не понимаешь, о чем я. Но когда ты слышал, что человеку причинили какой-то вред, это просто одна из вещей, которые ты о нем знаешь, и это не влияет на то, как ты его воспринимаешь. Элик знает, что меня пороли, и знает, что у меня рыжие волосы, и это не влияет на его отношение ко мне.

Джейми вскинул глаза, пытаясь увидеть, понимаю ли я его.

— Но когда увидишь это своими глазами, это… — он замялся, подбирая слова, — это… ну, становится слишком личным, что ли. Мне кажется… если он увидит эти шрамы, уже не сможет больше видеть меня, не думая при этом о моей спине. А я увижу, как он думает об этом, и это вынудит меня снова вспоминать о случившемся, и… — Он замолчал, пожав плечами. — Ну что ж. Паршиво объяснил, верно? Осмелюсь сказать, я в любом случае отношусь к этому слишком трепетно. В конце концов, сам-то я их не вижу — может, не такие уж они и ужасные.

Я видела раненых мужчин, ковылявших по улицам на костылях, и видела, как люди идут мимо и отводят взгляды, поэтому мне не казалось, что он объяснил это паршиво.

— Ты не против, если я посмотрю на твою спину?

— Нет. — Похоже, он сам этому удивился и замолчал на минуту, осмысливая. — Мне кажется… ты сумеешь дать мне понять, что сожалеешь об этом, но при этом я не стану жалеть себя.

Он терпеливо сидел, даже не шелохнувшись, пока я обходила его кругом и рассматривала спину. Не знаю, как он себе ее представлял, но выглядела она ужасно. Даже при свете единственной свечи и учитывая, что я видела ее раньше, я ужаснулась. Собственно, раньше я видела только одно плечо. Шрамы покрывали всю спину, от плеч до талии. Многие уже превратились в тонкие белые полосы, но остальные представляли собой толстые серебристые рубцы, пересекающие гладкие мышцы. С некоторым сожалением я подумала, что когда-то это была очень красивая спина. Кожа у Джейми была светлой и свежей, линии костей и мускулов — изящными и крепкими, плечи плоскими, а позвоночник проложил гладкую, прямую канавку между округлыми, сильными мышцами по обеим его сторонам.

Джейми был прав. Глядя на эти жесточайшие повреждения, я не могла не представить себе сцену, которая привела к таким результатам.

Я пыталась изгнать из воображения эти мускулистые руки, поднятые вверх, разведенные в стороны и привязанные, веревки, врезавшиеся в запястья, медную голову, в мучениях прижавшуюся к столбу, но шрамы с готовностью подсовывали эти образы в сознание. Кричал ли он, когда его пороли? Я поспешно отбросила эту мысль. Конечно же, я слышала истории о Германии, ставшие известными после войны, слышала о зверствах более ужасных, чем это, но он не ошибся: слышать — не то же самое, что видеть.

Я невольно протянула руку, словно могла исцелить его своим прикосновением, стереть шрамы пальцами. Он глубоко вздохнул, но не шевельнулся, когда я проводила пальцами по глубоким шрамам, одному за другим, словно показывая ему то, чего он не мог видеть. Наконец мои руки замерли у него на плечах. Я молчала, судорожно подыскивая слова.

Он положил свою руку на мою и слегка сжал ее, благодаря за слова, которые я никак не могла найти.

— С другими случались и худшие вещи, девочка, — тихо произнес он. Потом убрал руку, и чары разрушились.

— По-моему, все отлично заживает, — сказал Джейми, стараясь посмотреть на раненое плечо. — Болит не сильно.

— Это хорошо, — отозвалась я, прочистив горло — в нем будто что-то застряло. — Оно действительно хорошо заживает. Отлично подсохло, не гноится. Содержи в чистоте и старайся не напрягать руку еще два-три дня.

Я потрепала его по здоровому плечу. Джейми надел рубашку без моей помощи, заправив длинные полы под килт, и неловко замялся в дверях, придумывая, что бы сказать на прощанье. В конце концов он пригласил меня зайти и посмотреть на новорожденного жеребенка, если будет время. Я пообещала, что зайду, и мы хором пожелали друг другу спокойной ночи. Потом засмеялись и глупо закивали друг другу. Я закрыла дверь, тут же легла и забылась нетрезвым сном, и мне снились тревожные сны, которые я не смогла вспомнить утром.

На следующий день, после бесконечного утра — я принимала пациентов, рылась в кладовой в поисках нужных трав, чтобы пополнить медицинский шкафчик, и с некоторыми церемониями заполняла черную книгу Дейви Битона — я покинула свою узкую комнатку, чтобы глотнуть свежего воздуха и размяться.

Вокруг пока никого не было, и я решила воспользоваться случаем и побродить по верхним этажам замка, заглядывая в пустые комнаты, поднимаясь по винтовым лестницам и составляя мысленный план замка. Спланирован он был весьма небрежно, чтобы не сказать больше. В течение лет тут и там добавлялись все новые и новые кусочки, и теперь трудно было понять, существовал ли вообще хоть какой-нибудь план. Скажем, в этом зале зачем-то устроили в стене у лестницы нишу, служившую, похоже, одной-единственной цели — заполнить пустое пространство, слишком маленькое для комнаты.

Ниша была частично прикрыта занавеской из полосатой ткани. Я бы прошла мимо, не останавливаясь, но тут заметила, как внутри мелькнуло нечто белое. Я остановилась и заглянула в нишу — это оказалась рука Джейми, закинутая за шею девушки. Джейми притянул ее к себе для поцелуя. Она сидела у него на коленях, и солнце, проникшее сквозь узкую щель, играло у нее в желтых волосах, отражаясь от них, как отражаются солнечные лучи ярким утром в ручье, полном форели.

Я замерла, не зная, как быть. Мне совершенно не хотелось шпионить за ними, но звук моих шагов по каменным плитам коридора обязательно привлечет их внимание. Пока я колебалась, Джейми разжал объятия и посмотрел вверх. Его взгляд встретился с моим, лицо встревоженно дернулось — он узнал меня. Джейми вскинул бровь, иронически пожал плечами и вернулся к своему занятию. Я тоже пожала плечами и удалилась на цыпочках. Не мое это дело. Однако я ни капли не сомневалась, что и Каллум, и отец девушки расценят подобные «ухаживания», как в высшей степени неподобающие. Если эта парочка не начнет более осторожно выбирать места для своих свиданий, в следующей порке Джейми будет виноват сам.

За ужином он сидел вместе с Эликом. Я села за длинный стол напротив них. Джейми очень любезно поздоровался со мной, но в глазах затаилось ожидание. Аулд Элик произнес свое обычное «Ммхм». Как-то в загоне он объяснил мне, что у женщин нет той данной природой способности ощущать всякие тонкости, что имеется у лошадей, поэтому с женщинами очень трудно разговаривать.

— Как идет объездка лошадей? — спросила я, чтобы нарушить старательное пережевывание пищи на той стороне стола.

— Неплохо, — осторожно ответил Джейми.

Я внимательно посмотрела на него поверх блюда с вареной капустой.

— У тебя немного распухли губы, Джейми. Что, лошадь лягнула? — ехидно заметила я.

— Ага, — отозвался он, прищурившись. — Мотнула головой, стоило мне отвести от нее взгляд.

Он говорил безмятежным тоном, но под столом огромная ножища наступила на мою; всего на миг, однако угроза была выражена очень откровенно.

— Плохо дело. Эти молодые кобылки могут быть очень опасными, — невинно бросила я.

Нога надавила сильнее, а Элик удивился:

— Кобылки? Да ведь ты сейчас не работаешь с кобылками, а, парень?

Я попыталась воспользоваться своей второй ногой, как рычагом, но безуспешно, и тогда пришлось просто сильно лягнуть его в лодыжку. Джейми дернулся.

— Да что с тобой? — еще сильнее удивился Элик.

— Язык прикусил, — пробормотал Джейми, испепеляя меня взглядом поверх руки, прижатой ко рту.

— Неуклюжий ты болван. Да чего еще можно ожидать от идиота, который даже не может увернуться от лошади, когда она… — Элик разразился речью на несколько минут, обвиняя своего помощника в неуклюжести, праздности, тупости и полной непригодности к делу. Джейми, вероятно, наименее неуклюжий человек из всех, кого я когда-либо встречала в своей жизни, опустил голову и во все время обличительной речи бесстрастно ел, хотя его щеки жарко пылали. Я тоже скромно не отрывала взгляда от еды до конца ужина.

Отказавшись от добавки солонины, Джейми резко встал из-за стола и ушел, оборвав тираду Элика на полуслове. Мы со старым конюхом некоторое время молча жевали. Подобрав остатки подливки куском хлеба, старик бросил его в рот и откинулся назад, язвительно изучая меня своим единственным синим глазом.

— Знаешь, ты бы лучше не дразнила парня, — небрежно сказал он. — Если об этом узнают Каллум или ее папаша, Джейми заработает кое-что похуже синяка под глазом.

— Например, жену? — спросила я, глядя прямо в его глаз. Он неторопливо кивнул.

— Возможно. А это не та жена, которая ему нужна.

— Нет? — Я по-настоящему удивилась, вспомнив подслушанные в загоне реплики Элика.

— Нет. Ему нужна женщина, а не девчонка. А Лири останется девчонкой даже в пятьдесят. — Суровый старческий рот искривился в некоем подобии улыбки. — Тебе, может, кажется, что я всю жизнь провел в конюшнях, да только у меня была жена. Настоящая женщина, так что я отлично знаю, в чем разница. — Он сверкнул синим глазом и встал. — И ты тоже знаешь.

Я невольно протянула руку, чтобы остановить его.

— А откуда вам известно… — начала я. Аулд Элик насмешливо фыркнул.

— Может, у меня всего один глаз, девица, но это не значит, что я слепой. — И заковылял прочь, все еще фыркая.

Я нашла лестницу и отправилась в свою комнату, пытаясь понять, что именно хотел сказать старый конюх своим последним замечанием.